Нас не простят

1998 г. Крушение всегда случается внезапно. У катастрофы нет утвержденного расписания, выбранного для разрушения дня недели или чертова планировщика, ежедневника или, по крайней мере, графика. Ей неважно готов ли ты, успел ли закончить дела, проснуться, выпить чашечку кофе и принять бодрящий душ. Она наступает случайно, но неминуемо. Говорится, как гром среди ясного неба, ведь так? И когда приходит, неся смерти за пазухой и собирая в горсти потери, единственное, что ты можешь сделать — не оказаться под обвалом или хотя бы прикрыть голову, чтобы первый удар не вышиб тебе мозги. Катастрофа случилась, когда он уже давно не спал, вырванный из кровати тревожным кошмаром. Пытался читать, скользя бессмысленным взглядом по страницам и морщась от ощущения тяжести в грудной клетке. В горле препятствовал дыханию тошнотный ком, так и не покинувший его с беспокойной ночи, проведенной у окна с палочкой в руках и треском магии на кончиках пальцев. Эльфийка матери материализовалась у его ног, когда время близилось к вечеру, а облака, заволакивающие небо, сменились тучами. Словно погода знала, что именно нависает над поместьем. Кончики длинных ушей нервозно подрагивали, огромные глазища переливались на тусклом дневном свету непролитыми слезами. Она сказала, что егеря привели в дом пленников. И в этом Драко не заметил чего-то, что могло бы вызвать столь эмоциональную реакцию, хоть и невольно подобрался в кресле, захлопнув книгу. Она сказала, что пленников трое. Ком в глотке в мгновение разросся до размеров огромного бурлящего котла, что пытался прорваться сквозь натянутые стенки и вывалится наружу окровавленными ошметками металла. Желчь поднялась вверх по пищеводу. Он расстегнул верхние пуговицы черной рубашки. Она сказала, что отец требует его для проведения дознания. Встревоженный тремор пробежал по пальцам. Дернулся кадык, сглатывая содержимое пустого желудка. Изо рта вырвался сухой смех, скорее кашель, смешанный с кровью. Сомкнувшиеся челюсти надавили на зубы, вминая их в десны. Он бы не удивился, если бы красные капли и впрямь брызнули сквозь сведенные губы. Зрение помутнело. Она сказала, — и ее тоненький голосок воткнулся в уши тупыми лезвиями ножей, — егеря утверждают, что поймали Поттера. И исчезла. Драко не помнил, как оказался на ногах, лишь крадущее ориентацию головокружение и твердость древка волшебной палочки во влажной ладони. Совершенно не помнил, как умудрился вызвать патронуса и хрипло простонать сообщение, так отчаянно скрашенное обнаженным ликом первобытного ужаса. Каким-то образом очутился в коридоре, который начал сужаться и закручиваться в плотную пружину, переставляя обмякшие конечности почти бегом. Он бы аппарировал, если бы вспомнил, как это делается, — опасность расщепа даже не маячила на горизонте. Малфой готов был добраться туда частями. Только быстрее. Пусть идиоты-егеря опять ошиблись. Пусть это окажется какая-то незадачливая троица сквибов, маглорожденных, маглов или херовых членов Ордена. Пусть только не… Распахнутые настежь двери гостиной возникли перед ним неожиданно, будто выросли из-под земли. Суетливый шаг успокоился, и Драко, по крохам выстраивая в панически беснующемся мозгу окклюменционные стены, отчего пульсирующая резь пронзила черепные кости насквозь, а заднюю сторону шеи прошиб холодный пот, ступил внутрь. Он передвигался медленно, даже заторможено, словно пробирался сквозь вязкую вонючую жижу. Движение не совпадало с бешеным темпом скорости бьющейся крови в висках и вздувшихся на лбу и тыльных сторонах ладоней венах. Вначале до слуха донесся истошный визг Беллатрисы, смешанный с бессвязным мычанием грязных егерей и