***
Волка пока в себе не чувствовал, но интуиция и впрямь звериной была. Еще не видя знал что с той стороны двери кто-то подошел, а позже стал уже различать по запаху — кто именно. И это, судя по всему, только начало — «зверь» мой пока спал после шоковой встряски и это все так, отголоски его чуйки и реакций, но перспектива радует, хоть обращение и пугает. Судя по воспоминаниям оборотничество тот еще подарочек, но я решил не ныть заранее, по старой памяти, как Люпин, а сначала самому разобраться. И даже в блокноте две графы разлиновал — плюсы и минусы от моего попадания. И пока плюсы перевешивали. Память у Люпина была почти фотографической, да и выглядел он совсем неплохо. Тело мне досталось крупное и жилистое, хоть, еще по возрасту чуток угловатое и нескладное. Длинные руки и ноги, высокий рост. Да и мордашка вполне себе — девчонкам такие нравятся. Вот только волнистые русые волосы до плеч никуда не годились — по бабски как-то. И шрамы и рубцы по всему телу, особенно на руках и голове. Это я потом вспомнил, что Люпин сам себя кусал и на стены бросался, когда в волка обращался. От магического зверья и темных тварей рубцы не сводились. Да и новых два — следы от пуль возле ключицы, прибавились, и тонкий шрам на лице от уха по скуле к уголку губ. Но он мне даже нравился — делал лицо мужественнее и взрослее. Зато все обычные раны и порезы почти на глазах заживали. Даже, пару раз втихаря себя порезал и палочкой прижег, для эксперимента, чтобы оценить — через час и следа не осталось, а глубокая царапина сразу затянулась. Реакция, опять же. Я у себя прежнего такой не припомню. Упавший карандаш прямо возле пола подхватить в легкую удавалось. А если силу не рассчитаешь и сдавишь посильнее, то он в кучку щепок и грифельную пыль превращается. В общем, пока меня все устраивало, кроме моего попадания, конечно, но тут уже ничего не поделаешь — нужно привыкать.Глава 2
21 июля 2020 г. в 14:49
Странный сон, — первым делом отстраненно подумал, когда проснулся. В воздухе чувствовался приятный аромат трав, было тихо и невероятно спокойно. Мысли текли вяло и бессвязно. Открывать глаза, шевелиться, а тем более, вставать было откровенно лень. Хотелось лежать так, расслабленно и сонно, и ни о чем не думать целую вечность.
Неожиданно по рукам пробежали мурашки, волоски вздыбились, а сквозь дрёму нечто во мне напряглось и ощетинилось, и понял, ещё до того, как открыл глаза, что в комнате теперь не один.
— Мистер Люпин, слава Мунго, вы наконец-то очнулись, — приветливо обратилась ко мне женщина, словно сошедшая с музейного постамента. Мозг отстраненно отметил, что ее одежда выглядела донельзя старомодно, века девятнадцатого — простое строгое серое платье и белый фартук в пол, на груди приколоты маленькие наручные часики…
Видел нечто подобное в хрониках времён Первой мировой, когда писал доклад о военном госпитале в Зимнем дворце, и мне попались несколько фотографий сестер милосердия. Эта дама определённо могла бы сойти за медсестру того времени, только вместо монашеского платка голову этой женщины украшал старомодный накрахмаленный чепец с полоской кружева и парой аккуратно выглядывающих из-под него русых завитков. И у меня сквозь вязкое марево сознания возник только один вопрос. Здесь оно все откуда взялось? Неужели все ещё сплю, или это странное видение результат моего воспаленного мозга? Когда же я так успел свихнуться?
«Медсестра», тем временем, монотонно задавая вопросы и сама же на них отвечая, деловито махала надо мной искрящейся на кончике указкой, расцвечивая пространство цветными всполохами, и беспрестанно, то досадливо щурилась, то победно хмыкала, что-то бормоча себе под нос, не обращая внимания на мой обалделый вид.
Я не сводил с завораживающего видения глаз, и занятие настолько затянуло, что не сразу понял, что она обращается ко мне на английском. Кстати! Что?.. Какой-такой мистер Люпин?
