«Не все, кто блуждают — потеряны». Дж. Р. Толкин.
«Глаза подернуты туманом, Душа низвергнута во мрак. Жизнь кажется сплошным обманом. Как так?» Допивая остывший чай, Лермонтова без интереса рассматривает белую стену своей палаты. Аня давно ушла. Но шлейф аромата сладковатого гибискуса все еще витал в больничном покое. ( Миша считает, что этот парфюм подходит ей как ни один другой). Девушка сладко зевает, переводя взгляд со скучно-белой стены на не менее унылый потолок, делая для себя пометку, обязательно поговорить с тетей о дизайне лечебных палат. Честно говоря, такой уж серой и безвкусной комната не была. Небольшое, но грамотно обставленное пространство, с перламутровой отделкой стен и сиренево-белым интерьером внутри. Достаточно удобная многофункциональная кровать, сделанная по разработкам лучших мед.инженеров и оснащенная по последнему слову техники. Однако, для Михаила это все было неважно. Она просто не любила больницы… Вернее быть в них пациенткой. Всякий раз, глядя на белые стены и закрытые двери, ей хотелось выть волком. Больше всего на свете она боялась вновь оказаться прикованной к кровати, не иметь сил даже на то, чтобы открыть глаза. Ее пугала тишина и собственные мысли, но, увы, она любила одиночество. Сколько бы лет ей не исполнилось, она всегда помнила какими обманчиво чистыми могут быть больничные палаты с их белоснежно-белыми стенами, какими лживыми и жестокими могут быть врачи, способные за большие деньги умышленно сломать чью-то жизнь. Она знала об этом не понаслышке. Обводя глазами ровный циферблат округлых часов, Лермонтова медленно моргнула, как моргают сытые разморенные жарой коты. Повернувшись на бок, внезапно почувствовав смертельную усталость, она провалилась в сон.***
Слепящий свет бьет в глаза, в ушах звенит и кажется, будто бы оглохла. Лучше бы и правда оглохнуть поскорее и не слышать больше ничего из того, что происходит вокруг. Вой сирены возобновился, белая комната вновь окрасилась пугающим красным. Здесь нет окон. И выхода отсюда тоже нет. Ненавистные белые стены, обитые мягкой подложкой, отделанная в этом же стиле дверь. Она так искусно замаскирована, что и не отличишь от стены. Да и разве можно думать хоть о чем-то, когда тебя постоянно сбивают с мысли громкие воющие звуки. Пытаешься возвести глаза к потолку, как вдруг, словно назло, загораются прожекторы, заставляющие ослепнуть на пару секунд, а потом долго жмурить глаза и прикрывать их руками. В такие моменты казалось, будто этот свет способен прожечь веки. Непослушных девчонок нужно наказывать, да? Эти люди были того же мнения. Громкие крики, мольбы, плач. Ничто не могло помочь ребенку избежать наказания. А за что? За что? Никто так и не ответил. Видимо просто она какая-то особенная. Какая-то особенно плохая, раз ее так жестоко наказывают. Но в чем она провинилась? Никто так и не ответил. Краткие минуты спокойствия всегда прерывались жутким воем и большим количеством врачей в ее персональной “мягкой комнате”. Они вечно приходят и говорят страшные и непонятные вещи. Зачем они пугают ее?Нельзя выходить из комнаты. Нельзя подавать голос. Нельзя смотреть в глаза. “Нельзя”. “Нельзя”. “Нельзя”. “Нельзя!” Ей вообще мало что можно.