низким гудением, сука, Фенрира. Перед глазами предстали спины родителей: сгробленная под весом собственного тела — отца, и выпрямленная до сведенных острыми крыльями лопаток — матери. В помещении властвовали мрак и безысходность, проникая сквозь высокие окна пасмурной серостью и угольными тенями, отдаваясь гомерическим хохотом адских тварей где-то в ушных каналах, скапливаясь сыростью на каменных стенах и в коврах, дышащих пылью. Все мелкие незначительные детали мозг отмечал невольно, будто пытался зацепиться за нечто, что сохранит крохи здравомыслия и не позволит вторгнуться неконтролируемым вихрем, лишь бы только дорваться до правды, которая, он уже отчетливо знал, чувствовал каждой клеткой неистовствующего организма, бесповоротно его уничтожит. Люциус истерически дернулся и обернулся, обращая на него внимание. — Драко! — не в меру счастливо воскликнул он, взмахивая рукой и сальными волосами, отходя в бок и открывая картину, которая прошлась по хлипким стенам разума землетрясением в полные девять баллов. Катастрофа грянула. На коленях стояли трое. Рыжее недоразумение, которое могло сколько угодно врать о своем происхождении, но цвета волос было достаточно для выяснения принадлежности к известной семье. Блять. Поттер, твою же мать, с лицом покрытым розовыми фурункулами, будто те могли скрыть мятежный зеленый взгляд и узнаваемый любым гребаным волшебником шрам. Блять. Она… Драко не сумел. Не выдержал. Прочные каменные блоки внутри него корежились, исходя хрипами, цепляясь друг за друга в панике, шатаясь с грохотом тысяч обрушенных зданий. Трусливо зажмурился, и восемь букв, осознание которых вытолкнуло остатки воздуха из изможденных легких, всеобъемлюще прожгли острым приступом испуганного трепета. Десятки недостроенных планов и вариантов отступления вломились в разум, бессмысленные в своей сути. Потому что не смог бы убить всех одновременно. Потому что не смог бы схватить ее и оставить бесполезных шавок, одна из которых, сожри тебя геенна огненная, являлся ключом к победе. Потому что даже если бы упал на колени и умолял бы отпустить, сохранить жизнь, то стал бы первым, кто получил Аваду в лоб. Скорее всего, от собственного отца. Несмотря на откровенный отпечаток страха на знакомом каждой черточкой и морщинкой лице, спутанные волосы и засохшую на похудевших щеках грязь, — она выглядела прекрасно. Драко столько времени не видел ее вживую. Не во снах, не в фантазиях, не в маниакальном бреду. А вот так — на расстоянии вытянутой окровавленной руки. И ее чистая красота заставила бы преклониться перед ней, если бы задеревеневшее тело сподобилось шелохнуться хотя бы на дюйм. Она смотрела на него родными глазами цвета ее любимого чая с корицей и ставшего за последние месяцы его постоянным спутником купажированного огневиски с нотами шоколада и меда. От страха зрачки были расширены, но не настолько, чтобы скрыть радужку. Обветренные и искусанные губы покраснели, на побледневшей коже яркими вкраплениями рассыпались веснушки и маленькая родинка у носа. В кудрях запутались небольшие веточки. Гермиона казалась совсем маленькой в руках блядского Сивого, который трогал ее плечи и шею своими отвратительными волосатыми лапами. Оторвать бы их ко всем проклятым чертям! Его сердце стучало везде. Учащенный, раскатистый звук, выкачивающий кислород. И ничего не имело значения кроме нее. Кроме ее безопасности. Пусть она будет в безопасности. Что, ебаный в рот, ему еще сделать, чтобы она была в херовой безопасности?! — Драко! Малфой с отвращением отшатнулся от прикосновения отца, но провалился в том, чтобы оторваться от нее. Что она видела в нем сейчас? Ее палача? Того самого мерзкого