Лютич — сын луны

Странные ощущения. Словно я наблюдал за всем вокруг сквозь очки виртуальной реальности. Наблюдал и не мог ни на что повлиять, хотя все чувствовал.       Мой волк, навскидку, оказался большим зверем, но гораздо мельче, чем все остальные. Неуклюжим щенком, неуверенно жавшимся и прилегающим к траве при любом недовольном окрике собратьев.       Сами волки, как бы странно это не звучало, моим новым зрением, потеряли часть материальности, превратившись в неких полупрозрачных зверюг. Хотя их укусы и тычки чувствовались весьма ощутимо.       Куан был прав, от Радульфа — огромного оборотня белой масти, шел такой мощный поток силы, что заставлял моего зверя жалостливо повизгивать и униженно стелиться по земле, демонстрируя поджатый хвост и подергивающиеся лапы. Но самое главное — невыносимый многоголосный гул в голове, словно в мозгах сбивчиво заработали все радиоволны разом.       Этот галдеж в первые мгновения дезориентировал, но потом как-то сам собой стих, усиливая только одну — похоже, вся стая настроилась на волну вожака. Позже, когда адаптировался и смог подстроиться, то понял, что вся стая постоянно общается мысленно, как друг с другом, так и с альфой.       Собственные человеческие мысли, похоже, перестали быть от вожака тайной. Мой зверь надрывно подвывал от боли, пока Радульф бесцеремонно шарил у меня в голове, придавив его мощной лапой к земле и оскалив пасть. Я же, от такого вмешательства, словно провалился в бесконечную серую яму, полностью потеряв связь с действительностью.       Раньше думал, что легилименция будет похожа на кинофильм, когда жизнь проносится перед глазами, или, я, словно проживу ее заново, вспомнив самые мелкие детали. Но увы, я ничего не чувствовал, кроме боли и растерянности моего зверя и ощущения бесконечного тошнотворного падения в пустоту.       Сколько длились эти мучения, не представляю. Они закончились так же внезапно, как и начались. В разуме зверя снова появилась стабильность — вся стая снова подключилась к единой волне, а мне стало куда легче.       Вожак что-то резко гортанно протявкал, все загалдели и моментально сорвавшись с места скрылись в лесу, следуя за своим альфой.       Мой волк бодро бежал самым последним, беззлобно переругиваясь и толкаясь с Куаном. Я сделал вывод, что моего зверя, все же, приняли в стаю.       Дальше мне предстояло только наблюдать.       Я пытался экспериментировать и перехватить контроль над своим зверем, но все было бестолку, видимо, наша связь, если она была, работала как-то иначе. И напади зверь сейчас на близкого мне человека, я бы не смог ему помешать, и смотрел бы, не в силах ничего сделать.       В общей охоте мой волк не участвовал, как и Куан, и еще пара малолеток постарше, видимо, занимавших самую нижнюю ступень в местной иерархии.        Когда вожак и его воины загнали и загрызли огромного кабана, выглядевшего вполне себе материально, то его разорвали и сожрали не сходя с места. Хоть, как мне кажется, охота была просто для азарта и общего участия, а не чтобы сытно поесть. Всем досталось по куску добычи, под повизгивание и недовольное тявканье своры.        Мой волк и Куан, одними из последних, тоже ухватили по куску малосъедобной кожи и жил. Чувствовал я себя странно. Азарт и довольство зверя, впервые разделившего радость общения с себе подобными, что так щедро транслировал мой волк, боролись во мне с гадливостью от вида кишок, одуряющего парного запаха крови и вкуса извалянной по земле плоти. Я ужасался от мысли, что завтра проснусь человеком, а в желудке все еще будет перевариваться сырая плоть, пополам с налипшей грязью и отпадом листвы.       Впрочем, вряд ли зверь чувствовал мои опасения. И все равно, я был рад, что смог ощутить и воочию увидеть, что моя зверюга творит, дай я ей волю, а не надежно дрых под воздействием артефакта.       