* * *
Проснувшись следующим утром и устремив нечеткий взгляд в задернутый полог кровати, Гермиона чувствовала себя так, словно всю ночь боролась с дементорами, которые минута за минутой высасывали из нее любой намек на радость. Глаза были такими сухими, будто в них насыпали песка, тупой болью ныли искусанные губы, саднило горло и хрип вместе с прерывистым дыханием вырывался изо рта. Судя по всему, она кричала ночью. Кричала настолько сильно, что гортань казалась покрытой кровоточащими язвами. Кошмары не покидали, а зелье Сна без сновидений только усугубило ситуацию. Потому что даже поглощающая паника и боль в каждой клетке тела не помогли проснуться. Девушка повернулась на бок, сжалась в комочек и обняла худые коленки дрожащими руками. Двигаться, вставать, куда-то идти совершенно не хотелось. И она бы осталась на весь день в кровати в позе эмбриона, если бы не знала, что лишних вопросов от друзей избежать не удастся. Грейнджер устала врать и оправдываться. Прикрыв слезящиеся глаза, Гермиона подумала о тепле знакомых рук на ее лопатках. О родном запахе хвои, мускуса и леса после дождя. О теплом шепоте в макушку, что все будет в порядке, они справятся, он ее не оставит. Гарри ей поможет. Но несмотря на легкое дуновение облегчения, пришедшее после разговора в библиотеке и плача в твердое дружеское плечо, Гермиона совсем не чувствовала себя в безопасности. Словно из одной войны она попала в другую. Куда более пугающую, потому что у этой войны не было лица. Она не могла узнать ее причин, мотивов противников, разработать стратегию и тактику, отправиться на поиски союзников. Здесь ей не помогут ни отточенные взмахи палочкой, ни десятки вызубренных боевых заклинаний, ни смекалка, ни хитрость, ни скорость реакции. Потому что это война в ее голове с ее собственным мозгом. И Гермиона не знает ни ее оснований, ни врага, на которого следует обрушить свою ненависть, ни способа победы. Она ничего не знает. Гермиона Грейнджер. Чертова умнейшая ведьма своего поколения. Хренова золотая девочка. Ничего. Не. Знает. — Гермиона? Девушка повернула голову на звук, вяло удивившись, что заглушающие чары спали. — Ты проснулась? Пойдешь на завтрак? — голос Джинни был глухим и одновременно взволнованным. — Да, — хрипло отозвалась Грейнджер, морщась от боли в горле. Она медленно поднялась, потерла глаза и глубоко вдохнула, чувствуя терпкий запах пота. — Не ждите меня. Спущусь после душа. Послышался тихий стук каблуков, шуршание одежды и щелчок закрывшейся двери. Гермиона выдохнула. Отодвинув полог, сощурилась от чересчур яркого солнца для шотландского сентября и зашипела сквозь зубы, опустив голые ступни на не менее голые ледяные каменные полы. От движения закружилась голова. Ей следует перестать голодать и самолично лишать себя сил. В небольшой ванной комнате пахло шампунем, зельями для укладки и лавандовым мылом, которое Гермиона подарила Джинни на последний день рождения. Стянув пижаму и оставив ту валяться на плиточном полу, сделала пару шагов к душевой кабине, но замерла и медленно повернулась к зеркалу. На нее смотрела неизвестная ей девушка. Девочка? Спутанные волосы опускались ниже лопаток. Бледность кожи отливала синевой в ярком свете магических ламп, которыми несколько лет назад Лаванда заменила свечи, жалуясь, что те слишком тусклые, и она практически не видит своего лица. Грейнджер судорожно вздохнула, смаргивая образ безжизненного тела с изодранным горлом и кровью, запекшейся в уголках губ. Ее собственные губы были обветренными, искусанными и покрытыми мелкими царапинами и ранками. Слишком четкая линия челюсти, острые скулы и впалые щеки навевали мысли о скелетах. Под впалыми глазами чернели тени. Цвет радужек был тусклым. Полумертвым. Почти стеклянным. И как глупый призрак прошлого — россыпь бесцветных веснушек. Она провела ладонями по тонкой шее, выпирающим ключицам, которые могла обхватить пальцами, почти исчезнувшей груди, пересчитала ребра и замерла на тазовых косточках. Ее тело вопило об истощении. Отвернувшись, Гермиона нахмурилась и зашла в душевую кабину. Теплые струи врезались в кожу почти