Современное искусство подобно женщинам, вы не сможете получить от него удовольствие, если будете пробовать его понять.
Фредди Меркьюри
По железной дороге, пересекающей старую меловую низменность, изо всех сил несся пассажирский состав в двадцать вагонов. Рейс Дувр – Лондон, по которому обычно можно было сверять часы, сегодня опаздывал из-за хронического падения давления в котле паровоза. Храбрые кочегары «совершенно случайно» продали большую часть кардиффского угля, «зря» занимавшего место в тендере*, какому-то ирландскому каботажному пароходу за дюжину бутылок прозрачного, как слеза, скотча. Но, оклемавшись от проникающего в самое сердце скотландского пойла, они схватились за свои загривки — поезд миновал Рочестер, уголь почти закончился, а взяться ему вплоть до самого Лондона было неоткуда. Британский закон суров — за нарушение расписания поездов можно было не то что вылететь с работы, но и загреметь на каторгу в солнечную Австралию*. Отмазаться, что отмечали победу любимой футбольной команды не выйдет. Машинист первым подал пример самопожертвования — разорвав свою матроску, он швырнул ее в раскаленную топку. — Англия ждет, что каждый из вас выполнит свой долг, джентльмены! — с пафосом процитировал он слова Нельсона* приунывшим было кочегарам паровоза и взялся за совковую лопату. Спустя полчаса на лондонский вокзал Виктория влетел ощипанный, как рождественский гусь, поезд №648. Паровоз лишился будки машиниста и превратился в кабриолет. Машинист и два кочегара в одних трусах яростно рубили топорами ближайший вагон на дрова, пассажиры которого с глазами, полными ужаса, сжались в дальнем углу. К счастью, среди них нашелся один сознательный, дернувший вовремя стоп-кран. Обошлось без жертв. Разочарованный машинист тяжело дышал — он только-только вошел в раж. Ощутив легкую перегрузку от торможения агент 112 Разведывательного Управления Красной Армии (РУКА) Виктор Кутузов захлопнул мемуары знаменитого Лоуренса Аравийского* «Семь столпов мудрости» (ограниченное издание) и открыл окно в своем купе, впуская свежую порцию кислорода. Он носом чуял успех, так как в индустриальных столицах обоняние поневоле изощряется. Дождавшись окончательной остановки, Кутузов зевнул и не спеша выбрался на перрон. Проходя мимо черных от угольной пыли и мокрых от пота кочегаров, он взглянул на трофейные швейцарские часы, убедился, что состав прибыл вовремя и бросил несчастным пролетариям, угнетаемым безжалостной капиталистической системой, рекламные листовки Коммунистической Партии Великобритании и шиллинг на холодное пиво. Кутузов был одет так, чтобы не соответствовать стереотипу «типичный облик советского шпиона». Это здорово отвлекало от него лондонских «бобби»*, пока он продвигался от вокзала, пахнувшего давно не мывшимися людьми к месту «икс». В Лондоне было красиво: как раз созрело желтое блюзовое лето, и по стране ураганом проносились культурные рауты. В который раз он поражался тому, что его родное село Белая Глина, оказывается, не чета Лондону. Проходя мимо квартала студенческих общежитий на Пикадилли, советский разведчик почувствовал что-то родное и близкое — на придорожной клумбе, наряду с лопухом, по-братски ютилась черемуха. Здесь, в исписанной граффити подворотне, он передал новое задание из Центра для Инги Озолиньш, студентки Британской консерватории. Инга ничуть не изменилась с тех пор, как они вместе закончили секретные курсы «латышских стрелков» в школе ГПУ в Кингисеппе. Позже, благодаря знанию английского языка, они почти одновременно перешли из ГПУ в РУКА. Преимуществом последнего была нескучная работа за границами Советского Союза. Лицо Кутузова изобразило улыбку. Для Инги мир был все так же линеен и прям, как вязальная спица, что выражалось в идейной непоколебимости в самом сердце капитализма. Но это был не последний прикол в ее мировоззрении. Инга представляла себе земной шар чем-то вроде огромного холодильника, поэтому даже в самые жаркие дни на ней висела чья-то шуба. Так как за границей агентам РУКА из разных подразделений категорически запрещалось