Гермиона выскочила из кабинета так, будто за ней гналась стая дементоров. Спотыкаясь о собственные ноги, она понеслась в противоположную сторону от лестниц, краем сознания отмечая, что обеденный перерыв практически подошел к концу и вскоре коридоры заполнятся учениками. А ей не хотелось никого видеть.
Резко затормозив, Грейнджер привалилась к стене в попытках восстановить сбитое дыхание. Паника сжимала гортань и скручивала легкие. Гермиона запустила ладони в волосы, стиснула их в кулаки, сгибаясь от дробящей боли в висках. Дрожь тела походила на тремор — ее неконтролируемо трясло. Словно мышцы отделялись от костей и вспарывали кожу.
Она старалась дышать глубоко, но получались лишь рваные полузадушенные всхлипывания, иссушающие губы. Сдвинув ладони на лицо, Грейнджер усиленно потерла глаза и стукнулась затылком о камень. Девушка опустилась на корточки.
Еще в начале своих изысканий Гермиона рассматривала эту вероятность, но отбросила за неправдоподобностью и, в целом, бессмысленностью. Потому что зачем кому-то это делать? Эффект, жертвой которого она вероятно стала, был возможен только в двух случаях: ошибка в заклинании либо осознанное решение оставить лазейку, чтобы память могла восстановиться. Вот только второй вариант представлял из себя смесь риска и нечеловеческой удачи, потому что жертвы чаще всего сходили с ума до того, как могли вернуть утраченное. И разум уже бродил по грани.
Ее память хранила тысячи страниц, изученных в конце шестого курса, чтобы быть готовой к неизбежному — к последней встрече с родителями.
Но она не помнила, как их читала.
Гермиона прикусила палец и зажмурилась в попытках сдержать рыдания, зарождающиеся в груди.
Неможетбытьнеможетбытьнеможетбыть…
Обливейт.
Она почувствовала привкус крови во рту и зажала рот ладонью. В глазах щипало, боль в висках, казалось, вырывала сосуды из-под кожи.
Ей нужно успокоиться. Нужно успокоиться и идти в библиотеку. Она должна записать все, что кажется странным. Все, что она не помнит. Каждую мелочь.
Потому что если Гермиона не поторопится, то безумие, шевелящее волосы на затылке, не заставит себя ждать.
Она сойдет с ума.
Грейнджер поднялась на дрожащие ноги, закинула сумку на плечо и, опираясь рукой о стену, побрела в библиотеку. Школьный звонок прозвучал приглушенной трелью, слишком тихой, чтобы заглушить лихорадочную пульсацию в ушах. Она пыталась концентрироваться на шагах, считать каждый, переставлять ступни и не позволять организму подводить ее. Только не сейчас.
Путь до библиотеки показался вечностью. В коридоре и на лестницах периодически встречались опаздывающие ученики, бросавшие на нее непонимающие взгляды, а Гермиона старалась не представлять, насколько плох ее внешний вид. Колени подкашивались. Режущая боль обратилась ноющей и переместилась куда-то в затылок. Кровоточил прокушенный палец.
Но Гермиона впервые за долгое время чувствовала уже практически забытый голод. Голод до знаний и необходимости решения головоломки. Возможно, самой запутанной в жизни.
Не обратив и толики внимания на вскинувшую голову Мадам Пинс, Грейнджер миновала ряды книжных стеллажей и поспешила к скрытому от посторонних взглядов столу. Возвращение в привычную обстановку пыльных фолиантов не принесло ожидаемого облегчения. Лишь обреченное осознание, что ее тошнит от запаха растаявшего воска.
Опустившись на стул, Гермиона выудила из сумки пустой блокнот и, открыв на случайной странице, прочертила карандашом линию посреди листа. Два столбца — «что» и «как», делящие белые пятна в воспоминаниях на события, которые стерлись напрочь, хотя должны были остаться, и события, предшествующие тому, что она все-таки помнила.
Громкий голос мадам Пинс, оповещающий, что библиотека закроется через час, заставил Грейнджер остановиться и неверяще взглянуть на уже внушительную часть блокнота, заполненную мелким забористым почерком.