Грубые слова, мерзкие мысли… Ужасные люди. Раньше ей казалось,что таких не бывает. Что злодеи есть лишь в сказках, и они всегда проигрывают. Однако, это была не сказка. И эти “злодеи” проигрывать не собирались. Ей снова что-то пустили по венам, отчего у нее начинает кружится голова. У нее снова берут на очередной анализ кровь, не заботясь о том, что ей больно. Заставляют лечь на холодную поверхность операционного стола и говорят терпеть, пока они не закончат свои тесты. Она устала. Смертельно устала от всего этого. Но что значит слово ребенка для алчного взрослого? Ее переводят в обычную палату за хорошее поведение, однако, дают понять, что это временно. Но она и так это знает. Она больше не хочет это терпеть. У нее не осталось больше сил. Решение пришло как-то само собой. Она просто попросила принести ей снотворное, прикрываясь тем, что не может заснуть. Она просто стирала санитарке память и просила еще раз. Запив горсть таблеток стаканом воды, она наконец легла на кровать и впервые за долгое время заснула с улыбкой. Но ее надежды разбились на следующий день, когда она вновь открыла глаза. Ей хотелось плакать. И она заплакала, тихо скуля в подушку. “Непослушную девочку” снова ждала ее мягкая комната.«Ты скучала?»
***
Михаил проснулась в холодном поту и подорвалась с кровати. Не устояв на ногах, она упала навзничь, больно ударившись коленями о пол. Лицо горело, ладони жгло, а тело не хотело слушаться. С трудом она все-таки поднимается, опираясь руками о кровать. Промакивает влажное лицо лавандовым махровым полотенцем, висящем на спинке стула, и идет в душевую, чтобы смыть с себя остатки дурного сна.Ей снова снятся сны из прошлого. Как же давно все это было.
«Видимо стена в сознание дала брешь,» - делает вывод Лермонтова, стягивая с себя больничную пижаму и без зазрений совести бросая ее на пол. Она довольно долго стоит под струями холодной воды, бьющими ее по лицу. Тщательно намыливается, несколько раз обводя руками красивую грудь, в ложбинке между которыми проходит черная татуировка. Она начинается в районе ключиц и спускается вдоль по телу до самого пупка, как бы деля туловище надвое. «Довольно символично» - думала она, когда-то делая ее эскиз. Выключив воду, Миша еще немного простояла на холодной плитке, позволяя каплям не спеша стекать по потемневшим недлинным волосам. Спустя пару минут девушка обернула полотенце вокруг тела, закрепляя его на груди. Подняв с пола отброшенную ранее пижамную сорочку, Лермонтова закинула ее в корзину для грязного белья. Напоследок, перед тем как выйти из ванной комнаты, она взглянула в овальное зеркало, висящее над раковиной, и усмехнулась своему отражению.К сожалению, ей вновь показалось, что отражение не усмехнулось в ответ.
Прошло несколько часов с тех пор, как Шу вернули с того света. Чему она, к слову, не была удивлена. Однако, вновь и вновь на девушку находила тоска. Михаилу попросту стало скучно. Одеться ей было не во что, обуться, к сожалению, тоже. Поэтому не видя причин отказывать себе в удовольствии, она нажала на кнопку вызова медперсонала и стала ожидать шоу. На срочный вызов из одиночной палаты, запыхавшись, прибежал совсем еще зеленый медбрат, который увидев перед собой полуобнаженную девушку, пребывающую в добром здравии и сидящую на кровати в одном полотенце, смущенно отвел взгляд. - Ну же, будет вам. Вы же доктор, - кокетливо протянула Миша, закинув ногу на ногу. - Не будете ли вы так любезны...