* * *
Веки покалывало, а на слизистую оболочку словно насыпали соли. Шмыгнув носом, Гермиона поднялась со ступеньки пустынной лестницы на затекшие ноги и потерла ладонями лицо. Произошедшее до сих пор казалось сном. Кошмаром, какие посещали ее в последнее время. И она наивно надеялась проснуться в своей постели. Вот только действительность не была к ней столь благосклонна. Гарри оставили в больничном крыле. Напуганный и скорбящий он сбивчивым голосом рассказал ей и Рону, что ему пришлось пережить, после того, как профессор Дамблдор покинул палату. Грейнджер держалась стойко и не позволяла слезам пролиться, потому что Поттер и так нервничал и бросал на них неуверенные взгляды, как будто взвешивал, а стоит ли поведать обо всем. Они уже не раз сталкивались со смертельной опасностью, но этот раз стал другим во многих отношениях. Их однокурсник был мертв, Волдеморт — жив. А это значит, что мир содрогнется рано или поздно. Им придется вступить в схватку за свои жизни и свободу, ведь они друзья Гарри Поттера. Его боевые товарищи, которые за ним и ради него в огонь и в воду. Но сама Гермиона не ощущала и толики былой решимости и хотела лишь, она никогда никому об этом не расскажет, избавиться от обосновавшегося внутри нее страха, который делал что-то необъяснимое с руками и ногами, продолжавшими непрерывно трястись. Возможно, ей бы не помешало выпить успокаивающего зелья. Однако мысли вели не обратно в лазарет за порцией того, что поможет уснуть. И не к Рону, который был шокирован также, как и она. Грейнджер обняла себя руками и медленным шагом отправилась в другое крыло. Туда, где вилась лестница на вершину Астрономической башни. Она не была уверена, хочет ли его увидеть, но мысль о знакомой обстановке, мягком полумраке и той самой медовухе, спрятанной за книжным шкафом, вела наверх. Хотя, возможно, ей стоит заканчивать с самообманом и признаться хотя бы самой себе — Грейнджер хотела увидеть слизеринца. Их незапланированные встречи участились как-то сами собой и Гермиона скрывалась в миниатюрной комнатке не только для того, чтобы сделать домашнее задание или поговорить с Малфоем о маглах, маглорожденных и их месте среди всего этого. Они все охотнее обсуждали отвлеченные темы, делясь воспоминаниями из детства, предпочтениями в еде или мнениями о последних открытиях магической науки. Им было уютно молчать, а ее взгляд ненароком концентрировался на его фигуре, лице и волосах, подмечая все те мелкие детали, которые узнаешь только после длительного общения с человеком. Она стала запоминать его жесты и угадывать реакции, определять настроение по изгибу губ и догадываться о некоторых мыслях по блеску серых радужек. В ней обосновалась целая полка, посвященная Драко Малфою. Усталость и бессонная ночь брали свое, поэтому уже на первом пролете в глазах потемнело, а тело шатнулось в бок, в поисках равновесия. Позвоночник и поясница ныли из-за того, что она пыталась держать спину прямой весь день, не позволяя себе расслабляться и отдаваться на милость беспокойству. Шепнув «Алахомора», Гермиона толкнула дверь и замерла с занесенной для шага ногой. Малфой был здесь. Со взъерошенными волосами, сброшенной мантией, которая валялась смятым комком возле телескопа, ворохом окурков вокруг и какой-то обреченной позой. Он сидел, положив сложенные руки на согнутые колени и уткнувшись в них лбом. Понимание прошибло виски насквозь. — Ты знал, — пораженно выдохнула девушка, сделав, наконец, шаг, и громко хлопнув дверью за спиной. Слизеринец резко вздрогнул, сжал пальцами ткань брюк и вскинул голову, встречаясь с ней взглядом. Бледность на его лице разбавлялась лихорадочной краснотой на скулах и в области нервозно блестящих глаз, отливающих чистым оттенком алмазной крошки, влажные искусанные губы приоткрылись, а брови поползли вверх по лбу, собирая складки на идеально-гладкой коже. — Ты знал, — задыхаясь, повторила Гермиона дрожащим голосом. — Ты все знал! Ты знал. Ты… Как ты… Как ты мог? Как ты?!.. Кожа пылала. На шее словно защелкнули металлический ошейник, с каждой секундой становящийся все уже. Душащий ее. — Я не… — попытался возразить Драко хриплым голосом, но гриффиндорка его перебила. — Нет, ты знал! Я вижу по тебе. По твоим… твоим глазам. Зачем?! Почему? Почему? Ты знал! Ты знал и ничего не сказал! И позволил, о боже, — она спрятала лицо в ладонях, кончиками пальцев зарываясь в спутанные после долгого дня волосы, — просто позволил этому случиться! Рыдание вырвалось из нее непроизвольно, а слезы, которые, думалось, уже кончились, потому что девушка плакала несколько часов, хлынули с новой силой, скользя по прижатым к щекам ладоням. Гермиона услышала, как Драко стремительно поднялся. — Грейнджер, — в том, как он протянул фамилию, с этим рычащим долгим «р» и