* * *
Гермиона теребила рукав мантии. Правый. Зуд зарождался в кончиках пальцев, где-то внутри — в коже, в костях, в крови или глубже. Колющие ощущения, словно от множества микроскопических иголок, распространялись по всей ладони, перебирались на запястье, и концентрировались в предплечье. Она прикидывала, как могла бы незаметно запустить ногти под ткань и с нажимом пройтись ими, снимая слой эпидермиса, чтобы теплая влага вышла из нее вместе с сомнениями в лучшем друге. — Они же не могут обсуждать Хеллоуин в заброшенном женском туалете? — озадаченно проговорила Джинни, ее шокированный взгляд оставался прикованным к трем топчущимся именам на пергаменте. — Это из-за травли? — нахмурился Рон, склоняясь ближе, а Грейнджер невольно уловила терпкий запах шоколада. — Травли? — Ты не слышала? — удивился Уизли. — Несколько гриффиндорцев избили Теодора Нотта. Макгонагалл рвала и метала, когда я их к ней притащил. Отрабатывают наказание у мадам Трюк — вручную приводят квиддичное поле в порядок. Не то что бы я их не понимал, но… Недавно, несколько кратких недель назад, Гермиона бы возмутилась, пусть не так рьяно, как в уже кажущимся далеким прошлом, но все равно пустилась бы в рассуждения о самосуде, неоправданной мести, злобе, ведущей в единственном направлении — в никуда. Она бы ни за что не осталась такой равнодушной, как сейчас. Приподнятые брови были единственным выражением отголоска слабой, уже издохшей, эмоции. — Даже если и так, — с сомнением продолжила Джинни, выпрямляясь и складывая руки под грудью, — Забини — староста, а Малфой-то там зачем? Да и место они выбрали странное. — Ну, эти двое в последнее время, как две слипшиеся лакричные конфеты. — Фу, Рон, это отвратительно. Мне придется прочистить мозг Скорджифаем! — Ты же совсем недавно убеждала меня, что любовь от пола не зависит, — возмутился Уизли, с содроганием вспоминая случайно найденный маггловский журнал сестры с двумя обнимающимися парнями в ковбойских шляпах на обложке — все, что на них было надето. — Но не эти двое! — Давай, расскажи-ка мне, чем они хуже тех двух смазливых ковбоев! — Ты сейчас защищаешь геев-слизеринцев? — Мерлин тебя за ногу, я их не защищаю! — Подпрыгнул на месте Рон, краска стремительно растекалась по скулам и шее. — Не приплетай меня к своим дурацким увлечениям! — Ты первый заговорил про лакричные конфеты! — И твой испорченный мозг сразу же представил, как они трахаются! Я говорил не об этом, извращенка! — Я не… — Годрик, угомонитесь оба, — выдохнула Грейнджер, провожая взглядом удаляющегося из туалета плаксы Миртл Гарри. Она неосознанно нашла имя, обладатель которого нервно расхаживал вдоль умывальников. Это было странно, пугающе очевидно, почти по-сказочному нереально, что все ниточки сводились к нему. Словно автор не хватающего звезд романчика сталкивал снова и снова главных героев, не заботясь о целостности сюжетного полотна, подстраивая мир под свои желания. Вот только Гермиона не думала, что могла бы быть главной героиней бульварного чтива, а от мысли, что, получается, и пресловутый слизеринский принц — главный герой, желудок выворачивался наизнанку от ядовитой смеси из ненависти и… Она вздрогнула. …предвкушения, окрашенного в серебрящиеся оттенки надежды. Представляя себя и его, и, возможно, кого-то еще, кто пах как зимняя стужа, забредшая в люксовый парфюмерный магазин — кедром, мускатным орехом, ромом, романтика казалась маловероятной. Драма. Психологический триллер. Трагедия. Их связывала трагедия — это Гермиона знала наверняка. — Устроим допрос Гарри, как он вернется? — проговорил Рон, чей пристальный взгляд обещал сестре продолжение оборванного спора. — Нет, — покачала головой Грейнджер. — Нужно понаблюдать. Она откинулась на спинку дивана, сложила карту и прикоснулась кончиком палочки к пергаменту. — Шалость удалась.* * *