Воспоминания стали смутными или вовсе отсутствовали с четвертого курса. Наверняка, многое она забыла в силу незначительности и давности, но большая часть указанного на листах ужасала, хоть и не казалась при поверхностном анализе катастрофической.
Она помнила, что часто бывала на Астрономической башне, но не могла вспомнить, что там делала, с кем и зачем вообще туда ходила.
Часть знаний, почерпнутых в книгах, хранилась в памяти, но она не помнила, когда и как их читала.
Воспоминания о днях после смерти Седрика Диггори были туманными, окруженными дымкой, и она могла вспомнить только скорбящего Гарри и бледного Рона, последний ужин в Большом зале и речь Профессора Дамблдора. И Астрономическую башню. Она ничего не помнила о себе.
Она помнила, что ждала летом письма. Чьи письма?
Больше всего белых пятен Гермиона обнаружила на пятом и шестом курсах: как она узнала о Выручай-комнате, почему решила предложить Гарри тренировать сокурсников, почему сама не так уж часто участвовала в тренировках и, самое главное, она почти не помнила о своем пребывании в медицинском крыле после ранения, полученного в Отделе тайн. Она помнила, что летом выбиралась в магловскую часть Лондона, но не знала — зачем. Не помнила, что она там делала.
Что же до шестого курса, то…
Гермиона отбросила карандаш и спрятала лицо в ладонях.
Он весь был закутан в густой смог. Состоял из клочков и обрывков, не склеивающихся между собой. Словно кто-то изорвал ленту ее памяти, вырезал куски и небрежно соединил остатки, не заботясь о том, что они друг к другу не подходят.
Ей было страшно. Иррационально-обидно. Катастрофически непонятно.
Она снова взяла в руки карандаш, сжала его с такой силой, что ногти впились в выточенное дерево и, перелистнув страницу, вывела «Сны». Буквы были дрожащими и неровными.
Гермиона написала —
он.
Написала —
яблоки, таящий воск, мужской парфюм.
Написала…
Это все, что от нас осталось.
И всматривалась упрямо в слова, пока от сухости не заслезились глаза. Она видела в них расхождение сотен орбит, извращение всей правды, в какой была когда-то слепо уверена, искажение всей лжи, которую, она думала, могла уловить. Видела намеки, призраки и силуэты во тьме подсознания.
Гермиона написала «
амортенция» и дернула языком, в тщетных попытках сглотнуть ком размером с шар для боулинга в ее глотке. Воспоминания о последней битве, а точнее об определенной ситуации в Тайной комнате, как она про себя ту называла, всплыли перед ней сами собой. Правда теперь гриффиндорка отдаленно понимала, что с ней происходило в действительности.
Честно говоря, в тот момент, который должен был стать или своеобразным началом новых отношений, или точкой предыдущих, в реальности обернулся смущающей неловкостью и столкновением зубов, а еще она подумала, что ее может стошнить, не из-за отвращения, а из-за ощущения абсолютной неправильности происходящего. Конечно, она заметила изменения в себе раньше, намного раньше, но списывала на постоянный стресс, бессонницу и в целом неудовлетворительное психическое и физическое состояние организма. Поэтому после поцелуя, который оставил на языке только вкус сажи и разочарования, она сконфуженно улыбнулась и убрала вспотевшими ладонями его руки со своей талии. Конечно, Рон не был идиотом. Он нахмурился, откашлялся и что-то сказал, но Гермиона не слышала из-за шума крови в ушах. В тот самый момент она поняла, что эти губы какие-то не те, и руки совсем другие и пахнуть он должен как-то по-другому, но не так, даже его рост — не тот. И все в нем — только друг, но ни на унцию кто-то больший.
Кто сделал это с ней? Зачем сделал это с ней? Это был он? Или кто-то другой? Тогда что с ним? Он существует? Он здесь? Она знает его?..
Что ей теперь делать?
Впервые в жизни, но теперь Грейнджер не была уверена, что — впервые, знание ничуть не помогло. И какой-то частью своего существа она бы хотела так ничего и не узнать.
Закрыв блокнот, девушка глубоко вздохнула, ненавидя запах, скользнувший в нос, спрятала записи в сумку и поднялась с намерением отыскать все имеющиеся в библиотеке книги об Обливейте и обо всем, что с ним связано.
