***
Медленно, словно заторможено, Джин валится. Намджун успевает его подхватить и осторожно опустить на пол. В то же время, Agust D шустро сдирает с себя куртку и швыряет ее в окно, как можно дальше. Зачем вот только? Больше ничего не успевает, как его грубо хватают за руки и, соединив вместе запястья за спиной, крепко связывают. — Дебилы! — зло бросает мятежник, все так же криво усмехаясь и глядя на «своих» людей, испуганно бросающих оружие под ноги воинам Императора. — Куча трусливых крыс! Таких же, как ваш «доблестный» генерал Бао! Охрана, из найденных веревок шустро сооружает петлю, которую затягивают на шее Agust D, а два конца достаются крепким и суровым воинам из отряда Чонгука. Если мятежник дернется — удушит сам себя. — Лекарь! Пропустите лекаря! — слышится у дверей в зал. Стремительной походкой не входит — влетает врачеватель воинов замка. Молодой, талантливый мужчина, не давший обольстительной Смерти забрать к себе многих. Живым коридором прямо к раненому. Секунды на то, чтобы оценить обстановку. Становится на колени, достает из складок своего длинного халата небольшой кинжал, и, умело разрезая одежду на груди актера, освобождает место раны. — Отравлен? — Мы не знаем. — Намджун почти шепчет. Не мигая смотрит на сюрикэн, торчащий из груди. Не задумываясь, массирует легко руку Джина, которую не выпускает из своей. — А кто знает? — слова вылетают резко и быстро. Собрать информацию и как можно быстрее помочь. Никакой вежливости и почтения. На поле боя все равны и не до этикета. — Он! — указывает в сторону мятежника один из людей Чонгука. — Твою ж, сука, мать! — вырывается невольно. Лекарь даже замирает на мгновение, рассматривая знакомое лицо, но быстро берет себя в руки. — Как врачеватель, я должен спасать людей. А как человек, прошедший с вами ТОТ день 7 лет назад, подскажу куда бить, чтобы не встал. Никогда. Мин у нас должен быть один. Резкий, грубоватый, суровый, но очень верный и честный. И как Чонгук сумел набрать таких людей в свой отряд, максимально приближенных к Императору и его друзьям! Они прошли огонь, воду и медные трубы. А теперь и этот кошмар им надо пройти. А ведь ещё не знает, что его командира и хорошего приятеля больше нет… Но не до этого сейчас. Осматривает, задавая вопросы, узнает детали. Джин дышит неглубоко, постанывая, пухлые губы приоткрыты. Ресницы дрожат легонько: открывает глаза. — Джинни, не уходи! Не бросай меня! — нервно шепчет Намджун, чувствуя, как почти незаметно дёргается чужая рука в его ладони. — Не дождешься! — почти шелест, а не шепот. Советник подносит руку к губам и нежно целует пальцы. — А я даже и не думал, что ты меня так… любишь. — бормочет негромко вроде, но слышно хорошо. И смотрит с такой тоской и печалью. Разумеется, он видел, понимал, что не безразличен любимому. Но чтобы настолько! Чтобы так! Не задумываясь, кинуться спасать ценой собственной жизни… — Дурак ты, Ким Намджун! — приятный, негромкий голос почти без сил. — Один из самых умных людей, а такой дурак. Я не люблю тебя… Я тобой живу! Без тебя никак! Лекарь заканчивает осмотр того места, откуда торчит сюрикэн: — Ким! Если там яд, я ничего не смогу сделать. Мы, так понимаю, не узнаем какой, а я не смогу подобрать противоядие наугад. — Лекарь осторожно, но настойчиво теребит за рукав, обращая на себя внимание. — А? Да! — Намджуну кое-как удается взять себя в руки, но он не отрываясь смотрит на любимого, поглаживая его пальцы. — Думаю, там нет яда. Ни север, ни кочевники в этом не сильны. Врачеватель коротко кивает и обращается к Джину: — Сейчас я вытащу эту дрянь из тебя. Будет больно. Очень. Если захочешь — ори! — Эй! Что-нибудь дайте закусить! — уже