Погибель

      Самое разумное и простое определение одиночества, которое Барти знал, пришло ему в голову одной ночью. Может быть, он где-то уже его слышал или читал, в любом случае, на авторство ни в коей мере на него не претендовал, да и никому о нём не говорил.       «Что же такое одиночество по-мнению младшего Крауча?» — спросите вы или не спросите, но вам, возможно, станет любопытно, и Барти ответит: «Одиночество — это следствие жизненно важной необходимости человека в человеке». Барти очень много и очень долго размышлял об одиночестве, потому что почти всю свою молодость в нём и провёл. Сначала запертым в Хогвартсе, потом слишком юным среди пожирателей, после и вовсе за решётками Азкабана, а уж потом… Барти всегда, когда он думает о настоящем, в горле встревает ком. Почему-то внутренне он всё ещё в той тюрьме, и никуда из неё не деться, потому что она всегда с тобой. Тюрьма сильно меняет людей.       Барти задыхается в закрытых пространствах, ненавидит замки и его триггерит каждый раз, когда он видит решётки на окнах, когда его запястья сжимают, пытаются его лишить свободы. Барти так сложно довериться людям, но ещё сложнее — дать им право распоряжаться собой.       А с Беллой было всё ещё хуже: отношения приносили слишком много боли, хотя, по сути, ни к чему не обязывали. Они даже не встречались. Барти чувствовал себя используемым, обманутым. Ощущал, что это не равноценный обмен. Он не понимал, что она чувствует, и её общие фразы, брошенные как бы во время флирта, не помогали, даже делали хуже.       Потому что он… он всё же хотел не только обладать её телом.       Барти с содроганием думал о своей семье. Об отце, которого убил. О маме, на долю которой выпало такое большое горе, которого она ни капли не заслуживала. Он вспоминал кошмар, что царил в его семье, гнёт и домашнее насилие. Он вспоминал руку отца, которая быстро и чётко наносила хлёсткий и звонкий удар, полный ярости. Барти трясло только от мыслей об этом, но ещё хуже было другое — он боялся, что с Беллатрикс в итоге будет ровно так же, только наоборот.       Что, в итоге, он будет таким же, как её бывший муж — брошенным, изношенным, ненужным. Что он пустое место для неё, просто сосуд, тело. Может быть, ей приятное. Может быть, даже возбуждающее и красивое, но тело, не человек.       Хронический голод Барти был невосполнимым. Его тело изнывало, а душа рвалась. Всё его существо тосковало по человеческому теплу и ласке. Поэтому он так тяжело перенёс потерю матери, будто часть его — самую неотъемлемую, самую дорогую и живую, вырвали с мясом. Он, Барти, жить дальше, как жил раньше, уже не сможет. И не может играть в любовь — ему это не позволяло ни время, ни совесть, ни сущность, ни хронический голод.       Будь на то его воля, Барти бы испил Беллу до дна, никуда бы не отпускал от себя и всё бы решил за неё: и будущее, и возможных детей, и место, где они будут жить. Мерлин, он бы даже не спросил у неё руки и сердца, сразу бы повёл под венец.       Но Барти, зная о том, через что прошла его мама, так поступить не смог. И в нём боролись двое: дикий голодный необузданный зверь и он — человек, помнящий о чужих границах и берегущий то и без того малое, что от него осталось.       И сам секс, само удовольствие от него только и делало, что распаляло изголодавшегося зверя, а Барти в нём оставалось всё меньше.       Жадность и эгоистичность, что были, пожалуй, главными чертами его отца, передались и ему. Было так противно осознавать, что сам Барти очень на него похож, и не только именем и фамилией, а всем. Всем, даже этой внешностью, но что было хуже всего — внутренне.       Барти ловил поцелуи Беллы жадно, и самозабвенно одаривал её ими в ответ.       Они занимались сексом, что было очень грустно для него, и в то же время, наоборот, очень даже радостно. Часть его, огромная и сильная, была счастлива такому стечению обстоятельств и нагло пользовалась этим, а вторая его часть внутренне рыдала и всё повторяла: «Что же ты творишь?! Она твоя погибель».       Она разобьёт ему сердце, выбросит из своей жизни, как надоедливую игрушку. Она обязательно это сделает, и ничто, даже само мироздание, в этом Барти не могло разубедить.       Но секс — это просто слияние тел, это обоюдно плотское желание, зудящее, не дающее нормально жить, которое тоже необходимо удовлетворять. Но почему-то Барти не принимал просто секс. Ему его не хватало. В его основе. В его сердцевине что-то этому противилось.       Он всё ещё глубоко ранен тем, как она уехала, даже не попрощавшись, даже не оставила ему хотя бы небольшую записку на клочке бумаги. Нет, она просто ушла, а потом снова объявилась в его жизни, и за несколько часов успела стать обладательницей его тела, души и сердца.       И всё его существо предчувствовало, что это начало конца.       Как много слов, чтобы сказать, как сильно он её любит, но при этом абсолютно безответно. У него даже надежды нет. Нет ничего, потому что ему страшно даже дать шанс, даже на миллиметр поверить её словам. Пусть он ей нравится. Пусть. Но он медленно умирает от её холода и абсолютной непроницаемости.       Как бы ему хотелось узнать правду, обрести надежду и поверить, но, кажется, он не переживёт ещё одну потерю. Просто не сможет.