мальчишку, который с пеной у рта шипел «грязнокровка» и упивался собственной ничтожной значимостью? Пожирателя смерти? Убийцу? Что ж, если так, то она была недалека от правды. — Драко, посмотри, узнаешь? Это Гарри Поттер? Эти глаза, устремленные на него, прогрызали его собственные, взбалтывали содержимое, истязали. Он еще цел? Разве он не истекает кровью прямо сейчас? — Драко, мальчик мой, ты слышишь? Посмотри. Он отвернулся, напрягаясь настолько, что затрясся. Сомкнутые зубы стирали эмаль. — Это же Уизли, верно? Ты узнаешь кого-то из них? Ему нужно было что-то ответить. Хоть что-то. Придумать что-нибудь? Но что он мог в этой ситуации, когда фигуры съедены, а вражеская пешка непростительно близко подобралась к его королю? — Не знаю… Не уверен… — губы удалось разлепить только со второй попытки, а голос звучал так, будто доносился из-под земли. — Драко, посмотри внимательнее, — рука отца с остервенением вцепилась в черные волосы долбанного спасителя и оттянула назад, — если мы приведем Поттера, то Темный лорд нам все прос… Рубашка прилипла к спине, стылый воздух холодил покрытые испариной лоб с прилипшими волосами и мокрую шею. Но внутри него бушевал стихийный пожар. — Не забывай, Малфой, кто действительно поймал его! — пробасил поганый оборотень, наклоняясь еще ближе к ней. Драко судорожно вздохнул, стискивая влажные кулаки. Дрожал кадык; позвоночник, казалось, прорывал кожу. — Ты утратил свое право, Люциус, вместе с палочкой, — где-то сбоку отозвалась Беллатриса, а его взгляд снова нашел ее. Начался идиотский спор, до которого ему не было никакого дела. Надо что-то, что-то… Ебаный свет! Что, сука, он может сделать? Как… Как… Подавившись воздухом, он опять отвернулся, уставившись в собственные ботинки и пол, который начал вращаться. Будет, блять, просто охуенно, если он грохнется в обморок. — Драко, разве это не сын Артура Уизли, как его там?.. — Я уверена, что это грязнокровка-Грейнджер. Помню паршивку с отдела Тайн. — Нам нужно вызвать Темного лорда. Я… я это сделаю. Это, в конце концов, мой дом! И… — Не смеши меня, Люциус! — Это мы их поймали! И я хочу эту грязнокровочку себе. Сладко пахнет... — Я не позволю в моем доме заниматься непотребствами, Фенрир! Когда я вызову… Блять. Блять. Блять! Заткинетьзаткинетьзаткинесь Нахуй! — Что это? Послышалось какое-то копошение. Драко не отрывал слезящегося мутного взгляда от мрамора плитки и надеялся… Это смешно, Малфой. Это пиздец, как смешно. Ты и надежда? Ты ведь знаешь, что она никогда не была к тебе благосклонна? Каждый раз стоило тебе ее впустить, как все кончалось одинаково. Точным снайперским выстрелом промеж глаз. Переломанным хребтом. Но может быть — Снейп? Может, он придумает, успеет, сделает что-нибудь?.. Поможет ему, ей?.. — Откуда это у вас? — разъяренное требование Беллатрисы, опустившее тон на октаву, приподняло волоски на предплечьях, и пронеслось по комнате леденящим кровь гулом. — Это мы его нашли, дамочка, он… — Авада Кедавра! Зеленые вспышки замелькали где-то на периферии зрения. Повалились тела, лишь Сивый успел отскочить в сторону грубо выпуская ее из рук. Гермиона свалилась на пол, потеряв опору, а он глупо, по-идиотски, так привычно дернулся и почти поддержал ее, но вовремя остановился, вцепившись ногтями в ладони и раздирая те до крови, что потекла по костяшкам. Драко немного скосил взгляд, не теряя из вида Гермиону. Сивый стоял на коленях под прицелом палочки, но даже в опущенном положении был практически одного роста с психованной Лестрейндж. Тетка размахивала уже знакомым ему мечом — серебро и ярко-красные рубины, разбросанные по рукояти. — Откуда вы его взяли? — прошипела Беллатриса. — Какое