***
— …Орфей добился аудиенции с самим владыкой Аидом и его любимой женой Персефоной, — на слове «любимой» голос Мэй дрожит готовой вот-вот надорваться и лопнуть тетивой. Жаль, что такой могущественный бог оказался не столь жесток к собственной жене. Билл ведь не всегда избивал её. Но теперь она застряла с ним, в этом аду, — также добился освобождения Эвридики. Наказ был достаточно прост: не оборачиваться, иначе он свою возлюбленную не вернёт. Он старался изо всех сил и лишь однажды, против воли, посмотрел на неё, что оказалось фатальной ошибкой. Она осталась в царстве мёртвых. Навсегда. — Мамочка, может, тебе лучше поспать? — неуверенно предлагает Рей, подмечая синяки на руках матери. И окровавленную губу. И усталый взгляд. И вымученную улыбку, которой она одаривает дочь. Ей не нужно никаких историй, если маме плохо. — Я постерегу твой сон. — Моя рыбка, — Мэй нежно поддевает пальцем выбившуюся из причёски дочери прядь волос и заправляет за ухо. — Я не устала. Мне нужно ещё в магазин. Что тебе купить? — Ничего, — мотает головой Рей. — Не надо. Не уходи. Побудь со мной, мамочка. — Конечно, малышка, — Мэй осторожно целует дочь в макушку и тяжело вздыхает. — Я никуда не уйду.***
— Именно поэтому я и не хотела семью, — объясняет Рей. — Пример моих родителей не самый радужный. За дозу он бы нас продал, если честно, и даже будучи пятилетним ребёнком, я знала это, а также, что такое алкоголь и наркотики. Холлианн Беверли внимательно щурится, разглядывая свою клиентку, и что-то помечает в своём кожаном блокноте, периодически задевая другой рукой небольшой металлический шар на столе, отчего по комнате разносится шум «колыбели Ньютона». — То есть, проблемы в вашей семье вы объясняете проблемами ваших родителей? — деловито интересуется психолог. — Скорее всего, да. — Стандартная ситуация, миссис Соло, — кивает Беверли. — Думаю, я смогу помочь вам. Но только если вы сами этого захотите и не станете ничего скрывать от меня. Это очень важно для атмосферы доверия между психологом и клиентом. Рей кивает, сохраняя на лице абсолютную невозмутимость и пытаясь прислушаться к звукам соударений шаров. По слухам, это творение Ньютона должно успокаивать, да вот только душевное равновесие давно покинуло омегу, помахав ручкой, собрав чемоданы и отправившись на отдых куда-нибудь на Филиппинские острова. Раздражает. Даже слишком. — Моя семья была… неполноценной, — продолжает Рей, складывая руки на груди в защитном жесте, что не укрывается от цепкого взгляда Холлианн, вновь что-то записывающей. — Билл часто употреблял, если наркоты не было, то пил. Мама старалась сгладить его ужасный характер, чтобы он не трогал меня, но получалось не очень хорошо, скажу я вам, Холлианн. Он бил её. Всякий раз. Я убегала от него, хотя и хотела помочь маме, но она ясно давала понять, чтобы я бежала, запиралась в комнате и ждала её возвращения. Мне было… совестно смотреть на неё. Приходила она вся в синяках, царапинах и чаще всего с рассеченной губой. Она любила читать мне миф об Орфее и Эвридике, что осталась в царстве мёртвых скитаться и блуждать во тьме. Я думаю, мама ассоциировала себя с Эвридикой, хоть прямо и не говорила. Орфей, правда, совершенно не походит на Билла. Беверли внезапно взмахивает блокнотом и щёлкает ручкой, прерывая Рей и её рассказ. — Вы не называете своего отца «отцом», только по имени, — щурится Холлианн. — Когда вы начали его так называть? — Точно не помню, давно наверное. — Видели ли вы, как Билл избивает вашу мать? — Нет. Только последствия. — И вы начали сопоставлять других альф со своим отцом, верно? Рей вздыхает и через силу кивает. Произносить это вслух кажется ей неудобным и постыдным. Хотя, говорят, что каждая женщина ищет себе мужчину, который был бы хоть чем-то похож на её отца, но Рей хотела убежать от этого. Не надо ей такого «счастья». — Он умер. Мама не слишком вдавалась в подробности, — Рей слегка откидывается на стуле, теребя обручальное кольцо. Беверли внимательно смотрит на это, казалось бы, невинное движение, но и оно выдаёт состояние