После охоты, все еще голодные волки, немного повыли от удовольствия на выплывшую из-за облаков луну. Пока они горланили на разные голоса, я их рассмотрел.       Никогда не видел раньше такую огромную стаю — голов под семьдесят, если не больше. Самок, примерно, треть, и в общем пении они не участвовали, а просто повизгивая толклись на небольшом пригорке, нетерпеливо перебирая лапами. А самая массивная и спокойная из них — альфа, вальяжно перекрестив передние лапы возлежала на траве, возле самого края, изредка тихо огрызаясь на не в меру активных подопечных.       Когда пение завершилось, к моему ужасу, начался период активного ухаживания и брачных игрищ. Мужская часть, под азартный гомон и скулеж, смешалась с женской, и под игривое тявканье, все разбились на пары и рассосались по ночному лесу.       Благо, моему на этот раз ничего не обломилось. Нет, он тоже магнитом потянулся к самкам. Те азартно с ним заигрывали и провоцировали, потирались мохнатыми боками, облизывали морду, припадали на передние лапы, и вовсю источали флюиды готовности спариться. Но стоило ему завестись и попытаться запрыгнуть на ближайшую, тут же тычками повалили всей гурьбой на землю и больно покусали за ноги и уши, под насмешливое тявканье. Так что, мой обиженный, и очень возбужденный волк, поскуливая заполз в темный куст и расстроенно затих. Под соседним уже устроился Куан — тоже лишенный участия в этом празднике жизни.       Что до меня, так я был только рад такому раскладу. Конечно, зверь строил себе временное тело из моей плоти, но мы с ним были отдельными личностями, и ответственность за чужие желания я не нес. И мне бы очень не хотелось участвовать в этой звериной вакханалии, тем более, что абстрагироваться, при всем желании, я не мог, и ощущал все, что ощущал мой зверь. А животная случка, однозначно, не входила в перечень моих сексуальных фантазий.       Ночь пронеслась куда быстрее чем прошлый день. Довольные волки снова собрались на поляне. Немного победно повыли, дружественно потираясь друг о друга боками потявкали, словно прощались, и скрылись в лесу. На поляне остались только мы с Куаном. С первыми проблесками рассвета началась обратная трансформация и я отрубился от боли.       В себя пришел только к вечеру. Жутко голодным. Поданный Вергом суп напомнил мне о недавно проглоченных жилах, и под ложечкой противно засосало. Но, видя, как Куан наворачивает свою порцию, снова ощутил голод, задвинув воспоминания куда подальше — с такой брезгливостью и предубеждениями я тут не выживу.       К вечеру, который на самом деле наступил в обычное время, меня снова потянули к вождю. Куан сказал, что время в этом месте течет неравномерно — все зависит от самой реки Времени. Иногда ее воды замедляются, иногда — наоборот. Все завязано на душах, что по ней проплывают. Не совсем его понял, но саму мысль уловил — даже стало жаль, что день так быстро прошел, и мне скоро снова предстоит становиться волком. Я еще от прошлого раза не отошел.       Жрецы встретили меня в главном храме — там, где стоял Знахарский столб.       Большое открытое помещение исперщенно сверху до низу искусно вырезанными рунными письменами, сценами охоты, монстрами разных мастей и волками с разных ракурсов. Больше в помещении ничего не было, и сидели мы так же, на полу, на циновках.       — Вчера мы приняли тебя в стаю, и теперь у тебя есть имя, — огорошил меня один из жрецов. — Хочешь ли ты, чтобы его написали на Священном столбе?       — Ты хочешь остаться у нас? — пояснил другой, спокойно глядя в мою растерянную физиономию.       — Не знаю, — с сомнением ответил, боясь, что мой прямой отказ остаться, повлечет для меня нечто не особо приятное — смерть, например. — Я планировал когда-нибудь вернуться обратно.       — Мы принимаем твой выбор. Твое имя теперь — Байбур — ищущий себя, — подал голос Радульф. — Ты уже был у нас, очень давно.       — Был? — растерянно удивился я. — Но я этого совсем не помню.       — Каждый рожденный заново был тут, — ровно ответил один из жрецов. — Когда душа покидает тело, она плывет по реке Времени от смерти к новой жизни через Сумеречный мир, и все вокруг кажется ей сновидением. По дороге она разделяется со своим зверем-защитником и каждый из них в конце пути получает новое тело. Но иногда смертные в Большом мире могут, неожиданно, уплывшую душу вернуть обратно. Душа хозяина этого тела уже разделилась со своим зверем и утекла к новой жизни — я сам проводил ее по течению. Но мы не могли отправить своего брата на перерождение в таком виде — неразвитый зародыш — зверь был слаб, затравлен и едва жив — он не мог существовать отдельно — вне тела, покинуть его и возвратиться к нам. Ему предстояло разложение и смерть вместе с телесным вместилищем, а это бы ослабило всех нас, и мы не могли этого допустить. И тогда пустующее тело заняла первая же подходящая душа, что проплывала мимо — ты.       — Я? — ужаснулся я. — Но я этого не хотел.       — Конечно нет, смертный, — презрительно прищурился Адал. — Это был наш выбор для спасения своего сродника. С новой душой зверь должен был окрепнуть и войти в силу, чтобы потом усилить своих братьев. Но ты, тоже не давал ему вырасти, хоть и не подавлял, как тот, другой. И теперь ты, щенок, самонадеянно явился к нам, чтобы мы помогли тебе избавиться от твоего зверя! Ты глупец, если считаешь, что мы не предпочтем своего брата никчемному человечишке!       — Постой, Адал, — притормозил его невозмутимый Радульф, придержав за предплечье, и тот покорно опустил взгляд и отпрянул. — Я вижу потенциал в этом смертном. Его неприятие идет от неуверенности и желания контроля, а не от трусости. Мы дадим тебе шанс, Байбур, доказать, что ты достоин, — обратился он ко мне. Пусть все решают Великие охотники. Если ты пройдешь испытание, то сможешь уйти, получив то, за чем пришел. Если нет — станешь одним из нас и останешься.       — Что я должен буду сделать? — поинтересовался я. На удивление, чувствовал себя вполне спокойно, хоть и немного нервничал. Просто, надоело бояться и чего-то ждать.       — Ты поймешь сам, Байбур, — лаконично ответил Радульф и плавно поднялся. — Пойдем.        Пробираясь за моим молчаливым провожатым я нервничал все больше, особенно, от недовольных пристальных взглядов буравивших мне спину. Не знаю, что мне предстояло, но именно сейчас все решится. А вдруг я окажусь не готов? Одно меня утешало — смерти оборотня во мне они точно не хотели, значит, реальный шанс выжить у меня есть.       Но все оказалось куда проще и банальнее.       Мне дали выпить травяного отвара из большого деревянного ритуального кубка, если судить по горящим огнем письменам на нем, и я просто потерял сознание.       Очнулся уже ночью, если судить по темени вокруг. Лежал в траве на большой знакомой поляне, со всех сторон окруженной мрачным чернеющим лесом. Рядом теплился маленький странный костерок — пламя было фиолетово-золотым, и дрова в нем полностью отсутствовали.       Разлеживаться голым в незнакомом месте было не особо хорошей идеей и я торопливо поднялся, нервно оглядываясь в поисках предполагаемой опасности и чего-то подходящего для возможной обороны. Мне было настолько не по себе, что, даже не сразу заметил, что мое тело и не мое вовсе — Артема, кем я был раньше и почти уже забыл.       