право ты имеешь, женщина?! Убери… Она молниеносно подскочила к оборотню и приблизила кончик палочки к черному глазу со светло-голубой радужкой, расширившемуся то ли от удивления, то ли от страха перед невменяемой последовательницей змеиного ублюдка. — Где вы его взяли? — повторила Белла, приподнимая верхнюю губу в оскале и звуча совсем как Нагайка, готовая к трапезе. — Он был в моей ячейке в Гринготтсе! — Я не знаю! Я ничего не знаю! Мы забрали его у них, — ткнул головой в сторону пленников. Безумные глаза Лестрейндж скосились на… Гермиону. Его прошиб озноб. Температура тела настолько часто менялась за последние несколько минут, что он уже должен был стать трупом, но почему-то продолжал надрывно дышать. Капли пота по вискам скатились к векам и осели на ресницах, из-за соли роговица начала щипать. Его херовы бесполезные руки жались к бокам и бедрам, удерживая на месте, как гребаную статую, вросшую стопами в чертов мрамор. Чужие губы, измазанные красной помадой, растянулись в улыбке. Это была не улыбка человека. Гримаса, яд на кончике ножа, бряцание цепей. Не улыбка. Не глядя, Беллатриса взмахнула палочкой, отпуская оборотня. Тот отскочил, как ошпаренный, и поспешил отойти на несколько трусливых шагов. Выпрямившись, она приподняла меч, будто взвешивая его, процокала на каблуках ближе к ним. Ее размеренная поступь сопровождалась внутри него глотками раскаленной лавы. — Если это и впрямь Поттер, то Темный лорд захочет лично разделаться с мальчишкой. Уведи пленников в подвал, Фенрир, — пугающе спокойно приказала Лестрейндж, а Драко чуть ли не облегченно выдохнул, уловив реальную возможностью вытащить ее отсюда. — Всех, кроме грязнокровки. Он впился взглядом, где голая паника, и страх, и неверие, и боль расслаивали мозг камень за камнем шатающиеся стены, прямо в ее объятые первозданным ужасом карие радужки. Они смотрели друг на друга как на последний оплот мира среди хаоса. Как маяк и корабль, нашедшие друг друга в беззвездной ночи. Как обреченный на казнь и судья, в силах которого вынести оправдательный приговор. Драко видел мольбу. Просьбу. Ебаную надежду. Веру, что тот противный мальчишка все еще не монстр. И этот взгляд вскрывал его наживую незаточенным лезвием, кромсал внутренности, выуживая те и раздавливая до фарша. Самое страшное — это не слабость. Вовсе нет. Не трусость, не отсутствие выбора и не жестокость. Самое жуткое, то, что распластывает тебя и отнимает последние силы, доводя до состояния смерти тогда, когда по физическим параметрам ты все еще жив. Истинная вершина боли и ее десерт, припасенный для окончания трапезы. Бессилие. Нет ничего страшнее бессилия. — Белла, ты не можешь распоряжаться в моем доме! — вдруг подала голос мать. — Не лезь в это, Цисси! Ты не понимаешь! Ты ничего не знаешь, поэтому заткнись и попридержи своего нерадивого муженька! — Тетя Белла, — его голос был треснутым, прерывистым, мертвым. — Отойди, Драко, если не хочешь попасть под раздачу, — прорычала она и сгорбилась над сидящей Гермионой, сжавшей губы, что те побелели и слились в узкую полоску. На лице пылала знакомая отчаянная решимость и смелость, что захватывала дух. Но не сейчас. Не сейчас, любовь моя. Прошу. Делай, что она говорит. Расскажи все, что знаешь. Умоляю тебя. Умоляю тебя. Умоляю… На фоне орал Уизли или Поттер, неважно. Это уже неважно. Ведь сейчас… — Если она умрет во время допроса, ты будешь следующим, предатель крови. Не смей их трогать, Фенрир. Только запри, — с предвкушением проговорила Лестрейндж и схватила Гермиону за волосы, вытаскивая в центр гостиной. Грейнджер не издала ни звука, а его ногти сильнее вдавились в уже окровавленные ладони. — Где