клиента — нервозность и неуверенность. Привычка. — Дед помог нам, только мама… умерла. Видимо, после последнего избиения у неё произошёл сбой в организме, и кровообращение в голове ухудшилось, отчего развилась какая-то болезнь. Не помню название. — У вас возникало ощущение, что отец вас любил и никогда бы не ударил? — Он бил маму. Этого достаточно, чтобы навеки запечатлеть моё презрение к нему. Холлианн кивает, цепляет колпачок обратно на ручку и смотрит на циферблат часов, которые висят на стене возле двери. Сеанс почти завершён. — Думаю, пока мне хватит этой информации, миссис Соло. Благодарю. «Ищет во всех альфах недостатки, свойственные отцу. Ненависть. Презрение. Нервозность при рассказе — значит, скрывает что-то или боится. Инстинктивно, на подсознательном уровне, пытается отгородиться от отца и малейших напоминаний о нём». Немного, но достаточно информации, чтобы понять, что миссис Соло, вероятно, никогда не воспримет правду об отце, который страдал наркотической и алкогольной зависимостями, любил семью, но не показывал этого, в приступах избивая жену. Только Рей не знает, почему её мать оставалась с ним до конца. Она его любила. И — Холлианн готова заложить свою машину — Билл любил в ответ. Но зависимость оказалась сильнее.***
— Заедать мороженое чипсами, видимо, было не самой лучшей идеей, — шепчет Рей про себя, разглядывая потолок своей спальни и жучка, ползущего по платиновой поверхности натяжного полотна. — Подтверждаю, как тот, кто не прогуливал уроки биологии, — Бен касается её лба ладонью и хмурится — горяч для обычно холодной Рей. Он достаёт ртутный термометр из прикроватной тумбы, встряхивает его несколько раз и просовывает руку под пижамную футболку жены, заставляя её недовольно скривить губы. Она наверняка думает, что его помощь ей совершенно не нужна. Пять минут пролетают быстро. За это время Бен успевает включить электрический чайник, заварить фруктовый чёрный чай Гринфилд и принести чашки в комнату, по дороге захватив маленький контейнер с клубникой. — Тридцать семь и семь, — неодобрительно объявляет он результат измерения. — Подумаешь, — фыркает омега, пытаясь подняться, но альфа пресекает все её попытки на корню, отчего Рей обиженно, но трогательно и мило складывает руки на груди, что смотрится весьма комично в сочетании с красным от температуры лицом и пижамой с эвоками. — Мне нужно ещё заполнить бланк для «сущего кошмара». — Для этой старухи? Я сам, — он прикладывает свою прохладную ладонь к её горячему лбу и недовольно поджимает губы — температура стремительно повышается. — Тебе необходимо поспать, так ты восстановишь свои силы намного быстрее. Обильное питьё, больше свежего воздуха… — Ты не врач. — Заканчивал мединститут, — упрямо отвечает Бен. — Молчи, жаворонок. Ярость в глазах — единственная реакция, которую замечает альфа, прежде чем Рей кидает в него подушку вместе с некогда ледяным компрессом от её головных болей, начавшихся после обнаружения сколиоза. Прекрасная и такая необходимая прохлада охватывает область затылка и идеально нивелирует этот лёгкий удар. Только валик с компрессом, на удивление, не выпутывается из наволочки и не падает на линолеум. — Я принесу ибупрофен, — тихо шепчет Бен, выхватывая компресс из подушки и возвращая её обратно на постель. Он выходит из комнаты, сопровождаемый красноречивым взглядом жены.***
Тридцать восемь и шесть. Бен быстро разливает кипяток, и по кухне разлетается божественный запах фруктового чая с лимоном. Он тут же всовывает чашку в холодные ладони Рей, которая уже почти окоченела от холода в доме, хотя отопление и работает на полную мощь, а неисправный тепловентилятор включать не хочется. — Кажется, надо вызвать врача. — Я сам вылечу тебя. Рей только вздыхает, делает глоток обжигающего её разодранное кашлем горло чая и тут же спешит закапать в нос, поскольку сидеть и шмыгать им, надеясь, что отложит само собой, не слишком впечатляющая перспектива. Она вяло ставит пластмассовую баночку на стеклянный столик рядом с кроватью. Лицо всё краснеет и краснеет от