* * *
Драко глотнул огневиски, сощурился и ухмыльнулся очередной перепалке, вспыхнувшей между Тео и Пэнс.
— Еще одна двусмысленная фразочка и твой вечер окончится в компании гигантского кальмара, — прошипела Паркинсон, яростно сверкнув зелеными глазами.
— Надуй губы так еще раз и твой вечер кончится в компании моего члена.
Пэнси зарычала и пнула слизеринца по голени, отчего тот опрокинул на себя алкоголь, не удержавшийся в стакане.
— Твою мать, Тео, у тебя течка? — скривился Блейз. — Иди, наконец, подрочи.
— Нет уж, Блейзи, я пережил этап «кулак и ванная» лет в тринадцать. — Нотт взмахнул палочкой, избавляясь от влажного пятна на рубашке и брюках, снова наполнил бокал и поджег сигарету. — Сам понимаешь, варианты сейчас ограничены, девчонки с других факультетов нос воротят, а трахать младшеньких слизеринок смахивает на педофилию. И я люблю вызовы, — он подмигнул раздраженной брюнетке и выпустил в ее лицо клуб дыма, заставив ту закашляться. — Чем выше ставки, тем слаще триумф.
— Я скорее пересплю со Слизнортом, чем с тобой.
— Вызов принят, сладкая.
Верхняя губа Паркинсон приподнялась, обнажая ряд ровных белых зубов.
— Пошел нахрен!
Компания слизеринцев, решившая провести пятничный вечер в гостиной дортуара Забини, которым он владел единолично, потому что староста девочек выбрала остаться в башне Когтевран и не связываться с представителем опального факультета, пыталась отвлечься алкоголем и легкими разговорами. Первая учебная неделя для каждого из них стала испытанием. Их никто не оскорблял в лицо, но волчьих взглядов и подчеркнутого игнорирования оказалось достаточно, чтобы как можно меньше времени проводить вне родных подземелий.
Драко смотрел на них и понимал, что истощение — синдром их гребаного поколения.
На лице Пэнс, как обычно, лежал слой косметики или чар: черные стрелки, слишком ровный цвет лица, неестественный персиковый румянец и кроваво-красная помада на пухлых губах, — но эта жалкая иллюзия не могла скрыть впалых щек, синевы под глазами и полопавшихся сосудов, окрашивающих белок в бледно-розовый. Тео не выпускал из рук сигареты. Вообще. Была бы возможность, он бы курил и на занятиях, и в Большом зале, но оставалось только каждые двадцать минут отпрашиваться и дымить в одной из туалетных кабинок несколько штук подряд, чтобы выдержать еще двадцать минут. Его ногти на указательном и среднем пальцах пожелтели, а морщинки у рта были слишком глубокими для девятнадцатилетнего. Дафна сильно похудела и не набирала вес — он невольно отмечал, как она давится огромными порциями завтраков-обедов-ужинов, и мог пересчитать позвонки на ее спине невооруженным глазом. О Грэге и говорить не стоило — вместо пухлого подростка, жующего пирожные, перед ним был практически дистрофик с дрожащими руками, всегда нахмуренными тяжелыми бровями и хроническим недосыпом. Блейз пил. Он замечал в его руках стакан с огневиски каждый вечер, а иногда и по утрам. И не был уверен, трезвеет ли тот вообще. Или ему все никак не удается опьянеть?
По сравнению с ними он сам выглядел почти нормально, даже здоровым и крепким. Не изменил привычке отжиматься по утрам, упорно пытался спать и достаточно питаться. Потому что их война закончилась и оставила после себя уставших, потерянных и отверженных подростков, пытающихся вернуться в далекое прошлое знакомыми способами и жмущихся друг другу, как стайка облезлых котят, шпыняемых голодными до мести и злобы псами.
Его же война продолжалась. И он, блять, будет в идеальной форме пока самолично ее не закончит.
Но внутри него сломанные кости, разорванные сухожилия, атрофировавшиеся мышцы и сосуды пульсируют льдом. И Драко понимает — понял еще в тот пафосно роковой день, — что мальчишка, который когда-то бежал в кладовку на башне, чтобы утонуть, давным-давно разлагающийся вонючий труп, пожранный опарышами, с пустыми глазницами и сквозной дырой там, где раньше билось, волновалось и возбужденно заходилось сердце.