вы взяли меч? — почти ласкового промурлыкала Белла, касаясь кончиком палочки девичьего дрожащего подбородка. Ответь, прошу тебя. Хоть что-нибудь… — Не знаю, — сглотнула Гермиона, а ее перепуганный голос наматывал его внутренности на раскаленные вилы. — Это подделка. Мы нашли его. — Подделка? Не смеши меня, дрянная девчонка! Где вы его взяли?! — Я не знаю, я не… Будто в замедленном движении он видел, как тетка немного отошла, вскинула палочку выше, приподняла тонкую черную бровь и… Его руки задрожали. Казалось, что через пару секунду у него вылетят суставы, разорвутся мышцы, лопнут связки или все одновременно. — Круцио! — взвизгнула Беллатриса. Ее высокий мученический крик метким ударом выбил последний воздух. Опрокинул его. Озарение в том, что ты не сможешь осознать сладость и свежесть вдоха, пока тебе не переломают ребра. Его ребра были перемолоты в песок. — Откуда у вас этот меч?! — Я не знаю! — зарыдала Гермиона, нечеловечески выгибаясь и причиняя травмы самой себе. Ссадины и кровоподтёки выглядели неправильно, дико, чужеродно, аномально на её коже. Это не она. Этонеонаэтонеонаэтонеона… Это она! В его доме, в его гостиной, на его ебаном полу. В крови. И одновременно с ее первой слезой и третьим криком боли Драко не выдержал. Стиснул палочку, скользящую из-за крови, с тлеющим огоньком Авады, рванул вперед, чтобы прикончить проклятую мучительницу, но чужие пальцы, продирая кожу, впились в запястье и заставили остаться там, где он стоял бесполезным куском дерьма. — Терпи, сынок, — твердо шепнула Нарцисса, вставая бок о бок с ним. — Мама, — он не был уверен, что произнес это вслух, потому что не чувствовал собственной челюсти, губ, языка. Совсем ничего. — Терпи. — Что еще?! Что еще вы там взяли?! Говори, паршивая тварь! Говори! А она продолжала кричать. До хрипа. До лопнувших капилляров. Убивая его. Убивая его снова и снова. Тетка опустила палочку, убрала в карман мантии и вытащила оттуда нож. Он уже был разрушенным скелетом. И сердце его не билось. Дыши, повторял Драко. Дыши. Дыши, — не зная, обращается к себе или к ней. Но зачем? Покрасневшие глаза, мутные из-за слез и боли, подернутые пеленой ускользающей жизни, нашли его и замерли. Опять. Безжалостно разрывая ему душу и плоть. — Мерзкая грязноковка! Подделка?! Фенрир, немедля приведи гоблина! — Пожж… алуйст… а… — задыхаясь, прорыдала Гермиона, не отрываясь от него. Почему, Грейнджер? Почему ты смотришь вот так?.. Если бы мог, если бы я только мог… Я бы забрал всю твою боль, ты же знаешь, любовь моя. До последней унции. Я бы забрал все, что ты бы мне отдала, но я… Я не могу. Янемогунемогунемогунемогу… Я, сука, совсем ничего не могу! — Драко, возьми себя в руки! — шикнула мама, сильнее вдавливая ногти, оставляя новые раны, которые не приносили совсем никаких ощущений. Абсолютная пустота. А Белла ожившим мраком склонилась над ней, заслоняя черными одеяниями часть изломанного тела, стискивая в скрюченных пальцах нож. — Я вырежу на твоем теле то, чем ты на самом деле являешься, отвратительное создание. — Н-нет, пож-ж-алуйста, н-не н-над-до… — Почувствуй это, грязнокровка. Запомни. Ты — грязное пятно магического мира. Ты ничто. Нож притронулся к ней. К запястью, которое он упоенно целовал. Предплечью, обласканному его прикосновениями. К гладкой и нежной коже, хранящей аромат жасмина и ее собственный неповторимый запах, выученный им наизусть до последней ноты. Гермиона завизжала. Он был покойником. Ходячим мертвецом. Шлейфом пыли у ее бьющихся в конвульсиях ног. Ничтожеством. Слабаком. Бессильным мужчиной, который не смог защитить то единственное, что держало его на протяжении этого наполненного