Опальная княжна

      Одинокий всадник на запыленной дороге оглянулся, приподнимая полу шляпы. Светлые кудри вились из-под головного убора, ниспадая на плечи, укрытые потертым плащом. Конь под ним нетерпеливо загарцевал, но всадник лишь крепче натянул поводья, сжимая бока лошади. Когда светло-серая кобылка с косичками в гриве нагнала его, окатив клубами пыли, всадник усмехнулся, вскинув брови, и приветственно кивнул.       — Доброго дня, Катарина.       — Вы уехали из города, — звонким голосом осудила она его. — Даже не дождались ответа от Региса!       — Я поразмыслил и решил не дожидаться вашего нового визита, — Драгорн поглядел на прозрачно-голубое небо сквозь марево непереносимой жары. — А ты настойчива, Катарина. Или все-таки не пришлась по вкусу компания высших вампиров?       — Я все еще не получила своих ответов. А вы сбежали, как распоследний трус, когда как городу нужна ваша помощь.       — Городу нужен лишь здравый смысл. Особенно тем, кто пьет человеческую кровь.       — Все равно.       Драгорн тронул коня пятками, и обе лошади — его и Катарины, — потрусили вперед.       — Ты знаешь, что я опасен и безумен, но предпочла мое общество?       — Я не менее безумна, — отрезала Катарина. — В конце концов, не можете же вы быть опаснее высших вампиров!       Он сухо рассмеялся.       — Могу. Опасен не тот, чей яд смертоносен, а тот, кто норовит укусить. Но не это важно. Как я понимаю, проклятие набирает силу, раз ты столь яро жаждешь ответов… В чем же это выражается теперь?       Катарина поневоле залилась ярко-алым румянцем, что проступал даже сквозь плотный загар, который она приобрела за недели путешествий. Драгорн не понял его причины и только хмыкнул.       — Ты ужасно избалована, — сказал он, когда Катарина без слов вздернула подбородок, не желая отвечать.       — Мое желание говорить с вами продиктовано лишь тем, что я ищу правды, которую мне можете дать только вы.       — Я говорю об ином. Ты добровольно отказалась от всех благ, что этот мир тебе дал. Выбрала дурную компанию. А теперь едешь в никуда без цели и будущего. В кромешном незнании. Так поступают лишь те, кого жизнь мало била. Избалованные. Либо безумцы.       — Вы ничего обо мне не знаете, Драгорн, — холодно заметила Катарина тем тоном, каким отказывала маменьке в выборе очередного жениха.       — Мне необязательно слушать всю твою историю с рождения, которая, позволь заметить, будет очень коротка по моим меркам, чтобы что-то понять.       — Вы тоже молоды.       — Мне семьдесят три года.       Катарина остановилась, в изумлении натягивая поводья.       — Я чародей. Мы живем достаточно долго, — безмятежно пояснил Драгорн.       — Насколько долго?       — Пока не убьют, — усмехнулся он. — Редко кто из магов погибает в собственной постели… За такую длинную жизнь обязательно доживешь либо до появления очередной «святой инквизиции», — он со странным смешком взглянул на Катарину. — Либо станешь жертвой дурацкой осечки в ходе эксперимента, и тебя расщепит на клеточки.       — Я действительно сожалею о смерти вашего брата, — сказала она, вновь осторожно трогая лошадь пятками. Чародей уже вырвался на корпус, не особенно дожидаясь спутницу. — Кем бы он ни был, он спас меня от бруксы. И не успел причинить вреда.       — Успел. Только в его понятии — это было большое благо.       Катарина вздохнула, пытаясь уловить настроение чародея, но то менялось, словно небо в шторм. Тем не менее, отвратительное ощущение, что она испытала рядом с Драгорном достопамятной ночью, теперь изменилось, сгладилось, будто успокоившаяся после брошенного камня вода. Чародей тем временем вставил в зубы тонкую травинку и теперь легонько насвистывал незатейливую пастушью мелодию.       — Расскажите про себя, Драгорн, — попросила Катарина с искренним любопытством.       — Значит, мою историю с рождения ты послушать не прочь?       — Поначалу вы показались мне человеком жестоким и двуличным, но сейчас я вижу, что вас одолевает болезнь. Мне стало интересно вас понять.       — Не стоит оправдывать черные пятна людской души хворобой.       — И все же?       — Я уже говорил, — Драгорн пожал плечами. — Моя мать была проклята. Она принадлежала знатному роду, а в этих кругах зачастую случается много дурного. Но ты и сама это знаешь.       Катарина кивнула. Подковерные игры, лживые улыбки, интриги и переплетения обманчивых слов — она плавала в этом, как рыба в протухшей воде, когда как очень хотелось взлететь. Взлет этот, впрочем, произошел не вверх, а вниз.       — Мирон родился белым, а я — черным, — с ленцой продолжил Драгорн. — Образно выражаясь. Мать долгое время думала иначе, глупо полагая, что белокурый синеглазый ребенок не может стать злым исчадием, а тот, кто отмечен черными локонами и темно-карими глазами, наверняка носит в своей душе тьму. Какое-то время Мирон даже брился из-за этого налысо… Она многое не прощала ему и многое прощала мне. Я умел найти к ней подход.       — Манипулировали ею.       — Это одно и то же. В любом случае, Мирон был одержим тем, чтобы снять проклятие, оказаться спасителем для моей скорбной души. Беда только в том, что он был болен тоже. Нет ничего хорошего в том, чтобы быть непроницаемо черным, но и в абсолютной белизне мало доброго. Он готов был спасать всех. Каждого, кто в его понимании, в спасении нуждался. Это повлекло за собой весьма неприятные последствия, поскольку причиненное добро он скрывать не желал, хоть оно и не отличалось от того зла, что творил я. Весь вопрос в точке зрения. А потом мы оба обнаружили в себе чародейские таланты… — Драгорн усмехнулся, щуря глаза.       — Должно быть, и это было последствием проклятия?       — Как ни странно, но ты права. Матушка возжелала родить во что бы то ни стало чародея. То ли хотела славы, то ли вечной молодости, но ее алчное желание не знало границ. А когда она зачала детей, ей не понравился счет за услуги, предъявленный ворожеей. Она прогнала ее со двора, и та ее прокляла. Так говорил мой дед.       — Я искренне сочувствую вашей ноше, Драгорн.       — Я не имею ничего против собственной ноши, Катарина. Я свыкся с нею. Я был с нею рожден и иного не знал. Мирон же так и не сумел принять того, что его насильственное желание причинять доброту ничуть не лучше моей подлой натуры. К тому же, он стал одержим вампирским племенем.       — Почему? — удивилась Катарина. — Разве они имели какое-то отношение к проклятию?       — Наш учитель сыграл немалую роль в том, чтобы Мирон почитал их, как высших существ. Он видел в них путь к вершинам знаний. Грубо говоря, он прикрывал свои тщедушные желания большей силы высокими речами. Он был столь тщеславен, что не мог довольствоваться даже властью над джинном.       — Джинном?..       — Не знаешь, кто это такие?       — Они ведь исполняют желания?       — Совершенно верно. Мирон сумел подчинить себе джинна, но тот не исполнил его желания. Не сумел исцелить его от проклятия.       — Разве джинны не всемогущи?       — Дело не в их могуществе, а в том, чего Мирон хотел. Он прекрасно понимал, что вместе с проклятием уйдет и его колдовская сила. Его не устраивал этот вариант, и он принялся искать дальше. Вернее, он делал вид. Это здорово помогало ему прикрывать некоторые не вполне легальные эксперименты.       — Значит, и в мире магии не для всего существует лекарство…       Драгорн усмехнулся и посторонился, пропуская едущий навстречу обоз, на котором дремал возница.       — По правде сказать, Катарина… проклятия — ни что иное как магическое воздействие определенного рода. Потому они не бывают похожи друг на друга за исключением одной только схожей черты. Они призваны привнести в жизнь заколдованного непереносимые страдания. Что же касается тебя… Я понимаю, что сделал с тобой Мирон, но не знаю, как ты оказалась в этом мире, и какому дьяволу продала за это душу, поскольку силы его мне незнакомы. Пожалуй, я бы взглянул на него, когда он придет стребовать с тебя плату, пусть даже это и будет последний день в моей жизни.       — Вы боитесь высших вампиров, но не боитесь дьявола?       — Весь вопрос в цене. Природа высших вампиров мне известна, и единственное, что я могу получить от встречи с ними — смерть или пытки. Дьявол же напоследок, возможно, ответит на мои вопросы.       — Я полагала, что многие пришли в этот мир из иных.       — Безусловно. Однако есть разница между открытыми вратами, через которые прошли десятки и сотни, и разовое перемещение одного-единственного человека.       Они свернули в холмы, в тень раскидистых деревьев и пышных кустарников, буйно цветущих кремовыми и розовыми лепестками. Солнце сквозило сквозь листву, падая на вытоптанную дорогу медовыми каплями, и Катарина некоторое время разглядывала причудливый солнечный узор.       — Почему вы разговариваете со мной? — осторожно спросила она чуть позже. — Я думала, что, когда найду вас, вы станете… ругаться.       — Ругаться? — хохотнул Драгорн. — К слову об этом, как ты меня обнаружила?       — Спросила у кузнеца и в городе. Дорога здесь одна, вы уехали в ночь, и я гнала лошадь, что было сил. Надеялась, что вы остановитесь на привал.       — Откуда же взялась лошадь?       — Одолжила ее у кузнеца, — пожала плечами Катарина, вызвав у Драгорна очередной приступ смеха.       — Одолжила… Что же, похвальное стремление. Что до твоего вопроса, то моя выгода тривиальна. Мне скучно.       — Скучно?!       — Мы зачастую попадали в переделки с Мироном, но императору это надоело, и он разделил нас по разным областям. Уже пять лет, как я почти не виделся с братом. Жизнь стала пресной. Помнится, однажды мы оседлали куролиска и с его помощью украли корову из соседней деревни… — Драгорн ностальгически вздохнул. — Чудесное было время. Правда, потом пришел дурацкий ведьмак из той же деревни с бардом за плечом и убил животину. Что за агрессивное племя…       — Вы дополняли друг друга, — Катарину окатило страшной догадкой. — Черное и белое… Вы должны были всегда быть рядом, чтобы сдерживать проклятие. Не разлучаться! А теперь, когда он мертв…       — Я испытываю невыносимое страдание, — согласился Драгорн, без труда меняя тему. — Душевное и магическое. Половина моей силы и сути ушла в небытие и теперь тянет меня на ту сторону.       — Н-но…       — Но я не убил тебя, потому что ты, как никак, остаешься творением Мирона. Плодом многих лет его изощренных исследований. Случайным успехом. Ты, в некотором роде, его названное дитя, а дети порой убивают своих родителей. В некоторых звериных сообществах это считается непреложным законом.       — Вы действительно безумны, — Катарина покачала головой. — Прощаете мне чудовищный поступок…       — Разве я говорил, что прощаю? — безмятежно улыбнулся Драгорн.       Он остановил лошадь так же неожиданно и легко, как менял темы разговора и свои настроения. Катарина, несколько испуганная его последней фразой, опасливо наблюдала, как Драгорн спешился на сочно-зеленую траву и принялся расседлывать коня. Она не спешила следовать его примеру, нервно оглядываясь назад и лихорадочно размышляя, так ли ей нужно то, зачем она приехала.       — Ты не уедешь, — спокойно сказал чародей. — Ты ведома желанием узнать правду, и, как и любая особа королевских кровей, привыкла получать все, что в голову взбредет. Сию же секунду.       — Так вы расскажете мне?       — Скажем так, — Драгорн сделал вид, что задумался. — Ты скрасишь мою скуку, а в качестве благодарности я отвечу на твои вопросы. Со временем.       — Со временем?       — Ты не в той позиции, чтобы ставить условия.       Катарина упрямо мотнула головой, но тоже спешилась. Седло было не таким, какое ей однажды подобрал Регис — а дурацким, жестким и порядком намозолило ей тело. Да и пот стекал ручьями даже под тонкой белой рубашкой.       — Но я предупреждаю вас, — с вызовом сказала Катарина, отчаянно сжимая в руке поводья. — Если вы вздумаете мне угрожать или, того хуже, покуситесь на мою честь…       Драгорн расхохотался, махнув на нее рукой.       — Позволь заметить, Катарина, что ты совсем не выглядишь невинной девицей.       — Вы чувствуете это? — ужаснулась она. — Это… видно в моей душе?       — Из какого ты века? — он поднял брови. — Третьего? Пятого?       — Семнадцатого, — буркнула Катарина.       — Немыслимо… Как же медленно развивается наука в вашем мире. Строение женского тела, к твоему сведению, Катарина, не предусматривает никакой «преграды» или иных признаков неприкосновенности. Девственность — не более, чем человеческая выдумка. И, разумеется, ее не видно в твоей, как ты выразилась, душе. Это же не клеймо, — он покосился на ее расширенные глаза, забавляясь. — Что до тебя… Девушки подобных религиозных суждений и воспитания, как правило, необыкновенно стыдятся мужской компании. Если они, конечно, совершенно случайно не испробовали ее лично за задернутым пологом втайне от родительских глаз.       