Драко откинулся на спинку кресла.
Он
ее не видел, и неделя сосредоточенных взглядов в тарелку или пергамент, осторожных передвижений по коридорам и бегств из кабинета одновременно со звонком иссушила его. Предательское желание хотя бы просто разок посмотреть на нее подтачивало принятое решение с завидным упорством. Поэтому Малфой чувствовал себя унизительно уставшим и абсолютно вымотанным, понимая, что эти ощущения слишком сильно напоминают прошлый год. Но тогда у него была конкретная цель, сейчас же Драко был заперт в неизвестности, как комар в янтаре.
Блейз рассмеялся очередной пошлой шуточке Тео и перевел взгляд на лучшего друга, который, казалось, спал, но напряженные пальцы, сжимающие пустой стакан, выдавали с головой. Забини не раз порывался завести разговор о ней, но одергивал себя. Он не мог нащупать границ, за которыми его встретит отчуждение и злоба, поэтому предпочитал молчание. Но подозрение, жгущее нутро, с каждым днем становилось все более весомым. Блейз наблюдал за ней вместо Драко, потому что видел, как друг напрягается всем телом при звуках ее голоса на уроках, как низко опускает голову в Большом зале и ходит по коридорам так, словно в любой момент из-за угла может выскочить Волдеморт. И Забини наблюдал, чтобы однажды набраться смелости и рассказать, что она плохо выглядит. Не плохо — уродливо, а плохо — нездорово, болезненно, опустошенно. Как она проходится ищущим взглядом по каждому парню в поле зрения, как не тянет руку и отвечает лишь тогда, когда спросят. Как практически не ест. И кажется настолько худой, что Блейз удивляется, почему ее не сбивают с ног сквозняки. Она выглядит сломленной, а Забини боится, что для надежды уже слишком поздно.
Потому что они оба уже давно не те, кем были до войны. И, возможно, Драко прав, — правильнее оставить все, как есть.
Вот только это было бы проще, если бы не шестое чувство, которое никогда не подводило и сейчас нашептывало, — с ней определенно происходит нечто большее, чем послевоенное истощение.
— Вам пора, скоро отбой, — повысил голос Блейз, прерывая очередной бессмысленный спор. — Драко, ты останешься?
Малфой чуть заметно кивнул, не открывая глаз, а слизеринцы начали неуклюже собираться, слишком пьяные, чтобы сразу лечь спать. Только Гойл, так и не проронивший ни слова за весь вечер, был трезвым.
— Сладких снов, мальчики, не шалите, — шутливо пригрозил пальцем Нотт и последним покинул гостиную.
В возникшей тишине поленья в камине потрескивали почти оглушающе. Блейз снова взглянул на друга, волосы которого были растрепанны, галстук съехал в бок, а желтоватые мозоли на пальцах снова напоминали, что тот Драко-мой-отец-узнает-об-этом-Малфой, клишированный до кончиков светлых волос, исчез раньше, чем Забини успел это заметить.
— Что? — нахмурился Драко, открывая покрасневшие глаза.
Блейз сжал губы и потянулся за бутылкой, намереваясь снова наполнить стакан. В нем роилось чересчур много вопросов, чтобы выбрать какой-то из них. Тот, который не пересечет грань.
— На что это было похоже?
Они оба знали что такое «это», а Блейз надеялся, что его не пошлют. Он залпом осушил бокал. Малфой молчал слишком долго.
— Океан, — голос хриплый и почти шепот. — Словно она океан, а я отчаянно хочу утонуть.
Блейз подумал, что друг все-таки пьян, а Драко не помнил, когда в последний раз ему удавалось опьянеть.
* * *
— Доброе утро, мистер Малфой.
— Господин Министр, — холодно отозвался Драко.
Кингсли жестом указал на кресло, стоящее напротив стола Макгонагалл, и сам опустился на соседнее, ожидая, когда Драко примет приглашение. Субботний завтрак омрачила влетевшая в Большой зал директриса и оповестившая, что его ожидает гость. Слизеринец догадывался, кто им может оказаться, и был прав.