Это так меня потрясло, что находка в траве рядом с камнем льняных пижамных штанов и футболки, когда я захотел чем-нибудь прикрыться, уже не удивила. Я еще долго с восторгом себя разглядывал и ощупывал. Правда, когда немного оклемался от удивления, то ничего другого, как-то — еда, питье или книга, мне поляна не предоставила.       И время потянулось…       Не могу сказать сколько находился в этом странном месте. Убедившись, что прямая опасность и смерть от истощения мне не грозят, я расслабился, чтобы какое-то время спустя начать сходить с ума от безделья. Я искал действия, был готов бороться, и оказался совершенно не готов к тоскливому тягучему однообразию, а непонимание — что от меня хотят? — сводило с ума.       Холода, голода и других ощущений живого человека не ощущал, и, грешным делом, решил, что уже умер. Я потерял свое звериное чутье, впервые не ощущал ничего от своего зверя — словно в теле наступила какая-то непривычная тишина, как пугающий полный штиль на море.        Это обстоятельство еще вчера меня бы очень порадовало, но сейчас — безмерно пугало. Без привычного нюха, зрения и звериной чуйки, я теперь чувствовал себя совершенно не защищенным. Чернеющий вокруг лес наводил ужас, это зверю он был домом, а я ощущал себя зайцем, на которого плотоядно пялятся из чащи хищники разных мастей. Только возле костра я чувствовал себя в безопасности, да и то, первое время обливался потом при мысли, что он погаснет.       Время и смена суток на поляне не менялись. Различал их только примерно, по тому, как хотелось спать. Это единственное, что доказывало мне, что я живой — ведь мертвые снов не видят. Хотя, иногда впадал в панику, когда вспоминал, как тогда выразился один из жрецов — что душа плывет по реке Времени и видит сон, не понимая, что уже умерла. Что, если и я так же сейчас плыву по течению и просто грежу наяву? Но эти мысли, к счастью, посещали меня не часто — здравый смысл всегда перевешивал.       После периода адаптации случались срывы. Не мог понять, что от меня хотят, и что-то говорило мне, что чем раньше пойму, тем быстрее вернусь. Бездействие убивало и приносило неизбежные провалы в панику и агрессию. Я, то бесновался, расшвыривая вокруг камни и куски вырванной травы, выкрикивая проклятия и ругательства, подходя к самому лесу, то, обессилев, тупо валился на землю, апатично глядя в пустое беззвездное небо, пока меня не одолевал сон.       Единственным развлечением для меня стали сны. Мне снилась прошлая жизнь, даже та, какую я никогда и не помнил. Жизнь не Ремуса, а моя — Артема Коваленко. Я рос, учился говорить и читать, ходить… Взрослел — проживал свое прошлое заново, без примеси чужой памяти, магии и оборотней.       Вспоминать себя было очень интересно. Проснувшись, я то смеялся, то плакал, то злился, то раздражался увиденным. В этом однообразном месте это были единственные живые эмоции, что не давали мне скатиться в безысходность. Время шло, и я все больше подходил к краю, где равнодушие сменяется безразличием. Только страх смерти, вернее — желание жить, удерживало от того, чтобы мне зайти в лесную чащу и умереть.       Лес был полон опасностей. Я это ощущал и без звериной чуйки. Оттуда за мной пристально следили, только и ждали, когда я решусь покинуть мое безопасное укрытие. Но главным был он — огромный палевый волк, такой наглый, что он теперь тоже подходил к самому краю, отделяющему лес от моей поляны. Он злобно низко рычал, иногда выл, отчего волоски на моем теле поднимались дыбом от ужаса, и я долго не мог заснуть. А иногда он душераздирающе верещал от боли, так, будто попал в капкан. И я, с одной стороны, мечтал, чтобы это случилось и он сдох, а с другой, сердце тоскливо сжималось, словно в душе я вовсе не хотел его гибели.       На самом деле, это было единственное живое существо, кроме меня, в этом странном безмолвном мире. И ему, тоже, наверняка было одиноко, там, в лесу.       