Последние капли огневиски упали в стакан, заполненный на два пальца. Блейз вяло тряхнул бутылкой, убеждаясь, что та пуста, и поставил ее рядом с точно такой же на пол у диванчика. В глазах двоилось. В камине трещали тлеющие поленья, на низком деревянном столике догорала свеча, бросая кривые отсветы на забитую до упора пепельницу. Только он хотел сделать глоток, как раздался громкий в тишине гостиной дортуара звук удара стекла о дерево. — Еще. — Может, хватит? — скривился Забини, окидывая друга расфокусированным взглядом. Отросшие платиновые волосы находились в полнейшем беспорядке, торча в разные стороны и безотчетно обращая мысли к всегда растрепанной шевелюре Поттера. На скулах алел красноречивый алкогольный румянец. Расслабленный до середины груди галстук болтался над расстегнутыми пуговицами помятой рубашки. Но в серых радужках, казавшихся черными в полумраке комнаты, и напряженной позе вовсе не угадывалось опьянение. — Еще, — повторил Малфой и снова стукнул бокалом по столешнице. С губ сорвался обреченный выдох. Блейз приманил невербальным Акцио третью бутылку, но Драко не дал даже открыть ее. Схватив ту на подлете, избавился от пробки и приложился к горлышку. Забини насчитал четыре характерных движения кадыка. — Я не должен был этого делать, — прохрипел блондин, откидываясь на спинку кресла. — Столько пить? Не могу не согласиться, кажется, в моем алкоголе уже нет крови. — Блять, лишь оглядываясь, понимаешь, что у тебя всегда был выбор. В каждой ебаной минуте твоего существования, в каждой ситуации, которая казалось безвыходной, всегда. Осознание же приходит уже тогда, когда выбирать поздно. — Это был выбор без выбора, Дрейк, — пытаясь собрать мысли и слова в нечто связное, ответил Забини, в тайне радуясь неожиданному откровению. Они пили в тишине час. Две кварты огневиски за открытость друга? Налейте еще. — Нет, — возразил Драко, — нет. Еще в самом начале, если бы я не был таким сучим эгоистом. Но даже зная будущее, смог бы я?.. — Точно, помню, что-то про океан и как ты хочешь утонуть. — Ты не понимаешь, — взмахнул бутылкой Малфой, расплескивая содержимое на ковер, и наклонился к Блейзу. — Я не хотел. Не мог. Это как… как болезнь. Или, блять, ты был слепым, но вдруг прозрел, увидел солнце, смог различать цвета. Как отказаться от этого? Каким нужно быть херовым святым, чтобы отказаться? Она была моим лучшим другом, моей тихой гаванью, моим штормом. Девушкой, которая заставляла мое сердце, блять, мое сердце!.. — он стиснул ткань рубашки в кулак на груди с силой, заставившей вздуться вены на тыльной стороне ладони. — Это было все! Все, что у меня было. Забини нахмурился. Внутри что-то оборвалось. А та самая спица, застрявшая в грудине, обратилась ножом и провернулась ровно на триста шестьдесят. Они познакомились на праздновании дня рождения Нарциссы Малфой тринадцать лет назад. В воспоминаниях сохранились поблекшие детали и яркие вспышки, вроде волшебных огоньков, парящих в саду, сладкого аромата роз, шелка платья матери, за которое он цеплялся, и розовощекого мальчика с вздернутым подбородком, волосами, похожими на снег, и озорными искрами в дымчатых глазах. Как и присуще детской дружбе, их также родилась мгновенно. В погонях за павлинами, в истоптанном розарии, в украденной волшебной палочке у пожилого и подслеповатого дворецкого семейства Забини и во вспыхнувших фиолетовым пламенем портьерах. Они делили на двоих и шалости, и наказания, неумело врали в попытках прикрыть друг друга, дрались, мирились и молча глотали слезы, держась за руки, у свежей могилы нонны Блейза. Их было двое в собственном уютном мирке. До встречи со своим