Малфой не торопился. Остановился взглядом на пустовавшем портрете «величайшего» директора Хогвартса и выдохнул сквозь стиснутые зубы. Надежда — та еще продажная шлюха.
Как только парень коснулся спиной мягкой обивки, Министр подался вперед и уперся локтями в колени, переплетя пальцы в замок.
— Я думаю, вы уже догадались, мистер Малфой, что я в курсе вашей ситуации, — осторожно начал он, не поднимая взгляда от сцепленных пальцев.
— Догадался, — усмехнулся Драко, складывая руки на груди и склоняя голову в бок.
— И уверен, вы задаетесь вопросом, каким образом Профессор Дамблдор сумел обойти Непреложный обет?
— Я не удивлен, — Драко на пару секунд прикрыл глаза, понимая, что Дамблдор поделился с Кингсли не всем. — Изначально обговаривалось, что информация станет доступна тому, кто займет пост Министра магии.
— Ясно, — кивнул Бруствер и перевел взгляд на молодого человека.
Письмо, которое он получил в тот же вечер, когда был выбран Министром Магии, до сих пор казалось иллюзией. Однако логических оснований не доверять словам Дамблдора, подкрепленным склянкой с воспоминанием, у него не было. На самом деле, как только он осознал содержание, то казавшиеся потерянными кусочки мозаики встали на пустовавшие места, и картина, наконец, приобрела завершенный вид.
— Часть выдвинутых вами условий, как вы могли заметить, была выполнена. Однако мне необходимо уточнить несколько пунктов.
Драко кивнул, зная, о каких пунктах идет речь.
— Во-первых, — продолжил Министр, — было обозначено, что у вас остаются дополнительные условия, которые вы должны озвучить по завершению войны. В письме также упоминалось, что просьбы не будут противоречить законам Магической Британии и не должны представлять опасность для ее граждан и…
— Я знаю, что там написано, мистер Бруствер, можете не пересказывать, — бесцеремонно перебил Драко, постукивая указательным пальцем по предплечью. — Для начала прошу поместить моего отца в Святого Мунго в отдельную палату и обеспечить ему охрану. Его должен наблюдать целитель ума и через некоторое время Люциуса необходимо переправить в Америку.
Кингсли сжал губы, понимая, что условие приемлемо, но с другой стороны ощущая отголоски несправедливости. Люциусу Малфою самое место в Азкабане.
— Ваш отец нуждается в лечении?
— Да, — ответил Драко, сдерживая раздражение. — Моя мать остается в мэноре. Условия ее содержания должны быть прежними до тех пор, пока цель не будет достигнута. Надзор, блокировка каминов, охрана, ограничение передвижения и запрет на переписку со всеми, кроме меня.
— Вы думаете с ней могут связаться?
— Я думаю, — выдохнул Малфой, — что вы предвзято оцениваете ситуацию, господин Министр. Да, с ней могут связаться. Потому что у них есть рычаг давления.
— Какой?..
— Мистер Бруствер, вы, кажется, забываете, что, в первую очередь, Нарцисса Малфой не жена Пожирателя смерти, а мать. Я — это самый очевидный рычаг давления.
Нахмурившись, Кингсли откинулся на спинку кресла. В тоне мальчишки не было ни злобы, ни пренебрежения, однако он всем своим существом ощущал и то, и другое. Министр убеждался, что Драко Малфой вовсе не мальчишка и не враг, но от былых предубеждений не так просто избавиться.
— Прошу прощения, мистер Малфой. Что еще?
— Все остальное указано в письме.
— Для выполнения оставшихся условий с вами свяжется наш человек в Хогвартсе. Также он передаст вам всю имеющуюся у нас информацию. Во избежание утечки, основной контакт будет осуществляться в одном из бывших штабов Ордена Феникса, портключ к нему вы получите от доверенного лица. Свое периодическое отсутствие вы можете оправдать бумажной волокитой, связанной с передачей наследства, и управлением делами семьи.
Драко облизнул губы практически в предвкушении. Финальный раунд начинается и, когда игра окончится, возможно, он обретет некое подобие покоя.
— Мы закончили?
— Да, мистер Малфой. Можете идти.