— Общий фон вполне соответствует норме, — тем временем довольно кивнула она и слабо улыбнулась, но тут же строго нахмурилась. — Жить, определенно, будете. А пока вам придется полежать в Больничном крыле с недельку-другую и пропить курс зелий. После такого серьезного потрясения нужно непременно восстановить здоровье. Признаться, я еле вас вытащила.
— Хорошо. Спасибо, мэм, — сипло выдавил, когда понял, что пауза затянулась и женщина ждёт от меня какого-то ответа, не сводя карих серьезных глаз.
Она бросила мне краткий сочувственный взгляд, важно кивнула, и, шурша подолом, стремительно проследовала за ширму, где вскоре раздался удаляющийся дробный стук каблучков.
Дождавшись, когда он достаточно стихнет, откинул тонкое одеяло, пахнущее лавандой и лакричными леденцами, и с трудом, от странной слабости в теле, поднялся с кровати. Сделал пару неуверенных шагов и скользнул вслед за ней за ширму, чтобы пораженно остолбенеть.
Я стоял в конце огромного зала со сводчатым высоченным потолком, лепниной по стенам, готическими витражными окнами и двустворчатой дверью не меньше ворот городского парка. Помещение больше подходило собору, чем больнице, если это, конечно, была больница. Все пространство по обе стороны от широкого прохода занимали ряды одинаковых железных коек, в большинстве пустых. Но некоторые, ближе к столу дежурной, с той стороны помещения, закрывали ширмы, возможно, там лежали пациенты.
Моя кровать располагалась в неглубокой нише с противоположной стороны от выхода, как бы отдельно от остального помещения. У торцевой стены, как раз возле окна, за которым виднелись шапки пушистого снега, а вовсе не летний пейзаж, как я ожидал. А когда, в смятении от непонятности происходящего, сделал ещё несколько робких шагов, заприметив в ближайшей стене неприметную дверь, то наткнулся на незримую преграду. Нечто, невидимое глазу, похоже, не хотело меня выпускать, как бы фантастично это не звучало. А на мои бесплодные попытки, рядом, словно из ниоткуда, появилось странное и несуразное большеглазое существо с заставленным подносом в руках, заставив меня отпрянуть от неожиданности и удивленно протереть глаза.
— Пациенту запрещено покидать постель, — тонким визгливым голосом сообщило оно. — Пациенту нужно поесть и принять лекарство.
— Эм… Просто хотел посетить туалет, — нашелся я, не зная, как реагировать на подобную реалистичную галлюцинацию. При любом раскладе все вокруг просто не могло быть правдой.
Человечек аккуратно водрузил ношу на столик рядом с кроватью, развернулся ко мне, прищурился, и щелкнул длинными узловатыми пальцами, и я, к своему ужасу, почувствовал, что, похоже, обоссался, так моментально и неожиданно опустел мочевой пузырь.
— Теперь Салли просит пациента вернуться в постель, — как ни в чем не бывало обронил человечек, споро расставляя тарелки и флакончики по столешнице, пока я панически ощупывал пижамные штаны в поисках мокрых трусов, но, на удивление, ничего криминального не обнаружил. И, быть может, я бы поспорил с этой наглой галлюцинацией, если бы, вскинув взгляд, не заметил нечто такое, что окончательно ввело меня в ступор, заставив забыть обо всем остальном.
Я наткнулся на свое отражение в полированном как зеркало серебряном подносе, который нелепый коротышка прижал к себе, собираясь исчезнуть. И в нем, пусть и немного карикатурно, отразился вовсе не я, а какой-то незнакомый подросток. Это открытие так меня потрясло, став последней каплей в этом сумасшествии, что я безропотно вернулся в постель, на автомате чего-то съел, чем-то запил, лег и потрясенно закрыл глаза, как только человечек, забрав посуду, исчез с негромким хлопком.
ЧТО, МАТЬ ЕГО, ПРОИСХОДИТ!
Не так просто удалось побороть панику и взять себя в руки. Но усилием воли собрался, успокоился, и убедил себя, что не свихнулся, и не лежу обколотый наркотой в палате с мягкими стенами наблюдая реалистичную галлюцинацию. Для этого всегда слишком трезво мыслил, чтобы свихнуться так резко, без всяких оснований. Но у случившегося должно быть объяснение и я его для себя нашел, хоть и не Бог весть какое.