первым другом Блейз и не понимал, что был одинок. Отцы сменялись в калейдоскопе брюнетов-блондинов, чьи имена он даже не запоминал, не успевая проникнуться к чужим мужчинам за жалкие месяцы знакомства. Его прекрасная мать разрывалась в жизни на две страны, светский раутах, инвестициях, благотворительных проектах и веренице бизнесов. Когда за полночь она тихо прокрадывалась к нему в комнату, поправляла одеяло, дрожащими от усталости пальцами смахивала челку с его лба и оставляла нежный поцелуй, он стискивал ткань пижамных штанов у бедер, сглатывал много-много раз и совсем не по-детски старался дышать размеренно и спокойно, страшась спугнуть крохи внимания и ласки. Безусловно, мама любила его — единственного постоянного мужчину в ее жизни. Но лишь когда Блейз увидел, как Нарцисса Малфой, которая при первой встрече, несмотря на свою невероятную красоту, напомнила ему тех жутких фарфоровых кукол, какие коллекционировала нонна, располагая их на каждой горизонтальной поверхности в спальной комнате, и которые посылали нервные мурашки вдоль позвоночника застывшими лицами и мертвыми, но внимательными, глазами, целовала ушибленные коленки сына, крепко-крепко обнимала, по-девичьи хихикала, когда Драко пискляво ныл: «Ну, мам», — и забывала об аристократической ледяной маске стоило ей лишь взглянуть на шкодливого избалованного белокурого мальчика, Забини узнал, что такое зависть. И что такое одиночество. С младенчества его окружала армия слуг и домовых эльфов, готовых исполнить любой каприз, дворецкий мистер Карлио, служащий уже нескольким поколениям рода, и строгая, но любящая нонна миссис Романо, которая заботилась еще о матери слизеринца. Бабушка и дедушка покинул мир до рождения Блейза во время последней вспышки драконьей оспы, в попытках восстановить равновесие семнадцатилетняя Летиция Эдда Забини, ставшая в одночасье наследницей древнего англо-итальянского чистокровного рода, скоропостижно вышла замуж за родного отца Блейза — американского чистокровного аристократа, чьи корни уходили к африканским магическим вождям. Ценность в нем представляли исключительно редкая чарующая внешность, кровь и отсутствие денег, из-за чего тот отказался от собственной фамилии и взял имя жены даже без дефиса. После рано наступившей беременности глава рода принялась за семейные дела, а муж — за растрату внезапно свалившегося на него внушительного состояния. От чего скончался — осталось тайной, возможно, Летиция позаботилась о нерадивом супруге сама. Поэтому, когда детского сознания достигло тяжелое понимание, что единственная его семья — вечно занятая мать, Блейз слепо потянулся к первому другу. Его единственный друг. Лучший. Брат. Со временем к ним присоединились Тео, задиристый, но чахнущий под гнетом отца, пухлощекая принцесса Пэнси, тихая и смущенная Дафна, громкие и тучные Грег и Винс. Но они, Блейз и Драко, оставались особенными друг для друга. Он явственно чувствовал их неразрывную связь, заполнившую его одинокую Вселенную сиянием доверия и понимания, не нуждающегося в словах. Блейз думал, что навсегда. Что он всегда будет для Драко тем, с кем тот разделит любые печали, неудачи и радости. Он знал его лучше самого себя. Они были взаимной поддержкой, личными шутками, множеством известных только им тайн, первыми взлетами и первыми падениями. Близостью более крепкой, чем любые кровные связи, и более прочной, чем Непреложный обет. Блейз думал, что это навсегда. «Навсегда» начало рассыпаться на четвертом курсе. Он знал Драко лучше самого себя, и поэтому он знал, что друг встретил собственное солнце, по орбите которого теперь вращался. Солнце, что светило только для него. К которому не позволял приближаться никому. Даже Блейзу. Тогда Забини узнал, что такое ревность. Молчал, закрывал глаза, варился в жгучей лаве эмоций, отдалялся. Пока не стало слишком поздно. «Навсегда» стало чем-то иным. Их мирок развалился под натиском чувства иного рода. Избалованный эгоистичный мальчишка с раздутым эго и «я» на первом месте влюбился. Дракон расправил крылья, нашел свое сокровище и готов был оберегать его вечно. — Дрейк, у тебя всегда было больше, чем ты думал. Многое есть и сейчас. Пока что есть.* * *
