29 октября 1924 года. Африка, Тунис, Бизерта.
Жаркое африканское солнце, едва достигнув зенита, тут же начало свое падение к бесконечному морскому горизонту. Капитан третьего ранга Николай Евграфович Саблин, второй помощник командира линкора «Генерал Ермолов», на велосипеде возвращался с Белого мыса, места, наиболее близкого на территории Туниса к родимой России. Настроение в голове царило удручающее, частью из-за тоски по недоступной более Родине, частью по причине постоянно спускающих камер старого «ля бисиклета». Сначала он думал заехать в редакцию «Морского сборника», единственного печатного издания Русской Эскадры. В его походной сумке в кожаной папке из страусиной кожи лежала десятистраничная рукопись последней аналитической статьи — «Перспективы развития флотов ведущих морских держав после краха Вашингтонского соглашения 1922 года».* Дело, которым он больше занимался от скуки, чем по призванию. Потом нужно вернуться на корабль, служивший ему работой и домом последние четыре года — флагманский линкор «Генерал Ермолов», бронированную махину в двадцать пять тысяч тонн водоизмещением*. Вечером должны были выдавать еженедельное жалование для офицерского состава, позже — для низших чинов. К сожалению, денег хватало только на табак и бутылку-другую недорогого вина в портовом кабаке. Саблин сейчас с удовольствием выпил бы пару бутылок белого испанского, но, скорее всего, придется просить у кочегаров налить кружку самогона, который они, уже не таясь, варили в третьем котельном отделении. Саблин вдруг услышал позади себя тарахтящий шум мотора. Он обернулся — за ним на синем мотоциклете на малой скорости следовал какой-то человек в плаще и очках. Саблин понял — французский шпик. Жалкие ничтожества... Какой бы «белой» ни казалась Русская Эскадра, они в каждом из них будут подозревать «красную угрозу». Саблин, у которого в кармане ещё оставалось несколько франков, свернул с дороги в ближайший кабак. В кабаке он обнаружил нескольких местных арабов с подозрительными физиономиями, пьющих араку, трех гардемаринов-сопляков с «Георгия Победоносца», играющих в карты на щелбаны, и казначея линкора Федора Степановича Силкова со стаканом тибарина, крепкого финикового ликера. Силкова на линкоре никто не любил — за доступ к финансам, в которые он, несомненно, запускал руки. Неоднократно его видели и пьяным, и в компании распутных девиц. Просто удивительно, что еще никто не пырнул его ножом в укромном местечке. Саблин выбрал пустой столик и попросил налить дешевого французского (испанского здесь не держали) вина, но скучавший казначей его уже заметил. — Николай Евграфович, какая удача! Саблин кисло улыбнулся вместо приветствия. — Позволите присесть? Отказывать было невежливо, и Саблин жестом указал на свободный стул. — Благодарствую!.. Николай Евграфович, раз вышла такая оказия, что я вас повстречал... А вы ведь знаете, с каким уважением я к вам отношусь? Ваши обзоры и статьи в «Бизертском Морском Сборнике» всегда отличались хорошим слогом и правильной аналитикой... — Не знал, что вы читаете, — равнодушно буркнул Саблин. — А как же! Достоевского я уже извел до дыр, Толстого я, знаете ли, презираю, а ничего другого на русском языке здесь не водится!.. Так вот, не стану переводить время на разговоры о погоде, — понизил голос Силков. — Вам, безусловно, известна ситуация, сложившаяся с эскадрой? Как один из старших офицеров, Саблин, разумеется, знал все или почти все. Русская Эскадра находилась в Тунисе, заморском регионе Франции, с 1920 года. Кроме экипажей кораблей, сюда попали тысячи беженцев, остатки Белой Гвардии, не выдержавшей яростного натиска большевиков в Крыму. Четыре года они располагались в Бизерте, поначалу втайне надеясь, что власть рабочих и крестьян падет и они смогут вернуться на Родину. Но даже смерть вождя большевиков Ленина, воспринятая здесь с небывалым оптимизмом, не пошатнула позиции Советов ни на дюйм. Наступило разочарование, состав Эскадры постоянно сокращался из-за нехватки средств, людей списывали на берег. Кто-то пытался обустроиться здесь, в Бизерте, кто-то уезжал во Францию, Италию и даже Южную Америку, твердо решив начать жизнь с нуля. Гром среди ясного неба грянул вчера, 28 октября, когда в правительстве Франции перестали тянуть резину и официально признали СССР. Саблин понял, что грядут серьезные перемены, и, возможно, ему тоже придется эмигрировать во Францию. — Если вы про признание французами большевиков, то мне об этом известно. — Значит, вы еще не знаете?.. — уселся поудобнее Силков. — Не далее часа назад мы играли в карты с Манштейном и Голиковым, как вбежал вестовой. Контр-адмирал Беренс сложил с