Я читал когда-то про то, как некоторым людям удавалось приучить волка, и с каждым днем моего тягостного затворничества, мне все привлекательнее казалась эта сомнительная идея. Так, от скуки и невыносимого бездействия. Мне нужно было заполнить эмоциями то время, когда я не сплю.       Строго говоря, это мало подходило на полноценное общение. Теперь мы сидели каждый со своей стороны и обменивались взаимными недовольствами. Он угрожающе что-то тявкал и рычал из темноты, а я выкрикивал оскорбления, пытаясь заглушить собственный страх. Я знал, что зверь боится огня, и сам никогда на поляну не выйдет, но кто знает, как он поступит, если ко мне привыкнет?       Потом, постепенно, мы смирились с существованием друг друга — зверь стал меньше рычать, хоть еще недовольно огрызался, а я со злобных оскорблений перешел на обычный разговор, вернее — монолог. Рассказывал ему о снах, в которых моя прежняя память возвращалась. О Ремусе и его внутреннем оборотне. О магическом мире и моем путешествии, и о, такой далекой любви, к… Лили. Почему-то это единственное, помимо колдовства, что я хотел помнить из моей второй жизни. Может потому, что эти эмоции были ярче и сильнее — более настоящие и живые, чем мои предыдущие.       Волк, казалось, слушал, хотя, скорее всего, ему просто надоело огрызаться, или, он уже не видел во мне врага.       Потом мне самому надоело бояться, и я постепенно пересел совсем рядом, прислонившись боком к массивному стволу дерева, за которым лежал мой сомнительный собеседник. Иногда он вытягивал лапы так, что их освещал свет моего костра, а иногда, укладывал на них свою лобастую голову. Он определенно стал мне доверять и почти расслабился, хоть и настороженно следил за мной пристальным желтым взглядом, и всегда шустро отскакивал в чащу, стоило мне пошевелиться. А я не пытался к нему прикоснуться, мне хватало, что было кому меня слушать — живому существу, пусть и не человеку, а зверю. Но все лучше, чем сходить с ума в одиночестве и разговаривать с самим собой.       Постепенно мы и вовсе сблизились. Он стал притаскивать мне задушенных мелких зверьков — мышей, полевых крыс и белок с обгрызенными головой и хвостом. Я их брал, хвалил, делал вид что ем, а ночью, когда он уходил в лес, жарил на костре и на следующий день, раздробив на кусочки, угощал своего кормильца.       Теперь я стал наоборот, по чуть-чуть отступать обратно на поляну, и вскоре, волк, сам того не замечая, стал выходить из леса и держаться возле меня. К огню, конечно, не подходил, но странные лакомства и мой тихий уверенный голос ему нравились. Я держал себя так, чтобы он считал меня своим альфой, или, хотя бы — другом. Мне повезло, что волк был очень молод и неопытен. Этот парень, похоже, был одинок и чувствовал себя крайне неуверенно без собственной стаи, а со мной его уверенность возвращалась. Случалось, что он уже робко лизал мне руки, а я, не менее неуверенно, покровительственно гладил его по шерсти и трепал за ухом, пытаясь не показать своего страха.       Но иллюзий я не строил — зверь мог взбрыкнуть и напасть в любую минуту, и это ощущение опасности будоражило меня не хуже снов, добавляя в наш мир на двоих, сумасшедшей реальности и живых настоящих эмоций.       Теперь, когда мы подружились, он стал звать меня за собой в лес, и я заходил на пару шагов в чащу, но постояв, всегда возвращался. Это было опасно, ведь на своей территории он был увереннее, а я не мог рисковать, пока он не признал во мне пусть не альфу, но человека — равного.       Не уверен, когда именно до меня дошло, что вокруг происходит, и зачем я здесь. Сам того не подозревая, я, все это время, делал то, зачем сюда попал — пытался приручить своего зверя, и, похоже, стал одерживать над ним верх.