Низкое гудение нарастало в основании черепа и дребезжанием било по вискам. Зажмурившись, Драко помассировал заднюю часть шеи в попытках ослабить напряжение. Во рту пустынная сухость липла к небу, а намек на тошноту давил на основание языка. Открыв все еще мутные глаза, он протяжно выдохнул и потянулся к кубку с тыквенным соком, бессмысленно надеясь унять иссушающую жажду. Блейз развалился напротив, ковырял вилкой яичницу, всем своим видом олицетворяя слово «похмелье». Несмотря на внешнюю аккуратность выглаженной формы и уложенные волосы, смуглая кожа казалось бледной, а покрасневшие веки и лопнувшие капилляры выделялись особенно ярко на фоне темной-коричневой радужки. Поза была сгорбленной — немного и он сползет под стол. Утренний шум Большого зала корежил барабанные перепонки. Особенно раздражал излишне активный Тео, расположившийся по левую руку и разглагольствующий о какой-то неведомой херне, смысл которой Малфой и не пытался уловить. Осмотрев знакомые с детства блюда, Драко скривился из-за очередного рвотного позыва, и снова выдохнул. Вряд ли получится впихнуть в себя что-то из еды. Блять, давно он так не напивался. Жаль, что подобного сказать о скрежещущей по ребрам боли, что не имела ничего общего с переизбытком огневиски, слизеринец не мог. Она не покидала его, лишь затихала на краткое мгновение, а после с голодным рыком набрасывалась вновь. Вчера с удовольствием разжевала внутренности, и он знал — просила еще. А единственное, что Драко сумел предложить — уже обглоданные кости. Не сдержавшись, он и не старался, если говорить откровенно, взгляд метнулся к гриффиндорскому столу по знакомой из прошлого траектории. Очередной вдох застрял в глотке, вцепившись в ту острыми когтями. Она смотрела на него. Прямо на него. Вздрогнула, поняв, что ее поймали с поличным, опустила глаза к тарелке, тряхнула головой и повернулась к Уизли, который с таким остервенением вгрызался в кусок мяса, словно боялся, что тот оживет и в панике сбежит от него. Срать, сука, на ебаного Уизела. Она ведь… Драко закашлялся, борясь с удушьем, и громко втянул воздух носом, наполняя опустевшие легкие кислородом. Дрожь прокатилась по позвоночнику, приподнимая маленькие волоски и посылая импульсы безрассудного удовольствия вперемешку с обнажившим пасть страхом. Потому что он успел заметить искру интереса в ее миндальных радужках. Челюсти сомкнулись, надавливая на зубы. Его предательское тело было готово сорваться с места и оказаться рядом с ней, как можно ближе, чтобы глупый рот развеял сомнения, подтвердил догадки, а неуправляемые руки потянулись к каштановым кудрям, отливающим медовыми переливами в утреннем солнце, зарылись в них, смыкаясь пальцами на затылке. Заставили голову опять повернуться к нему, а глаза — смотреть и не прятаться. Тебе можно, Грейнджер. Ты можешь смотреть на него, сколько хочешь. Вероятно, он бы упал на колени. Уткнулся бы лбом в бедра, стискивая талию до хруста. Задохнулся бы густым ароматом жасмина, терпкостью чернил, свежестью чая с корицей, знакомым запахом книжной пыли. И шептал бы, срываясь на гласных, проглатывая звуки, не в силах совладать с собственным речевым аппаратом. простипростипростипростипрости меня прости меня мне так жаль* * *