о, Михаил! Так мы тезки, какая радость! - театрально воскликнула она. - Так вот, Михаил, не будете ли вы столь любезны, если это вас, конечно, не затруднит, в связи с моим весьма неловким, щекотливым положением, принести сюда какую-нибудь одежду. Я высоко оценю ваш доблестный поступок и никогда не забуду оказанную вами доброту, - видя смущение молодого медика, девушка усмехнулась, стараясь поймать его взгляд. Ей просто нравилось бесить людей. В этом деле Лермонтовой не было равных. Она могла лишь взглядом вознести человека до небес, и этим же взглядом унизить его - при этом ни говоря ни единого слова. Что, кстати, было редкостью, ведь поговорить Михаил очень любила. Довольно сложно было уловить тот момент, когда она бы молчала. Многим знакомым казалось, будто даже во сне девушка бормочет что-то себе под нос про “дурные нравы” или про “дни минувшие”. Однако, люди знающие ее достаточно долго, смело утверждали, что ей больше всего на свете нравилось… нравиться. К ней нельзя было относиться “никак”, люди чаще делились на тех, кому она запала в душу, и тех, кто этой самой души у ней не углядел. Она была не религиозна и не верила в приметы, но даже она смотрелась в зеркало, если возвращалась домой за забытым зонтиком или проездным. Не выдержав внимания молодой леди, юноша выбежал из палаты, снеся стоящего за дверью брюнета. Медбрат наспех пробормотал извинения и, встав с юноши в классическом черном костюме, продолжил свой нелепый побег. Булгаков встал, одернул задравшийся при падении пиджак и недобро глянул вслед незадачливому докторишке. Он отряхнул штаны и поправил халат, который его заставили надеть при входе на больничные этажи. - Ты довела? - с усмешкой спросил Михаил, окинув девушку многозначительным взглядом. - Можешь не отвечать. Вижу, как ты лыбу давишь, поганка. - Нет, ну а что? Он, между прочим, будущий доктор… Пусть привыкает, - отплевываясь от прилипших к лицу мокрых волос, хмыкнула она. - Пожалела бы бедолагу. У него теперь будет психологическая травма. Такое ему точно не развидеть, - прикрыв лицо руками, брюнет изобразил смутившегося медбрата. - Ну ты и гад, Булгаков! Не мог бы сказать, что- нибудь приятное, а? Или ты хочешь, чтобы я тебя стукнула? Нет, ты скажи, я всегда к твоим услугам, если речь идет о намыливании шеи. Михаил поежилась от очередного порыва ветра. Кто-то снова открыл дверь. На пороге больничных покоев стояла девочка лет пятнадцати с довольно короткой стрижкой, у нее были заплаканные глаза и слегка дрожащие руки. Она сделала шаг по направлению к кровати Лермонтовой, но парень, стоящий не так далеко, жестом ее остановил. Михаил склонила голову набок и с ласковой улыбкой произнесла: «Марина, ты выглядишь просто волшебно, впрочем как и всегда. Что заставило такую красоту грустить?» - Ты всегда это делаешь!.. - Я? - удивленно переспросила девушка, быстро моргая. - Не правда! Я хорошая и не могла заставить милого ребенка заплакать. Вот! - она показала девчушке язык и сложила руки под грудью, усмехаясь про себя. - А вот и могла! - топнув ногой подросток, толкнула руку Михаила, преграждавшую ей дорогу. - А вот и нет! - А вот и да! - Нет. - Да!! - Ладно вам, успокойтесь, - процедил сероглазый сквозь зубы, хмуря тонкие брови. Девочка шмыгнула носом и, забравшись с ногами на кровать Лермонтовой, строго на нее посмотрела. Однако, ее недовольство быстро сменилось печалью. Она потупила взор, и, обхватив Мишу поперек туловища, упала на ее оголенное чуть влажное от воды плечо. Марина едва ощутимо подрагивала, ее лазурные глаза все никак н просыхали. Потрепав девчушку по светлым волосам, Михаил лукаво усмехнулась. Она не любила без спроса касаться чьего-либо сознания, поэтому научилась довольно тонко и чутко распознавать эмоции людей, составляя причинно-следственную связь, между мотивом, событием и итогом. Читать в сердцах девушке нравилось гораздо больше, чем в мыслях. Ее невероятное приятие чужих переживаний за все то время, что она провела в кооперативе, многократно усилилось, развилось до сверхэмпатии. Благо, Лермонтова всегда знала, где заканчиваются ее собственные чувства и начинаются чужие. Способности “разума” всегда считались самыми опасными, сводящими с ума эсперов-обладателей. Однако, по мнению шатенки, все это достаточно субъективно. В мире существует несоизмеримое множество вещей, которые способны лишить человека рассудка с более высокой вероятностью. Повсеместная необъяснимая жестокость. Человеческая алчность и зависть. Чистейшее зло. Способность, видеть человеческую натуру насквозь, часто помогала Мише избегать “не тех” людей. Обрести хоть какую-то уверенность. Найти преданных сторонников и… новую семью. Девушка крепко обняла подростка в ответ, улыбаясь своим догадкам. - Тебе не стоило так переживать за меня. Ты же знаешь, я не так глупа и безрассудна, чтобы входить в это реку, не зная брода. - Нет, ты точно издеваешься! - громко воскликнула Марина, отбиваясь от объятий старшей подруги. - Издеваешься же! - она принялась колотить кулачками нежное плечо, на котором недавно лежала ее голова. - Миша держи меня! Эта женщина разбудила во мне зверя! Булгаков усмехнулся. Его взгляд был прикован к лицу Лермонтовой, которая сейчас так беззаботно и искренне смеялась. Как в дни их беспечной юности. Он и сам непроизвольно начал посмеиваться, заражаясь этой лучистой радостью. Где бы он был сейчас, если бы тогда, в детстве не увидел эти бездонные глаза, цвета черной яшмы? Наверное, гнил бы сейчас в сырой земле, как многие из тех, с кем он был знаком… К слову, Булгаков тоже не любил людей. Конкретных. Ему мало кто нравился, и сам он мало с кем общался. Мрачность и нелюдимость юноши зачастую больше отталкивала людей, привыкших к показной любезности и доброжелательности. Михаил же был прямым и несгибаемым. Он всегда говорил то, что думает. Однако, думал он все же больше, чем говорил. Радостный смех и несерьезный “бой” прекратились. В палате наступила умиротворяющая уютная тишина. Но она продлилась недолго. Девочка, сидящая на кровати, тяжело вздохнула и спросила: «Когда вы собираетесь уехать?» - Уехать? - переспросила Миша, привычно склонив голову набок. - О чем ты? - Как раз об этом я и хотел поговорить, - прокашлявшись, объявил Булгаков. - Я из кабинета твоей баб… Елизаветы Александровны. Она изъявила желание сослать нас с тобой в… - Она ли? - с подозрением спросила Лерма, перебив друга. - Говори все открыто. Ты же знаешь, я приму только правду. Какой бы она не была. Глядя в чудесные черные глаза Михаила, юноша просто не смог отказать и продолжи: - Я попросил ее отослать нас с тобой в другой филиал Кооператива “Совета семи”. Лизавета решила, что с твоими способностями мы с легкостью сможем поднять со дна самый убыточный центр. Он находится в префектуре Канагава, город - Йокогама. - Значит - Япония? - Да, - коротко ответил он, прикрыв серебристые глаза, прерывая прямой зрительный контакт. - Что же, могло быть и хуже, - откинувшись на постель, чуть придерживая полотенце, чтобы оно не задралось, произнесла девушка. - Нас могли просто сослать в сибирскую тайгу или вообще куда-нибудь, где круглый год жара и нет связи. - Чем вам не угодила Сибирь , а? - озадаченно хмыкает Булгаков. - В общем и целом меня все устраивает. Но… я сообщу Елизавете лично, что не смогу никуда поехать, пока в моей Родине творится произвол. Мы дали новый виток конфликту народа и власти. Представь, что произойдет, если отпустить вожжи этого жеребца-революции сейчас, - легко болтая ногой, буднично произнесла Лермонтова, поглядывая на серьезное лицо Цветаевой. - Да и Марина расстроится, если я вдруг сорвусь и улечу куда-нибудь… Правда ведь, а? - подначивала она. - А вот и не расстроюсь! То же мне, нашли причину. Даже скучать по вам не стану! - девочка оттянула указательным пальцем нижнее веко и показала язык наставнице. - Ах. Как же ты жестока, дорогая. Ты заставляешь мое сердце болезненно сжиматься в груди, - звучно простонала Миша, чуть приподнимаясь. Она о чем-то задумалась, бросив быстрый взгляд на светлое окно, завешенное лиловым жалюзи. Немного погодя она повторила: «Значит Япония».___________________________________________________________