громогласно в сторону охраны. Тут же откуда-то появляется кнут, кожаную, мягкую часть которого лекарь настойчиво пихает между зубов: — Прикуси! Обрабатывает быстро кожу вокруг раны, осторожно хватается за острое оружие и чуть проворачивая начинает вытаскивать. Джин стонет протяжно сквозь зубы, крепко сжав челюсти. Его тело напрягается, выгибается, на шее начинают бугриться вены. Лекарь будто не замечает мучений, продолжая с каменным лицом. Грудь актера начинает заливать кровью. Он сжимает челюсти ещё сильнее. Стон словно ножом разрезает на кусочки сердце Намджуна. Только и может, что сильнее сжать руку. Последний рывок! У врачевателя в руках злополучный сюрикэн. Тело Джина расслабляется, голова дёргается и он затихает, выпуская изо рта кнут и закатив глаза. — Джин… Джин! ДЖИИИН! — Намджун не может себя сдерживать, пытаясь тормошить бездвижное тело. — Отойди! Отъебись! — рычит лекарь, умело обрабатывая рану каким-то лечебным составом из своих запасов. Твердой рукой, периодически трогает пульс на шее. Достает склянку и вручает Киму: — Помогай, если хочешь, чтобы твой жил! Такое отрезвляет: — Что делать? — голос не слушается, срывается, но рука крепко сжимает склянку. — Я разжимаю рот, ты вливаешь всё! Ким кивает. Лекарь без труда, надавливая на подбородок, раскрывает рот актера, придерживает голову, как надо: — Давай! Как с такими трясущимися руками он не пролил не капли, Намджун не знает. Как он вообще хоть что-то понял и сделал! В голове пойманной птицей билась одна мысль: «Я не люблю тебя… Я тобой живу! Без тебя никак!» Пусть, это единственный раз, когда Джин сказал такие слова. Плевать! Только пусть ещё раз посмотрит своими красивыми умными глазами так, как он умеет: прямо в душу, словно обнимая взглядом. Пусть шутит свои ужасные шутки. Пусть спорит и ругается до хрипоты! Пусть возненавидит! Пусть даже уйдет! Только пусть живёт!.. Снадобье проглочено. Отлично! Инстинкты работают. В умелых руках появляется непонятный инструмент, которым врачеватель стягивает края раны и точно зашивает. После чего, ещё обрабатывает каким-то пахучим составом, и накладывает повязку. Ещё раз пробует сердцебиение. — Всё! Пульс ровный, хоть и слабый. Потеря крови небольшая. Главное — органы не задеты. В тебя метили? — и не дождавшись ответа тут же продолжает. — Очевидно, да. Судя по углу вхождения и расстоянию от пола — в сердце. Твоего спасло то, что не выпрямился. Сил не хватило; судя по всему, хорошо его отделали? — показывает на ссадины на теле Джина, и не дожидаясь ответа, продолжает. — В грудину попало. Может, ребра повредило немного, но не похоже: не реагировал, когда я проверял. Удачно вошло. И не глубоко, потому как не прямо попало. Смотрит на Намджуна серьезно, осторожно касается руки: — Ким. Он крепкий и сильный. Сейчас все от него зависит. От сил и возможностей организма. Ближайший час все решит. Дальше можно будет транспортировать… Если удача… Моргает. Обводит взглядом окружающих: — Ещё раненые?***
Тэхён, шатаясь, поднимается. Делает знак кому-то, что помощь не нужна. Замирает, глядя на то, как вокруг Джина вьется врачеватель. Быстрые, четкие действия лекаря завораживают. Сок Джин спас своего любимого, возможно, ценой жизни. А Тэхён не смог. Опять не смог уберечь и спасти дорогого ему человека. Как и в тот раз, он ничего не смог сделать! Память, как в страшной сказке, вновь воссоздает картины того, как он валится на пол под сильными и точными ударами, как порывается встать, но опять серия ударов не дает. А потом всё. Беспомощность. Это ужасное состояние беспомощности и… пустота. Полная. Распространяющая по каждой клеточке тела, залезающая во все уголки души. Только его