Опальная княжна

      Портновская мастерская переживала не лучшие времена: половина лавки была сожжена, зато вторую хозяин задрапировал тканями получше княжеских покоев, установив там же простое, но целое зеркало — и почти в полный рост.       Катарина сделала оборот, чуть приподняв руки, и платье послушно всколыхнулось за ней. Украшения, искусными змейками вплетенные в ткань, гордо сверкнули, портной радостно запричитал, а Йеннифер довольно поджала губы. Во всяком случае, когда сверкающие монеты, тяжело звякнув, перекочевали к новому владельцу, на лице ее не было сожаления.       — Регис не мог столько дать, — тихо сказала Катарина, пока сияющий торговец упаковывал наряд. — Это ведь… много.       Йеннифер вздохнула, прикрыв глаза с несколько театральным раздражением.       — Судя по той сумме, что Регис мне передал, портных он посещал не иначе, как в прошлом веке. Во всяком случае подобные цены если и были, то только тогда.       — Но вы не сказали ему?       — Катарина, — Йеннифер мягко смахнула пылинку с бархатных черных перчаток. — Честность в отношении мужчин и их капиталов может быть использована лишь с одной целью. Карательной. Во всех остальных случаях используй, пожалуйста, рассудок.       — И вы тоже льстите и недоговариваете? — удивилась Катарина.       Йеннифер посмотрела на нее с не меньшим удивлением:       — О нет, — она скупо улыбнулась. — Я говорю правду. Всегда.       Катарина вздохнула, в который раз потерявшись в советах Йеннифер, которым она сама, судя по всему, не следовала не единожды, считая себя существом высшим.       — Регис не такой уж и хрупкий, — обиделась Катарина за вампира, с удовольствием таща на себя тяжелую коробку с платьем минутами позже.       — Разумеется, к своим годам он набрался определенной мудрости, — согласилась Йеннифер, брезгливо рассматривая окружающую обстановку. — Но не переоценивай его успехи. В конце концов, ему же не тысяча лет.       — Я надеюсь, — тихонько вздохнула Катарина.        Они ступили на мощеную улицу, по которой туда-сюда сновали рабочие, и повсюду высились строительные леса, пахло краской и растворами. Йеннифер с неизменным великолепием шествовала рядом, обращая своим присутствием даже самую нарядную горожанку — в дикую пастушку. Мимо прогрохотала тележка с яблоками, и Катарине немедленно было вручено «самое сладкое и красное» в честь ее славных дел и за не менее славную улыбку.        — С другой стороны, — рассуждала Катарина скорее для самой себя, нежели беседуя с Йеннифер, аккуратно надкусывая фрукт. — Бедняк — тот, у кого не хватает денег, чтобы чувствовать себя счастливым. Регису же деньги и вовсе не нужны.       Йеннифер скупо улыбалась, шагая по развороченной мостовой так бойко и просто на своих высоченных каблуках, будто и в этом движении крылась магия. А может, чародеек специально этому учат?       — К тому же, мне непонятно, — продолжала Катарина, — зачем тратить последние деньги на глупое платье, которое даже сам не наденешь?       Йеннифер помолчала ровно столько, чтобы Катарина успела отвлечься на иную мысль и ответила с непроницаемым лицом:       — Детям — все самое лучшее.       После чего так резко свернула на перекрестке, что княжна не успела сообразить, оскорбиться ли ей или рассмеяться.       Катарина нагнала Йеннифер у алхимической лавки, где та велела ей ждать на улице и исчезла за покосившейся дверью под вывеской с дымящей колбой. Катарина устало прислонилась спиной к стене, наблюдая уличную суету, в который раз восхищаясь человеческому упорству, с которым люди тянулись к жизни в самые черные свои времена.       Из лавки тем временем доносились высокие возмущенные вопли, словно человека прижали к стене, взяв того за горло и теперь отчитывали, как нашкодившего кота. Катарина рассеянно вздохнула, расслышав причитания алхимика и вкрадчивый холодный тон Йеннифер.       — О-ох… — сказал кто-то рядом с ней, и она непроизвольно повернула голову.       Поза незнакомца и болезненное выражение на его лице мигом пробудили в Катарине добрые порывы.       — О! — воскликнула она и поспешила на помощь согнувшемуся мужчине. Все его вещи беспорядочно рассыпались по мостовой, включая осколки, бывшие когда-то круглым зеркальцем — дорогим и настоящим, а не просто полированной металлической пластиной. — Что с вами?       — Видно, подвернул ногу, — сердечно улыбнулся мужчина, опираясь на подставленный локоть, и поднял голову.       Темно-карие глаза встретились с пронзительно-синими, и Катарина против воли вздрогнула. Она как будто бы посмотрелась в свое отражение, что замерло испуганной птицей на дне чужого взгляда, заточенное в его ловушку. Отражение это притом было искривлено и странно.       — Я испугал вас? — спросил он добро.       — Нет… Конечно, нет! — Катарина быстро улыбнулась и принялась поднимать с камней вещи, не глядя на незнакомца. После того коротко сунула их мужчине в руки, теперь пытаясь смотреть тому только в переносицу.       — Вы — хороший человек, — сказал мужчина, оправляя темно-желтый кафтан. — Не каждый бы помог другому просто так.       — Бросьте, это пустое, — она улыбнулась, ругаясь на себя за странную реакцию. — Я всего лишь помогла вам подняться. Разве это сложно?       — Поверьте, я кое-что смыслю в людской натуре, — вежливо улыбнулся он. — Повидал многих на своем веку. На бескорыстную помощь, к сожалению, способен не каждый, но в этом наша с вами общая черта. Порой я помогаю людям, когда они того попросят, а иногда прошу помочь и мне. Честный человек не откажет в доброй услуге… Впрочем, я заболтал вас. Хорошего вам дня, Катарина.       — Что? Отку…       — Катарина!       Княжна обернулась, напоровшись на взгляд Йеннифер, как на штырь. Та смотрела в ответ, приподняв брови.       — Я закончила, пойдем.       — Хорошо, только…       Катарина беспомощно оглянулась, чтобы обнаружить незнакомца на порядочном отдалении — он уходил неспеша, и нога его выглядела вполне здоровой. А еще, — Катарина удивилась, что не приметила того сразу — мужчина был лысым. Лысых Катарина подсознательно недолюбливала.       — Что там? — раздраженно вздохнула Йеннифер.       — Ничего. Просто помогла прохожему — он подвернул ногу.       — А пожертвования на благотворительность ты тоже даешь? — скаредно спросила чародейка. — Не отставай. У нас много дел перед банкетом.       — Каких это?       — Во-первых, бани, — ответила Йеннифер тем же тоном, что и всегда — то есть, непререкаемым. — Я не намерена отравлять воздух могильными ароматами, которых ты нахваталась в некрополе.       — А во-вторых?       — Что за манера спешить с вопросами прежде нужного? Ну-ка, вперед, вперед, вперед!              Дальнейшие два часа Катарина делала все, чтобы Йеннифер пожалела о своем решении провести с ней время. Разумеется, не намеренно. Она задавала вопросы, поскольку любопытство с каждой секундой становилось сильнее стеснения, а Йеннифер отвечала так… скупо, но в то же время остро и вкусно, что это лишь подогревало интерес.       — Чародейки, конечно, рождаются в знатных родах? — заинтересовалась Катарина, наблюдая, как ковш с колодезной водой безо всякой помощи совершает маневр над раскаленными камнями, и те вспыхивают паром.       — Вот, как ты думаешь.       — Конечно, ведь вы… такая красивая и уверенная в себе. Разве могли вы родиться крестьянкой?       