себя полномочия командующего эскадрой и бежал в Париж! — Не может того быть! Кто займет его место? Начальник штаба? Тихменев? — Никто!.. Эскадра по требованиям французов и большевистского правительства будет расформирована, а корабли переданы большевикам! А известно ли вам, кто возглавит от них комиссию?.. Не поверите, ни разу! Беренс! Родной брат контр-адмирала теперь работает на большевиков! — Может, однофамилец? — не поверил ему Саблин. Но Силков отрицательно покачал головой. — Дурное известие... — Ну, большевикам, может статься, корабли и не достанутся. — А кому тогда? Французам? А может, итальянцам? Несколько дней назад на рейде Бизерты бросил якорь итальянский карманный линкор* «Гай Муций Сцевола». Красивый быстроходный корабль с шестью десятидюймовыми орудиями, закидывающими пятисотфунтовые снаряды аж за горизонт. Ходили слухи, что он оснащен новейшими, не знающими промаха магнитными торпедами, а его защита от аэропланов не имела аналогов в Европе. Это был уже не первый визит боевого корабля под итальянским флагом. Месяц назад Бизерту посетил «Марк Лициний Красс», однотипный со «Сцеволой» корабль. Даже гидропланы с него запускали, нагло разбрасывая с них пропагандистские листовки. Газеты писали, что Бенито Муссолини тем самым демонстрирует свои территориальные претензии на Тунис, откуда французский флот мог бы угрожать их коммуникациям в Средиземном море, которое итальянцы, ничуть не стесняясь, называли Mare Nostrum, то есть «Наше Море». — Некоторые офицеры предлагают открыть кингстоны, — тихо, чтобы никто не услышал, сообщил Силков. — Дабы не допустить передачи боевых кораблей «красным». — Передача дредноута, пусть морально устаревшего и без снарядов, стала бы позором для Белого Движения, — угрюмо согласился Саблин, допивая вино. Пока был жив Ленин, о судьбе кораблей беспокоиться не стоило. Вовка Ульянов к «корабликам» был равнодушен, считая их разменной монетой в политических играх. А вот пришедший на его место грузин, поговаривают, испытывал тайное фрейдистское влечение к большим бронированным кораблям. — Но не затем я к вам подсел, Николай Евграфович... Саблин насторожился. Какие силки расставляет ему бухгалтерская душонка казначея? Не иначе, как во что-то дурное имеет намерение впутать! — Сейчас самое время подумать не о судьбах ржавого железа... А о своей судьбе! Вы думали, что будете делать дальше? — У вас есть ко мне какое-то предложение? — Вы правильно меня поняли. Через несколько минут Силков шепотом, испытывая некоторые сомнения и постоянно озираясь по сторонам, рассказал Саблину о своей затее. Оказалось, этот ловкач давно подумывал об эмиграции в Париж. Распоряжаясь корабельной кассой, он планировал присвоить себе все средства, долженствующие пойти на жалованье оставшемуся экипажу. Даже приготовил для этого дела соответствующий чемоданчик. Но официально с таким «уловом» из Бизерты выехать было невозможно. Оставался нелегальный путь. Силков на своем ломаном французском сумел договориться с неким Хикметом, хозяином небольшой парусной фелуки. Прикрываясь рыбной ловлей, Хикмет на самом деле промышлял контрабандой табака. Завтра ночью он собирался уйти в Марсель за новой партией. Но Силков боялся. Очень боялся. Его знания французского было явно недостаточно, чтобы избежать обмана. А еще, будучи одному, очень легко оказаться ограбленным, а то и убитым тем же Хикметом. Душа араба — потемки! Если же Саблин согласится войти в долю, то риск предприятия уменьшался до минимума. Медлить нельзя — вечером деньги, а это примерно пятнадцать тысяч франков, придется раздать команде. «Десять франков никак не помогут матросу, что он на них купит? Табак? Просадит в кабаке? А нам, нам двоим, эти деньги позволят какое-то время нормально существовать в Париже... А завтра, завтра эскадры уже не будет! — шептал он. — Вы ведь хорошо знаете французский?» — Значит, вы все уже продумали? — спросил Саблин. — А вы согласны? — Почти. — Что это значит? Саблин колебался. С одной стороны, ему прямым текстом предложили участие в краже, предательство и бегство... С другой — разумное зерно в словах пройдохи Силкова, конечно, присутствовало. Ведь он, по сути, предлагал сыграть на опережение. Если Эскадре конец, то и Саблину тоже... А его сослуживцы? Доверять можно было очень немногим. К примеру, Добрянко — матрос зело хороший, дело свое знает, но за пазухой носит камень. Спрашивается — зачем? Сегодня он отдает тебе честь, завтра бьет морду в переулке. Четыре года стояния в жарком Тунисе не прошли даром для морального духа экипажей. Он лично слышал разговоры, в которых выражались разочарование в Белом Движении и нарастающие симпатии к