Катарина вновь зарделась, отворачиваясь. Постыдные и приятные воспоминания нахлынули на нее, словно кто-то щелкнул пальцами, высекая из воздуха искры, и вслед за тем в мыслях тут же появилось лицо Региса и мучительные сны.       — Ну-ну, — усмехнулся Драгорн. — Ты юна, умна и обладаешь гибкой психикой. Ты вполне способна пересмотреть эти варварские и примитивные взгляды в правильной компании. С годами это стало бы несоизмеримо сложнее. Жаль, я не могу познакомить тебя с какой-нибудь просвещенной чародейкой.       — Почему?       — Они сожрут тебя. Они хуже высших вампиров.       Драгорн легко спустился к реке, отточенным движением выбросил руку куда-то в сторону, и утопцы, навострившие тупые морды, начали с мучительным стоном расползаться в бесформенные вонючие лужи. Катарина осторожно спустилась следом по покатому склону, проверила берег и в который раз взглянула на ветви деревьев.       — Чего-то ждешь? — спросил Драгорн, не оборачиваясь.       — Я ищу воронов, — осторожно произнесла она. — Они следят за мною и докладывают своим хозяевам.       — Вампиры умеют общаться с воронами? — удивился Драгорн. — Как интересно. Но тебе не стоит волноваться. Ты скрыта от их глаз.       — Вы сделали это?       — Мирон, — коротко бросил Драгорн, а потом вдруг принялся как ни в чем ни бывало раздеваться. Катарина наблюдала за ним с минуту, пока не поняла, что на плаще и рубашке маг не остановится, и тут же отвернулась. Он зашел в воду совсем нагим, и до нее донесся его голос: — Можешь искупаться в тех кустах. Там безопасно, и я тебя не увижу. Если, конечно, тебя это смущает.              Много позже, когда они сидели у потрескивающего костра, что вспыхивал в небо яркими искрами, Катарина разглядывала мокроволосого Драгорна. Он с аппетитом работал челюстями, освобождая запеченную рыбью тушку от белого рассыпающегося мяса. После заката маг впал в глубокую задумчивость, и его лицо, расслабившись без привычной насмешки и оскала, отразило необыкновенное сходство с мертвым братом. Будучи единоутробными детьми, они все же не были близнецами, но что-то общее сквозило в росчерке бровей, высоких скулах и узких глазах.       Катарина, наоборот, чувствовала себя так, будто разом протрезвела после залпом опустошенной пол-кварты холодной медовухи. Сгустившаяся было дымка эмоций рассеялась, и теперь девушка с некоторым изумлением обнаружила себя вдали от Региса и Детлаффа, на безымянном берегу, рядом с безумцем, от которого можно было бы ожидать всякого. Буквально — чего угодно.       — Драгорн, у меня есть еще один вопрос…       — Как будто у тебя есть что-то, кроме вопросов, — недобро вздохнул Драгорн, заметно меняясь тем сильнее, чем гуще становились сумерки, и тут же ослепительно улыбнулся. — Ну так и что?       Катарина, помедлив, выпростала из куртки мятый лист пергамент, чьи строчки значительно смазались, и протянула его Драгорну. Он аккуратно взял его кончиками пальцев и некоторое время шевелил губами и хмурился.       — Полагаю, перевод сих виршей мне предоставишь ты?       — Да, это… Я обнаружила эту записку совершенно случайно. Она написана на моем родном языке.       — И ты нашла ее здесь.       — Именно.       — Какова же причина того, что ты доверила это страшное открытие мне?       Катарина вздохнула и медленно прочитала уже заученные по памяти строчки, внимательно наблюдая за лицом чародея, но тот слушал почти равнодушно, глядя мимо ее плеча в черноту холмов.       — Брат, — резюмировал Драгорн. — Стихотворение про братьев, и ты решила, что оно имеет отношение ко мне?       — Это так?       — Впервые слышу. Понятия не имею, кто такой Госфрид. Могу сказать лишь то, что подход довольно старый. Я бы не назвал это прямым проклятием, если ты подозреваешь это сомнительное творение в этом… Скорее… М-м-м.       Он крепко задумался, и впервые Катарина разглядела на лице Драгорна ту выдолбленную жизнью мудрость, которая обычно истачивает людские лица морщинами.       — Это похоже на ключ, — сказал он наконец, блуждая взглядом по строчкам, словно понимал написанное, а потом достал бумагу из сумки и начал переписывать текст.       — Это шифр?       — Не в том смысле. В старину чародеи любили облекать свои заклинания и проклятия в словесные формы. Исключительно по причинам тонкой эстетики. Порой сочиняли они сущую галиматью, но удовольствие им это приносило немереное. Заклинания или проклятия тогда состояли из нескольких частей: тайник, замок, ловушка и ключ. Тайником называлось непосредственно само заклинание, замком считалось узкое место, лазейка, через которую его можно было бы снять. Ловушка — ложный путь, а ключ — собственно, инструмент. И всего этого, разумеется, могло быть не по одной штуке.       — Звучит довольно интересно.       — Разумеется, когда находишься на стороне затейника, а не испытуемого. То, что прочитала ты, похоже на ключ. Та часть, с помощью которой, проклятие можно снять. Но в вашем мире чародеев нет, не так ли?       Катарина молча помотала головой.       — Более мне добавить нечего, — Драгорн развел руками. — Возможно, я ошибся, и между твоим и этим миром существует тонкий проход, открывающийся раз в столетие. В таком случае, кто-то мог попасть сюда извне гораздо раньше тебя. Наверняка, были и те, кто, придя в наш мир, освоил чародейскую силу.       Только, наверное, у них не могло быть ее почерка.       Но вслух этого Катарина, конечно, не сказала. Слишком страшно и непредсказуемо мог повести себя Драгорн, и без того получивший изрядное количество информации.       — А вы составляли такие заклинания?       — Никогда. Я же не умалишенный, — он задумался на секунду. — То есть, умалишенный, конечно, но… Наш учитель любил подобные развлечения. Он вешал на нас с братом какую-нибудь пакость и велел нам ее разгадывать, полагал, что так тренируется разум…       Голос Драгорна стелился, будто туман по воде, и Катарина, почти убаюканная его речью, задремала, пока ее не встревожил нарастающий вдали звук. То, что она поначалу приняла за грохот далекого водопада, оказалось на поверку стуком копыт многочисленных всадников. Они двигались по дороге, над берегом, и она долго вглядывалась в темноту, пытаясь различить силуэты, но поблизости никого не было.       — Здесь призраки, Драгорн, — одними губами сказала она, вспоминая погост Нойнройта.       Маг поднял голову и скупо усмехнулся.       — Это не призраки, а люди, Катарина.       — Я слышу, но не вижу их!       — Потому что они довольно далеко. Через пару минут будут здесь.       — Минут?..       Драгорн улыбнулся особенно сладко, исподволь разглядывая ее с новым интересом. Его улыбка таила и что-то иное, — тонкую, тщательно скрытую настороженность и хмурые мысли, — но Катарина этого не заметила.       Драгорн не солгал, и закованные в знакомые черные латы мужчины показались над берегом совсем скоро. Лошади устало храпели и пряли ушами, тянясь носами к аромату запеченной рыбы вперед хозяев. Один из всадников бросил взгляд в сторону костра и поднял руку вверх, останавливаясь сам.       — Это же… — прошептала Катарина с ужасом.       — М-м-м… Вижу, ты уже познакомилась с доблестной гвардией господина де ла Хойя.       — Они искали меня после… после…       — Как у нас много общего, Катарина. Меня они тоже искали. Я как-никак беглый чародей.       — Что? Но…       Капитан щурился, разглядывая путников на берегу, и с каждым мгновением лицо его деревенело в мертвой гримасе смертельно уставшего человека, наконец-то дошедшего до цели и совершенно тому не радостного.       — Господин де ла Хойя, — громко воскликнул Драгорн, бодро поднимаясь навстречу капитану. — Я чувствую, вы принесли с собой некоторое количество двимерита? Мне ломит кости.       — Драгорн, — холодно отчеканил мужчина, спешиваясь и бряцая металлом лат. — Кости вам ломит от речного ветра. И… О!.. Ты осведомлен о том, что эта милая барышня убила твоего родного брата, Драгорн?..       — Да, она упоминала нечто подобное, — Драгорн зажал меж зубов тонкую травинку и, когда за плечом де ла Хойя показался гвардеец, молча протянул ему руки. Наручники из странно мерцающего сплава со щелчком обхватили его тонкие запястья, и Катарина с ужасом не обнаружила на лице Драгорна ни капли беспокойства.       — На девушку тоже, — бросил де ла Хойя. — У нас ведь есть запасные?       — Почему ты ничего не делаешь? — прошипела Катарина украдкой, когда холодный металл обнял ее запястья, но ничего особенного она не почувствовала. — Что это за кандалы?       — Они отрезают меня от магии, — пожал плечами улыбающийся Драгорн. Его взгляд мазнул по ветвям деревьев за спиной капитана, где как будто бы качнулась ветка, и тут же вернулся обратно, еще веселее прежнего. — Но я и не собирался ей пользоваться. Я же сказал тебе, Катѝ. Мне так скучно, хоть в петлю лезь.       Катарина проводила его расслабленную спину изумленным взглядом, а потом другой гвардеец ощутимо больно толкнул ее в спину, и она пошла следом, увязая в песке.       — И чтобы без этих твоих штучек, Драгорн, — громыхнул им вслед де ла Хойя. — Уже третий раз за неполные полгода.       — Я же не виноват, что в гвардии работают люди, которых так легко подкупить. Вот, например, ваш драгоценный младший брат, что проводил меня до этого чудесного го…       — Закрой рот, — отчеканил де ла Хойя. — Император желает видеть тебя живым.       — Чтобы принести извинения?       — Чтобы содрать кожу, если ты не начнешь слушаться.       — Ты же знаешь, Гарсия, я кроток, как юная непорочная княжна…       — П-пшел!       Катарина вздрогнула от резкого тона, а после гвардейцы взялись и за нее. Последней унизительной каплей стало то, как ее, будущую (видимо, уже бывшую) королеву Польши и княгиню Литовскую, перебросили связанной животом через лошадиную шею. И если гордость ее еще могла выстоять, то тело сдало позиции еще в первые несколько минут довольно быстрой рыси, совершенно несовместимой с рыбой в желудке. Кажется, она брыкалась и лягалась, даже ударила кого-то ногой в челюсть, потому как с той стороны раздался дикий рев и ругательства, но терпение Гарсии закончилось, и его рука на сонной артерии Катарины решила дело. Прежде чем погрузиться в сон, Катарина с некоторой печалью подумала про Региса и про то, что впервые за все время он не успел оградить ее от последствий ее же собственных действий, и теперь придется расплачиваться за них по-настоящему…              Нойнройт дремал, и его тяжелые каменно-деревянные бока вздымались, освещенные массивными фонарями на тяжелых скобах. Люди дремали тоже, порой вздрагивая и бормоча сквозь сон неясные слова. Дурная сила бродила в их снах, но они не сумели бы дать ей названия. Они отмечали лишь то, что молоко скисает быстрее обычного, хлеб черствеет в считанные дни, кошки не гоняют крыс, а те не гоняют кошек, а собаки порой и вовсе боятся лаять. Только сидят у конуры, поджав хвост, и неотрывно смотрят в пустоту.       Этим вечером Нойнройт засыпал совсем уж беспокойно, ведь не далее, как утром того же дня, аккурат с отъездом чародея, по городу разнеслась страшная весть — ясной теплой ночью некто вновь вышел на темные улицы собрать свою кровавую жатву. Редкие очевидцы, что разбежались почти сразу, из уст в уста, тяжелым шепотом передавали воспоминания и фантазии, позабыв, что видели на самом деле, а что — придумали сами. Но каждый из них упоминал одно — будто на месте страшного преступления видели чудище о длинных клыках и белоснежных когтях, с которых капала кровь…       — …гис! Не смей! Регис…       Багряная свежая жидкость, густая и гладкая, что шоколадная глазурь, растекается по старым камням. Впервые за многие годы он вновь может увидеть собственное отражение, поскольку лишь человеческий сок, вытекающий из еще теплых тел, мог бы показать ему его лицо. Странный, странный мир…       Кровь стучит в висках, и сердце сжимается, как тогда, однажды, в самый первый раз… Предвкушение, приносящее гораздо больше наслаждения, нежели сам процесс — примитивный, грубый, полный чужой беспомощности, а иногда — криков.       — Регис, возьми себя в руки!       Чьи-то руки вцепляются ему в плечи и шею, вонзая внутрь холодные острия, но они не сумеют заглушить того сладкого томящего чувства, что бывает перед тем, как она окажется на языке.       — Регис!..       Кто-то зовет его, чей-то сухой раздражающий голос скрипит в голове, словно гусиное перо о пергамент, и Регис желает вытащить этот звук из мозга, вырвать его вместе с чужим языком. Он разворачивается для боя, но, кажется, снова падает, потому что перед ним вновь лишь его собственное отражение и руки. Да, за последние десятилетия он постарел еще чуть-чуть — незначительно, но заметно. Регис с горечью вздыхает, как кто-то грубо берет его за шиворот, голова дергается, и сырая мостовая стремительно приближается навстречу…              Мучительно гулко капала вода. По коридору тянуло затхлой сыростью, и на плесневелых камнях блестела влага. Вокруг стояла сумрачная тишина, душно пахло прелой соломой, мочой и экскрементами. Катарина пришла в себя, уткнувшись щекой в серую тонкую подушку, и села так резко, что закружилась голова. После чего едва не взвыла от боли в ушах — скрип железной кровати, как и ее жесткое основание, оказались невыносимыми.       — Добро пожаловать в императорские застенки, — произнес откуда-то насмешливый голос. — Ну, ладно, не вполне императорские, но ничем не хуже по степени крепости замков.       — Драгорн! — Катарина бросилась к решетке, обнаружив, что руки ее свободны от кандалов. — Ты здесь?       — Глупый вопрос.       — Ты в соседней камере?       — Нет, я в конце коридора, а ты в его начале. Просто у тебя очень хороший слух и очень громкий голос.       Катарина уткнулась лбом в прутья решетки и несколько раз медленно, скорее, для вида и собственного успокоения, приложилась о них головой. Внутри не полегчало, зато тупая боль во лбу сделалась меньше. Она обернулась спиной к прутьям и медленно осела на пол, уставившись в белеющее наверху, зарешеченное окошко. Страха не было. Только злость, такая невыносимая, словно горсть раскаленных до бела монет, брошенных прямо в потроха. На себя, на Драгорна, на то, что наказание за глупость, кажется, наконец ее настигло. На улице, — она слышала, — текла обыкновенная размеренная жизнь. Стражники смеялись, что-то пили, жевали и играли в карты, и им не было никакого дела до ее переживаний.       — Эй, княжна, — снова раздался голос Драгорна. — Ты там рыдаешь или в истерике бьешься?       — Отстань.       — Ух, ну наконец-то начала говорить по-человечески.       — Мы здесь из-за тебя, — устало сказала Катарина. — Они искали тебя.       — Не только меня.       — Но ты же маг! — она коротко и хлестко ударила ладонью по каменному полу и не почувствовала боли. — Ты мог что-то сделать! Как с теми утопцами на берегу!       — Мог, но не захотел. Это обычные наши игры. Они сопровождают меня к императору, я убегаю, они меня ловят. Такое случается, когда я теряю рассудок сильнее прежнего. По-моему, довольно забавно.       — Они же могут тебя убить!       — Могут, Катѝ.       — Я тебя не понимаю…       — Разумеется. Я же полоумный.       Голос Драгорна звучал беззлобно, как и у всякого умалишенного, но нутро Катарины съежилось. Разве готова она к пыткам? А если стражники придумают себе иную забаву? Ведь она красивая, очень красивая, маменька так всегда говорила, когда приставляла к ней нескольких бойких молодцов в охрану.       — Не так уж и плохо было бы жить в незнании в окружении двух доблестных вампиров? — насмешливо прошептал Драгорн. — Все равно, что за пазухой у бога, не правда ли?       Катарина его расслышала и отвечать не стала, только машинально дотронулась до груди, где раньше висел крестик. Она сняла его перед побегом, рассудив, что не имеет более права обращаться к Богу, коли мысли и деяния ее облачены во грех.       За ней пришли через несколько часов, защелкнули наручники, вывели наружу и втолкнули к капитану Гарсия, как мешок с соломой. Тот битый час бил рукой по столу: то орал на нее, то переходил на учтивый деликатный тон, вертя вопросы и так, и эдак, но Катарина упорствовала, скупо отвечая «да» и «нет» даже на самые раздражающие предположения. Его поведение вызывало в ней что-то сродни желания возразить, чтобы увидеть, насколько далеко она сумеет зайти, и это пугало тем, что в первую очередь она чувствовала нездоровый задор, и только потом — тревогу. В конце концов, капитан пообещал ей пыточный стол, на котором она будет «все равно, что свиная туша на разделочном столе», и Катарина не увидела ни единой причины ему не поверить.       В камере она оказалась уже перед рассветом и еще несколько часов слушала безумный голос Драгорна, чье сумасшествие сегодня приобрело новые остроты. Он без умолку рассказывал страшные истории про монстров, с которыми сражался и сам, и с братом, про Бан Ард, про своего учителя — только свечи под подбородком не хватало. А затем и вовсе принялся завывать и жутко смеяться, пока пришедший стражник не наградил его хлестким ударом через решетку. Помогло не очень, но вскоре у чародея кончились силы, так что он смолк сам по себе.       Катарина долго смотрела в темноту, ждала, когда он придет в себя, но Драгорн замолчал, как воды в рот набрал.       — Драгорн? — тихо прошептала она, вспомнила, что он далеко, и повторила громче: — Дра…       — Он спит, дитя, — раздался сухой голос над ее плечом.       Катарина подняла глаза и тут же отшатнулась. Гость стоял совсем рядом и задумчиво наблюдал за ней ввалившимися от возраста черными глазами. Он выглядел очень старо, несмотря на гордую прямую спину и размах плеч.       — Двимерит отнимает его магию. И проклятие. Это всегда происходит подобным образом, — гость кивнул в сторону затихшей камеры. — Поначалу его пугает новое ощущение, он ведет себя, как неразумное дитя, а потом утихомиривается. Эти ритуалы необходимы ему время от времени, так же, как порой нужно давать разленившемуся бойцовскому псу поголодать. Теперь, как я полагаю, чаще прежнего.       — А вы?..       — Хм. Прошу прощения, милое дитя. Рётшильд из Метинны. Так вышло, что однажды мне выпала нелегкая доля учить двух юношей, одного из которых ты видишь перед… не вполне видишь, но слышишь.       Рётшильд улыбнулся сухо и доброжелательно, но в глубоких чернеющих глазах крылось что-то, что Катарина однажды видела во взгляде Мирона. Чудовищное жестокое желание, прирученное его владельцем, как пойманный волк на цепи с оборванными ушами и отрезанным хвостом.       — Мирон, мой мальчик, проделал необыкновенную работу, — тихо сказал чародей, рассматривая Катарину, как приколотую к стене бабочку. — Он всегда был таким вдохновленным. Не знал ни усталости, ни меры. Мой лучший ученик…       Катарина вздрогнула, силясь отступить, но рука колдуна тут же схватила ее за запястье, протянувшись меж двух прутьев.       — Ты убила его, — с холодной улыбкой сказал колдун. Зубы у него были не все, но он не шепелявил. — Жаль, в тебе нет чародейской силы. Так бы я взял тебя в ученицы.       — После того, как я убила вашего ученика? — тихо прошептала Катарина, безуспешно пытаясь отцепить высохшие пальцы, словно у мертвеца, от своей руки.       — Сильные занимают место слабых. Таков закон.       — Что вы со мной сделаете?       — Ничего действительно страшного, — пожал плечами Рётшильд. — С моей точки зрения.       — А с ним? С Драгорном?       — Без брата его сила никчемна. Все равно, что чемодан без ручки. Даже и не знаю, какой с него теперь толк.       Катарина ждала продолжения, но Рётшильд просто смотрел на нее, не мигая, будто высохшая и позабывшая сменить кожу змея, и его костлявые пальцы, точно клыки, впивались ей в кожу.       — Как твоя нога, дитя? — вдруг вкрадчиво спросил он, едва размыкая губы. Лунный свет, будто повинуясь чародейскому приказу, заглянул сквозь решетку и лег белым пятном на остро выступающую скулу колдуна.       — Нога? — едва слышно переспросила Катарина, чье горло пересохло.       — М-м-м. Я видел, ты хромала, когда покинула Стара Кнежа, а сейчас ведешь себя так, будто ничего и не случилось. Удивительно, не правда ли?       Катарина соображала несколько секунд, оторопело глядя на колдуна и силясь вспомнить события далекого вчерашнего дня, и наконец задохнулась от изумления.       — Вы… Вы следили за мною?.. За моими спутниками?       — Я лишь навещал позабытую достопримечательность, в которой однажды побывал. Она полна чудных воспоминаний.       — Вы лжете, вы…       — Я почувствовал смерть Мирона. Это так. Решил отыскать его непутевого братца, а обнаружил бесценное сокровище. Один сбежавший образец и один — будущий, — Рётшильд разжал пальцы, но Катарина, забывшись, осталась стоять на месте, оторопело глядя на колдуна. — Разумеется, когда я увидел, как настойчиво ты желаешь беседы с Драгорном, это не могло пройти мимо моего внимания, и я не стал мешать.       — Как давно вы следите за нами? — Катарина отступила от решетки, но Рётшильд, совершенно ничего для этого не делая, как будто бы только увеличивался в размерах. — Это вы…       — Вы, вы, — Рётшильд скривился совсем по-человечески, и его гипнотический взгляд приобрел ворчливые нотки. — Сплошные изумленные вопросы и ни толики желания поразмыслить самостоятельно. Как прискорбно.       Катарина беспомощно наблюдала, как Рётшильд развернулся, раздосадованный беседой, и ушел дальше по коридору. После того не последовало никаких звуков, словно Катарину заточили в непроницаемый пузырь — только что-то жгучее разлилось внутри, как глоток залпом выпитого самогона. Вскоре колдун безмолвно прошел в обратном направлении и исчез на лестнице, махнув полами плаща, как большая летучая мышь.       — Драгорн, — тихо позвала чародея Катарина, вцепившись в прутья. — Драгорн, черт тебя дери! Драгорн!       — А ну заткнулась там, мазелька! А то жратвы не получишь!       Катарина задохнулась от оскорбления, и впервые за долгое время к ней вернулось позабытое ощущение того, что совсем скоро может действительно произойти что-то очень-очень плохое.              Регис открыл глаза, обнаружив пред собою стены совершенно незнакомые, но ничем не отличимые от сотен других таких же. Подземелья или подвал, быть может, винный погреб. Он желал бы распознать запах, исходящий от этих камней, но во рту и в носу стоял мучительный, сладко-пряный аромат крови. Регис осторожно провел тыльной стороной руки по губам и облегченно вздохнул. Так некстати вспомнилось стародавнее происшествие, приведшее к пятидесяти годам весьма мучительной регенерации и пространных размышлений о смысле бытия.       — Ты сдержался, — сухо пояснил голос сбоку.       — Детлафф! — Регис попытался было подняться, но близкое соседство с кровью превратило его мышцы в расплавленный сахар. — Детлафф, мой друг, ты не мог бы…       Детлафф без слов помог Регису сесть, и тот еще некоторое время пытался сфокусировать взгляд на вампире, что сидел напротив и загораживал собой нервное пламя факела.       — Очень хочется пить, — хрипло сказал Регис изменившимся голосом, и в голову ударило воспоминание, сплошь выкрашенное алым.       — Ты уже выпил порядочно моей крови. Тогда.       — Детлафф, я говорю не о тво… — Регис вздрогнул, расслышав свой будто бы просящий вкрадчивый голос, и тут же смолк.       Боль в горле и сухая горячая жажда на языке сделались невыносимыми, требовательными. Регис непроизвольно облизнул губы и потянулся к поясу, на коем зачастую носил фляжку с драгоценной мандрагоровой настойкой. В былые времена она спасала его ото многих дурных поступков. Фляжки не обнаружилось ни на поясе, ни в кармане, зато секунду спустя пальцы обожгло, будто о крапиву (если бы Регису было ведомо это ощущение). Он медленно потянул прохладные звеньица из кармана одно за одним и рассеянно уставился на тонко блеснувший в темноте крестик. Мгновением позже его пальцы дрогнули, и цепочка с мелодичным звоном осыпалась на пол.       — Выпей, — коротко сказал Детлафф, подавая другу его фляжку.       Регис молчал. Воспоминания и желания мешались в голове, и теперь он видел пред собой окровавленные коленки Катарины, а после — свои пальцы, вымазанные ее же кровью после перевязки. Затем был фледер и ее ранение, и беспокойный вечер, когда он едва сдерживался, чтобы…       — Успокойся, — хлестко сказал Детлафф и одним движением влил Регису в горло его же настойку. — Я уже сказал. Ты сдержался.       — Я пытался ее…       — Не ее.       Регис осушил фляжку до дна и коротким движением поднял с пола серебряный крестик, спрятав его в нагрудный карман. Он вспомнил с трудом, что она оставила его вечером на столе, видно, решив, что более не достойна защиты Господа, раз осквернена греховными мыслями; а Регис сохранил его при себе, намереваясь вернуть владелице, когда она справится с эмоциями.       — Что произошло? — сухо спросил Регис.       Детлафф пожал плечами, провожая недобрым взглядом сверкнувшее серебро.       — Если бы я знал. Я вернулся в лавку за несколько часов до рассвета, не обнаружил внутри ни тебя, ни Катарины, и отправился на поиски. Я ожидал найти вас обоих у какого-нибудь в меру поэтического озерца под луной…       — Твоя ирония сейчас совершенно не уместна, мой друг.       — Я шел на звук, Регис, — Детлафф вздохнул. — В городе случилась очередная неприятность, неподалеку от лавки и от погоста. Я надеялся застать тебя внутри, чтобы не идти одному, но обнаружил тебя уже непосредственно на месте представления. Я не знаю, почему ты пришел туда, не знаю, когда, но к моему приходу говорить с тобой было совершенно невозможно.       — Боюсь представить, что ты хочешь этим сказать.       — Кто-то учинил страшную бойню на пересечении Мясницкой и Кожевенной, — Детлафф внимательно взглянул в глаза Регису, не нашел в них понимания, и помрачнел еще больше. — Семнадцать трупов. Все — взрослые мужчины и женщины.       — Обескровлены? — тихо спросил Регис.       — Были бы, если бы я не явился вовремя. Ты потерял всяческий рассудок. Стоял на четвереньках посреди кровавой лужи с обнаженными когтями и едва не лакал кровь с земли. Я был ошеломлен этим зрелищем, особенно, после того, как сдержанно ты повел себя в Боклере. Некоторое время пытался тебя оттащить, но ты сопротивлялся, обложил меня последними словами, как какой-нибудь паршивый кмет, и сказал, что я «ничего в этом не понимаю».       Регис мучительно приложил руку ко лбу. Даже жаркое чувство стыда не могло приглушить осевший на языке терпкий привкус, что томился внутри, ласково уговаривая испробовать хотя бы одну крохотную капельку. Такую сладкую, нежную, как, например, у юной девушки… Регис коротко хрустнул пальцами, отгоняя наваждение.       — Кто бы это ни устроил — он подмешал в кровь приманку, — продолжал Детлафф. — Я бы назвал это человеческой эссенцией. Концентрат тех составляющих человеческой крови, что манит сильнее всего.       — Кровь детей?       — Я не разбирался, Регис. Я сам едва сдержался, хоть никогда и не был подвержен кровоголизму.       — Ты всегда был необычайно равнодушен к крови, — согласился Регис. — Ты уверен, что я не убил никого из этих людей?       — Не могу придумать причины, зачем бы тебе это понадобилось. К тому же, твои когти были чисты. Впрочем, последний факт едва ли стал оправданием для тех стражников, что явились на вопли разбежавшихся прохожих.       — Это очень плохо.       — Не переживай. Я убил их.       — Еще хуже.       Детлафф раздраженно встал, пройдясь туда-сюда и обдав Региса порывом воздуха.       — Я был не в состоянии сопротивляться желанию и одновременно с тем править чужой разум, — отрезал он. — И я не желаю выслушивать твои рассуждения о ценности человеческой жизни в очередной раз. Нам не нужны свидетели. Особенно, в этом городе. Особенно, теперь.       — Я не в праве осуждать тебя, мой друг, — миролюбиво ответил Регис, едва поднимая перед собой руки. — Я лишь несколько удручен поворотом событий.       Он встал, опираясь о стену, поправил кафтан и в который раз проверил одежду, кожу рук и губы. Детлафф наблюдал за ним со скупой усмешкой, как молодой волк, превосходящий по силе старого вожака, но из уважения не желавший говорить тому об этом вслух.       — Как я понимаю, оставив нас с Катариной, ты отправился к Драгорну? — Регис удовлетворенно кивнул сам себе, обнаружив засохшие багровые пятна лишь на коленях и голенях.       — Когда я пришел, чародей спал как младенец уже много часов. Он принимает сильнодействующие растворы и порошки. Я намеревался дождаться его пробуждения, когда началась паника… Твой вопрос связан со Стара Кнежа, не так ли?       — Я почувствовал это. В момент появления Катарины, — осторожно кивнул Регис, массируя виски сухощавыми пальцами. — Слабый всплеск магии. Настолько слабый, что я сравнил бы его со звуком, который раздался настолько далеко, что ты не уверен, не разыгралось ли твое воображение. Признаться, в этих вопросах я предпочитаю рассчитывать на твое чутье, коль скоро ты гораздо более чувствителен.       — Твое ощущение тебя не обмануло. И я заподозрил ее в… чем бы то ни было. Что Катарина?       — Она… — Регис вздохнул. — Она не замечает многих вещей, которые теперь стали ей гораздо более свойственны, чем она могла бы подумать. Но я не сумел связать с ней никаких иных странных событий. Она обследовала подземелья в своей непосредственной манере, высказала несколько ценных замечаний о твоем поведении, а затем наткнулась на фледера.       — Я не думал, что ты зайдешь столь далеко в своих проверках, — хмыкнул Детлафф. — Фледер действительно успел ее укусить.       — С твоего позволения, — Регис помрачнел и коротко поднял руку. — Ты подозреваешь меня в вещах, мне не свойственных. Я поспешил к ней на помощь сию же секунду, но эта ловушка… — Он покачал в воздухе рукой. — Она породила двух фледеров, один из которых отнял у меня порядочное время, прежде чем я осознал, что пытаюсь одолеть иллюзию.       — Я предупреждал.       — Детлафф, — Регис на мгновение прикрыл глаза. — Твоя правота нам сейчас никоим образом не поможет. К тому же, это странно. Это сложное заклинание, и мне не верится, что оно продержалось бы столь долгое время без контроля своего создателя. Будем исходить из худшего.       — Если так — значит, чародей был в крепости, Регис. Быть может, тот, которого ищу я. А быть может, и нет. Магов в Нильфгаарде больше, чем накеров в гнезде. Сколько бы ты с ними не бился, обязательно найдется какой-нибудь, что уползет через щель и распространит заразу дальше.       — Геральту бы крайне импонировало твое описание чародеев, — саркастически заметил Регис. — Какое сейчас время суток и где Катарина?       — Полночь. Ты приходил в себя с самого рассвета. Вырывался, кричал и хищно клацал зубами над моим ухом.       — Детлафф, пожалуйста, мне действительно очень стыдно.       — Запомни это ощущение на будущие разы. — Детлафф шагнул вперед из подвала, кивнув Регису, чтобы тот следовал за ним. — Мы в часовне на погосте. На нижних этажах. Район оцеплен, люди разбежались, и сюда уж точно никто не сунется.       — Не будем отметать и то, что людей могло умертвить проклятие, — заметил Регис, поднимаясь вслед за Детлаффом и опасливо нюхая воздух на предмет крови.       — Мы можем сколь угодно теоретизировать на эту тему, Регис, но магия остается магией. А ее я терпеть не могу.       Их разговор стих сам собой, когда оба вампира ступили на улицу, под око светлоголовой луны, и пересекли двумя черными тенями пустующее пространство перед часовней. Былые трупы, что уже лежали здесь по приезду Региса и Катарины в Нойнройт, смердели пуще прежнего, и этот запах радовал Региса в эти минуты. Он отвлекал его от желания, которое жило в нем каждую секунду, и о котором он порой так безрассудно забывал.       Они добрались до лавки почти без приключений, когда и Регис, и Детлафф почувствовали тонкий укол, словно кто-то вогнал им крохотную занозу под ноготь — ни с чем несравнимое, отторгающее чувство колдовства.       Детлафф двинулся первым, сжав губы в прямую полоску, медленно толкнул дверь рукой и вошел внутрь. Контуры его тела колебались, чуть что грозясь обернуться смертоносным туманом, но на пороге он замер, и Регису пришлось несколько потеснить его.       