Катарина вовсе не собиралась лебезить, просто сказала, о чем думала, а лицо Йеннифер между тем разгладилось. Только в глазах сверкнул тонкий, как игла, отблеск застарелой боли.       — Усердие, а не талант — вот единственное, на что может рассчитывать настоящая чародейка. Глупо ожидать этого от избалованных белоручек.       — Вы говорите обо мне?       — В том числе.       Катарина проглотила обидное замечание.       — Рётшильд говорил, во мне нет даже таланта.       — Рётшильд — мужлан и шовинист, — отрезала Йеннифер. — Дело не в таланте. Отныне ты и магия находитесь по разные стороны друг от друга. Во всяком случае, то, что называют магией чародеи.       — А если бы этого не произошло, могла бы я стать чародейкой?       Йеннифер обернулась, срезав надежды Катарины острым лезвием взгляда, и прохладно улыбнулась, так что тонкие молодые морщинки собрались у глаз.       — Ты действительно напала на Рётшильда? — наконец спросила она.       — Да, — Катарина не колебалась.       — Нет, — отрезала Йеннифер, равнодушно отворачиваясь.       — Что — нет? — опешила Катарина.       — Чародейка из тебя бы вышла никудышная.       — Но почему?!       Катарина застыла, всплеснув руками, застав Йеннифер в полуобороте с тонкой насмешкой на прекрасном лице.       — Вы так проверяете меня? — обиделась она.       — Ни одна чародейка не сумела бы кротко согласиться с отказом, — усмехнулась Йеннифер. — Впрочем, я не забираю своих слов. Нападать на Рётшильда в крайне нестабильном состоянии, пить человеческую кровь, не понимая последствий… Это глупо и недальновидно.       — Я пыталась спастись!       — Имея за пазухой двух высших вампиров и одного ведьмака — спасаться совершенно необязательно, — язвительно проговорила Йеннифер.       — И вы бы тоже просто сидели, сложа руки?       — Конечно, нет, — удивилась чародейка. — Но во времена, когда я в спасении нуждалась, я была совершенно одна.       Йеннифер отвернулась как будто бы немного обиженно и, вынув из сумки тонкостенную граненную баночку, принялась втирать крем в белую кожу. Катарина наблюдала за происходящим с отстраненной ностальгией по временам, когда в этой баночке заключались все ее жизненные треволнения.       — А почему?.. — начала она и осеклась, упершись взглядом в полоску кожи над полотенцем. Спина Йеннифер, как и она сама, выглядела порядочно неразговорчиво.       Чародейка вздохнула, отвлекшись от растирания идеальных икр сладко пахнущим маслом, и с ленцой обернулась.       — Спрашивай, — разрешила она.       — Почему вы все-таки пришли? Сидите со мной в банях, оплатили платье, на вопросы отвечаете… На банкет, в конце концов, ведете?       — И что же ты надумала?       Катарина заломила руки, прижав их к теплому полотенцу, в которое была укутана.       — Вы, должно быть, меня исследуете, — сказала она, поморщившись от сказанного, пока Йеннифер насмешливо изучала ее живое лицо. — Вы все же чародейка, а чародейки… — она неопределенно махнула рукой.       — И что же чародейки?       — Вы разве не ищите личной выгоды во всем?       — С каких это пор практичный подход к трате собственных ресурсов и сил стал не в чести? — невинно улыбнулась Йеннифер.       — Вы ведь понимаете, о чем я.       — Дело не только в этом, — вздохнула Йеннифер. — Однажды Регис безо всяких просьб отправился с Геральтом на помощь мне и моей дочери. Я возвращаю долг. Терпеть не могу незавершенных дел и невозвращенных задолженностей.       Скупой, резкий ответ не пришелся Катарине по вкусу. Она чуяла той стороной своей души, что была воспитана в светских интригах, что сказанное — едва лишь полуоткрытая крышка ларца с тайнами. Однако Йеннифер искусно владела лицом и, если не желала продолжать разговор — не заметить этого было решительно невозможно. Катарина тихо вздохнула, но чародейка и не подумала смилостивиться, так что оставшиеся часы они провели в сухом молчании.              — Не могу поверить, — бормотала Катарина, входя вслед за Йеннифер в высокие створки ворот, преграждавших путь в изукрашенную залу. — Банкет, в такое время…       — Прекрати бурчать себе под нос. Если желаешь что-то сказать — говори это вслух, либо молчи.       Банкет тем временем уже налился вином и танцами, свечами в ажурных, хрустальных люстрах, дразнил ноздри ароматами запеченного мяса. Гости мерно и ладно гомонили, разбредясь малыми группками, удерживая в холеных пальцах искрящиеся бокалы на тонких ножках.       Йеннифер, будучи не последней фигурой Нильфгаарда, тем не менее была известна не всем, но каждый гость не поленился обратить взгляд на чародейку, когда слуга торжественно возвестил об их с Катариной прибытии. Катарина поневоле сглотнула, следуя глазами от одного любопытного лица к другому, но большая часть гостей глазела на ее спутницу.       Йеннифер, окинув зал кратким пристальным взглядом, безошибочно выбрала направление и пошла вперед уверенным фрегатом. Людские волны, дрогнув, боязливо расходились перед ней, пятясь к высоким стенам. Катарина, следуя за ней, на секунду запрокинула голову, обнаружив темные своды потолка, куполом уходящие вверх, и голова ее закружилась. Это здание и его убранство были столь просторны и не сковывали движений, что после прохудившихся домиков, склепов и лабораторий, от чувства свободы захватывало дух.       — …не могу поверить, что княгиня выделила столько средств городу, — донеслось справа.       — Не просто средств — сегодняшний день объявлен праздником по случаю спасения города. На площади раздают бесплатную еду.       — Безумие.       — Отнюдь. Решение более, чем разумное. Нильфгаард не может позволить себе гражданского восстания. Мы едва укрепились на севере, нам жизненно важна лояльность подданных…       Политика.       Катарина вздохнула, тем не менее радуясь возможности поговорить и послушать о вещах, ей гораздо более близких, чем гравюры монстров и способы их пропитания.       — Ваша светлость, я прошу простить нас за это неуважительное опоздание, — тон Йеннифер виртуозно сплел в себе подобрастную любезность и надменное превосходство.       — О, зовите меня просто Гертрудой! — раздался вслед за тем голос женщины, которую Катарина еще не видела, поскольку Йеннифер перекрывала ей обзор. — И в этом нет совершенно ничего неуважительного, Йеннифер. Уважаюшая себя дама может позволить себе всякое количество времени для подготовки к балу.       Йеннифер коротко склонила голову, а после того ловко и плавно отступила в сторону, проливая на Катарину всеобщий свет теплых огоньков и человеческого внимания. На одно хрупкое мгновение стеснение подкатило душным облаком, раскрасив щеки в слабый розовый цвет, но Катарина разом взяла себя в руки. Она присела в церемонном поклоне, наученная Йеннифер, и представилась, как полагается, произведя безупречный эффект.       Княгиня Метинны — дородная, громкая женщина в великолепных одеждах, сияющих до рези в глазах, — подскочила к Катарине, едва не взяв ту за руки.       — Голубушка, — воссияла княгиня. — Вы роскошно выглядите. Словно посланница самой Мелитэле, что пришла защитить моих подданных в трудную минуту!       Катарина сдержанно улыбалась. Показательная веселая суетливость княгини не сумела ее обмануть — сердце женщины в тугом плотном корсете стучало размеренно и спокойно, как у самого хладнокровного убийцы.       — Но где же ваш спутник? Я наслышана о том, что вы путешествуете по нашим краям с графом… — взгляд княгини смазался, стал пронзительным и чуточку алчным.       Катарина едва не заскрежетала зубами, но рука Йеннифер, что поддерживала ее под спину, предупреждающе впустила в шелк платья коготки.       — Он прибудет позже, Ваша светлость, — глубоким голосом ответила чародейка за Катарину. — К моему сожалению, он был в отъезде, когда поступило ваше приглашение, и я не сумела передать послание вовремя.       Княгиня кивнула с улыбкой, что тонким росчерком сияла на ее лице аккурат под ледяными серыми глазами, и царственно наклонила голову. Спустя несколько пустых красивых фраз и вежливых жестов этикета она и вовсе удалилась встречать новых гостей.       — Что происходит? — тихо пробормотала Катарина, увлекая Йеннифер чуть в сторону, будто бы к фуршетному столу.       — Ничего особенного, — пожала плечами та, изящно подбирая с тарелки шпажку с закусками и закидывая одну из них в рот. — Анна-Генриетта соперничает с местной княгиней с самого своего рождения. Они настолько друг на друга похожи, что терпеть друг друга не могут. Аннариетта имела неосторожность похвастаться диковинными гостями — Геральтом и Регисом. Как ты понимаешь, Гертруда возжелала немедленно увидеть их у себя. Геральта я не в состоянии уговорить на банкет даже ценой собственной жизни, но Региса…       — Вы использовали меня, — вздохнула Катарина, когда Йеннифер смолкла с многозначительной улыбкой. — Вам нужно было заманить сюда Региса, но он бы не пошел, если бы не пошла я, и…       — Это всего лишь банкет, а не полоса испытаний Синих Полосок с волчьими ямами.       — Вы прекрасно знаете, что Регису неуютно находиться среди людей, — так же решительно проговорила Катарина в ответ, понижая голос и притом сохраняя на лице самое благодушное выражение.       — У тебя есть возможность заполучить расположение одной из весьма влиятельных персон Нильфгаарда, — отвечала ей Йеннифер мягким грудным голосом, улыбаясь, как мать любимому дитя, меж тем удерживая Катарину под локоть стальным хватом. — Гертруда располагает гораздо большей властью нежели Анна-Генриетта. В ведомстве последней находится жалкий клочок туристической земли, которая едва ли заинтересует кого-то после бойни в Боклере. Метинна — другое дело. И если для этого Регису нужно один раз поздороваться и поцеловать ей руку, значит, он будет здороваться и целовать ей руку.       — К чему мне эти связи, если здесь мое происхождение не имеет никакой ценности? Для этих людей я такая же безродная деревенщина, как и любая крестьянка Метинны!       — Надо думать, мое происхождение здесь ценность конечно же имеет, — скаредно ответила Йеннифер, сверкнув глазами, и Катарина прикусила язык. — Хватит пререкаться со мной. Здесь полно интересных господ — выбирай любого.       — Что значит «любого»? Вы намереваетесь сосватать меня ко…       Рука Йеннифер одним стальным движением направила Катарину в нужную сторону, едва ощутимо обжегши магическим укусом, и Катарина захлопнула рот, внутренне заворчав.       — Господа, я прошу простить наше долгое отсутствие. Надеюсь, мы не пропустили ничего важного? — молвила Йеннифер тоном генерала, ожидающего отчета о происходящем, и слегка подтолкнула Катарину вперед.       — Все самое важное, Йеннифер, свершилось в ту ночь, когда вас здесь не было, — усмехнулась женщина со странным костистым лицом — вроде бы молодым, но испещренным морщинами.       Йеннифер равнодушно повела плечом в ответ на подколку, и женщина протянула руку Катарине:       — Мирабелла. Наслышана о вашем мужестве.       — А вы… — Катарина сглотнула.       — Прошу без громких слов. Я исполняла свой долг.       Катарина украдкой вгляделась в лицо фламиники, про которую Йеннифер поведала ей совсем недавно. Женщина утратила молодость, но, кажется, восстанавливала ее шажок за шажком.       — Катарина, позвольте представиться и мне, — слева от фламиники возвышался высокий молодой господин в безупречном черном костюме. — Граф Август ди Тремино. Мне по секрету было сообщено, что вы были спасены с одной из моих старых виноделен… Могу лишь принести глубокие и искренние извинения за то, что это произошло в моих владениях. Поверьте, я был к тому непричастен, как бы жалко и трусливо это ни звучало теперь.       Катарина сдержанно улыбнулась в ответ.       — Как вижу, Регис и вправду согласился посетить это торжество, — сухо заметила Мирабелла, в уставших глазах ее запрыгали чертики.       Она посмотрела Катарине за спину, и та, укоряя себя в поспешности, тут же обернулась ко входу. Регис, чей наряд остался неизменным, отказался только от торбы. Теперь же он стоял на пороге, задумчиво и устало разглядывая торжество, которому был столь же чужд, сколь однажды Катарина была чужда склепам и чудовищам. Выглядел он столь нелепо и чудаковато, что сердце Катарины сдавило жалостью и меж тем радостью, оттого что Регис, очевидно, был в полном порядке после поездки с Геральтом.       Лицо Йеннифер же хранило победное выражение наставницы, чей ученик, единственный из всех, сумел направить все три стрелы точно в яблочко.       Регис, наконец, заметил Катарину, и глаза его полыхнули черным. На неуловимое для глаза мгновение Катарина разглядела в нем первородную чудовищную сущность — великолепную и жуткую. Гости вокруг Региса, верно, почуяв это нутром, принялись расступаться. Регис же пошел к Катарине неспешным шагом, мимолетно оглядывая снующих вокруг людей и отказываясь ото всех предложенных угощений.       Он не дошел всего несколько шагов, когда на него из ниоткуда налетела княгиня и немедля увлекла гостя в бессмысленный диалог, который Регису очевидно претил, хоть он и старался не показывать того на учтивом лице.       — Стой здесь, — коротко сказала Йеннифер, будто пригвоздив тем самым Катарину к полу, и уверенно пошла вперед.       — Не переживайте, Катарина, — усмехнулась Мирабелла из-за ее спины. — Региса сложно одолеть, даже таким тяжеловесным орудием, как Гертруда и Йеннифер.       Катарина слабо улыбнулась в ответ, чувствуя себя немало предательницей за то, что побоялась составить Регису компанию, выбрав подчиниться Йеннифер. Экзекуция над вампиром, впрочем, продлилась не так уж и долго, и вскоре он приблизился к собравшимся вместе с Йеннифер. Только выглядел куда более уставшим, чем в любую самую черную минуту до того.       Глаза Региса обратились на Катарину, ощупав ее с ног до головы, и только после сверкнули восхищением — даже несколько искусственным, как если бы он старался сделать ей безмолвный комплимент, — но слишком явным для его сдержанного характера.       Мирабелла издала громкий, сухой смешок, и Йеннифер за спиной Региса недовольно качнула головой.       — Я вижу начались танцы, — заметила чародейка и так всем очевидный факт. — Я слышала, граф, вы отменно танцуете, но едва ли обойдете в этом Катарину.       Катарина опешила от столь явного и коварного хода против нее, но граф Август уже галантно улыбнулся, уловив явный намек и немедленно пригласил княжну танцевать. Та не сумела отказать, настойчиво подталкиваемая Йеннифер в спину — только обратила к ней напоследок краткий разъяренный взгляд.       — Полезные знакомства еще никому не помешали, — тихо прошептала Йеннифер в ухо Катарине.       — Особенно, вам, — пробормотала та.       Катарина с графом удалились в круг танцующих, смешавшись с прочими парами в краткие секунды, пока Йеннифер наблюдала за ними реющим ястребом, не забывая время от времени и о терпком вине в бокале. Она перемещалась по зале, не забывая ни о ком из старых и новых знакомых, и черно-белое ее одеяние виднелось отовсюду.       Граф Август, надо признать, танцевал отменно. К тому же, не позволял себе лишнего: движения его были учтивы и лаконичны, а потому порядочно холодны, зато взгляд Региса, который Катарина невесть с чего принялась отчаянно избегать, жег спину пышущим горнилом.              — Ты должен радоваться, Регис, — заметила Мирабелла, покачивая в дрожащей руке бокал с сухим белым. Взгляд ее рассеянно следовал за Катариной, сверкающая, будто речная вода на солнце. — Девочка выглядит весьма недурно после всего прожитого. Да и место это пришлось ей по душе.       — Я и рад, — сухо ответил Регис.       Мирабелла взглянула на него, подняв брови. Регис проигнорировал ее, продолжая смотреть на танцующих, безошибочно угадывая местоположение Катарины и графа, даже если не видел их.       — Это ревность? — хмыкнула Мирабелла.       Регис кратко усмехнулся.       — Быть может, я порядочно самонадеян, но, позволь, Мирабелла, к кому бы здесь я мог ее ревновать?.. Голос Региса несколько раздраженный, тем не менее звучал искренне и даже заносчиво. Мирабелла только покачала головой.       — Я понимаю истинный ход твоих мыслей, Регис, но не могу с ним согласиться. Девочка получила бесценную возможность стать долгожительницей. Прожить с тобою жизнь. А не тот жалкий огрызок, доступный большинству людей.       — Стать чудовищем, — отрезал Регис. — Таким же, как я.       — Не ожидала услышать подобное от тебя.       — Я не отрицаю своей сущности, — пожал плечами он. — И не вкладываю в нее демонический смысл. Однако Катарина придерживается иных взглядов. Более того, для меня кровь не более, чем искушение, тонкий деликатес. Десерт, от которого я могу отказаться. Брукса же вынуждена потреблять кровь ради выживания.       — Мы не знаем этого наверняка, Регис. То, что знакомые тебе бруксы называли кровь необходимостью, отнюдь не доказательство. Кроме того, я полагаю, твоя собственная кровь может с лихвой заменить Катарине любую другую. Я права?       Регис хмуро кивнул.       — Я вижу, тут дело в другом, — усмехнулась Мирабелла. — Это ни что иное, как первобытный страх шарлея, привыкшего пребывать в темных пещерах, и вынужденного выйти на свет.       — Премного благодарен за сравнение.       — Перестань, Регис. Не так уж на этом банкете и страшно, чтобы ты обрастал иголками, как наш общий знакомый ведьмак.       — Я чужд балам и светским раутам, Мирабелла. Мне не претят празднества и танцы, но здесь повсюду слишком много людей, тогда как я — отнюдь не человек.       — Ты больший человек, чем многие в этой зале.       — Пустые слова, — Регис покачал рукой, и вино, искрясь, волнами завихрилось в его бокале. — Нас определяют не только наши выборы, но и наши возможности. Я могу разорвать любого по щелчку пальцев, — он обвел зал кратким жестом. — Возможно, я сумею опустошить всех этих людей не медленнее, чем за минуту. И потому, я не могу чувствовать себя с ними наравне. Они прекрасные, удивительные создания, но в моих руках слишком много власти, а они невероятно беспомощны.       — Катарина больше не человек, а потому твой страх тем более выглядит глупо, — Мирабелла сухо закашлялась, и Регис помог ей опуститься в золоченое кресло. — Прекрати обращаться со мной, как со старухой. Я справлюсь с тобой по щелчку пальцев, как ты сам выразился.       — Разумеется, — совершенно серьезно ответил Регис.       — Оставь этот сарказм. Я чую его за милю.       Регис вздохнул.       — Я уничтожил в ней человека, — грустно заметил он, наблюдая, как Катарина, смеется на очередном обороте, и подол платья крыльями взлетает вслед ее движениям. — Потворствовал этому. И совершенно в том не раскаиваюсь…       — Лучше бы ты просто пил свое вино и молчал, — проворчала Мирабелла.              Катарина вежливо рассмеялась очередной тонкой шутке графа и сопровождавших его спутников и спутниц, после чего все же отпросилась на балкон, разгоряченная танцами. Старая жизнь как будто бы вернулась к ней на мгновение, окутала привычным шлейфом духов, мерцанием роскошных зал и одеяний, и учтивыми беседами.       Катарина втянула терпкий, прохладный воздух и улыбнулась сама себе, кратко прикрыв глаза. Ладони ее лежали на белокаменных перильцах ажурного балкончика, что возвышался над крышами города, и с высоты этой не было видно ни разрушенных домов, ни чужих страданий.       Все, как было когда-то. Только теперь тонкие шпильки отчего-то остро кололи голову; пудра на щеках и шее сушила кожу; и корсет, пусть и незатянутый, не давал вздохнуть, как прежде.       Регис шагнул из-за спины, загородив свет, и прохладная тень легла на жемчужные ленточки на ее платье. Он остановился совсем рядом, не изменив ни себе, ни своим манерам, и тоже обратил взгляд на город. Они молчали порядочно долго, и Катарина как будто бы чувствовала немой укор за то, что танцевала и говорила с кем угодно, кроме Региса, при том что была обязана своей жизнью именно ему. Регис же никогда никого ни в чем не осуждал — он предпочитал молчать, ожидая, когда собеседник сам исколет себя иглами вины и придет исповедаться.       Катарина решительно обернулась, выбрав отречься от наставлений Йеннифер и прибегнуть к самому опасному человеческому оружию — честности, и тут же растерялась.       Регис взглянул в ответ спокойно и выжидательно.       Так странно, что один самый обыкновенный бал как будто бы отдалил его дальше, чем все до того произошедшие чудовищные события.       — Тебе не по душе этот банкет? — неловко спросила Катарина. — Йеннифер заманила тебя сюда. Прости, я должна была уйти сама и сказать тебе…       — Йеннифер — чародейка. Это в ее крови. А ты — княжна, и это, — он с усталой улыбкой указал на стеклянные двери, за которыми происходило праздненство, — тоже в твоей крови. Я не вправе отбирать это у тебя.       — Пожалуйста, Регис, не нужно этих сантиментов, — нахмурилась Катарина, невольно перенимая манеру Йеннифер и вызывая тем у Региса краткую улыбку. — Я не намереваюсь восходить на престол Нильфгаарда и таскать тебя на банкеты еженощно.       — Тогда что? — он сложил на груди руки. — Каковы твои представления о будущем?       — Разве оно возможно, пока жив Рётшильд?       — Это решаемая проблема, — заметил Регис. — Мы идем по следу и мы не отступимся.       — Я не… я не думала о том, что будет после. Ни разу с того момента, как оказалась в этом мире. Это попросту глупо, если ты можешь умереть в любую секунду.       — Не говори так, — сказал Регис вкрадчиво и как будто бы угрожающе.       Катарина поежилась и чуть отступила.       — И вообще, — заявила она твердо.– Я этого вовсе не заслужила.       Одна ее рука плавно легла поверх другой в изящном царственном жесте. Регис едва заметно усмехнулся.       — Это платье, и эти украшения, и этот вечер, — продолжала Катарина, держа подбородок и спину, как первая фрейлина при королевском дворе. — Я совершенно не скучаю по былому и уж точно не тоскую по банкетам и балам…       Регис наблюдал ее ровный, уверенный монолог, и то как лунный свет играет на витых браслетах на тонком запястье; как покачивается подол пышного платья, когда Катарина делает неспокойный шаг то в одну, то в другую сторону — иная бы давно уже споткнулась о надоедливую ткань и рухнула на пол. Он смотрел на нее, и скупая горечь омрачала его лицо.       — Что? — не выдержала Катарина.       — Это всего лишь платье, — заметил Регис. — Малая радость после всех пережитых мучений.       — Это не радость, а жест отчаяния, — отрезала Катарина. — Кто покупает платья в такие времена? На последние-то деньги?       Регис вздохнул, недовольно взглянув в сторону бархатистого смеха Йеннифер, пролившегося из распахнутых дверей.       Катарина же упрямо шагнула вперед и положила узкую ладонь Регису на грудь, требовательно, как и полагается высокородной особе, взглянув ему в глаза снизу-вверх. Регис, привыкший подначивать Катарину в отсутствии решительных действий с ее стороны, теперь стушевался. Как и всякий мужчина, он несколько терялся, когда недосягаемая ранее женщина вдруг добровольно шла навстречу.       — Ты боишься быть не один, — ясным голосом, как на проповеди, сказала Катарина. — Это удивительно…       — Что же в этом удивительного? — хрипло спросил Регис. — Я не вступал в отношения довольно долгое время. Признаться откровенно, часть этого времени я провел заколоченным в гробу. Это стало последствием тех действий, что я совершил, обратившись к бутылке. А к бутылке я обратился… — он вяло взмахнул рукой, одновременно раскаиваясь, что проговорился, и меж тем желая рассказать всю правду.       Катарина удивленно смотрела на Региса, ища в его глазах шутку, но лицо его хмурилось, и сам он выглядел одеревеневшим.       — В моей жизни было тяжелое, черное время, когда я не соизмерял своей горечи и не желал отвечать за нее перед собой. Я принялся пить, как говорится, в два горла, — хрипло продолжил он, выталкивая из себя слово за словом, но притом взгляда не отводя. — Я… разумеется, говорю не о спиртных напитках, хотя были и они.       Катарина мягко убрала руку, и глаза Региса почернели от горечи. Она смотрела на него внимательно и даже страшно, кусала губы, и в волосах ее тонко сверкала маленькая хрустальная бусина. Регис поймал взглядом отблик и теперь смотрел на него, как завороженный.       — Ты пил людей, — просто сказала Катарина, вдребезги разбив последние преграды недоговоренностей между ними. — Упивался чужой кровью, чтобы залить боль разбитого сердца.       Она отвернулась, сделала несколько шагов прочь, потом повернулась снова. Лицо ее стало суровым, и Регис, ожидающий приговора, хранил молчание. Он хотел бы улыбнуться в ответ на ее мрачный не по возрасту вид, но момент и без того был хрустально-хрупок, как бусины в волосах Катарины.       — Это ужасно, — серьезно сказала она и пытливо взглянула на Региса, разумеется, ища в его лице хотя бы крохотную надежду на то, чтобы оправдать его. — Как давно ты не пил?       — Пятьдесят восемь лет и два месяца, — без промедлений ответил Регис.       Катарина вздрогнула.       — Некоторые люди столько даже не живут, — кисло заметила она, растеряв былую воинственность.       — Смею надеяться, это будет зачтено в мою пользу?       Катарина неопределенно мотнула головой, хмурясь и блуждая взглядом по каменным плитам пола.       — Признаться честно, я ожидал гораздо более резкой реакции, — нахмурился Регис. — Более того, я опасался, что слова эти могут быть последними, что я скажу тебе.       Катарина невесело улыбнулась, искоса взглянув на него.       — Глупо полагать, Регис, что я не пришла к этой мысли сама. Ты — вампир и ты не молод. Конечно же, ты не мог не пить человеческую кровь. Хотя бы единожды. И я не… я не знаю, как мне поступить с этим знанием. Не знаю уже довольно давно.       — Любое твое решение будет верным, Катарина.       — Нет, не любое, — она отвернулась, прошла несколько шагов по балкончику туда-сюда. — Я бы осудила тебя самым черным образом два месяца тому назад, но теперь… Когда я стала рядом с Млишеком, с Вацлавой, и чувствовала их запах, на одну секунду я подумала, а что если я попробую одну только каплю… Одну крохотную, едва заметную каплю… Они даже не почувствуют. Я могу усыпить их. Могу им спеть. В конце концов, подумала я, ведь они должны мне свою жизнь! Ведь без меня их бы и вовсе могло сейчас не быть? — Катарина обернулась, глаза ее пылали болью и блестели от слез. — Представляешь, Регис?       — Представляю.       — Потому теперь-то я понимаю тебя. Даже рядом с тобой и Детлаффом, Геральтом и Йеннифер, располагая необыкновенной поддержкой и удачей, располагая своей верой, я позволила себе… — ее голос охрип и сел, исчез, будто провалившись внутрь. Катарина с силой сглотнула. — Я позволила себе мысль, которая теперь навечно будет со мною. Я всегда буду помнить, что пожелала чужой крови и едва нашла в себе силы отказать этому желанию.       — Возможно, лекарство все же существует, — молвил Регис через силу. — Мы действительно можем отправиться в Зерриканию и разыскать его.       — Дело не в этом, Регис. Моя вера оказалась слишком слаба. Намного слабее, чем я могла бы представить. Никакое лекарство не сможет этого исцелить.       — Никакая вера не сумеет остановить тебя от того, чего требует твое тело, чтобы продолжать жить.       — В этом мы с тобой расходимся, — улыбнулась Катарина. — Ты полагаешь, что всякий человек следует своему пути, лишь делая выбор относительно своих поступков. Я же считаю, что путь этот ты всецело прокладываешь сам.       — Так считают многие, кто прожил слишком мало, — Регис по-доброму улыбнулся.       — Может быть, ты и прав. Я так устала думать обо всем этом… Я ведь никогда ничего подобного не просила, — она вздохнула, провожая взглядом поднос с искристым шампанским, что сновал по зале вместе со слугой.       Регис немало удивился и даже громко хмыкнул, когда Катарина вдруг бойко шагнула к порогу балкончика, ловко цапнув с проплывающего мимо подноса высокий бокал. Она залпом опрокинула в себя напиток и решительно отставила бокал в сторону, установив его на маленьком постаменте.       — Ничего не понимаю, — она сжала руками виски. — Все ужасно запуталось. Я обязана — обязана! — тебя презирать за содеянное, но, с другой стороны, ты раскаявшийся грешник в отличие от Детлаффа и… наверное…       — Наверное — что? — мягко уточнил Регис.       Катарина только передернула плечами и вздрогнула, когда знакомый камзол опустился ей на плечи. Это был, без сомнения, коварный жест, сминавший ее защиту одним простым движением, и Регис не мог этого не понимать.       — Ты танцуешь? — спросила она вдруг, неловко повернув голову за спину — так же, как тогда, в склепе, когда Регис…       — Танцую, — он усмехнулся. — И я даже немножко граф.       — Тогда я приглашаю.              Катарина ловила на себе заинтересованные взгляды Мирабеллы, Йеннифер, самой княгини и конечно графа Августа, когда она вошла с Регисом в круг танцующих. Они выглядели слишком по-разному, чтобы не привлекать внимания: юная девушка, прекрасная той наивной тонкой красотой, которую дает лишь молодость, и мужчина с пепельной проседью в волосах и мудрым взглядом старца. Его камзол уступал блеску и сиянию прочих кавалеров, достойный разве что кучера или дворецкого, когда как Катарина сияла безо всякого стеснения. Ее движения, слишком порывистые, едва уравновешивались его — спокойными и выверенными.       