изломом в конце, было столько всего и одновременно так мало. Ни былой расслабленности, ни скуки, ни насмешки, а что-то паническое, падающее вниз и бьющееся на осколки, режущие ее легкие. Девушка замотала головой, отчего распущенные волосы яростно колыхались, и открыла лицо, вскидывая руки. — Не лги мне! Ты знал! Он там был! Твой отец! Как ты мог не знать?! — она ударилась кулаками о его судорожно вздымающуюся грудь, снова, и снова, и снова, отпихивая парня к стене. — Он мертв! Ты понимаешь? Ты… ты… боже… Он вернулся, — ее пальцы сжались на ткани рубашки и встряхнули, заставляя голову Малфоя качнуться. Гермиона посмотрела прямо на него. Драко выглядел так, словно его хорошенько пережевали и выплюнули, и с близкого расстояния она невольно заметила засохшие соленые дорожки на щеках. — Ты… ты… — Грейнджер, я не знал, — прошептал он, почти не разлепляя сухих губ. — Нет. — Я не знал. — Юношеские ладони опустились на ее горячее лицо, скользя большими пальцами по скулам, собирая капельки слез, касаясь мочек ушей и линии роста волос. Он придвинулся ближе, выдыхая теплый воздух с легким запахом сигарет и мяты, почти вплотную, так, что ее глупое сердце на секунду остановилось, а после неровным ритмом ускорило пульс. — Слышишь, Грейнджер? Я не знал. Не знал. Гермиона, я не знал. Она всхлипнула, потому что ее имя на его губах звучало как самая нежная ласка, обволакивающая каждую букву, и ей хотелось, чтобы он повторял-повторял-повторял бесконечно. Гермиона зажмурилась. Малфой переместил ладони на ее предплечья, едва сжимая в попытке показать, что гравитация вновь действует и удерживает девушку на месте. Безмолвно просил взглянуть на него, открыть плотно сжатые веки, возвращая руки к лицу, когда она все-таки распахнула глаза. Драко напряженно всматривался в мокрые радужки несколько долгих секунд, продолжая бессмысленно вытирать текущие слезы. Как-то устало вздохнув, он сместил ладонь на заднюю часть девичьей шеи, посылая рой предательских мурашек вдоль позвоночника, а второй обхватил талию и с давлением прижал к себе. Носом Гермиона уткнулась в ключицу и непроизвольно втянула запах, до отказа заполняя легкие смесью мускуса, пряного парфюма и холодной свежести, которой все еще пахла мужская рубашка. Задрожав, девушка спустила ладони по его ребрам мягким движением и стиснула ткань на пояснице, прижимая еще ближе, так, что между ними совсем не осталось пространства. Так, что изгибы их тел идеально повторяли друг друга, будто нашли свое место. Мерлин, почему эти глупые мысли посетили ее сейчас? Его руки были сильными и иррационально правильно ощущались на коже, проникая теплом сквозь одежду и, кажется, даже дальше. Пальчики на ногах поджались, а она прикрыла веки, отмечая, что его сердце билось также громко и часто, как и ее. Он думал, что сердце сдуется и откажет. Или упадет на пол к их ногам. Взорвется в ушах, обращаясь звездной пылью. Потому что лунный свет холодный и ласкает спину, а она такая маленькая в его руках. Дрожит и прижимается слишком близко, что он ощущает округлости груди, горячее дыхание и, Салазар, пьянящий аромат цветочного шампуня от волос, к которым он прижимался щекой. Он сильнее давил руками на ее шею и талию, чувствуя натяжение в мышцах, глубже вбирал воздух и ненамеренно рисовал круги большими пальцами на коже, ощущая под подушечками мурашки. Облизывал губы, борясь с сухостью во рту и желанием прикоснуться ими к ней. Драко держался за нее так, словно мог провалиться сквозь пол, если отпустит. Если хоть немного ослабит хватку. И замечал, как с него стекает напряжение, усталость и ужас от разгаданной загадки, который лишь несколько часов назад был настолько интенсивным, что он практически выблевал все внутренние органы. Он чувствовал себя, будто его должны были казнить, но неожиданно вынесли оправдательный приговор в последний момент. И Драко надеялся, что Грейнджер не замечает, как раскаленным железом бушует костер его учащенного сердцебиения. Как растет температура его тела. И, несмотря на всю патовость ситуации, блядский выжравший все моральные и физические силы день, твердел член, прижатый к мягкости ее живота. Салазар, эти гормоны просто убивали и заставляли алеть щеки и краской спускались к шее и ключицам. Драко немного отодвинулся, чтобы не скомпрометировать себя, но Гермиона прижалась снова, отчего он пошатнулся и стукнулся лопатками о стену. Черт возьми, девочка, что ты творишь. — Грейнджер, — прохрипел Малфой, ударяясь затылком о камень и зажмуриваясь, сдерживая порыв, блять, потереться о нее. Хренов Мерлин, с некоторых пор его, конечно, возбуждало практически все, но, твою же мать. Объятия. Обычные объятия, которые должны были утешить, а не… «Твою же мать», — мысленно повторил слизеринец, закусывая верхнюю губу до боли