Поднявшись, слизеринец бросил еще один взгляд на все также пустующий портрет, нахмурился и двинулся в сторону спиралевидной лестницы, пока его не остановил приглушенный голос Министра.
— Могу я задать вопрос личного характера?
Драко замер, но не обернулся, ничем не выказывая ни разрешения, ни запрета.
— Причина ваших действий… Схожа ли она с историей мистера Снейпа?
Со стороны Малфоя послышался смешок. Он спрятал ладони в карманы брюк, дернул плечом и продолжил путь.
— Оставлю ответ на волю вашей фантазии, мистер Бруствер.
* * *
Очутившись за пределами душного кабинета, Драко вдохнул полной грудью и медленно побрел в подземелья. Его, безусловно, заинтересовала таинственность, с какой Кингсли говорил о «доверенном лице», но, наученный горьким опытом, он не стал задавать лишних вопросов, на которые все равно не получит ответа. Все те, кто был так или иначе близок Дамблдору и с кем ему не повезло контактировать, получали какое-то извращенное удовольствие от замалчивания важной информации. Хреновы конспирологи.
Он завернул за угол и покачнулся от удара в грудную клетку и почти выругался, но спустя жалкую секунду заметил небрежный пучок из кудряшек, и глупо так, по-мальчишески впал в окоченение, наблюдая, как она отскочила и вскинула голову.
Драко рассып
ался. Потому что они одни в коридоре Хогвартса, а она — все такая же красивая.
Она выглядела намного более худой, чем при их последней встрече, воспоминания о которой он бы с удовольствием стер из памяти. Изможденной. Под глазами чернели насыщенные синяки, подбородок казался слишком острым, как и линия челюсти. Но сама она…
Та же.
Драко молчал и смотрел на чернильные пятна на пальцах, на кудрявые завитки у шеи и на лбу, на чертову родинку у носа. Молчал и заставлял себя оставаться на месте. Потому что карие глаза смотрели свирепо в ответ, а его кожа покрывалась мурашками от этого насыщенного эмоциями взгляда, знакомого до колющей боли в груди.
И он мысленно повторял-повторял-повторял, что еще более жалким выглядеть уже не может. Гермиона Грейнджер сделана из стекла, а если ее разбить, то сам будешь истерзан осколками.
Драко Малфой нестерпимо хочет быть ими исколот.
— Малфой, — с изогнувшихся девичьих губ срывается практически рычание.
Он не отвечает, лишь сглатывает, задерживает дыхание от хрипотцы в голосе, борясь с бесконечным потоком воспоминаний, что беспрерывно атакуют ментальную стену. Анализирует. Думает. Ищет.
Что он в ней сломал? Какие струны обнажил?
Потому что в ее глазах слишком много злобы и почти личной обиды для кого-то, кто не должен иметь к ней отношения. В карем океане рычит пламя и Малфой ощущает, как пепел сожженных мостов щекочет затылок. Эта деталь могла бы сбить его с ног, если бы он нашел в себе силы пошевелиться.
Он прикусывает внутреннюю сторону щеки, впитывая и поглощая каждую черточку лица девушки перед ним. Именно поэтому он не хотел ее видеть.
И хотел одновременно.
А теперь глупо надеется, что его лицо не приобрело выражение тоскующего щенка.
Повисшее в воздухе напряжение разрезает звонкий шлепок пощечины. Драко чувствует жар на лице, шее, во всем теле. Он бы рассмеялся от собственного сумасшествия, потому что
безнадежно рад этому подобию прикосновения, как и каждая блядская часть его тела.
Одна сторона щеки Малфоя слегка заалела, а Гермиона, потирая зудящую ладонь, неприязненно впилась глазами в слизеринца, слишком медленно понимая, что она сделала.
— Наверное, было за что? — на губах Драко заиграла слегка заметная усмешка, которая больше походила на что-то кровожадное, чем снисходительное.
Грейнджер заворожено застыла, с трудом сглотнув нарастающий ком паники в горле, и отшатнулась, когда осознание содеянного обрушилось на ее заторможенный от бессонницы мозг.
Она ударила Драко Малфоя.
Она снова ударила Драко Малфоя.
Она ударила Драко Малфоя просто так!
Она, святой Мерлин, рехнулась!
