* * *
— Драко? Неуверенный голос матери с вопросительной интонацией застал его в дверях. Люциус ретировался раньше, сославшись на скверное самочувствие, причиной которого стал, вот так новость, достойная первых полос «Пророка», собственный ребенок. Ладонь, все еще ледяная после магического истощения, спровоцированного проникновением в чужое беспорядочное сознание, повисла в воздухе, не достигнув ручки в форме змееподобного дракона. Малфой повернул корпус лишь на пару градусов, показывая, что слушает. — Присядь, сынок. Ему вовсе не хотелось присаживаться. Как и отсутствовало какое бы то ни было желание говорить. Взаимное молчание, укрытое праздными вопросами и ответами, которые уже давно утратили откровенность, болталось между ними, как липкая лента для ловли мух, такую он однажды видел у нее дома. На клей липло доверие. Не отодрать — только выбросить. Тихо вздохнув, Драко развернулся и опять расположился за столом, где их ждали послеобеденный травяной чай и горячий яблочный пирог. Что-то далекое из навсегда ушедшего детства. В оранжево-желтом пламени свечей мерцали радугой по изогнутым краям гламурные чары, скрывавшие следы бессонницы. Но и без них она выглядела молодо для своих лет. На плечи, окутанные изумрудной мантией, волной опускались светлые волосы в безукоризненной укладке. Глаза в оттенках голубого, как на полотнах Ван Гога, сверкали привычным напускным безразличием. Прямой нос и губы мягким сглаженным бантиком он ежедневно наблюдал в отражении зеркала — точно такие же. Красивое лицо. Разве что, похудевшее, выделившее скулы и легкие очертания будущих морщин. Когда-то в ней Драко находил мягкость. Зная, что за образом высокомерного отчуждения, скрывается нежность и безусловная любовь. Он помнил ее в простом летнем платье цвета фиалок и соломенной шляпе, щурящейся на солнце, отчего лазурные радужки сливались по цвету с летним небом. С испачканными в земле пальцами и широкой улыбкой, преображающей в совсем юную девчонку. Слышал заливистый смех, когда в воздухе сладко тянуло смесью лугового меда и пряностью роз. Терялся мальчишкой в теплых оберегающих объятьях, которые тогда могли защитить от любой боли и любого зла. Кто знал, что злом окажутся они сами, а эти руки будут безжалостно толкать навстречу злу. Возможно, только сейчас Драко начал узнавать ее настоящую. Нарцисса Малфой, урожденная Блэк. Леди, дочь, жена, мать. Женщина, судьба которой никогда не была в ее руках. Для него не являлось секретом положение женщин в аристократических кругах магической Британии, несколько лет назад он сам считал, что именно так и нужно правильно жить. Мужчина, держащий в своих руках семью, богатства и власть, и тень, следующая за ним по пятам в качестве поддержки. Подставки. Мебели. Приятная глазу картинка с необходимым минимумом образования, безукоризненной репутацией, идеальными манерами и великим наследием в чистой крови. Без воли, без права голоса, без понимания о том, какова на вкус свобода. Иногда, в мгновениях наедине, он замечал робкую печаль, прячущуюся в немножко поджатых губах, но ласковая улыбка поспешно стирала любой на нее намек. Случалось и так, что маска сползала в кратких эпизодах семейного счастья. В его детской непоседливости, в их тайных вылазках вдвоем, скрывшись от всех обитателей дома, в безмятежном голосе, читающем на ночь «Сказки барда Бидля». В подсмотренных секундах привязанности между родителями. Но шли годы и воспоминания мутнели. А вместе с ними и она: закрывалась, становилась холоднее, дальше, тише. Пока не превратилась в ту, кем являлась сейчас. Несчастной женщиной, несчастной матерью, несчастной женой. — С твоей стороны было грубо без дозволения лезть в голову родному отцу. — Упрек прозвучал твердо и заставил его подкрепить бдительность. — Не понимаю, о чем ты говоришь, мама. Тонкий женский палец провел подушечкой по ободку пустой чашки. — Я знаю тебя дольше, сынок, чем ты сам знаешь себя, — с