По опыту прошлых лет и того количества приключений и опасностей, которые им пришлось пережить, Гермиона знала наверняка: любопытство не приведет ни к чему хорошему. С другой стороны, она давно поняла про себя фундаментальную вещь — с собственным любопытством лучше и не начинать бороться. Проще поддаться, чем после не находить себе места от непрекращающегося зуда где-то в области груди и в кончиках пальцев. Все равно ведь не справится и в любом случае помчится утолять пытливый интерес. Она беспокойно ерзала на стуле, бросая короткие взгляды на приоткрытую дверь старого кабинета по Трансфигурации, где решили провести первое собрание; на задумчивого и сегодня особенно хмурого Гарри, уставившегося тяжелым взглядом куда-то в столешницу; на собственные нервные руки, которые то теребили пустой пергамент, где должен будет появиться план праздника, то рукава мантии, не позволяя добраться до свежих царапин. И в итоге сжались в замок, впиваясь ногтями в натянутую кожу. В своем воображении Гермиона представляла, как он зайдет с этим своим раздражающим «лучше-бы-я-сдох» выражением лица, сверкнет морозной сталью прищуренных глаз и вдруг все каким-то непостижимым образом разрешится. Ее ускользающее здравомыслие. Ее украденная память. Ее похищенное счастье. Тайны Гарри. Очередные тайны Гарри. Наивность этих мыслей звучала отголоском предсмертных хрипов. Свое детское простодушие она потеряла еще до того, как перестала быть ребенком, поэтому лишь горько усмехнулась уголком губ в унисон растворяющейся иллюзии, что решение будет простым. Из проема открывшейся двери первым показался Забини, что непроизвольно заставило ее вздрогнуть и упереть стопы в каменный пол в поисках опоры. Для Грейнджер он был лишь размытой фигурой, проскользнувшей в класс и, если это не галлюцинации, произнесшей их с Гарри фамилии в качестве приветствия. Ее внимание принадлежало второму человеку, чье присутствие она ощутила на каком-то непостижимом, глубинном уровне, изнутри, трепетом по коже, гудением крови в ушах и прыгающей вибрацией в костях. Он шел размеренно. Медленно. На склоненной голове не было и намека на идеальную укладку: пряди жемчужных волос падали на лоб и лезли в глаза, опущенные в пол, которые с ее ракурса отливали потускневшим серебром. Гермиона невольно поразилась, ведь знала, что за выражение скрывается в них. Немощная старость, какой не должно быть у людей их возраста. Откровенный отпечаток одиночества. Усталость — та, которая прибивает к кровати намертво. Тоже самое она видела в собственном отражении в зеркале, в собственных глазах. Каждый мерлинов день. Но стоило ему прекратить пристально пялиться на собственные ноги в неизменно начищенных до сверкающего блеска туфлях и заметить ее, как туман рассеялся, сменившись кварцевой твердостью. Обжигающим холодом. И прочесть в галечно-серой радужке теперь кажущиеся фантазией обнаженные эмоции стало невозможно. Ее выпрямленная до боли спина взмокла от пота, влажные волосы прилипли к шее. Грейнджер чувствовала свое сердце всей грудной клеткой и зверская боль от его биения распространялась вдоль конечностей. Сомкнутые в замок ладони, мокрые и липкие, слабели. Она надеялась, что не выглядит, как катящийся с обрыва камень, потому что Гермиона, возможно, не метафорически, срывалась вниз. Малфой выученным движением немного приподнял штанины черных брюк и вальяжно опустился на стул напротив. Его взгляд уперся куда-то в стену за спиной девушки, а ее — в собственные колени. Глубоко вздохнув, Гермиона напомнила себе, что затеяла все это не просто так и не имеет права терять самообладание из-за сокрушающей волны, что накрыла в секунду, стоило оказаться в едином замкнутом пространстве c ним. Разделенные лишь столом. На расстоянии вытянутой руки. Почти наедине. Собрав остатки сил и былой смелости, той, что всегда вынуждала наступать на горло грызущим страхам, она посмотрела прямо на него. Вот только выдержка подвела и единственное, куда хватило внутренних сил смотреть, — кусочек обнаженной кожи мужской шеи, белоснежный воротник рубашки и мелкая вязка темно-синего джемпера,* * *