общаться друг с другом, Инге не удалось похвастаться своим уже почти лондонским выговором. Они обменялись загадочными, понятными лишь им двоим, жестами, а Витя напоследок исполнил несколько па из «Утиного озера», что должно было означать: «Удачи на Евровидении!» Инга же распахнула пасть, показывая тем самым, что легкий «перелом» языка, ставший причиной ее почти лондонского выговора, вряд ли позволит ей даже замкнуть список участников. На том они и расстались. Через минуту Кутузов вдруг вернулся в подворотню, поднял с мостовой кусочек мела и, убедившись, что никто не видит, написал на русском: «Наш ответ ублюдку Макдональду* — Ленин — форева!» А вместо подписи пририсовал серп и молот. Так он выразил свое разочарование лейбористами, не сдержавшими обещания о введении семичасового рабочего дня для британских шахтеров.***
Завидев счет за квартиру от миссис Ходжсон, дон Севилья едва не упал в обморок. Старушка включила в него не только горячую воду, хотя две трети месяца она была отключена, но и так называемые «европейские» завтраки по ресторанной цене, хотя прижимисто подавала одну лишь яичницу с цейлонским чаем. И в случае неуплаты обещала вышвырнуть вон. «Своей смертью бабуля точно не помрет!» — подумал дон Севилья, и было непонятно, то ли это угроза, то ли простое вангование. Квартира меж тем ему нравилась. Потому что именно такой он представлял себе квартиру Шерлока Холмса. Здесь дон Севилья чувствовал себя частью британского аристократического общества. И соседи хорошие. Выше этажом жила какая-то загадочная девица из консерватории, родом из Прибалтики, с которой он частенько перекидывался парой-тройкой слов, ниже — заикающийся доцент из Кембриджа в смешных старомодных очках и клетчатом костюме. Вот только поддержание этого аристократического образа жизни после истории с проклятым миноносцем стало ему не по карману. Дон Севилья недолго размышлял. Выход напрашивался сам собой — нужно вновь позволить себя завербовать какой-нибудь вражеской разведке, и лучше не одной. И, если уж на то пошло, чем черт не шутит, раз большевики платят золотом, то почему бы не продать им пару парагвайских боевых секретов? Вопросов о нужности именно этой информации для большевиков у него не возникало. Ленин бредил Мировой Революцией, а стало быть, рано или поздно русские дотянутся и до Парагвая. Вот тогда и пригодятся проданные им важные сведения. Вдохновленный идеей, дон Севилья достал из папки заляпанные винными пятнами чертежи миноносца, переданные ему вместе с самим кораблем, потом вынул из выдвижного ящика стола печать, несколько раз подышал на нее и украсил бумаги большими синими буквами «TOP SECRET». Наконец из сейфа показался новенький немецкий фотоаппарат «Voigtländer Bessa», с помощью которого самоуверенный дон Севилья думал соблазнять молоденьких англичанок. Он пододвинул электрическую лампу поближе, поколдовал над объективом и сделал несколько пробных снимков. Excelente!* Это, конечно, не чертежи Брюса-Партингтона*, но после проявки эта пленка позволит ему и дальше проживать в доме миссис Ходжсон, попивая выдержанный бурбон у весело потрескивающего дровами мраморного камина.***
Кутузов принялся за свою основную миссию — вербовку какой-нибудь важной птицы. Августовский план горел — головы за невыполнение, конечно, не лишат, только вот без квартальной премии жить за границей будет несладко. По своему опыту, он должен был искать потенциальных жертв на симпозиуме, посвященном золотым рыбкам, но на оброненном (совершенно случайно) Ингой Озолиньш конфетном фантике грифельным карандашом были выведены адрес выставки современного художественного искусства и профиль джентльмена южной наружности. Теперь дело было за малым — агент РУКА поймал черный туристический кэб и, рухнув на сиденье, крикнул: «Трогай!» Кони вздыбились под хлестким ударом кнута. Решение спорное — всю дорогу перед ним маячила лошадиная задница, из которой то и дело вываливались отходы жизнедеятельности животного, но многоопытный Кутузов вопреки всему думал о бананах. Такова была сила концентрации его