тенью улыбки заверила Нарцисса, смягчаясь. — В какую бы игру ты не играл, как я говорила, уверена, что наша семья будет в порядке. Но прошу поумерить резкость, твой отец и так нездоров. Драко честно пытался сохранять спокойствие, не давать волнению прорваться наружу, но шок оказался чересчур внезапным и неукротимым. Правая бровь мерно подергивалась. Ему тяжело давалось определение, что удивило больше, догадливость матери или ее совершенно наивная, ничем не подкрепленная вера. Слишком уж отдавало блядской надеждой. В этом доме, превратившемся в могилу, с мужем, который с каждым днем очевиднее терял связь с реальностью, в окружении черноты и грязи пожирателей. Здесь все провоняло скверной и не осталось и намека на свет. Тьма разрасталась, пожирала дюйм за дюймом и переваривала до состояния праха. О какой уверенности может идти речь? — На твоем месте, я бы не был так убежден, — приглушенно ответил он, непроизвольно стискивая пальцами ткань брюк. Женщина повернула голову, устремляя нечитаемый взгляд в окно, за которым солнце уже скрылось за облаками. Голые ветви раскачивались на по-зимнему холодном ветре на фоне серого неба. Пейзаж, достойный отпевания. — Самая темная ночь перед рассветом. Он практически фыркнул, но сумел сдержаться. Нарцисса взмахнула палочкой, накладывая звуконепроницаемые чары, и снова посмотрела на него. Голубые глаза увлажнились и обнаженные чувства в них приостановили поток воздуха. Ее Драко знал близко — выворачивающая наизнанку боль. — Мы пережили много темных времен. И каждый раз казалось, что до рассвета нам не дожить. Видя тебя сейчас, я понимаю, что нет ничего невозможного. — Меня? — горько усмехнулся Малфой, больше не в силах себя тормозить. — Я вижу сильного мужчину, который твердо стоит на ногах и точно знает, куда он идет. — Земля под моими ногами разверзается, мама! Она привстала, склонилась над столом и протянула руку. Теплая чуткая ладонь прижалась к его щеке. — Это не так, — большой палец погладил горящую из-за смеси гнева, отчаяния и неверия кожу. — Я совершила много ошибок, милый. Слишком много для одной жизни. Больше уже выдержать не смогу. Не оглядывайся на нас, иди туда, куда хочешь идти. А я останусь твоей поддержкой. Драко начал качать головой и стиснул худую ладонь, прижимая ближе, ощущая родной с детства запах настоящего дома: роз, неизменного парфюма с яркими нотами египетской сенны, мирры и ландыша, а завершал букет особенный согревающий аромат, принадлежащий только ей. Ком в горле разрастался. Сглотнув несколько раз, он прикрыл воспаленные глаза, борясь с подступающей влагой. — Сколько можно следовать за другими и совсем не жить для себя? — все предложение вывалилось на одном судорожном выдохе, некоторые буквы смазывались, не поспевая за бегом других. То, как его бросало из одной эмоции в другую, вызывало тошноту и головокружение. Отгораживаться фасадом обиды и злости, не думать, не анализировать было проще, чем теперь остаться наедине со знанием, что от человека, заботившегося о нем, совсем ничего не зависело. Не на кого положиться и негде искать помощи. Одна в компании бокала вина. — Мам… — прохрипел он. — Все хорошо, сынок. Все будет хорошо.* * *
Драко резко сел на постели, от чего толчок свирепой боли ударил в затылок. Воздух тягучей склизкой массой обволакивал напряженно тело. По вискам стекали бисерины пота. За окном продолжала властвовать ночь. Одинокий лунный глаз смело заглядывал внутрь сквозь стекло и ложился замутненным серебристым пятном на пол и кровать. Дрожащими руками Малфой убрал с лица влажные волосы, липнущие ко лбу. Вряд ли ему удалось достаточно поспать. Особенно если судить по жжению век и систематической пульсации в черепе, отдающей пронзительными уколами в мякоть мозга. Скривившись, он отбросил одеяло и схватил с тумбочки пачку сигарет. Горький дым смешался с седым светом, заполняющим комнату. Легкие расширились и дышать стало легче. Кошмары