Предпочел считать, что, похоже, попал в чужое тело, как бывает в фильмах про обмен телами. Я с сестрой смотрел такой однажды, где мать и дочь на время поменялись. И хоть эта версия звучала так же невероятно, но все лучше, чем считать себя полным сумасшедшим в мире наркоманских видений.
В фильме те двое скрывали от остальных свой обмен, и я тоже решил так поступить пока не найду свое настоящее тело и не поменяюсь обратно, или, пока не придумаю более правдоподобную версию происходящего за которую можно зацепиться без ущерба для психики.
Правда вечером пришлось признаться мадам Помфри в части правды. Что не совсем уверен кто я, и вовсе не помню как тут появился — она заметила мою заторможенность и растерянность, видимо не свойственную прежнему владельцу тела, и не отстала пока не выяснила в чем дело.
На удивление, но ее вовсе не смутило мое признание. Наоборот, она деловито кивнула, словно ожидала нечто подобного, и прочла нравоучительную непонятную лекцию о том, что после шока от принудительной трансформации, память, как и все человеческие эмоции и чувства, могли на время заблокироваться, чтобы сохранить здоровье мозга от шокирующих сознание событий. После чего прописала специальное зелье «живого сна», чтобы моя память аккуратно и быстро восстановилась.
Ответы, как она и обещала, пришли во снах. Не сразу, а две недели из трёх, что пришлось пролежать в лазарете. Стоило выпить зелье и закрыть глаза, как на меня выливался поток чужой жизни. Возвращалась память парня со странным именем Ремус, становясь моей собственной.
Сны, со стороны похожие на укуренный бред о мире магии, оборотнях, школе колдовства, о том, чего совершенно невозможно было себе представить в моей прежней реальности. И с горечью осознал, что это навсегда — нет никакого другого моего тела, теперь я, если хочу жить, то навсегда останусь этим мистером Люпином, которым меня тут считают.
Это был сокрушительный удар, и сомневаюсь, чтобы моя психика устояла, если бы не успокоительное и такой мощный непрерывный поток информации, что не оставалось времени ни на что другое.
Память возвращалась, и я, хоть и вынуждено, становился другим человеком, однако, не чувствовал от увиденного прежних эмоций. Его боли, привязанностей, ненависти, вины… Мой эмоциональный отклик не совпадал с чувствами и ощущениями прежнего хозяина тела — ведь я был другой личностью, со своим восприятием и опытом. И это тоже придавало раздражения и нелепости всему происходящему.
Словно неожиданно приобрел дом прямо со всей обстановкой, и растерянно брожу по комнатам где я теперь хозяин, хотя тут нет ни одной моей вещи и все принадлежит прежнему владельцу. Это он наполнял его тем, что ему дорого, а я, хоть и оставил пока все на прежних местах, но считаю зеркало в вычурной раме, что так ему нравилось — пошлым и годным на выброс, поцарапанный старый стол, которого он стеснялся и задвинул в угол — великолепным и достойным гостиной королей, а обои в цветочек слишком цветастыми, хотя они так радовали прежнего хозяина, но вот меня теперь ужасно раздражали.
Спасибо зельям, иначе вряд ли справился с таким потрясением. Докторше о своем подселении благоразумно не сообщил, побоявшись, что меня тогда точно навсегда закроют в местную психушку. Или ещё что похуже придумают — одержимость и в нашей реальности не приветствовалась, а в мире магии тем более. Пойди докажи, что это не ты ради нового тела прежнего жильца укокошил.
Моя собственная память под влиянием чужой, или, может быть, от лекарств, будто выцвела, ярко выпятив на передний план память прежнего владельца тела. Словно я прежний и не жил вовсе, а смутно, разрозненными урывками, помнил увлекательный сон. И чувствовал себя в подвешенном состоянии — уже совсем не прежний я, но и не вполне ещё тот, другой. Думаю, такой выверт сознания помог психике адаптироваться к новому вместилищу. Впрочем, был рад уже тому, что разобрался что происходит, хоть и не понимал, как такое возможно в принципе.