мышления; предмет или мир, мир или предмет — он всегда выбирал первое. Советский разведчик был очень рад возможности посетить именно художественную выставку на Кингс Роуд, так как, по газетным слухам, именно на ней после долгого бойкота должны были появиться последние работы советских импрессионистов и постимпрессионистов. Раньше подобные мероприятия проводились исключительно в Брюгге, но вот отгремела война, и поэтический город каналов уступил место деловому Лондону. Кутузов быстро обнаружил артистическую тусовку по аномальному скоплению породистых фигур в плащах и шляпах. У входа он приметил чье-то без стеснения курящее богемное чадо. На вид чадо тянуло лет на десять. «Самоутверждается... Совсем молодежь от рук отбилась!» — подумал Кутузов, почувствовав редкую потребность — провести среди подрастающего поколения воспитательную работу. — Закурить есть? — спросил разведчик, мерзко улыбаясь. — Найдется, — не подозревая подвоха, ответил недоросток, протянув ему коллекционную жестяную упаковку «Chesterfield». Кутузов взял сигарету, сунул себе в рот, потом положил коробочку в карман и назидательно сказал: — Папе не скажу, если не скажешь ты... Экспроприация экспроприированного! Глядя вслед убегающему дурачку, он в который раз удивился вежливости подрастающего поколения Британии. Обычно московским беспризорникам приходилось навешивать «лещей» и спроваживать их стимулирующими пинками по заднице.***
Согласно негласной традиции мировых разведок, разного рода культурные выставки и тематические музеи являлись наиболее популярным местом для вербовок и встреч агентов, ведущих не прекращающуюся ни на один день тайную мировую войну. Большое количество самого разного народа, никому ни до кого нет дела... У входа в первый зал галереи дон Севилья прищурился. Девятнадцать бронзовых люстр отражались в зеркалах. «Значит, это здесь проходит выставка большевистского изобразительного искусства?» В углу, подтверждая его догадку, сидела грозного вида babushka, вооруженная палкой. Ее охраняла маленькая сторожевая болонка с выпученными, как у рыбы, глазами, скромно сложившая лапки крестиком. — С Богом! — пожелал себе дон Севилья, бросил трехпенсовик babushka и прошел внутрь. — Бога нет! — услышал он сзади ее хриплый голос, но оборачиваться и спорить не стал. Ставшая жертвой большевистской пропаганды babushka, естественно, заблуждалась. Если Бога нет, то в кого НЕ верят атеисты? Зал был полностью посвящен хито-полотнам Казимира Малевича: «Красный ромб», «Оранжевый овал», «Фиолетовый цилиндр», «Желтый конус», «Коричневый кубик Рубика» и даже «Синусоида». Особняком стоял окутанный мистическим туманом легенд «Черный квадрат». Миллионы таких квадратов ежегодно рисуются маленькими детьми под присмотром суровых нянь, но только гениальному Малевичу пришло в голову поставить эту чернуху в дорогую рамку и подписать каллиграфическим почерком. — Какой драматический накал! — восхищался народ. — Смотрите, как выражена внутренняя эволюция в сторону «мирского»! А в паре шагов от них скрюченные умом интеллигенты неопределенного возраста ломали в споре седьмое копье. Спор шел вокруг бюста пока малоизвестного австрийского художника, прикрученного к постаменту здоровенным болтом. Считать ли этот болт неотъемлемой частью произведения искусства или нет? К ним присоединилась группа бездельников, которые начали обрисовывать шедевр, являя свету изысканные парафразы. Сошлись на том, что болт — несомненный признак глубоких психических переживаний автора, а его величина обратно пропорциональна размерам мужского достоинства автора скульптуры. Именно в этой группе посетителей дон Севилья вычленил двух молодых людей, одетых по довольно вычурной моде, — в черные плащи с поднятыми воротниками, низко надвинутые на лоб шляпы и черные очки. Каждый шаг у них был синхронен. Они просто являлись образцом корпоративной сплоченности. Несомненно, они являлись братьями. Братьями по оружию. Когда мимо них прошел расфуфыренный старикашка с молоденькой декоративной подругой, первый молодой человек начал стрелять глазами в