большевикам. До сих пор их скрепляла Эскадра, а завтра объединять их будет уже нечему. Каждый станет за себя. Но моральная сторона дела, честь морского офицера, тогда имела для Саблина вовсе не пустое значение. — Где сейчас деньги? На линкоре? В сейфе? Силков отрицательно замотал головой. — Уже?!.. Вы говорили так, будто только собираетесь это сделать! — Решайтесь же! Саблин понял, что если поступать согласно велению совести, то нужно вернуть украденные деньги на корабль. Но где он их держит? Саблин наконец-то выбрал сторону. Он даст согласие Силкову, а когда увидит чемодан с деньгами, то арестует его и сдаст... Кому? Контр-адмирал Беренс убыл в Париж... Значит, начальнику штаба Тихменеву! — Хорошо. Я согласен! Но судьба вмешалась в его, безусловно, благородные планы. Ближе к вечеру на флагмане обнаружили, что корабельная касса пуста. Казначей Силков, как главный подозреваемый, немедленно был объявлен в розыск. Простые матросы, узнав, что в последний день службы им сунут в нос фигу, а не деньги, сочли, что всему виной коррумпированные офицеры. Известие о бегстве контр-адмирала Беренса только укрепило их в своих предположениях. На линкоре «Генерал Ермолов», а часом позже и в самой Бизерте, начали разгораться беспорядки. Били стекла, потом офицеров, потом под горячую руку попало местное население. В частности, матросу Добрянко неоднократно пригодился носимый им за пазухой камень. Особо досталось арабам-торговцам, постоянно обманывавшим доверчивых русских матросов. Где-то на рынке по неосторожности загорелась палатка. Завидев дым, напившиеся с горя матросы приняли это как руководство к действию, и Бизерта заполыхала... Да так, что глава французской администрации потребовал вызвать солдат Иностранного Легиона* «для усмирения явно большевистского бунта». Саблин сам едва избежал ареста французскими жандармами, а от рук недовольных матросов его уберегли хорошая репутация и мягкий намек на применение огнестрельного оружия в целях самозащиты. Он успел забрать свои вещи из каюты на линкоре и укрылся в подвале типографии, где планировал тихо дождаться вечера следующего дня. Теперь выбора у него не было. Бегство, рассматриваемое им прежде только как вариант, перешло в категорию необходимости. Поздним вечером тридцатого октября Саблин встретился на берегу небольшой бухты с умирающим от беспокойства Силковым. — Наконец-то, Николай Евграфович! Я думал, вы уже не придете! Весь извелся... Фелука нас ждет!.. А в городе такое творится... Говорят, наши матросы статую Наполеона повалили! За вами никто не следил? Саблин, ничего не говоря, резким движением выхватил из ножен офицерский кортик и вонзил Силкову в горло. Казначей захрипел, схватился за рану и через секунду повалился навзничь. Убедившись, что он мертв, Саблин вытер окровавленное лезвие кортика об его рубашку. Захлебнуться в собственной крови — не самая приятная смерть. Если Саблину довелось бы самому выбрать способ насильственной смерти, он предпочел бы быть убитым сзади без предупреждения, выстрелом в голову. Подняв с земли чемодан казначея, он проверил его содержимое, убедился, что там деньги, переложил часть их в свой саквояж, а одну пачку, разделив пополам, рассовал по карманам. Ведь, право, не стоит хранить яйца в одной корзине. На прощание он обернулся к городу. В нескольких местах над кварталами Бизерты в темнеющее небо поднимался дым от устроенных бунтовщиками пожаров. — Горе тебе, Вавилон, город крепкий... — Где Фиодор? — с дьявольским акцентом поинтересовался Хикмет, увидев входящего на борт фелуки незнакомого прежде человека с аккуратными усиками и папиросой в зубах. — Он передумал. Заболел! — холодно ответил Саблин, опуская на палубу свой багаж. — Я вместо него. — Ты убираться! Я договариваться с Фиодором! — покачал головой Хикмет, кладя руку на рукоять кривого кинжала. — Его задаток можете оставить. За себя я оплачу полную цену. Хикмет несколько секунд сомневался, нет ли здесь подвоха, но у незнакомца под одеждой проглядывали очертания крупнокалиберного револьвера, а взгляд источал упрямую решительность. Такой застрелит и не почешется. Кто тогда будет кормить восемь детей Хикмета Бен Мансури? Он согласился. — Харашо! Но дэньги вперед! — Идете в Марсель? — спросил Саблин, доставая из саквояжа пачку купюр. — Да, Марсель. — Отлично... Фелука контрабандистов подняла паруса и, пользуясь попутным ночным бризом, медленно заскользила в сторону открытого моря. А в голове у стоящего на корме капитана третьего ранга звучали слова известного романса:Целую ночь соловей нам насвистывал, Город молчал, и молчали дома. Белой акации гроздья душистые Ночь напролет нас сводили с ума...