больно. Разгоняя застывшую кровь, массируя одеревеневшие мышцы. Девушка наклонилась и уперлась лбом в кафель, чувствуя, как поток воды пересчитывает позвонки. Протянула руку, схватила дрожащими пальцами мочалку и почти выпустила ту из ослабевшей ладони. В глазах снова стало печь. Годрик, сколько в ней было слез? После изматывающих ванных процедур и попыток укутать тело во что-то, что скрыло бы болезненную худобу, Гермиона поспешила в Большой зал, помня о данном Гарри обещании. Что она постарается. Ей нужно есть. Нужно выходить из библиотеки. Нужно, черт возьми, разговаривать с кем-то кроме самой себя. Завтрак уже подходил к концу, но за столами все еще оставалось полно студентов, которые не спешили просыпаться в воскресенье. Сквозь окна пробивался скромный солнечный свет, расчерчивая каменный пол геометричными фигурами. Приглушенные разговоры и шепотки создавали мерный гул и почти перебивали беспорядочные мысли, кружащиеся в голове. Грейнджер подошла к гриффиндорскому столу и перекинула ногу через скамью. — Доброе утро, — поздоровалась она и почти скривилась, потому что таким вялым голосом добра не желают. — Доброе, — улыбнулся Гарри и бросил настойчивый взгляд на блюдо с овсянкой. — Ты поздно, Герм, — вскинулся Рон, щуря заспанные глаза. — Проспала? — Да, я, — девушка заправила волосы за уши и принялась накладывать кашу в тарелку, — зачиталась вчера. Книги — такое удобное оправдание. Добавив меда в овсянку и сглотнув, Гермиона отправила первую ложку в рот. Что ж, кажется, не тошнит. — Гермиона, слушай, может, ты поговоришь с Макгонагалл? — заговорщически склонилась над столом Уизли, Поттер же напрягся и, в упор глядя на Грейнджер, покачал головой. — О чем? — О старостате, — подхватил Рон, хватая пирожок. — Она должна прислушаться к твоему мнению. — Какому мнению? — не понимала девушка, не отрывая взгляда от явно недовольного Гарри, весь вид которого кричал: «я же тебе говорил». — Ну, о Забини. В смысле, это же смешно, что он староста мальчиков. — И почему же это смешно, Рональд? — почти спокойно спросила Грейнджер, слыша в собственном голосе недовольные нотки. — Он слизеринец. Он и они все должны раскаиваться, а не, — Джинни раздраженно махнула рукой, — жить как ни в чем не бывало. Это же очевидно! Гермиона съела еще одну ложку каши, медленно отпила какао и расправила плечи, готовая к тому, что ее мнение будет воспринято в штыки. — В первую очередь, он отличник. На хорошем счету у профессоров. А во время войны был вообще не в Англии. Профессор Макгонагалл выразилась предельно четко во время приветственной речи. Даже если бы я была согласна с вами, то ничего бы не получилось. Поэтому просто, — она облизала губы и стиснула бокал, — не зацикливайтесь на этом. Я понимаю, что вам тяжело. Нам всем не просто. Но это не дает нам право становиться… жестокими. Между ними повисло молчание. Грейнджер не отрывала глаз от недоеденной овсянки и физически ощущала, как над столом сгущается напряжение. — Это не жестокость, Гермиона, — бросила Джинни, стремительно вскакивая со скамьи. — Это — справедливость. — И практически бегом вылетела из Большого зала. — Рон… — Давай прогуляемся после завтрака. Я хотел с тобой поговорить, — перебил ее Уизли и с яростью смял в кулаке пирожок.* * *
Утреннее солнце скрылось за тяжелыми свинцовыми облаками. Поднялся ветер, треплющий уже желтеющую траву во внутреннем дворике Хогвартса и флюгер в виде совы, венчающий небольшую башню у начала открытой галереи, что издавал ритмичный скрежещущий звук. Со стороны заброшенного фонтана, заросшего сорняками, доносилось приглушенное кваканье лягушек, облюбовавших заполненные дождевой водой чаши. Студенты, которые понадеялись урвать еще немного тепла и привлеченные ясным утром, спешили скрыться от пронизывающего ветра и сгущающихся туч в стенах школы. Гермиона поежилась и пожалела, что не набросила куртку, оставшись в безразмерной толстовке. Рон же никогда не был чувствительным к холоду, поэтому ощущал себя вполне комфортно в красном джемпере, который казался тесным в плечах. Он стоял с засунутыми в карманы джинсов ладонями и отрешенно