Граф Август танцевал отменно, Регис же — безупречно. Ему не было нужды демонстрировать превосходство, кичась перед друзьями — он чувствовал движения Катарины и дополнял их так, будто читал ее мысли.       В который уже раз ей сделалось страшно оттого, насколько проницателен и опытен тот, кто ведет ее по этой узкой опасной тропе. В который раз она подумала, не намеренно ли была выбрана именно эта тропа, именно над этим обрывом?       Катарина взглянула Регису в глаза.       Он понимающе улыбнулся.       Нет, не намеренно. Вроде бы…       Рука Региса целомудренно отвела локон, что прилип к ее щеке, задев самыми кончиками пальцев обнаженную тонкую ключицу.       Кожа вспыхнула. Шампанское ударило в голову. Кто-то рассмеялся. Ветер рванул тяжелые шторы и тонкий шифон, ворвавшись внутрь залы сквозь распахнутые створки.       Платье Катарины приподнялось, и Регис отступил на шаг, давая партнерше совершить оборот вокруг своей оси, чтобы потом стальным движением притянуть обратно.       Стало холодно и жарко. Кажется, задрожали пальцы.       Все-таки она выпила чертовски много…       После всего пережитого один бокал — это стрела, выпущенная в голову в упор.       — Ты ведь не пьянеешь, — прошептала Катарина, когда Регис наклонился к ней ближе нужного.       — Нет, — он усмехнулся.       Они целовались на глазах у всего высокого сообщества, что было, выражаясь светским языком, неподобающе, неприлично, неуместно…       Руки Региса под спиной Катарины сделались железными, и она кажется дрожала так, что этого нельзя было не заметить со стороны. Эмоции палили в голову страшным одновременным залпом нескольких катапульт, и пальцы Катарины вцепились в воротник Региса, притянув его к себе.       Он определенно умел целоваться.       Он вообще — многое умел.       Это пьянило. Льстило тем, что он, быть может, совсем слегка, но — находится в ее власти. Посреди бала, рядом с такими прекрасными дамами, как Йеннифер или Гертруда, он выбирал общество княжны, что едва нащупала свой жизненный путь и выбирала поворот… А еще, она больше не была обычным человеком, ведь так?..       Она поднялась на ступеньку вверх или оступилась и рухнула вниз?       Губы Региса скользнули по щеке, запечатлели почти вежливый, заключительный поцелуй на шее Катарины, после чего вампир замер, тяжело вздохнув и прикрыв глаза.       Они стояли вдвоем, в освободившемся кругу танцующих. Катарина обнимала Региса руками за спину, прижимая к себе, и боялась поднять веки.       — Кхм, — сказала Йеннифер над ее ухом, и этот простой звук пролился на девушку ведром колодезной воды.       Она молниеносно выпуталась из объятий распаленного вампира, успев поймать его тонкую усмешку, и обернулась к чародейке — только что не вытянулась перед ней в полный рост.       Йеннифер смерила ее значительным взглядом, после чего посмотрела поверх плеча Катарины — прямо на Региса. Тот, вместо того, чтобы развеяться сожженным прахом, лишь сухо хмыкнул. Взгляд его был самым невинным.       — Иди в сад, — с нажимом произнесла Йеннифер, взглянув внутрь глаз Катарины, будто взяла за душу и вонзила прямо в нее свои антрацитовые ногти. — Сейчас же. Приведи себя в порядок.       Катарина смиренно кивнула и вышла, держа спину безукоризненно ровно. Ее провожали смешанными взглядами, от которых ее вдруг затрясло от смеха, но она сдерживалась до последнего. И только в саду, в густом сумраке деревьев, вдруг подпрыгнула и быстро-быстро побежала вперед по шуршащей под ногами дорожке. Она оббежала половину здания, прежде чем остановиться, взявшись рукой за подоконник в попытке отдышаться, и наконец — высоко, задорно рассмеяться.       Катарина бродила по аллеям вокруг здания, тихонько напевая под нос позабытую мелодию, оглядываясь порой на огни окон. Неподалеку в свете окруженного светляками фонаря одинокий садовник восстанавливал поврежденные розовые кусты. Это показалось Катарине странным, и точно — едва завидев ее, он вдруг поднялся княжне навстречу.       Ее взгляд плавно перетек с ярко освещенного пятна под фонарем на темнеющее одеяние и нескладную, чуть сгорбленную фигуру. Катарина вздрогнула, всматриваясь, сделала шаг назад, потом вперед и снова назад, под конец неловко всплеснув руками, словно мать, завидевшая блудного сына после долгой разлуки.       Человек приблизился, держась теперь вдали от света и кутая поврежденные руки в полы плаща. В сумраке Катарина различила и знакомый профиль, и блеснувшие такой же ясной, как и у нее самой, синевой глаза.       — Дра…       — Без имен, принцесса, — Драгорн приложил палец к губам, и теперь Катарина обеспокоенно рассматривала бинты, которые он, по-видимому, носил довольно долго. — Выглядишь прекрасно. Будто и не пытали тебя.       — Ты ведь знаешь, почему так, — расстроенно отозвалась она. — Сам однажды сказал, что Мирон сделал меня лучше.       — Я много чего болтаю, — пожал плечами Драгорн, обратив взгляд к окну верхнего этажа, где во все стороны разлетались цветастые юбки в хороводе танцев. — Пир во время чумы. Как же это по-нильфгаардски.       — Разве это не твоя родина? — спросила Катарина невпопад, опешившая от происходящего и того, как просто и непринужденно они вдруг болтают с Драгорном, которого она не видела целую вечность.       — У чародеев нет ни родины, ни дома, есть лишь призвание, — он опустил взгляд на Катарину, и глаза его, как и бывало в ночную пору, подернулись поволокой раздраженного безумия. — Я пришел не ради ласковых речей и слезливых объятий, Катѝ.       — Что? Неужели даже не скучал? — фыркнула Катарина.       — Вижу, твои клыки растут быстрее когтей.       — Перестань, — устало вздохнула она. — Зачем ты пришел? Почему таишься? Детлаффа в городе нет, а Регис не причинит тебе вреда. Он отпустил тебя с миром. Я могу представить тебя даже княгине, если пожелаешь…       — Позволь, но княгине я представился сам и порядочно давно. К тому же, я просил ее пригласить тебя на праздник. Кто бы мог подумать, что твой ненаглядный явится за тобой даже на банкет… — Драгорн нахмурился, но все же неуверенно протянул перебинтованную руку с тонким двимеритовым браслетом на запястье к Катарине. — Ты меня очень обяжешь, если согласишься на одну приватную беседу, Катѝ.       Жест этот отчаянный и меж тем пугающий оттолкнул Катарину. Она едва сумела удержать себя на месте, чтобы не обижать Драгорна своим испугом.       — Ты просил ее?.. — сухо переспросила она. — Ты выслеживал меня?       — Разыскивал. Ради приватной беседы, как я уже сказал. От твоих сопровождающих довольно непросто отделаться, но удача мне улыбнулась, — он с горечью усмехнулся. — Впервые за года.       — Мы оба знаем, как влияют на тебя сумерки и ночная пора. Почему было не выбрать другое время суток?       — А банкеты часто устраивают днем?.. Брось, Катѝ, один разговор, разве это много?       — Драгорн, — Катарина вздохнула, а чародей нервно вздрогнул при звуках собственного имени. — Ты пришел сюда один, ожидал меня в темноте, как какой-нибудь злой дух и не желаешь разделить эту беседу с Регисом. Я не знаю, чего ты хочешь, но я… Я очень устала. Все эти приключения не делают меня сильнее — лишь отравляют мою душу. Я совершила столько грехов за неполные два месяца, что от меня отказался даже Господь.       — Воистину, я никогда не избегаю бессмысленных, спорных дискуссий, в которых всласть могу позубоскалить, но сейчас у меня нет на это времени, — ответил Драгорн резко и хрипло.       Катарина поджала губы, разглядывая чародея с некоторым удивлением и опаской, как незнакомого ей человека.       — Я спас тебе жизнь, Катѝ, — мягко сказал Драгорн, найдя в себе силы унять нервную дрожь и даже почти что улыбнуться. — По сути своей, отдал свою за твою, и выжил лишь благодаря чуду и собственной смекалке. Сейчас я прошу один только разговор. Ты должна мне.       Катарина закусила губу, нервно оглянулась, но никто не следовал из темноты, только ветер в листве шумел тихонько и тревожно.       — Десять минут, — вымученно молвила она. — Вскоре меня хватятся. К тому же, на присмотр ко мне приставили чародейку, ее зовут…       — Йеннифер из Венгерберга, известная стерва, — беззлобно перебил ее Драгорн, медленно отступая в тень и разворачиваясь. — Я видел вас обеих возле лавки портного. Наслышан, что во время битвы с Дикой охотой она создала вокруг Каэр Морхена барьер, равный по силе антимагической стене Гарштанга. С меньшей длительностью, разумеется.       — Я не знаю, что такое Гарштанг.       — Тебе и необязательно, Катѝ. Ты и без того смотришь на нее, как мышь на кошачью королеву. Я говорю лишь о том, что не желаю встречаться со второй Ниной Фиораванти. Не в таком состоянии.       — Назови Йеннифер в чем-либо второй, и не одолеешь ее ни в каком состоянии.       Драгорн хмыкнул вместо ответа. Его рука мягко отвела в сторону ветвь орешника, когда он сам поднырнул под нее, огибая дерево. Он путался в траве, отряхивал одежду от листьев и недовольно кривился, как княжеская дочка, обнаружившая, что вода в купальнях появляется не сама по себе, но ее нужно таскать туда в ведрах от колодца.       Катарина могла лишь сочувственно вздохнуть. Регис поведал ей о том, что мотивы Драгорна, решившего путешествовать с нею, не были безукоризненно чисты, посему и вина перед ним за то, что она бежала вместо него, кусала не так остро. Тем не менее, его лощеный, довольный вид, с которым он однажды разглядывал ее босую и в одной рубашке, сменился теперь глазами озлобленной побитой собаки, которая знает, что осталось ей не так уж и много, а дело — еще не доделано.       Вот только какое это дело?..       — Прежде чем мы начнем разговор, я хотела бы обсудить кое-что, — Катарина остановилась в полной темноте, которая для нее самой теперь была не более, чем слабой тенью. Драгорн меж тем подслеповато щурился, не понимая, насколько беззащитным делает его этот простой жест. — О том, что произошло в Нойнройте.       — У нас нет на это времени, — вздохнул он. — Ты сама говорила о десяти минутах, а теперь едва ли не приглашаешь меня на полуденный чай.       — Я буду краткой. Всего один вопрос от меня и всего один ответ от тебя, — Катарина заломила руки. — Это важно.       — Тогда — говори.       — Кузнец рассказал мне, что ты знал о планах Айны, — она попыталась говорить спокойно, но вместо того выпалила фразу почти скороговоркой и тут же смолкла, растеряв слова.       Ну вот. Сказала.       Катарина украдкой взглянула на чародея, но тот остался совершенно равнодушным, только наблюдал, как качается ветвь орешника и прятал улыбку в порванной губе.       — Однако ты действительно любишь вести опасные беседы с опасными людьми, — наконец сказал он.       — Не перебивай, — сказала Катарина мягко и взмахнула рукой. Жест этот неожиданно для нее самой вышел властным, и Драгорн скупо ему усмехнулся.       — Вижу ты не только набросила на себя платье и украшения, но и старую кожу.       — Я хочу понять твои причины, — проигнорировала его подколку Катарина. — Айна пошла против своих богов, но больше того — она вознамерилась обречь на смерть детей своих обидчиков. Я знаю доподлинно, что ты, зная об этих планах, не помешал ей, и вижу тому лишь два объяснения. Либо ты не знал всех подробностей, либо же просто струсил. Струсил пред друидессой, как сейчас трусишь перед Йеннифер.       — Зачем тебе это знать, княжна? — устало вздохнул Драгорн. — Многие знания — многие печали. Я дурной человек, совершаю плохие поступки и вожусь с чертями да бесами.       — Мы оба знаем, что это не так. Я стою сейчас пред тобой только потому, что ты защитил меня, когда мог бы защитить себя. Но твои желания и намерения изменчивы. Потому, прежде чем ты попросишь меня о чем-то, а я стану тебе помогать, я хочу знать, какому человеку протягиваю руку помощи.       Катарина смолкла, и на место ее тихого красивого голоса пришла ночная тишина, густая, по-летнему сладкая и пугливая, что бурундук, затаившийся в траве. Драгорн щурился, разглядывая ее лицо, насколько позволяла луна, улыбался скупо и горько, но все же сказал — так, словно вырвал слова из себя вместе с мясом:       — Я знал.       — Значит, струсил, — вздохнула Катарина быстрее нужного. Сердце екнуло.       — Нет, Катѝ, — улыбнулся Драгорн особенно грустно. — Магия друидов таинственна и могущественна, но очень медлительна. Я бы сумел остановить ее. Хоть бы и кинжалом под лопатку.       Драгорн ждал, Катарина же молчала, перебегая глазами по его лицу и не находя и капли лжи, какой чародей мог бы себя опорочить или наоборот — спасти.       — Честность чародея не красит, — понятливо усмехнулся он.       — Знал? Ты знал? — Катарина подступилась к нему так близко, как позволяла себе подходить лишь к маменьке и Регису. Слова посыпались из нее тяжелыми горошинами, в каждой из которых притаилась стальная игла. — То есть… Я не понимаю… Разве?.. Ты любил эту девочку? Их дочь? Кузнец говорил, ты однажды вылечил ее от хвори. Ты тоже желал мести за ее смерть?       — Как отчаянно и безо всякой меры ты пытаешься оправдать каждого грешника на своем пути, — голос Драгорна налился ядом, и глаза его заледенели. — Интересно, что ты думаешь о Рётшильде? Тяжелое детство? Жестокие родители, обидчики, быть может?       — Не переводи тему!       — Разве я это делаю? Я сказал тебе правду. Я знал. Я принял ее решение, поскольку был с ним согласен. Вот и вся история.       — Почему? — задохнулась Катарина. — Почему ты решил, что смерть невинных детей того стоит?!       — Потому что она права, — Драгорн больше не улыбался, и семьдесят три долгие года смотрели на княжну с неестественно молодого лица. — Для меня ее правда и моя правда выглядят одинаково. Я видел, как умирают родители и на место их приходят их дети. Я видел, как сменяются поколения, и один ядовитый росток отравляет землю материнского растения, что взрастил его.       Он усмехнулся, пропуская меж пальцев ветвь дерева, сминая его листки так, что на пальцах оставался кислый липкий сок.       — Неужели ты считаешь, Катѝ, что мальчик, которого одиннадцать лет воспитывал человек, способный на изнасилование семилетней девочки, способен вырасти добрым? Смерть родителей оставит черный и злой след в его душе. Не зная ее причин, не зная, с кого спросить, его источит злость. И мстить он будет тем, кто окажется уязвимей и ближе. А если однажды узнает всю правду об отце, которого он, должно быть, боготворил, и о матери, которую обожал — это сожрет его. Он будет искать оправдания поступку родителей, который оправдать нельзя, и безумие возьмет его за горло. Я знаю эту историю доподлинно. Я ее прожил.       