Приоткрыв губы, Гермиона с недоверием уставилась на собственную руку, которая действовала как будто сама по себе.
Поздравляю, Грейнджер, ты реально сходишь с ума!
Ей нужно вернуться в библиотеку. Ей необходимо уйти прямо сейчас, потому что, Годрик, рукоприкладство уже не вписывается ни в какие рамки.
Что делать? Извиниться? Просто уйти? Сбежать?
Почувствовав дрожь, Гермиона обняла себя руками и неуверенно посмотрела на странно молчащего слизеринца, который никак не отреагировал, не считая вялого, с ее точки зрения, сарказма. В его взгляде читалось легкое незаинтересованное отвращение. Такой взгляд обычно бросают на пролетающего мимо жука.
Грейнджер нахмурилась и сжала пальцами ткань теплого свитера. Давно она не ощущала себя такой незначительной.
Даже слишком давно, шепнуло сознание. Насколько давно?
Ее губы предательски задрожали. Вся эта лишенная смысла ситуация стала квинтэссенцией этого паршивого дня, паршивой недели, паршивого года.
— Я… — попыталась выдавить из себя гриффиндорка и зажмурилась, словно маленькая девочка, в надежде, что если закрыть глаза, то кошмар просто испарится. — Это был рефлекс, — почти шепотом. — Послевоенное, понимаешь? От неожиданности. Не специально. Можешь ударить в ответ, я никому не скажу. Будем квиты. Только поторопись, мне нужно идти. Срочное дело. Я опаздываю и… — она понимала, что снова поддалась дурной привычке бормотать всякую чушь, когда не знает, что
солгать сказать.
Сейчас ей очень хотелось просто исчезнуть из этой глупейшей ситуации, потому что предательский румянец заливал лицо и шею. Опустив голову, Гермиона открыла глаза, прикусила губу и уставилась на собственные потрепанные кеды в ожидании хоть какой-то реакции.
— Я не собираюсь тебя бить, Гр… — запнулся Малфой и снова замолчал, заставив Грейнджер все-таки взглянуть на него.
Она невольно отметила, что он казался странно напряженным. Словно собирался бежать, но отчего-то не мог. Плечи были слишком расправлены, губы сжаты, а на лбу пульсировала жилка. Серые глаза, которые она представляла себе пустыми, злыми, безжизненными дырами в его лице, напоминали небо в разгар шторма. Бурлили непонятными ей эмоциями.
А еще Гермиона вдруг потерялась в осознании, что он высокий. Даже внушительный. Его удар, скорее всего, сломал бы ей челюсть.
— Тогда изв…
— Гермиона!
Подпрыгнув от неожиданности, девушка обернулась и выдохнула с облегчением, заметив спешащего к ней Гарри, волосы которого растрепались сильнее обычного, а очки съехали на кончик носа.
— Вот ты где, я тебя искал! — почти прокричал Поттер, хватая подругу за локоть. Его дыхание было тяжелым и неровным, словно он действительно носился по всему замку в тщетных поисках. — Идем.
Гермиона настолько обрадовалась внезапному появлению друга, что даже не сопротивлялась, когда тот потащил ее в противоположную от Малфоя сторону, а он никак не отреагировал на развернувшийся перед ним спектакль.
— Зачем ты меня искал? — высвободившись из излишне крепкой хватки гриффиндорца, спросила уже запыхавшаяся от быстрого темпа Грейнджер.
Поттер поправил очки и запустил руку в черную копну.
— Эм, хотел поговорить.
— О чем?
— Ну, хм, — он обернулся, будто опасался, что Малфой станет их преследовать, — о тебе.
— Обо мне?
— Да, Гермиона, о тебе, — одернув свитер, ответил Гарри и резко остановился. — Что ты ищешь в библиотеке?
Девушка уже открыла рот, чтобы уверенно соврать, но остановилась. Ее лучший друг, с которым она проводила большую часть своего времени, должен знать хоть что-то.
— Гарри… — неуверенно начала она, нервно теребя рукава, — мне кажется, кто-то стер мне память.
А Драко стоял на том же месте и смотрел ей в спину, пока та не скрылась за поворотом. Его рука, самовольно дернувшаяся в попытке… остановить? Задержать? Вернуть?
…
нелепо дрожала.
