Flowers for the fusion

Долгие годы обездвиженности и заточения в клинке накладывают отпечаток на сознание. Тело начинает видеться своеобразным инструментом для разума, для воплощения в жизнь своих планов. Как демон должен относиться к стражу, который непредусмотрительно освободил его? Как всадник к своему индюдраку. И ни в коем случае не больше. Кавалерист в пылу сражения меньше всего заботится о бедном создании, которое боится пуль и взрывов. Гонец готов исхлестать ездового зверя до незаживающих кровавых язв, лишь бы добраться вовремя. А если иноходец после дня непрерывного бега, взмыленный, свалится с остановившимся сердцем, что сделает всадник? Стиснет зубы, взвалит на себя поклажу и пойдет пешком. Возможно, это кажется слишком циничным – сравнивать животное с человеком. Это бьет по нашему самолюбию – ведь мы считаем себя венцом творения. Но для шушу мы все не имеем различий. Мы всего лишь вместилища для его энергии. Если во время трансформации человек умрет от болевого шока, захлебнется в собственной крови от десны, крайне глубоко раздвинутой, для того, чтобы прорезался дополнительный ряд клыков? Если он вывихнет себе нижнюю челюсть, если его мышцы рук разорвутся напополам, не справившись с экстремальной деформацией? Или хуже – кость не поспеет за стремительно увеличивающимся и растягивающимся мускулом? Что ж, значит, страж оказался слишком слабым. А это уже не проблемы шушу. Жизнь сурова. Демон верен первобытной морали, свято убежден, что выживает сильнейший, и делает он это любой ценой. Если человек убивается насчет того, что он делал в состоянии одержимости... пускай убивается. Назовем его жертвой несовершенной людской морали. Он считает себя венцом творения, думает, что это его персона устроила страшную резню, которую выжившие будут вспоминать в кошмарах. "Какое зашкаливающее самомнение у этих людей, надо признать. Как будто это пешки выигрывают шахматную партию?" – подумает демон. Как иногда причудлив закон... судят человека, что был одержим, едва ли вспоминая про его живой клинок. _ ...Далли захлебывался в рыданиях, орал, раздирал когтями древесный ствол, как вдруг он почувствовал, что начинает терять контроль над собственным телом. Его мышцы двигались независимо от мысленных приказов. Далли, сам того не желая, встал на ноги и сделал пару шагов. Юношу охватила леденящая паника. Его горло пересохло. А в это же время его демонический симбионт осваивался в новом теле. После многих лет заточения в клинке простые шаги казались невероятным достижением. И главное, теперь никто и ничто не помешает долгожданной свободе. Ни Голтард, ревностно наблюдавший за тем, как бы его ненаглядный Даллечка не покалечился. Ни даже сама одержимость – ведь это не свобода, а лишь иллюзия. Ты не живешь сам, ты лишь направляешь обезумевшего стража. А теперь вот, наконец-то, можно пройтись по земле, размять пальцы, ощутить работу мускулов, вдохнуть свежий воздух настоящими легкими. Руби почувствовал, как ветер развевает длинные волосы. Он слегка улыбнулся. Наивно думать, что демон не может о чем-то мечтать. При всем цинизме, при всей жесткости, свобода для Руби заключалась не только в том, чтобы сеять хаос и ломать противникам кости, но и в таких неожиданно простых радостях. Он мысленно сравнивал себя с парализованным пациентом, чудом вставшим с койки. Но счастье было недолгим. Через пару секунд у тела насильно открылись челюсти. – Неужели ты думаешь, что ты сможешь просто так взять мое тело? – раздался возмущенный голос Далли. - Меня поражает то, ты, при всем твоем положении, умудряешься сопротивляться, – процедил Руби. – Да притом настолько успешно, что мне пришлось терпеть твою истерику. Все, мы в слиянии, так что не надо мне заявлять, что тело только твое. Странное ощущение заполнило сознание Далли, когда он понял, что заперт в теле, где первой скрипкой является демон. Это даже хуже, чем одержимость. Он все видел. Все чувствовал. Все понимал. Но ни движения, ни речь не были подвластны ему. Так шли минуты, часы, дни. Иногда у Далли пропадал обзор – перед глазами просто маячило черное пятно. Ни о каком контроле не могло быть и речи. Тристепану казалось, что он рискует потерять даже разум, полностью раствориться, вместо личности стать вместилищем для симбионта. Единственное, что пришло на ум Далли – продолжать мыслительный процесс любой ценой. Чтобы не сойти с ума, он прокручивал у себя в голове учительскую мантру из детских воспоминаний. *** Теплый летний вечер. Спустились сумерки, где-то вдалеке раздавалась простая деревенская музыка. Двое, ученик и учитель, сидели вокруг костра. – Знаешь, Далька, – поговаривал Голтард, подбрасывая поленья в огонь для жаркого из гоббала, – мы, иопы, хоть и народ недалекий, но у нас есть одно ценнейшее качество. Знаешь, какое? – Сила! – воодушевленно прошептал юный Перседаль, смотря на языки костра. Мастер усмехнулся и потрепал своего ученика по голове. – Было б все так просто... – отстраненно ответил он. – Нет, дружок. Мы умеем держаться за жизнь. Через какой ад не пришлось бы пройти, единственное, что способно сломить истинного иопа – это смерть, Огрест ее побери! – Голтард исступленно сжал кулак. – Что б с тобой не случилось, пока ты в состоянии дышать – ты еще не побежден. Обещай это помнить. Далли в восторженном изумлении приоткрыл рот. – Учитель, – спросил он, смотря своему мастеру в глаза. – А может ли иоп бояться смерти? Голтард долго смотрел на языки пламени, словно что-то вспомнить или разглядеть в их очертаниях. – Большинству людей свойственно бояться смерти, как я думаю, – ответил он после долгого молчания. – Хотя и не всегда они это признают.