и неконтролируемо впечатывая ее в себя еще крепче, оставив попытки скрыть очевидную реакцию организма на близкое присутствие мягкого девичьего тела. — Драко. Малфой вздрогнул каждой гребаной мышцей. Он бы сравнил ощущение, прошившее с головы до пят, с ударной волной от магловских бомб, с цунами, сшибающим все со своего пути, вырывающим с корнями деревья и погребающим в бушующих темных водах цивилизации. Потому что это было, как если бы его сердце взорвалось. Где-то в кончиках пальцев и задней стороне шеи, покрывшейся мурашками. Его имя звучало красиво. Тихо, почти шепотом, откровенно. Впервые слетая с ее губ и впервые с доверием в гласных и согласных. Малфой опустил голову, утыкаясь лицом в ее волосы, которые оказались шелковистыми на ощупь и которых совсем недавно он хотел коснуться. И не позволял себе. Его глаза заслезились. — Драко… Он выдохнул ей в шею, часто моргая и сжимая губы так, что те побелели. — Что теперь будет? Малфой сомневался, что сейчас сможет сказать хоть слово. Все его существо переживало какое-то озарение. Этот эмоциональный вихрь, новый для него, беспрестанно кружил, намекая. Но он не хотел вникать, как называется это чувство. Не хотел, потому что если сдастся, то пути назад уже не будет. А был ли он еще?.. — Не знаю, — вытолкнул из себя Драко и провел рукой вверх по ее спине. — Я не знаю. С трудом отстранившись, он выпрямился и посмотрел в миндальные глаза, сверкающие и теплые. Открытые широко и с затаенной нежностью в глубине радужек. Провел ладонью по затылку, скользнул к щеке и спрятал непослушный кудрявый локон за ухо. Его пальцы коснулись мочки, немного задержавшись, и костяшками провел по шее, окончательно отстраняясь. Ее пальчики все еще сминали рубашку на его пояснице. Они смотрели друг на друга и добровольно тонули. Гермиона уснула на его плече спустя несколько минут, вплотную прижавшись к боку Драко, укрыв ноги мантией, которую он сбросил, как только оказался здесь. Их сплетенные ладони лежали на его бедре. Малфой прислушивался к тихому звуку дыхания и думал, что они ступили туда, куда не следовало. Их ждала боль, непонимание и обрыв, с которого они обязательно сорвутся. Но сейчас, ощущая ритм ее пульса в своей руке, ему хотелось только одного — послать весь мир к чертовой матери и позволить себе немного тепла.* * *
— Обязательно пишите мне, — пробормотала Гермиона, обнимая одновременно Гарри и Рона за шею и смаргивая невольные слезы. — И не просто две строчки, а нормальные письма, Рональд, ладно? Ребята кивнули и в ответ стиснули ее в неловких объятьях на троих. В этот момент она подумала о похожей просьбе другому человеку, с кем проводила те несколько оставшихся ночей до отбытия из Хогвартса на летние каникулы. Они почти не разговаривали. Читали, молчали и отводили взгляды, вспоминая, что недавно случилось. Как близко оказались и узнали, как ощущаются их тела, прижатые друг к другу. То, что никогда не должно было стать им известным. Считала ли Гермиона это ошибкой? Безусловно. Но совсем не той, которую хотелось бы исправить. И если бы в ее руках все еще был маховик времени, она бы не стала ничего менять. Потому что невзирая на катастрофичность, они, сжимающие когда-то недруга в отчаянных объятиях, чувствовались не как две противоположные стихии, за столкновением которых следовало неминуемое уничтожение, а как два кусочка пазла, подходящие так идеально. Поэтому Гермиона решилась на что-то большее, чем были их встречи, совместное домашнее задание и ни к чему не обязывающие разговоры. Она робко попросила писать. Он кивнул. И эта неуклюжая ситуация, покрывшая румянцем ее щеки и заставившая его ерзать на зеленых подушках, стала обещанием. Их первым обещанием. Обещанием между Гермионой Грейнджер и Драко Малфоем. Между гриффиндоркой и слизеринцем. Магглорожденной и чистокровным волшебником. Где-то в пробелах между букв «нельзя», «неправильно», «невозможно». Обещанием, которое грело и успокаивало, несмотря на сотрясающие основы мира известия о Волдеморте, пожирателях и войне, становящейся все ближе. Девушка оторвалась от мальчишек, послала им радостную улыбку и, заметив в толпе ждущих родителей, прощально махнула рукой. Когда она уже спешила к семье, взгляд невольно зацепился за светловолосую макушку. Он обернулся. Драко запустил пальцы в волосы, потер заднюю часть шеи и нахмурился от понимания, что внутренне гибнет. Его взгляд случайно нашел ее среди студентов, спешащих к родственникам. Или вовсе не случайно. Он не имел ни малейшего понятия, как поступить, и зачем согласился на переписку. Зачем топил себя собственными руками с каким-то извращенным мазохистским удовольствием? Зачем потакал этим неясным порывам? Почему терялся и не мог себя контролировать в достаточной мере, когда находился вблизи от нее? Ее