разглядывал что-то за спиной Грейнджер, не спеша начинать разговор. Они слишком давно не оставались наедине. — О чем ты хотел поговорить? — не выдержала девушка, пряча замерзшие пальцы в рукавах толстовки. Уизли глубоко вздохнул, тряхнул головой и, наконец, открыто посмотрел карие в глаза. — О нас. — О нас? Ей захотелось обреченно застонать. И малодушно сбежать, бросив, что сейчас не время. Что она не нуждается в еще одном ведре эмоционального расстройства в своем списке текущих проблем. Что она, Мерлин, сходит с ума. В прямом смысле этого слова. Поэтому — нет, Рон. Нет. Нет. — О нас, Гермиона, — продолжил парень, не замечая, что ее выражение лица вовсе не располагает к разговору. — Я думал, — он вытащил руку из кармана и растрепал волосы, — что мы, вроде как… Что между нами что-то есть. Всегда было. И после Тайной комнаты, ну знаешь, — засмущался, потирая затылок и разглядывая девичьи поношенные кеды, — мы что-то начали. Друг с другом. Я имею в виду — ты и я. Мы. Вместе, — кивнул Уизли и облизал губы. — Мы могли бы быть вместе. Но ты постоянно где-то пропадаешь и даже, я, конечно, не знаю, что творится у тебя в голове, не думаешь об этом. О нас. Я думал. Много думал. И, хм, мы можем попробовать что-то. Гермиона почти не слышала его монолога, глупо оседая на дне собственного сознания и надеясь остаться там примерно навсегда. Навечно. Рон и, господи, отношения с Роном. Сейчас, когда мозг устроил революцию в ее голове. Даже если не сейчас, а в принципе когда-нибудь. Она сглотнула и прикусила нижнюю губу, ощутив легкую вспышку боли из-за потревоженной ранки и привкус металла на языке. Разве это не было самым сокровенным желанием когда-то? Рональд Уизли, ее лучший друг, предлагающий начать встречаться. Все эти девичьи мечты о пальцах в бронзовых волосах и улыбке, что была ярче солнца. Когда она перестала о нем думать? Когда перестала его хотеть? Вздрогнув, Грейнджер нахмурилась и почти подавилась воздухом. Конечно, она, гриндилоу его побери, не помнит. Но точно знает, что влюбленность в долговязого мальчика с рыжей копной и теплыми руками закончилась. Испарилась. Словно и не было ее никогда. А Уизли продолжал что-то бормотать. — Рон, подожди, — перебила девушка и, собрав по крупицам остатки своей смелости и здравомыслия, прямо встретила чужой застенчивый взгляд. — Ты… Просто ничего же не было кроме того поцелуя. Да, ты поцеловал меня, но после и не намекал на что-то, поэтому я подумала, что это была случайность. На эмоциях. Тогда был напряженный момент и мы оба были на взводе, но ведь мы и не говорили никогда о нас. О чувствах. Не дружеских, конечно, а… — Но ты ответила!.. — Что? — ее глаза расширились, а рот так и замер на последней гласной в форме «о». — Ты мне ответила тогда. На поцелуй. И я знаю, точнее, догадывался, что ты была влюблена в меня давно. Скажешь — нет? Ты же так злилась на Святочном балу и на шестом курсе в палате — ты ведь держала меня за руку вместо Лаванды?! — тон мужского голоса повышался, как и накал эмоций между ними. А Грейнджер в последнее время совсем не могла похвастаться эмоциональной стабильностью. — Я не!.. Рон! Тот поцелуй длился две секунды, я даже подумать не успела, не то что ответить. — Она вскинула руки, в попытках донести до него свою мысль. — И почему ты говоришь о моей прошлой влюбленности? И с чего ты взял, что она вообще была? То есть я могла на тебя злиться не потому, что ты вел себя, как идиот, а только из-за того, что не пригласил на бал? И конечно я держала тебя за руку — я твой лучший друг! А ты чуть не умер тогда! — Гермиона тяжело дышала, а парень начинал стремительно краснеть. — Послушай, я не хочу ссориться, — уже спокойнее продолжила девушка. — Это так не работает. Отношения так не работают, Рон, просто потому, что ты что-то там думал. Ты не спрашивал меня, не говорил со мной. Я… У меня сейчас проблемы, которые мне нужно решить, поэтому я не могу позволить себе даже размышлять об отношениях. — Я!.. — Дай мне договорить. Мы так долго были друзьями и возможно когда-то мне тоже казалось правильным и закономерным, что мы можем стать чем-то