убийствами, пытками, страданиями года. Единственное, что было дорого. Единственное, ради чего он пожертвовал всем, что у него было. Свободой, любовью, связями. Жизнью, в конце концов. На алтарь ее благополучия он положил и собственную, и чужие жизни. Но всего этого оказалось чертовски недостаточно. После случившегося, если когда-нибудь… Простит ли она на этот раз? Простить ли захочет? Кто он? Кто… он…? Его стены обрушились окончательно. Бесшумно. Просто рухнули, словно и не стояли на страже день за днем, ограждая от вмешательства сильнейшего темного мага. Погребли под обломками. Катастрофа собирала свой трагичный урожай. Он не спрятался и не прикрыл голову. Он был в эпицентре. Из уголка глаза что-то вытекло — пот или слеза. И виной застыло на иссушенных губах. — Ты уверен, что это подделка? Драко не знал, сколько прошло секунд-минут-часов. Смотрел на нее. Смотрел на нее и переживал каждый миг агонии вместе с ней. Хотя бы так, но глупо рассчитывать, что это ей сколько-нибудь помогло. Она совсем обессилела, но продолжала упорно вглядываться в него. Возможно, пыталась отыскать хоть что-то знакомое в окружающем аду. Или копила злобу для мести одному из своих палачей. Запоминай, Гермиона. Я буду твоим аперитивом перед главным блюдом. Если мы выживем сегодня. — Да. Он равнодушно отметил уродливого гоблина, исполосованного ранами, лишь сейчас. Потому что рука Гермионы была сплошь залита кровью, а под ней уже образовалась внушительная лужа, пропитывающая одежду. Намного больше, чем у его собственных ног, куда стекали капли с истерзанных ногтями рук. Единственное, о чем он мог думать, маломальское утешение, капля в океане огня. Если она не переживет пыток, то он уйдет вместе с ней. Прежде заберет с собой Беллу, конечно, но потом… Потом обретет покой. И, может быть, магловский бог в качестве исключения смилостивиться над ним и позволит узреть ее один-единственный раз. Чтобы попросить прощения. Чтобы забрать все грехи, если те вдруг легли на ее душу. Чтобы рассказать, как невыносимо любит ее. Любил, любит и будет любить. Всегда. — Это хорошая новость! — довольно улыбнулась сумасшедшая тетка и, победоносно сверкнув черной радужкой, приложила кончик палочки к метке. — Я вызову Темного лорда! Все произошло слишком стремительно, чтобы уследить за этим. Драко фокусировал внимание только на ней, даже не поняв, в какой момент мать отпустила кровоточащее запястье. В гостиную ворвался Уизли, затем Поттер, Белла схватила почти бессознательную Гермиону, приставив нож к ее горлу. Драко наблюдал за происходящим со смирением утопленника и отрешенностью, позволившей разве что заприметить укатившиеся к его ботинкам волшебные палочки. Опустившись на неустойчивых ногах, он подцепил их окровавленными пальцами, и нахмурился, не осознавая толком, откуда они взялись. Раздалось оглушительное дребезжание и хрустальная люстра рухнула миллионом осколков, разбрызгивая стекло во все стороны. Острое крошево впилось в его лицо и ключицы под расстегнутым воротником рубашки. — Добби — свободный эльф! — Как ты смеешь забирать палочку у волшебницы, мерзкая мартышка?! События словно разворачивались в ином измерении, на зеркальной плоскости, как театральное представление, а он — обычный зритель, который смиренно ждет финала. Без надежды. — Отдай палочки, Малфой! Иначе я… Драко безропотно протянул ладонь. И едва слышно, еле ворочая распухшим языком и совершенно не понимая, что говорит, — говорит ли? — прошептал: — Забери ее отсюда. Катастрофа прекратилась с визгом Беллатрисы, треском аппарации и ее последним взглядом, который не отпускал его до самого конца. Прекратилась, но забыла забрать то, что оставила после себя.