Не знаю… Наверное так себя чувствуют люди пришедшие в себя после длительной комы или потери памяти. Когда мир вокруг тебя кардинально поменялся, ничего не знакомо, а вернувшиеся воспоминания словно бы и не твои вовсе, ведь ты уже приобрел новые и стал другой личностью.
Но пока, хоть весьма отстранено, и с каждым днём все тусклее, осознавал, что был Артёмом Коваленко тридцати пяти лет отроду. Закончил Военный институт, и семь лет по контракту работал кинологом. Мы с Димкой — моим лучшим другом, решили вместе поступать, и после школы на пару сбежали в Пермь, подальше от сытой и спокойной жизни с родичами.
Настырные отцы уверенно пророчили нам свои карьеры судьи и адвоката. Но мы, гордые и непобежденные бунтари, любили армейскую форму, фильмы про войну и восхищались розыскными собаками. И втихаря поступили по своему, о чем ни разу не пожалели, хоть и пришлось на время рассориться с родней.
Закончили с отличием, получили звания, щеголяли в форме, и тренировали собак на поиск взрывчатки и оружия. Восемь часов в день шесть раз в неделю любимого дела. Нам повезло не прогадать с профессией.
А вот в личной жизни у меня как-то не срослось. Мы оба были обласканы женским вниманием, а потом, как часто бывает, влюбились в одну девушку, но выбрала она, увы, не меня. Так что, я так и не женился, перейдя из категории лучшего друга — в друга молодой семьи Романовских. Лелея в душе недосягаемый образ Наташи, при этом, довольно утешаясь кратковременными романами с другими девушками.
Но даже, когда Димка глупо погиб четыре года спустя после свадьбы, не вписавшись в крутой поворот, я не смог, не посмел, начать ухаживать за Наташей. Как мог помогал его осиротевшей семье, временно заменил маленькому Егорке отца, но так и не решился оскорбить память друга женитьбой на его вдове. Мне казалось, что это унизит нас обоих.
И через два года Наташа снова вышла замуж, а я вернулся на родину. Открыл фирму, и в частном порядке стал тренировать и готовить к выставкам собак богатых клиентов, что оказалось гораздо прибыльнее моей прежней работы. Несколько тематических обучающих книг написал, тренинги вел весьма успешно, вошел в международную ассоциацию кинологов.
С родителями под одной крышей решил не жить — они до сих пор на мою профессию косо смотрели. Для окружного судьи возня наследника с «собачками» выглядит занятием несерьезным и унизительным. Вечно виноватым ходить не хотелось, как и спорить, выслушивать упреки, да подстраиваться. Так что дедово наследство продал и свою квартиру купил, пусть и небольшую, но в том же доме, чтобы поближе к ним и к сестре младшей — она через подъезд от меня с мужем и дочкой жила.
Регулярно отдыхать мотался, и на семинары по работе. Пытался, конечно, пару раз с девушками серьезные отношения строить, но так и не срослось — сам не знал, чего от семьи хочу, да и хочу ли, если в душе ничего не екнуло и сразу понятно, что не та.
У нас в роду Коваленко все мужчины однолюбы — долго могли одинокими по свету бродить, а потом раз и навсегда женились, венчались и жили уже до гробовой доски. Прадед, когда жена умерла, сразу на кладбище один на двоих памятник поставил с одной датой смерти, словно сам уже умер, хотя ему тогда и пятидесяти не исполнилось, и после девятнадцать лет ещё проскрипел. Вот и я, похоже, в отцову породу пошел. От наследственности не отмахнешься.
Потому, так и жил один, хоть и не оставлял надежды, что мне однажды повезет встретить свою Наташу и создать семью — настоящую, как у волков или лебедей. Короче, жизнь прошла, как у многих других, не лучше и не хуже.
Последнее что помню — прилетел в Монреаль на десятую международную конференцию «взаимодействия животных и человека». Симпозиум затянулся, после доклада и сессии, устал, как собака, да и голова от духоты и разницы во времени что-то разболелась. В номере таблетку выпил и задремал, а очнулся уже в этом теле. Может, если бы помнил, как умер, то мне бы полегче было к новому телу приспособиться. А так, нереально как-то — до сих пор не верю, словно действительно сон смотрю. Да чего уж там теперь…