Катарина только качала головой, отступая, хмурилась, искала в глазах Драгорна то, что могло бы обличить его во лжи, но голос его звучал тихо и размеренно, словно он книжку читал.       — Ты ничего этого не знаешь, Драгорн, — прошептала она. — Так не всегда бывает. И дети не всегда такие, как их родители. Ты не вправе решать за их жизнь и судить за то, что еще не было совершено.       — В том-то и дело, что знаю, — с нажимом сказал он, делая шаг к Катарине, пока она так же отступала от него. — Моя мать была сукой, заключившей сделку и не пожелавшей выполнить ее условия. Она умерла за свою гордыню, оставив нам в наследство проклятие и горечь. И дурную славу, поскольку ты не представляешь, к каким методам она прибегала, стремясь наделить нерожденных детей чародейской силой… Я годами пытался найти ее убийцу и не преуспел. Но хуже того — так и не сумел простить ее смерть. Мирон же пошел по иной дороге, предпочтя сделать вид, что все это произошло с кем угодно другим. Он выбрал запомнить лишь светлый образ матери, бездумно отрицая факты. Да только поступки оттого его добрее не сделались. И если бы кто-то пришел перерезать горло мне и ему тогда, еще в колыбели, ты не стала бы чудовищем и не прошла бы через пытки. Ничего бы этого не было, Катѝ, если бы один злой, плохой человек семьдесят три года назад не позволил бы начаться нашему жизненному пути.       Драгорн все приближался к Катарине, пока та не уперлась спиной в шершавое дерево, а он едва не опалял дыханием ее лицо, не замечая насколько близко стоит и как дрожит перед ним девушка от ужаса и ярости.       — Разве это не был твой выбор, Драгорн? — голос Катарины сдал и тут же взвился. — Все, что ты совершил и все, что совершил Мирон за свою жизнь, вы могли бы обратить во благо, а не во зло. К чему ты винишь во всем проклятие и дурные воспоминания? Разве не стал бы ты таким же, если бы не твоя мать, которую ты даже толком не знал?       — Как видишь, даже этого краткого срока оказалось достаточно. Дети есть отражение своих родителей. Кровь из отравленного сосуда не может очиститься. Они носят в себе тех же демонов, что и те, кто породил их, и не каждый сумеет с этими демонами совладать, — Драгорн коротко обхватил Катарину за плечи, не позволяя отвернуться и заговорил горячечно: — Сколько было пророчеств про чудовищ, которых доблестные воины не сумели заколоть, поскольку чудовища те еще барахтались в колыбели… И сколько крови они пролили, когда выросли! Фалька, Радовид…       — Ты зло, Драгорн, — пораженно прошептала-просипела Катарина, не пытаясь избавиться от чужих рук. — Ты и вправду зло.       — Вот как? — он горько усмехнулся, лицо его скисло, и кончики губ опустились.       — Только зло боится биться с другим злом.       Драгорн кратко усмехнулся, смирея, и отступил назад с неясным выражением.       — С чего же ты решила, Катарина, что можешь отличить одно от другого? Добро от зла? Разве ты, Катарина, бог, о котором ты столько говоришь?       — В этом-то все и дело, — теперь вспылила Катарина. — Добро не может позволить себе сомневаться! Это удел дьявола, удел пороков, грехов и сомнений, что истачивают душу ядом!       Драгорн смотрел на нее искоса, и по его красивому лицу расплывалась горькая, странная улыбка. Его плечи принялись мелко вздрагивать, и чародей наконец сухо рассмеялся, украдкой смахнув каплю влаги с глаза.       — Ты, того не зная, цитируешь человека, которого убила, посчитав злом, — тихо сказал он. — Разве это не иронично?       — Ты говоришь про Мирона? — осеклась Катарина.       — М-м-м. Он мыслил так же, как и ты. Некоторое время. Пока его высокие чистые идеалы не обратились в умирающих в клетках людей, над которыми он ставил опыты. Женщины, в основном. Он никогда так и не признался в том, что отчаянно желал вернуть мать, ненавидя его за то, что она умерла… Он всегда подбирал похожих на нее. Говорил, что хочет подарить человечеству бессмертие, ну, а бездомные бродяжки, потерянные блудницы… Кто о них вспомнит? — Драгорн покачал головой, отворачиваясь. — Я не смог достучаться до него. С чего взял, что смогу до тебя?..       — Я тебе не верю, — звонко сказала Катарина, как ударила. — Я помню твоего брата. Он не был… не был таким, как я! Зачем ты говоришь мне это?       — Затем, что он даже не понял, за что ты его убила, Катѝ, — вкрадчиво сказал Драгорн. — Он был изумлен твоим поступком ровно так же, как сейчас ты изумлена моими словами. И я не хочу, чтобы однажды, пойдя по праведной дороге, ты не поняла, за что убили тебя.       — Наши с тобой дороги, Драгорн, никогда более не сойдутся в одну, а потому можешь за меня не переживать, — с живой, горячей злобой, какой никто и никогда не видел на ее лице, сказала Катарина. — Можешь отправляться в ад, где тебе и самое место. Сам дьявол мог бы стать тебе отцом!       — Прекрасно, — хлестко и столь же зло сказал Драгорн, лицо его стало каменным и резким. — Только ты все равно выслушаешь то, за чем я тебя позвал.       — Вот уж нет!       — Вот уж да! Ты должна мне, принцесса. И ты вернешь этот клятый долг. Потому что ты — ровно такая, как я думаю.       Катарина замолчала, сжав челюсти. Она сделала несколько нетерпеливых шагов взад-вперед, рассматривая то свои пальцы, то чернеющие в темноте деревья. Лицо ее кривилось в отчаянии, и мысли отчетливо и ясно бродили по нему туда-сюда.       — А если не вернешь, — Драгорн осклабился. — Я прокляну тебя и твоего бесценного вампира, даже если это будет последнее, что я сделаю перед тем, как он вырвет мне глотку. Кстати говоря, как ему нынче удается контролировать жажду? Все ли с тем в порядке?..       — Ты не посмееешь…       — Я же зло, — усмехнулся Драгорн, сверкнув глазами. — Забыла?       Катарина прерывисто вздохнула, пугаясь того страшного выражения, что исказило как будто бы его человеческое лицо.       — Ты согласна любить и прощать урожденное чудовище, которое, возможно, убило больше людей, чем есть в этом городе, только потому, что он ласково тебе улыбается. А меня ты клеймишь каленым железом только за то, что я выбрал не вмешиваться и сказал о том честно. Хороша же твоя правда, твое проклятое правосудие… — почти бормотал Драгорн, сцепляя ладони и морщась от боли в пальцах.       По лицу Катарины градом катились слезы, она то и дело остервенело смахивала их с лица, и ничего не могла с собой поделать. Она знала абсолютно, что права, но правда эта как будто не имела никакого значения в черном и жестоком мире, где балом правит случай и чужая злая воля.       Она остановилась спустя минуты в круге лунного света, бесмощно опустив руки. Потом кивнула медленно и с отвращением, противная сама себе.       — Я и вправду должна тебе, и я выслушаю тебя. Не потому что боюсь тебя и твоих слов, а потому что так будет правильно. Даже такой грешник, как ты, однажды может раскаяться и обрести покой. Но если пожелаешь моей помощи в черном деле, — она покачала головой, — не трать мое время. Я не соглашусь и под пытками.       — Ты даже не представляешь, Катѝ, — едко усмехнулся Драгорн, кривя порванную губу. — Насколько ты сама теперь чернее черного.