были не в новинку, но именно сегодня память и горечь в душащем симбиозе застряли в глотке бладжером и спровоцировали сокровенные страхи, обычно задвинутые внутренними стенами в самую глубь сознания. Там, куда он не осмелился бы посмотреть и под прицелом палочки. Откинувшись на подушки, Драко затянулся. С растерянностью проследил, как сизое марево плывет к потолку, и в нем ему виделось лицо отца. Частого гостя жестоких снов. Отец. Некогда пример для подражания, мечта и цель в одном флаконе. Кто-то, чьи слова служили фундаментом всех его убеждений, а ожидания обращались в необходимые к выполнению задачи. Чтобы стать таким же. Чтобы заслужить похвалу и гордость. Что же теперь? Под слоем злости и личной сыновьей горечи проступила жалость к человеку, не сумевшему вовремя остановиться и утонувшему в плеяде неправильных решений, пытавшемуся барахтаться в трясине в тщетных попытках выбраться на поверхность. Туда, где его уже никто не ждал. Потуги, абсолютно бесполезные, сохранить видимость власти, топили глубже при встрече с закономерным сопротивлением. От него не осталось ничего, что делало его отцом. Только общая кровь в венах, да внешняя схожесть. Было ли ее достаточно? Ни опоры, ни защиты, ни примера. Это подобие когда-то гордого лорда не сумеет дать совет, проложить дорогу или хотя бы подарить немного любви, которой было бы достаточно. Даже капли. Скупой улыбки вместо сурового прищура стальных глаз. Глупо и по-детски сейчас ожидать подобного. И Драко перестал ждать. Пожалуй, любовь — самая смертоносная из всех роковых сущностей. Неважно, какая: к себе, к семье, к любому человеку, наполняющему тебя и крадущему ясность мыслей. Она маскируется под личину спасения и блага, пока не демонстрирует истинное лицо, истекающее кровью. Любовь убивает при любом раскладе, все равно — есть она у тебя или нет. В конечном итоге ты умираешь в поисках либо от потери в полном одиночестве. И после обретения сакрального знания о любви, оно, высасывающее одиночество, ощущается отчетливее. Полнее. С пиковой отдачей. Наползает на тебя сотнями змей, обвивает изнутри и снаружи, сжимает конечности, перекрывая кровоток, так, что кислород не циркулирует и замедляется пульс, пока не начинает разрывать каждую вену и артерию. Оно пускает пыль в глаза, обнадеживает, обещая освобождение, протягивает руку и, когда ты в мучительном приступе безысходности хватаешься, толкает глубже вниз. Они безупречные напарники — любовь и одиночество. Две убийцы, которых никогда не накажут. Но есть еще третий. Непревзойденный киллер, стреляющий только издалека, когда ты этого не ждешь. В самый непредсказуемый момент. Эта ебаная сука следит за тобой столько, сколько потребуется. Запоминает твое расписание, привычки, распорядок дня; зубрит, как примерная ученица, что ты ешь, что пьешь, с кем говоришь, на кого дрочишь. Выучивает тебя наизусть, пока не сможет предсказать любое твое слово или действие. А потом подгадывает секунду, когда ты почти счастлив, расслаблен, умиротворен. И без промедления стреляет. Метко, прямо в центр лба. Ебаная дрянь — надежда. И вместе они, считай, три всадника апокалипсиса, способные изничтожить тебя на корню. Разворотить жизнь, раздавить сердце до состояния фарша, искорежить мозг. Сподвигнуть капитально поехать крышей. Обеспечить медсестер в лимонных мантиях и мягкие стены до конца твоей убогой хуевой жизни. Поднявшись на ноги, Драко подошел к окну и усмехнулся уголком губ. Не лучшая ночь для псевдофилософских размышлений. В груди что-то давило с момента пробуждения. Растирая голую кожу над ребрами, он всматривался в темноту, где ему чудились тени, наползающие на особняк. — Акцио, — донеслось шепотом, и палочка прыгнула в руку. Знакомое теплое древко согрело холодные пальцы. Напрягалась челюсть. Неясное чувство не покидало. Возможно, результат изматывающего дня и бесполезного вороха захвативших голову никому, нахрен, не сдавшихся суждений. Возможно, плохое предчувствие. В любом случае, сегодня на сон можно не рассчитывать.* * *