Меряя шагами просторный кабинет, Елизавета Александровна вновь стала массировать сомкнутые веки, казалось бы позабыв о макияже на них. От напряжения у нее запульсировала вена на виске, а лицо побагровело от злости. Всего минуту назад она прервала разговор с главврачом центра реабилитации эсперов в Йокогаме. Услашынное повергла ее в шок. «Как посмел этот продажный клоп, заранее не оповестив меня, лезть в дела касающиеся контрактов со сторонними организациями?! Ладно, если бы он стал сотрудничать с полицией или кем-то из провластных структур… Здесь еще виделась бы хоть какая-то связь с легитимацией развития нашего направления в Японии. Но связаться с мафией, не оповестив руководство… Подобные просчеты не прощаются. За такого роды вольности ты дорого мне заплатишь, ублюдок». Женщина кинула телефон на рабочий стол и нажала на кнопку вызова секретаря. Спустя несколько секунд в помещение вошел мужчина приятной наружности, с добрыми зеленовато-песочными глазами. Он вежливо кивнул головой, внимательно следя за начальницей, облокотившейся бедром о край рабочего стола. - Вызывали,- твердо сказал он, заинтересованно глядя на темноволосую. - Да, Федор, вызывала, - с легким раздражением произнесла Елизавета, упираясь руками о стол позади себя и глядя на экран проектора, где все еще виднелся женский силуэт в черных одеждах. - Вызвони Есенина, сообщи ему, что его командировка затянется на продолжительный срок. И вызови ко мне Булгакова и Лермонтову, чем бы они не были сейчас заняты, - строгим тонов изрекла она, резко развернувшись к окну, растягивая губы в озлобленно-ехидном оскале. Кто-кто, а Сергей, прекрасный интриган и искусный игрок, должен идеально справиться с заданием подобного рода. Арсеньева тихо рассмеялась. Этот спесивый мужлан еще не знает, что есть сила пострашнее оружия и денег. Беспощадная и жестокая, хладнокровная и выверенная до мелочей женская месть - вот чего на самом деле ему стоило бояться. Он посмел поставить под сомнение её авторитет? Она поставит под сомнение сам факт существования этого человека. Она его уничтожит… Возможно не буквально. Хотя, кто знает? Ведь нет на свете никого страшнее разъяренной женщины. Полчаса спустя Лермонтова и Булгаков уже стояли в дверях кабинета главы “Совета”. Они оба понимали о чем будет этот разговор и чем все закончится. Зайдя внутрь, Михаил невольно поежилась, ощутив на ментальном уровне исходящую от родственницы опасность. Она знала, что сегодня бессмысленно перечить и оправдываться, ведь обращать на себя гнев Елизаветы чревато. Почувствовав тяжелый взгляд Арсеньевой на себе, девушка подняла глаза, устанавливая контакт. Никакого страха. Они уверенно смотрели в глаза друг другу до тех пор, пока Лизавета не повернулась к ним спиной, отходя к панорамному окну. - Что вы видите, глядя на горящий город? Девушка и юноша переглянулись, как бы выбирая, кто из них даст свой ответ первым. - Я вижу возможность сотворить на пепелище старого города что-то лучшее, что-то большее, - отозвалась Лермонтова, кивнув другу. - Я вижу горящий город, ни больше, ни меньше… - сухо сказал Булгаков. - А что видите вы? Видимо женщина была готова к такому вопросу и, посмотрев через плечо на детей, ответила: « Пылающую бездну и беспощадную стихию. Бунтующий народ и низверженных правителей… - я вижу выбор. И свой я давно уже сделала». - Что будет дальше, как ты считаешь, ба? - тихо спросила Михаил, с интересом наблюдая за Елизаветой. - Сможем ли мы одолеть их? - Нет… Мы не сможем, - вглядываясь в лицо внучки, женщина усмехнулась. - Мы должны! Ради общего блага...