На столе, вокруг которого вампиры собирались с Катариной для самых разных бесед, сидела птица. Ворон. Сплошь черный, довольно крупный и как будто бы… прозрачный.       — Иллюзия, — коротко молвил Детлафф.       — Не спеши, — Регис мягко положил руку на его локоть.       Птица разглядывала их некоторое время, затем целенаправленно повернула голову к Регису, и в выпуклых антрацитовых глазах мелькнуло узнавание. Они смотрели друг на друга несколько секунд, пока Детлафф не шагнул ближе с нетерпеливым вздохом. Птица недовольно вскинулась, совсем по-настоящему хлопнув крыльями, а вслед за тем в одно мгновение рассыпалась в черный порошок, осевший на столе причудливым узором.       — Что за… — хмуро пробормотал Детлафф, осторожно подходя ближе.       Порошок, словно приклеенный к дереву, драгоценно мерцал в белесом лунном свете. Детлафф зажег свечу для верности и склонился над столом.       — Похоже на карту, — тихо молвил Регис, подступая ближе. — Это, кажется, река, а здесь…       — Да, это пойма. А здесь начинаются холмы и дорога на Метинну. Я знаю это место. Там… — он раздраженно махнул рукой, и губа его дернулась, как было всегда, когда он вспоминал про Сианну.       Рисунок-карта, убедившись в том, что его разглядели, опознали и запомнили, замерцал на столе и, прежде чем окончательно растаять в воздухе, сложился в изящное краткое послание:       «Помогите».              Карета покачивалась на ухабах, поскрипывая рессорами, и Катарина почувствовала несколько неприятных толчков, прежде чем проснулась окончательно. Она разом села, засучив ногами, и вжалась спиной в стенку. Рётшильд в неизменном черном балахоне сидел рядом, внимательно читая книгу, и его зрачки быстро перебегали со строки на строку. Драгорн сладко дремал напротив, подложив скованные руки под голову, и его лицо выглядело невиннее, чем у новорожденного младенца.       — Вам не о чем беспокоиться, Катарина. Вы в безопасности, — медленно проговорил Рётшильд, заметив ее пробуждение. Головы он так и не повернул.       Катарина поелозила, пытаясь сесть поудобнее и сообразить, как она сюда попала и каким образом это произошло. Окошко кареты было зашторено черным бархатом, но в щелочке все равно виднелась белая полоска солнечного дня.       — Куда мы едем? — Катарина обернулась к колдуну.       Рётшильд поднял на нее жуткие глаза и задумчиво улыбнулся.       — Знаете, чем ведомы люди в своих действиях? — спросил он, изучая ее лицо с пугающей лаской.       Катарина помедлила с ответом, желая настоять на заданном вопросе, но колдун лишь нехорошо наклонил голову, ввинчиваясь в нее взглядом пуще прежнего.       — Пороками? — вздохнула она.       — Верно. А что не дает им совершать опрометчивых поступков?       — Разум?       — Если вы так называете страх, то да. Страх есть естественная реакция мозга на события, которые могут оказаться смертельными. Существо, лишенное страха, но не одаренное силой противостоять трудностям — печальное зрелище, — Рётшильд не отрывал от нее глаз и на некоторое время замолчал.       Катарина поежилась.       — Вы так и не ответили, — буркнула она, вжимаясь в стенку кареты.       Рётшильд поднял брови, без интереса взглянул на зашторенное окошко и качнул головой.       — А разве это важно?.. Мы едем в одну из моих лабораторий неподалеку. В мире столько необжитых эльфских руин над интерсекциями, коими никто не пользуется — диву даешься.       Колдун посмотрел на Драгорна, вздохнул и звучно захлопнул книгу. Драгорн дернулся во сне, но не проснулся, только над его переносицей показалась тонкая морщинка.       — Вы выбрали дурную компанию, Катарина, — вкрадчиво сказал Рётшильд. — Худшую из возможных. Однако первый ваш спутник немало меня заинтересовал. Тот самый, что вызволил вас из плена близ Боклера. Стражники описали его, как седого старца, но молодняк всегда ошибается в подобных вещах. Посмотрите хотя бы на Драгорна — совсем еще мальчишка в свои семьдесят… Итак, кем же он был?       — Я не знаю, о ком вы говорите, — отчеканила Катарина, не отрывая взгляда от колдуна и между тем вспоминая зловещие истории про чародеев. Рётшильд же вызывал настоящий ужас, не делая притом никаких особых действий. — Я была одна.       — Я бы не поверил вам, даже если бы был глухим, слепым и мертвым, — Рётшильд помрачнел. — Некто оглушил целый отряд тренированных солдат, не пролив ни капли крови и сбив их со следа на несколько недель. Существо, вероятно, почти мифическое. А затем я увидел вас в компании двух господ, один из которых мне немало знаком, что дает мне возможность предполагать и природу второго. Что мне сделать, чтобы вы заговорили? Пытать вас? — Рётшильд вежливо поднял брови и кивнул на Драгорна: — Или его? Или вас обоих?       — Я не…       — Вы «не», — раздраженно перебил ее он. — Ваше «не» не стоит и ломаного гроша, девочка. Как и ваша гордость, и преданность, и упрямство… Повторюсь, вы оказались в наихудших для себя условиях. К тому же, толком не знаете законов этого мира. Ума не приложу, почему Мирон вообще решил взять вас экспериментальным образцом. Сплошные допущения и догадки! Раньше он никогда не опускался до пустого гадания на воде.       — Вы же сказали, что эксперимент удался, — мстительно молвила Катарина, прежде чем остановила себя.       — М-м-м… Дерзость. Мне это по душе, коли она подкреплена чем-то иным, кроме неоправданной самоуверенности.       Карета подпрыгнула и остановилась. Катарина едва не полетела на пол, но вовремя удержалась за ручку дверцы. Драгорн тоже проснулся, обнаружил перед собой Рётшильда, и его лицо скривилось презрительной гримасой, но на дне глаз мелькнул настоящий страх. От этого Катарине поплохело окончательно.       — Что ты вообще здесь делаешь, Рётшильд? — сипло сказал Драгорн.       — Я был опечален смертью твоего брата и решил навестить тебя. Оказать поддержку и утешение. Ну-ну, мой мальчик, — мягко подначил его колдун. — Не нужно этих глупых личин. Мы не на рыцарском турнире.       Он распахнул дверцу кареты первым, после чего стражники вывели двух узников вслед за колдуном. Его логово, спрятанное в разрушенных руинах удивительно красивого места, заросшего диковинными цветами, плющом и виноградными лозами, покорило Катарину с первого взгляда. Они совсем недолго спускались по рассыпающимся ступенькам, прежде чем оказаться в душной каменной утробе, слабо освещенной факелами. Через несколько минут Катарина оказалась в запертой комнатке, а Драгорна увели дальше по коридору.