— Нам нужно искать крестражи! — Я и не говорю, что не нужно! Но вместе с этим мы должны добраться до палочки раньше него, — повысил голос Гарри. — В первую очередь — крестражи! — настаивал Рон. — Даже если это какая-то невероятно особенная палочка, она его не убьет! — Но сделает сильнее! — Если мы уничтожим все крестражи, то никакая палочка ему не поможет, — вскинув руки, Уизли вскочил со скамьи и уперся ладонями в столешницу. — Если будем рассредоточивать внимание, то поиски затянутся. — Я уверен, что дары смерти — ключ к победе, — Поттер продолжал упрямиться. — Гермиона, что ты думаешь? Глубоко вздохнув, Грейнджер оторвалась от книги и перевела уставший взгляд на парней. Они спорили уже битый час, вместо того, чтобы заняться чем-то действительно важным. — Раз уж вы все-таки удосужились спросить мое мнение, то я считаю, что вы должны перестать собачиться и направить силы в более полезное русло. Например, помочь с изучением записей, — с убедительной интонационной расстановкой проговорила девушка, выразительно выгибая брови и похлопывая по истрепавшимся страницам ладонью. — Все-таки крестражи или палочка? — наклонив голову в бок, уточнил Рон. Облизнув губы, Гермиона пожала плечами и кивнула: — Крестражи. — Я же говорил, — послал ей благодарную улыбку Уизли, отчего у нее машинально сжался желудок, что ощущалось не очень приятно. Грейнджер поспешно отвела глаза и снова уткнулась в книгу. Кажется, друг принял ее бегство во время неудавшегося признания за, милостивый Годрик, смущение. Но сама она сомневалось, что причиной вдруг стала застенчивость. Скорее страх. Ведь чувства к нему жили в ней уже долгое время, поэтому взаимность должна была обрадовать. Осчастливить. Однако с лета, а, быть может, и раньше, романтическая симпатия притупилась. Не словно огонек погас, а напрочь испарился. Неужели концентрация стресса настолько зашкаливала, что ее эмоциональная полноценность дала сбой, а сердце перестало нуждаться в ком-то помимо друзей и родителей? Ей казалась странной и пугающей собственная холодность, граничащая с отторжением. Естественно, неудачные место, время и обстоятельства накладывали свой отпечаток, но безразличие не приходило настолько стремительно. Будто внутри нее щелкнул рубильник. Вот она давится слезами и обидой на Святочном балу, а вот она сейчас — олицетворение словосочетаний «все равно» и «лучше не стоит». Настораживающе и парадоксально. — Вы можете искать крестражи, а я займусь дарами! — Гермиона вздрогнула от громкого вскрика и сокрушенно тряхнула волосами, в таком состоянии переубедить Поттера не представлялось возможным. — Да послушай же ты нас, Гарри! Это бесполезно, где ты собираешься ее искать? Тем более он сейчас заграницей, мы не сможем выяснить, где именно! — Это никак не отличается от поиска крестражей, о них у нас также мало информации. — Мерлин тебя задери, — выругался Рон и, выпрямившись, сложил руки на груди. — Предлагаю проголосовать. — Ты издеваешься что ли? И так понятно, за что вы двое проголосуете. У Грейнджер начало стучать в висках, а непрекращающаяся перепалка отвлекала от чтения. Проскользнула мысль, что стоило просто позволить упрямцу творить, что пожелает. Явно сэкономило бы им кучу бесценных минут. — Вот поэтому вопрос решен. Вначале крестражи, потом палочка, — подвел итог Уизли и начал отходить от стола в направлении стопки книг, сваленных в углу палатки. — Мы должны использовать все имеющиеся варианты, чтобы победить Волдеморта! Повисла оглушающая тишина. Рон медленно с осторожностью обернулся и округлившимися глазами уставился на Поттера, начиная бледнеть. Вцепившись мертвой хваткой в твердую обложку фолианта, Гермиона переводила взгляд с одного на другого, чувствуя, как набирает скорость сердечный ритм. Слишком поздно Гарри прижал пальцы ко рту. Издалека донесся треск аппарации. — Бежим!