Они практически столкнулись у каменной горгульи. Драко особо не смотрел по сторонам, утонув во вчерашних воспоминаниях и, как заезженную пластинку, прокручивая снова и снова их ребяческую перепалку и не удавшееся первое собрание по случаю подготовки к Хэллоуину. Поттер же, как обычно, несся вперед, не разбирая дороги. Злость, которую Малфой испытывал к нему в последние дни, имела иную природу, нежели та, что зародилась на первом курсе. Стала намного более личной и, признаться, защитной. В попытках не допустить его дальше, чем тот уже забрался своим длинным носом, клокочущая злоба вставала преградой между ними. Как вообще при полнейшем отсутствии инстинкта самосохранения и элементарной осторожности, этот упрямый осел сумел живым пройти войну? Явно риторический вопрос. Пихнув придурка плечом и пробормотав пароль, Драко поднялся на первую ступень; за спиной слышалось недовольное пыхтение, что заставило его гадко усмехнуться. Однако для веселья было не время — о причине, по которой их срочно вызвали в кабинет директора, Малфой догадывался. Когда они взобрались по лестнице и ступили в открытое пространство комнаты, яркий солнечный свет, льющийся из высоких окон, на мгновение закрыл веки, а непривычно дрожащий и тихий голос Макгонагалл вынудил приоткрыть один глаз. Щурясь, он окинул взглядом высокую худую фигуру, укрытую длинным черным платьем и бархатной мантией насыщенно-бардового цвета. Испещренные морщинами руки стискивали палочку в защитном жесте у живота, а неизменная остроконечная шляпа съехала вбок, открывая убранные пряди полностью седых волос. Ее губы были поджаты, цвет лица отдавал серостью, а зеленая радужка красноречиво блестела. — Где? — ему, в отличие от Поттера, объяснения не требовались. Он же, сука, предупреждал! Директриса кивнула головой вправо и отвернулась, пряча подрагивающие плечи. Его глаза метнулись к внушительному камину и замерли на маленьком, крайне маленьком, теле, укрытом черной материей, которое лежало практически у самой решетки и успело покрыться тонким слоем пороха, потревоженного случайным сквозняком. Гриффиндорец за спиной не шевелился, молчал и глубоко дышал, а Драко двинулся в сторону последствий того, чего все они не смогли предотвратить. Стиснув челюсти, он погладил большим пальцем теплое древко волшебной палочки и почти произнес левитирующее заклинание, но его прервала профессор трансфигурации. — Вы не должны на это смотреть, мистер Малфой, — тон отчаянно скакал на гласных; мрачное предупреждение, отчасти даже забытое им ощущение взрослой руки, что скрывала от него кошмары реального мира в далеком и ставшим призрачным детстве, заставили дернуться кадык. Но палочка в руках была тверда. — Вингардиум левиоса, — произнес он, выводя в воздухе руну. Черная материя дернулась, как живая, и, приподнявшись, зависла на мгновение, прежде чем взлететь на пару метров. А после рухнула на пол небрежным комком. Он машинально отступил на шаг. Задержал дыхание. Заморгал так часто, что черные пятна ресниц перекрыли обзор. Внутренние органы сгребла в охапку тошнота, застряв осколком лезвия посреди гортани. Ему вспомнились слова из прочитанной на четвертом, или пятом, курсе, — Драко не помнил, — книги, случайные отрывки из которой пускали неприятные мурашки вдоль позвоночника. «…Две седые старухи, полуголые, косматые, с отвислыми грудями и сосками длиною в палец, мерзостно возились среди пылающих