сторону девицы, чем заставил своего друга вмешаться: — Лукаш, не гоняйся за юбками, ты не в Шотландии! Агент Внешней Разведки Чехословакии Лукаш Новак даже обиделся: — И это мне говорит сам Зденек Дворжак, который еще вчера хотел... — Не надо при людях, мы здесь инкогнито! — остановил его Зденек, но разношерстная публика, особенно йельские франты и хлюпики из аристократических землячеств, напрягли заинтересованные лица и уши. Чьи-то тонкие руки даже потянулись в сумку за фотографическим аппаратом. Ведь Лондон в то утонченное время жил только слухами и сенсациями. — Ах, вы об этой картине? — деланно, нарочно повысив голос, выдал Лукаш. — Как вы ее находите? — Я – дальтоник, в живописи ничего не смыслю! — разочаровал подслушивающих джентльменов Зденек. — Мне кажется, она стоит не более пяти фунтов. От силы шесть. Это были все деньги в его карманах. Дон Севилья по характерным повадкам понял, что потенциальные «клиенты» найдены, и начал за ними наблюдать. Лукаш и Зденек заговорщически переглянулись и свернули на экспозицию Сушкина. Художественная братия недолюбливала этого непризнанного гения. Гений Сушкина таился в его принципиальности. Ему было западло писать картины трезвым, так что под его незрелой кистью погибли сотни чистых листов ватмана и холста. «Я — художник, я так вижу!» — эта фраза была целиком о нем. Поговаривали, что в нижней части спины у него даже наколота соответствующая татуировка. Здесь, в Лондоне, были выставлены практически все его полотна, кроме одной запрещенной картины с говорящим и пахнущим названием «Англичанка гадит».* Лукаш и Зденек, нервно озираясь по сторонам, подошли к нашумевшей еще на Парижской выставке картине «Окровавленное воскресение» — размазанные по полотну томатный сок и кетчуп. — Она? — Она! — Не может быть, чтобы это стоило двести тысяч фунтов стерлингов! — Глянь сзади, там должна быть шифровка! Прикрываясь телом товарища, Лукаш исследовал обратную сторону искусства Сушкина. Трудолюбивый паук уже успел сплести хлипкую паутину позади картины. Непонятно только, на какую добычу он рассчитывал? Лукаш сдул ее и напряг зрение: — Нет там ни фига... — Kurva!.. Взяли уже! Валить надо отсюда, — уверенно сказал Зденек. — Но только медленно! — повернувшись, Лукаш вдруг столкнулся с доном Севильей. Опытные разведчики поняли друг друга по глазам. Лукаш подмигнул. Дон Севилья ответил, а после кивком головы увлек их в третий зал, чтобы обсудить условия сделки у скульптуры Геракла, бога силы, но с головой идиота. Там их вряд ли могли подслушать недоброжелатели. Переговоры закончились с сомнительным результатом. Образец секретной пленки с деталями паровой машины трехкратного расширения мало впечатлил Лукаша, а запрашиваемая цена показалась чрезмерно высокой уже Зденеку. Зачем разведке Чехословакии пленки с чертежами устаревшего парагвайского миноносца, — никого не волновало. Секретные материалы есть секретные материалы! В итоге чехи назначили рандеву на завтра, сначала решив переговорить с начальством. — Жмоты... — пробормотал дон Севилья после того, как они ушли. Он подумал, что если даже сделка состоится, то отдаст им наименее ценные снимки, разбавив их старыми порнографическими карточками из своей коллекции. В четвертом зале дон Севилья встретил человека, которого меньше всего ожидал увидеть в тысячах километров от родины. Не кто иная, как Мари-Хуана Аморалес-Наварро, агент БОСС и бывшая любовница самого дона Севильи! Парагвайский атташе похолодел. Не иначе как на него началась охота! В БОСС узнали о его приобретении, и теперь... А что теперь? Разве он пришел сюда не за тем, чтобы подороже продаться?! Значит, Мари-Хуана здесь, чтобы повторно совратить его и выведать военные секреты, ведя невинные постельные беседы? «Ну уж нет!» Дон Севилья вспомнил, во сколько ему обходилось содержание Аморалес. Одной обуви хватило бы на целый кавалерийский полк! Сейчас он не купится на ее, безусловно, одурманивающее разум тело. Нет, теперь только деньги. В конце концов, должен же он учиться на своих ошибках! Присмотревшись, дон Севилья понял, что она не одна. А с каким-то богато выглядящим старикашкой с тростью, набалдашником которой была голова нильского крокодила. Он успокоился. «Ну конечно, дело не в нем! Она выполняет другое задание.» Дон Севилья с одной стороны посмотрел на старикашку с завистью, с другой — с жалостью. Однажды и ему суждено застать ее голой в объятиях чистильщика бассейнов... Дон Севилья надвинул шляпу на глаза и, стараясь остаться незамеченным для подлой и сексуальной Мари-Хуаны, перешел в другой зал, где были представлены работы художников классического толка, не стремящихся вывернуть мозги зрителя наизнанку.***