большим друг для друга. Но прошло слишком много времени. Я изменилась, да и ты тоже. — Она сделала крошечный шаг к нему. — Ты любишь меня? Как девушку? Он молчал, раздувая ноздри. Его грудная клетка мерно поднималась, натягивая ткань джемпера, а глаза становились все уже. — Это неважно! — наконец, крикнул он, сжимая кулаки. — Что? — Проблемы? У тебя проблемы? Какие, блять, у тебя проблемы?! Твоя семья жива! Ты вернула им воспоминания! Девушка задрожала и приложила ладонь к груди, сердце в которой зашлось лихорадочным стуком. — У тебя не умер брат! И его гребаные убийцы не сидят с тобой в одном классе! Твои проблемы? А мои проблемы?! Ты думала о моих проблемах? Я варился в мыслях, что нужно дать тебе время! Думал, как все придет в норму, мы сможем что-то… Блять! — Он запустил ладони в волосы и потянул за пряди, отступая на несколько шагов. — Я потерял брата! Мой брат! Его убили эти твари, которые продолжают разгуливать на свободе, а вы с Гарри их защищаете! И ты говоришь мне о ебаных проблемах, Гермиона?! — Причем здесь?.. Рон! Это совершенно не относится к делу! И не называй убийцами тех, кто ими не является. Слизеринцы, конечно, не ангелы, но это не значит, что их нужно упечь в Азкабан за ошибки их семей! — практически взвизгнула она, словно пыталась в первую очередь убедить саму себя. — Я понимаю, что тебе больно, Рон. Я правда понимаю. Но я тоже пережила войну. И, пожалуйста, не обесценивай мои проблемы, какими бы жалкими они не казались по сравнению с твоими. Постарайся здраво… — Хватит, — глухо проговорил Уизли, опуская руки и смотря на нее так, будто увидел впервые. — Мне не нужны твои нотации или какое-то психологическое дерьмо. Конечно, я не знаю о твоих проблемах. Ты мне говорила о них? Готов поспорить, что Гарри в курсе. А бедный несчастный Рон… Рон ведь тупой! — гаркнул он так громко, что Гермиона почти подпрыгнула на месте. — Он не поймет! Он страдает из-за смерти брата! И пытается, блять, выместить злость на бедняжках-слизеринцах! Этот жестокий глупый Рональд Уизли! — Рон… — пролепетала девушка, теряя весь свой запал, протягивая руку и с ужасом наблюдая, как голубые глаза наполняются слезами. — Нищий Рональд! Третье колесо! Жалкий друг чертова героя Гарри Поттера и умнейшей ведьмы Гермионы Грейнджер! — его голос задрожал. — Я так… устал… Блять! От этого дерьма! И снова… Я не прав! Что ненавижу этих мерзких змей! Что пытаюсь, твою мать, признаться девушке, которая мне нравится! Что… — он судорожно дышал и трясся всем телом. — Что я делаю, черт возьми, — Рон спрятал лицо в ладонях и потер ими кожу, мотая головой. — Ебаный пиздец. Эта ебаная война и… — всхлип. Гермиона не заметила, как ее щеки стали мокрыми от слез, а грудную клетку сдавило от панического приступа. Ей не хватало дыхания. — Рон, пожалуйста… — Нет, прости, я, — он отшатнулся и зарычал. — Хватит. Я… Потом. — развернулся и, пошатываясь, скрылся за колоннами галереи. А Грейнджер задыхалась влажным из-за приближающегося дождя воздухом и стискивала ткань толстовки в области сердца. Ребра впивались в легкие. Горло разрывали надсадные всхлипы. Подкашивались ноги. Она упала на колени, обхватывая плечи руками и заходясь в рыданиях, и первые капли ударились о землю вместе с ней.* * *
Горький дым заполнил легкие. Драко привалился затылком к колонне, стиснул пальцами фильтр и устремил воспаленный взгляд в темно-синее небо. Ветер трепал полы не заправленной рубашки и холодил кожу. Она казалась ему воспаленной и хотелось содрать ее заживо. Он снова не спал. Их вчерашняя встреча безжалостно разворотила внутренности. Разбередила. По крупицам разнесла все ментальные стены. Воспоминания стальными клещами впились в мозг и не отпускали до утра, с садистским удовольствием натягивая нервы, как непослушные струны. Скользя по нитям из прошлого прямо в душу. И казалось, что это раскроит череп, а острые осколки врежутся в мякоть мозга так глубоко, что он сможет попробовать его на вкус. Он дрожал, как побитый щенок, уткнувшись лбом в подушку и кусая наволочку, в попытках остановить звуки, которые издавал его рот. То ли стоны, то ли крики. Все