жаровен…» Поттер не выдержал и опустошил желудок. Он видел и делал ужасные вещи. Дикие, чудовищные, скверные вещи. Но то, что предстало перед ним, не было простой жестокостью, даже, блять, зверством. Это было чем-то за гранью зла — за гранью его понимания зла, хотя он знал его даже чересчур хорошо. Ни один пожиратель, ни конченная Беллатриса, ни отбитый на всю голову Роули, ни сама змеиная тварь не совершали подобного. Они все были близки, но… «…Над большой чашей они разрывали младенца, в неистовой тишине разрывали его руками…» Во рту пересохло. Отяжелевший язык прилип к зубам. Капли пота скользили по вискам и впитывались в ворот школьной мантии. Ей было лет десять. Может быть, одиннадцать, не больше. Мелкие русые кудряшки. Россыпь веснушек на по-детски пухлых щеках. Он помнил ее, та самая испуганная малышка — полукровка, поступившая на Слизерин. Окровавленный рот с вывалившимся языком. Красные из-за полопавшихся сосудов и распахнутые в ужасе глаза. Бордовые кровоподтёки, — не просто слезы, размазанные по лицу. Круциатус. Он даже слышал ее смех в гостиной. Звонкий и живой. В окружении сокурсников. И испуг в серо-голубом, когда она замечала его и тушевалась. Как и все остальные. «…и пожирали куски, так что ломкие косточки хрустели у них на зубах и кровь стекала с иссохших губ…» Воздух испарялся, выжженный солнечным жаром и представшим наяву кошмаром. Пальцы, сведенные судорогой, электричеством колола взбунтовавшаяся магия. По ногам распространялось онемение, а грудь давило с такой силой, словно ее плющило само пространство. Словно его расщепило. Словно ребра втыкались, втыкались и втыкались в легкие. Она была обнажена. Драко согнулся и трясущейся ладонью оттянул воротник, срывая верхние пуговицы с рубашки. У нее не было рук. Малфой понимал, что дышит чересчур мелко и часто, что уже хрипит. Кислорода не было. Не было. Его не было. Не было ног. Кружилось. Все кружилось. Но не она. Она была такой четкой. Резь в веках, где-то в глубине, в черепе, и что-то теплое текущее по подбородку. Ему нужно опустить стены. Прочные каменные блоки… Крошились. Он увидел засохшую кровь на ее бедрах. Там. Хотел бы он, как и Ганс, очнуться от видения. Нереального. Порожденного лишь его поехавшим мозгом. Драко отшатнулся, путаясь окаменевшими пальцами в застежках мантии. Одежда его душила. Ему нужно было… Он во что-то, кого-то, врезался. Пот капал под ноги. Кровь. Он прокусил губу? Вся кожа чесалась. И он задохнулся. — Малфой! — чья-то рука отвернула его от зрелища, которое он никогда не сумеет вырезать из памяти. Кто-то распахнул мантию и рубашку. Нажал на заднюю часть шеи, опуская ниже. — Блять, у тебя гипервентиляция, задержи дыхание! Он и так, сука, не мог дышать. — Мистер Малфой! — Задержи дыхание! — грубые чужие руки с удивительной осторожностью обняли его мокрое лицо и заставил встретиться с травянистым взглядом за стеклами очков. — Слышишь меня? Задержи дыхание. Он чувствовал тошнотворный запах черной магии всюду. Каждой клеткой своего ставшего бесполезным тела. Пальцы зажали ему нос и рот. — Задержи. Зрение смазывалось. — А теперь медленно и глубоко вдохни ртом. Понимаешь меня? Медленно и глубоко. Драко не знал почему, но послушался. Преграда с губ исчезла, те медленно открылись и с вибрацией втянули воздух, затыкая отверстия в его легких. — Теперь выдохни. Медленно. Вот так. Руки надавили на плечи, принуждая свалиться на неизвестно откуда взявшийся стул. Он дышал. Медленно и глубоко. Каменные блоки один за другим выстраивали крепость вокруг разума. Запирали внутри раскаленный клинок ужаса, практически растерзавший остатки затухающего разума. Малфой зажмурился, смаргивая туман. — Когда обнаружили? И кто? — проскрежетал он, звуча как трение камня