жизнь стала налаживаться. Только он смог найти СВОЕГО человека. Только все стало хорошо и правильно. Потерял. Навсегда потерял! Тэхён с силой сжимает веки, чтобы слезы предательски не поползли по щекам. Вспоминает. Взгляд. Пристальный взгляд больших темных прекрасных глаз. Немного восторженный. Да, кому он врет! Не немного! Восторженный, обожающий, ласкающий, влюбленный! Жизнь бы отдал за то, чтобы еще раз. Распахнул, ресницы вразлет. Лучики морщинок в уголках, когда трогательная улыбка, забавно обнажающая верхние зубы. Чуть сморщенный нос… Все это перечеркивается бездушным «НИКОГДА». И выть хочется! Буквально выть. Медленно бредет. Вроде и суматоха, кажется, что хаос, но все всё делают четко и слаженно. Каждый свое дело. Agust D — пленили, связали, удерживают. Мятежники — забрали оружие, повязали, в ряд — ждут решения Императора. Джин — лекарь поработал, теперь около сидит ученик: наблюдает, проверяет пульс, слушает дыхание и ждет. Все кончено? Протягивает руку — стена. Уф. Вот и опора. Еще немного и окно. То самое, которое успел проклясть бесчисленное количество раз. На пути возникает кто-то. Преграждает путь. Пытается прорваться. — Тэхён, нет! — Хосок осторожно, но цепко хватает поперек торса. — Не надо! Все равно ничего не увидишь! Поднимает глаза. Не узнает. Совсем другой. Каменное бледное лицо. Ни одной эмоции. Только там, в глубине глаз, где-то забита БОЛЬ. Пытается высвободиться. Сил не хватает. — Пусс-тти! — хрипит, глядя зло. Хосок от неожиданности отпускает. Шаг. Шаг. Какие маленькие шаги получаются. Шаг. Окно. До побледнения костяшек стискивает край. Вдох. Еще вдох. Нападает какое-то оцепенение. Закусывает губу и заставляет себя лечь животом на подоконник, выглянуть и опустить глаза вниз. — Чон-гуки! Хосок уверенно подходит, приобнимает. Нечего себя изводить! Знает, каково это! Потому не надо. И главное — увезти сейчас от этого места. Забота о Тэхёне чуть отвлекает. У Чона есть важное дело, но пока рано. Юнги обещал. А потому — отвлечься. Но Тэ упирается, отпихивает в меру своих немногочисленных сил, сердится: — Чон-гуки! Я до-лжен пом-очь. — После долгого молчания голос не слушается. То хрипит, то шепчет, запинается. Стрелой мысль в голове Хосока: заговорил! Видимо от потрясения. Как в тот раз, когда голос пропал. Сегодня еще одно — вернуло. Только надо ли. Они с братом и без слов иногда понимали друг друга. А теперь… — Ким! Возьми себя в руки! — Чон уже выходит из себя. — Ты не поможешь ему! ВСЁ! Он если и жив был, то без сознания — не выплыть! — Тут! Гук! Умудряется наклонить Хосока, чтобы он увидел… Под окном, на несколько камней ниже, засадив между кладкой по основание кинжал, сцепив руки в замок, держится за рукоять, почти висит Чонгук. Почти, потому как одной ногой за крохотный выступ — неровность в камне. — Сюда! Живо! — рычит так, что кажется воздух трясется. Подлетают, мгновенно среагировавшие парни отряда Чонгука. Матерятся коротко, несколько секунд на осознание, а дальше, не сговариваясь, тут же: двое ныряют за окно, даром, что ширина позволяет, еще по двое каждого за ноги держат. Короткое «Давай!», и показывается обессиленный Гук. Пытается сам перелезть, валится на пол и распластавшись дышит тяжело. — Долго… Вы… Демоны… — сил совсем не осталось: все ушли на то, чтобы держаться. — Прости! Чон, прости! Не знали! Сказали, что этот гад тебя в окно выбросил. Не думали, что ты так уцепишься — сказали без сознания был… — Блефовал! — перебивает лекарь, торопливо опустившись на колени перед спасенным. — Ребята! Вы что! Это же наш командир! Это же Чон Чонгук! Он выберется из любой передряги! Сильные повреждения есть? Мотает отрицательно, потому