это так блядски жалко. Время, сука, совсем не лечило. Если те моменты, одни мысли о которых выгрызали его нутро, сглаживались бурлящей кругом войной. То сейчас… Он не знал, сколько этого ебаного времени потребуется, чтобы она вышла из него. Чтобы встречи с ней не ломали позвоночник. Не дробили мозг. Чтобы он не пытался в каком-то приступе отчаяния, или безумия, ощутить призрак ее прикосновения на щеке. Этот слабый удар. Почти нежная ласка. Чтобы ее голос не накалял добела клетки его неуправляемого тела. Чтобы… Чтобы просто не дохнуть по ней. Без нее. Когда же он, блять, сдохнет? Раз так ноет внутри, раз так душит и свербит где-то в груди. Разве он не должен был уже?.. Бесконечное число, мать его, раз за этот чертов год?! Драко затянулся и стукнулся затылком о камень. Еще. И еще раз. Но боли не было. Эти мелкие тычки не могли сравниться с тем, как выворачивало, тянуло и крошило внутри. — Это неважно! Рука дернулась, а брови непроизвольно поползли вверх. Поморщившись, Малфой оттолкнулся и заглянул за колонну. Ебаное везение! Она и это ничтожное подобие человека. Кричит на нее. Хренов дрочила. А она такая маленькая по сравнению с ним. Такая, что можно ухватить ладонью и спрятать в карман от всего мира. Стоит, дрожит, кутается в эту слишком большую для нее толстовку. И спутанные волосы мягко обрамляют бледное лицо и лежат на плечах. Драко неконтролируемо сделал шаг. Словно кто-то дернул за цепь на его ошейнике. Раздражение ворочалось в глотке и держалось в паре пунктов от максимума. Тупой Уизли продолжал орать на нее. Убогий мудак. Какого хуя ты повышаешь на нее голос, когда она?.. Посмотри, блять, на нее. Посмотри, жалкий ты червяк! У нее же глаза на мокром месте и руки трясутся. Еще шаг. — Он не поймет! Он страдает из-за смерти брата! Завали свою пасть, мерзкая дворняга. Не обвиняй ее. Не говори с ней. Не стой рядом с ней. Как ты смеешь? Как ты, блять, посмел?! — Как ты… — Драко! Чужая рука легла на плечо и дернула назад. — Драко, успокойся. — Забини, — прорычал Малфой, двинулся в попытках освободиться, но вторая ладонь схватила предплечье. — Успокойся. Он тяжело задышал, не отрывая разъяренного взгляда, покрывшегося красной пеленой, от девушки, один вид которой к ебеням разрывал его сердце на части. Успокойся? Предложи что-нибудь попроще, друг. — Идем, — надавил Блейз, хлопнув по плечу. Забытая сигарета обожгла пальцы. Она плакала, а у него скручивался желудок и тошнота давила на основание языка. Уизли ушел. Гермиона упала на колени, как кукла, которой обрезали ниточки, и стена дождя безжалостно обрушилась на них. Все его существо заходилось в необходимости подойти к ней. Поднять ее и прижать к себе, согревая, защищая, забирая всю боль. ОтдайееГрейнджертызнаешьявынесу Черт возьми, Драко. Черт возьми. Оказывается ты и не понимал, насколько глубок ад, в котором ты погряз. Насколько невыносима эта тоска.* * *
Кусок не лез в горло. Блейз практически силком затащил его в замок, высушил заклинанием успевшую промокнуть одежду и чуть ли не за руку повел в Большой зал. Драко не проронил ни слова. Мысли в голове метались задушенными пикси. Долбились о стенки черепа. Напоминали. Ты больше не тот, кто ее утешает. Твои объятия — не ее безопасное место. Она не твоя. Твоими же руками. Сука! Он знал, что встреча с ней распорет ему брюхо. Но обманывал сам себя, когда думал, что приготовился к этому пламени, которое теперь разгоралось под кожей и облизывало загривок. Херово пекло. Адские котлы покажутся ему прохладным душем, когда он в них окажется. — Драко… — Что? — одними губами. Никаких сил не осталось. Даже сделать вздох. — Филин. Приоткрыл глаза и уперся ими в миниатюрную сипуху, устроившуюся напротив на кувшине с водой и вытягивающую лапку с письмом. Пальцы трусило, когда он отвязывал бумажку. Волновало ли его от кого? Не смешите. Развернул послание, нахмурился и бросил невербальное «инсендио», подпалившее подушечки. — Что там? С губ почти сорвалось сопливое — «надежда». Нет, куда там. Но отвлечение. Возможность. — Ничего. «Туалет Плаксы Миртл. Сегодня. 22:00». Ну привет, доверенное лицо Ордена.