о камень. — Мистер Малфой, сейчас вам нужно… — Когда и кто?! — оскалившись, повторил Драко и до скрипа сжал подлокотники влажными руками. — Мистер Филч принес ее. Около сорока минут назад. Нашел недалеко от входа в слизеринское подземелье. Удача, что из-за обеда никто из учеников не успел увидеть тела. После я сразу послала за вами. Ему нужно было подумать. Не о том, что он увидел, а о том, кто это сделал. Вопрос «зачем» уже не вставал. Они подняли ставки. Они наглядно продемонстрировали, что табу для них не существует. У них нет никаких моральных ограничений. Звучит издевательски, но у Волдеморта имелась парочка. Не пытать и не трогать маленьких детей, убивать при необходимости Авадой. Пытки использовать только как способ дознания или наказания — магические пытки, как правило, Круциатус. Это вовсе не значило, что самопровозглашенный лорд оставался менее жестоким. Он позволял страшные вещи за закрытыми дверьми, когда никто не видел, потому что цель — власть и могущество, а не поголовное истребление. Подчинение, а не истязание. Ему нравились беспомощность и лизоблюдство, но маньяков в своих рядах он держал в качестве расходных инструментов. И если бы пришел к власти, то ни за что не допустил бы тех до высоких постов. Потому что Волдеморт был тщеславным и поехавшим, но не конченым дураком. Ведь все империи, построенные в океане крови, рано или поздно рушились. Он считал, что пролитая им — необходимость, не выходящая за рамки. С другой стороны, возможно, это и делало его дураком на самом деле. Поскольку любой зверь рано или поздно перегрызет свою цепь. Им предстояло найти тех, кому нечего терять. Буквально. Совершить подобное в здравом уме невозможно. Целью второго сообщения было устрашение. Для них важно показать насколько далеко готовы зайти и что под прицелом может оказаться каждый. Смерть сама по себе пугает не так сильно, как способ ее свершения. Поэтому они оставили тело там, где его должны были найти, но просчитались. Неудачно подобрали время. Возможно, их вынудили обстоятельства, потому что с одной стороны никто не должен был увидеть как и кто оставляет труп, а с другой — тот, кто является целью, собственными глазами обязан был познакомиться с последствиями своего предательства во всей красе. Это не случайно. Слизерин выбран не случайно. Они знают, где скрывается цель, но кто он — сомневаются. Поэтому провоцируют и ждут реакции. Из путанных размышлений вырвали вспышка и треск камина за его сгорбленной мокрой от пота спиной. Взмахом палочки Макгонагалл отодвинула ее от решетки, освобождая путь. Черная ткань бесшумно скользнула по камню. Первым в кабинет ворвался Сэвидж с палочкой на изготовке и жесткостью в играющих желваках. В пару секунд осмотрев помещение, аврор остановил свой взор на теле и бросился к нему. Одновременно с задушенным мужским вздохом сверкнула вторая вспышка. Глава штаб-квартиры мракоборцев собственной персоной ступил внутрь, резко кивнул директрисе и присоединился к подчиненному. Последним прибыл Уизли. Все еще дрожащими ледяными пальцами Малфой выудил смятую пачку сигарет и попытался зубами достать папиросу, второй рукой стискивая палочку и не собираясь ее отпускать. Зубы стучали. Четкость зрения подводила. Блядский Поттер вырвал у него пачку и всунул сигарету Малфою в рот, поджигая невербально табак. И даже не дав Драко огрызнуться, закурил сам. Слизеринец отрешенно наблюдал, как тряслись руки мальчика-который-уничтожил-зло. Затянувшись до предела, он отвернулся. Стоящая рядом Макгонагалл недовольно кашлянула, но вслух ничего не сказала. Совсем не тот момент для херовых нравоучений. Ничего не кончилось, профессор. Война, эта кровожадная сука, продолжала свое грязное дело. Война продолжала убивать.