Кутузов заметно поскучнел, особенно когда без лишних предрассудков, прямо в зале, докурил экспроприированный «честерфилд». В случае чего можно было сослаться на незнание английского языка и перевести известное предупреждение как «Не ходить в смокингах». Но все посетители были поглощены своим, искусственным. Передавая из рук в руки прайс-листы и ягодные смузи, богемные лондонцы постепенно притащили шумную атмосферу в компанию задумчивого разведчика, аналитически вычислявшего «жертву-фикс». — Простите, — спросил у него эклектичный франт не первой молодости, украсивший свое лицо моноклем в золотой оправе, — а чьи это картины? — Американские, — отрезал Кутузов холодным тоном. — Чертовы янки! — выругался тот. Его знойного вида подруга из-за спины своего бойфренда показала знаками, что «у деда не все дома», а она с ним из-за его огромного состояния, а не по велению любви. Кутузов не проявил к этой банальной очевидности никакого интереса. Ему нужна была более секретная информация, а не светские сплетни. Наконец он увидел искомый объект, торопливо надвинувший на глаза шляпу и перешедший в следующий зал. Кутузов последовал за ним. Дон Севилья с благоговейной серьезностью рассматривал сокрытые в холсте священнодействия. Особенно потрясла его картина «Адам и Ева». Перволюди, прикрыв срамоту фиговыми листочками, стояли на фоне чахлых дубов и ничуть не стыдились музицирующих и поющих ангелов, скачущих перед ними. Вместо совестливого раскаяния на их лицах звенела лучезарная улыбка. Да, они еще не отведали злополучного яблока... — Как могли это нарисовать? — недоумевал дон Севилья. — Тут было пари, не иначе... — Вы не меня ищете? — нагло поинтересовался кто-то у него за спиной. Дон Севилья напрягся и очень медленно обернулся. Виктор Кутузов, дабы не терять времени на долгие уговоры, незаметно для окружающих продемонстрировал парагвайскому атташе красную, из натуральной кожи, корочку удостоверения с большими буквами «РУКА» и тиснением в виде красноармейца в буденновке, закалывающего штыком огромную змею, символизирующую капиталистов и их прогнивший строй. Вот оно!.. Настоящий большевик! Дон Севилья чуть не наложил в штаны. Тот момент, о котором он так долго размышлял, наступил. Он присмотрелся. Цвет глаз незнакомца поражал бесчисленностью переливающихся оттенков. Над губой торчала родинка. Неброская одежда. Опустил глаза. Ясно было, что тип этот — «аферист дальше некуда», но черные ботинки на толстой и широкой подошве производили впечатление солидности. Кутузов не без намека достал из кармана отечественный «Беломорканал» и чиркнул спичкой чудовской фабрики «Пролетарское Знамя». — Здесь не курят, — вежливо заметил дон Севилья. — Можно, пока на нас не заорут. Ну что, давайте сразу перейдем к делу! — решил внести кристальную ясность Кутузов. — Вам нужны деньги, так? — Но вы совершенно не похожи... И как вы узнали?! — Бросьте свои клише! — Почему вы думаете, что я буду на вас работать? — спросил дон Севилья, гордо скрестив руки на груди. — Так будете или нет? — Кутузов открыто показал ему край пачки денежных купюр, «тридцать сребреников», которые он носил в кармане специально для такого случая. Дон Севилья проглотил слюну, потом быстро огляделся по сторонам и прошептал: — Через пять минут возле «Тайной вечери»! Кутузов согласно кивнул, а про себя подумал: «Тайная вечеря... Ортодоксальный буржуй религиозного склада ума. Надо будет с ним поосторожней... Такой маму родную продаст!»