как даже на слова не хватает. Врачеватель упрямо осматривает самые серьезные ссадины. Довольно отмечает, что, действительно, кроме синяков и кровоподтеков больше ничего — умело группировался и защищался. Устал сильно. А остальное заживет! — Брат… — не услышал — почувствовал. Хосок опускается на колени рядом. Губы и подбородок предательски дрожат. Словно не веря, ощупывает плечи, голову. Наклоняется низко, упираясь лбом в лоб: — Брат. — Брат! — с усилием поднимает руку, навстречу уже летит другая: теплая и родная, коротая сколько раз поддерживала и помогала. Легкий шлепок ладони о ладонь, и пальцы цепляются лихорадочно. Еще столько же поддержит, и бесконечно. — Как нашел? — Это не я, Гуки. Это Тэхён. — Тэхён! — пытается подняться, будто вспомнил, что важное. Очень важное, но тут же мешком обратно — вымотан. Голову поворачивает и натыкается… Сидит у окна, на полу, чуть поодаль. Такой свой, такой родной. Но такой чужой и незнакомый. Будто не постарел, нет — повзрослел, как-то. Будто не минуты — годы прошли. Взгляд глубокий, тревожный, будто не верящий. Насквозь пронзает. Губы поджаты. Меж бровей складка. В синяках и ссадинах, но самый прекрасный. Волосы растрепаны; привлекает внимание прядь, чуть сбоку, от челки. Белоснежная. На чернющих волосах. — Тэ-Тэ! — глаза против воли, сами по себе мокрые. Подползает. Кончиками пальцев по лбу, вискам, щекам. Очерчивает нос, контур губ. Руки дрожат. Одна на шею, вторая по волосам гладит. Не верит. Словно в пропасть падал, а потом полетел, но не верит. — Чонгуки. — Что? — глаза большие еще больше. Ну, точно, слышит то, чего нет. Так хотел, мечтал услышать, что сейчас, от напряжения, мозг не выдерживает. — Чонгуки! — уверенно, хоть и не громко. Голос низкий, глуховатый, срывается на сип, но понятно, что голос чудесный. Лучший! Наклоняется к уху, выдыхает и наконец то, что пытался много раз одними губами, но не мог, а теперь со звуком: — Я люблю тебя! Какое оно — счастье? Чонгук думал, что знал. Его счастье сейчас в этих трех словах, произнесенных незнакомым, но уже бесконечно любимым и очень родным, пока еще хрипловатым, голосом. Ушло на задний план все: только это «я люблю тебя» билось в висках, транслировалось в голове непрерывным потоком, забивая остальное. «Я люблю тебя» — одними губами: увиденное и понятое когда-то случайно, ловил потом жадно. «Я люблю тебя» — прочувствованное многократно кожей, когда губы прерывали поцелуи и, приправляя дыханием, будто пытались оставить реальный след от слов. «Я люблю тебя» — в каждом взгляде, в каждом прикосновении… А Чонгук, с жадностью страдающего в пустыне без воды, готов был пить еще и еще это «я люблю тебя». Мало. Всегда было мало! Так хотелось УСЛЫШАТЬ, а не только почувствовать и увидеть. И теперь он растворялся в этом, словно по легким волнам плыл в какой-то дурманящей неге. — Я люблю тебя. — в ответ, собрав последние силы, и улыбаясь как сумасшедший. Тэхён опускается на пол рядом, приваливается к плечу и затихает, переплетя пальцы. Тоже без сил.***
Юнги ориентируется быстро. Приказы четкие и короткие. Да и стража смышленая — понимают сразу, с полужеста, с полуслова. Блокировали мятежников сразу и ждали приказов. Оглядывается. Осматривает зал. Намджун с Джином. Невесомо гладит по волосам. Держит за руку, тихо переговариваясь с лекарем. Чонгук выжил, сученыш! Выбрался! Из самой патовой ситуации выбрался. Рядом Тэхён. Как рыбка-прилипала — не отпускает, трогает. Хосок недалеко, на полу под этим злополучным окном сидит, и с легкой улыбкой наблюдает за ними. А глаза бегают. Ищут. Не находят. И сердце, казалось вспорхнувшее, в тисках снова. И металл в голосе, на весь зал? — Где Чимин?