* * *

Волдеморт прибыл скоро. Эльфийка матери успела лишь восстановить величественную в своем убожестве хрустальную люстру, да залечить его не менее убогие руки. Драко никак не реагировал на происходящее, погребенный в обломках окклюменционных стен, пытающийся разрозненным сознанием, которое все еще пребывало в коллапсе, восстановить фундамент, чтобы пресмыкающаяся тварь, явно находящаяся в состоянии далеком от спокойствия, не смогла проникнуть дальше, чем нужно. Беллатриса визгливо перекрикивалась с Нарциссой, Люциус в беспокойном припадке расхаживал из стороны в сторону, поторапливая эльфийку, Сивый, — фу, блять, — нюхал ее шарф, забытый в суматохе. Когда-нибудь, очень скоро, он убьет его собственной палочкой и будет с удовольствием наблюдать, как жизнь капля за каплей вытекает из огромного чудовища, переставшего быть человеком во всех смыслах. Когда у камина образовалось черное пятно, разрастающееся и закручивающееся спиралью, все они, как подкошенные, рухнули на колени. Драко же опустился медленно на одно. Бессмысленный и беспощадный бунт — единственное, на что был способен в положении, где неподчинение карается смертью. Он не ощущал ни облегчения, ни радости от того, что Гермиона спаслась. Ничего похожего. В ситуации, когда пасть ада разинута, пышет жаром кипящих котлов и лава слюной стекает с гигантских клыков, дуновение ветерка — жалкая отсрочка перед падением. Добровольным погружением. Драко был готов отдать себя на растерзание. Пусть закончат то, что начато. Глаза, взирающие на них с презрением, были другими. В них свирепствовали волны смерти, вызвавшие дрожь в родителях, в уткнувшейся лбом в пол тетке, в дрожащем туловище Грейбэка. Но Малфой отчетливо и ясно, как самую простую из всех истин, признавал, что те разбивались об утесы его посредственно скрытых остатками окклюменции первозданных и чистейших в своем проявлении ярости и тоски. Волдеморт кричал. Собирая полами мантии пыль, подскакивал ко всем по очереди и безжалостно врывался в разум, получая наглядные свидетельства их некомпетентности. Бесполезности. Что он там еще пыхтел? Разочарование, да, все они — сплошное разочарование. Совсем не новость. После пытал, одного за другим. Для демонстрации, начиная с самой слабой — Нарциссы, дабы узрели мощь, злость и степень его досады на их вопиющую негодность в качестве слуг. Конечно, круциатус. Никакой оригинальности, старое-доброе выворачивающее сосуды наизнанку проклятие. Для него сейчас, как укус комара. В состоянии абсолютного онемения с мазохистским желаниям вкусить нечто большее. Он нетерпеливо ждал своего наказания. И был искренне благодарен. Принимал с покорностью и, возможно, если это не его воображение, улыбался окровавленными зубами, катаясь по мрамору гостиной. Можно ли считать, что протянутые сведенные судорогой пальцы безумия, наконец, добрались до него? В его крике не звучало физической боли. Ни перекрученных артерий, ни вскипающей крови, ни смещения костей. Боль рождалась внутри него, глубже, чем в грудной клетке или сердце, интенсивней, чем десяток нацеленных палочек; и в ней не было и капли от намерений блядского лорда. Апогей душевных терзаний. И клокочущая ярость от собственного бессилия. Драко думал, что боль и агония — его лучшие друзья. Досконально им изученные. В ночь, когда он сам себя лишил кислорода. Все те дни, исполненные тоской, тревогой, омерзением к самому себе. Ночи, проведенные в тесном контакте с кошмарами. То ледяное утро и прорвавшаяся плотина. Горящая заживо женщина. Кровавые реки, убийства, потери, пытки. Боль, боль, боль. Но сегодня… Осталось ли от него хоть что-то? Сможет, и захочет ли, он себя собрать заново? Кем будет — этот новый Драко Малфой? Познавший на собственной шкуре, что значит смерть. Оживет ли он?..