температуры, а глаза то и дело слипаются. Поэтому омега, дрожа от пробирающего её насквозь холода, сильнее кутается в тёплый плед, который ей подарил Люк на День Благодарения. Подарок оказался весьма кстати и вот теперь пригодился. За окном вечер. Небо затягивается тёмными полосами надвигающейся ночи, а звёзды выглядывают из-за облаков, что прятали их весь световой день под своим покровительством. — Закрой окно — дует. Бен выполняет просьбу супруги и аккуратно присаживается на диван рядом с ней, дотрагиваясь до лба. Тёплый, но по её состоянию можно предположить, что температура и не думает отступать. — Выпей, — он протягивает одну таблетку ибупрофена, предлагая запить водой, а не чаем, но Рей отказывается. — Принеси мне ноутбук. — Нет. Сегодня ты отдыхаешь, — категорично отвечает Бен, не двигаясь с места. Он занимает почти половину внушительного по размерам дивана, и Рей… Рей укладывает голову на его колени, прижимаясь к ним. Он тёплый, как печка. — Но мне надо. Твой проект нужно выдвинуть на конкурс. — После того, как выздоровеешь. — Но надо сейчас! — Рей немного приподнимается и смотрит на него помутневшими глазами, что режут без ножа. — Иначе никогда. А наш брак сосредоточен на том, чтобы ты… Он целует её. И не то чтобы, ей не нравится — ей очень нравится — но… но ведь он её не любит. Он лишь чувствует вину за совершённую ошибку. И теперь дарует ей ложную надежду на то, что они смогут быть вместе, несмотря ни на что. Поцелуй по вкусу напоминает сладкую вату, которую она пробует впервые. Это ни с чем не сравнимое ощущение мелких кусочков сахара и таяния самой ваты. Эмоции окутывают Рей с головой. Хочется поцеловать в ответ, углубить поцелуй, засунуть в рот Бена свой язык, как бы грубо это ни звучало, но также хочется отпрянуть в ужасе, что подтверждает высшую степень нервозности и недоверия, которые преодолеть невозможно, что и влияет на то, как омега напрягается, пытаясь быстро анализировать сложившуюся ситуацию — всё происходит на космических скоростях. Но чем дальше, тем хуже, и Бен хватает её пунцовые щеки своими большими ладонями, буквально вжимая жену в себя. Тепло, кажется, повсюду. Рей это неземное ощущение целостности кажется ненастоящим. Иллюзорным. Она никогда не привязывалась к альфам, но пыталась строить с ними отношения, несмотря на то, что они своим пренебрежением укореняли веру омеги в одинаковость всех альф. А вот сейчас… … сейчас альфа целует её, будто в последний раз. Будто вот-вот случится апокалипсис, и их разведёт по разные стороны жизни и смерти, как мифических Орфея и Эвридику. Будто они никогда не свидятся вновь. Будто их бьющиеся в унисон сердца расколются в тот же час, и они доживают последние блаженные минуты рядом. Что ж, Рей втайне всегда грезила о тех «розовых соплях», про которые жужжали её одноклассницы-омеги. И сейчас всё это случается. Только не с тем альфой. Рей, задыхаясь, смотрит на пол, в упор. Поднять на него взгляд не имеет смысла — она знает, что увидит. Насмешливую ухмылку, что буквально говорит: «Надеялась на любовь? Какая любовь, если мы в фиктивном браке? Я не люб-лю те-бя». Только Бен сам приподнимает её лицо, чтобы она смотрела на него. И — чёрт — она не хочет отрывать взгляд от пола, но, видимо, у неё нет выбора. У него на лице нежная, чуть смущённая — словно прыщавый подросток поцеловал самую популярную красотку в школе — улыбка, которая, в любом случае, даёт понять Рей, что… А что, собственно, она даёт понять? То, что он это серьёзно? Что он неравнодушен к ней? Что он пытается этим самым поцелуем — мамочки, поцелуем! — показать свои истинные чувства? Что? Только Рей, наоборот, глядит не таким проникновенным взглядом, как муж, оттого он и закусывает налившуюся кровью от поцелуев губу и краснеет, как пятнадцатилетний. — Извини, — бормочет Бен, с трудом сглатывая. Кажется, что во рту у него образовалась пустыня Сахара. Рей молчит как партизан, ошеломленная и смущённая. Её никто так… так страстно, будто хочет заглотить целиком, никогда не целовал! — Я… Я не хотел, — подводит итог альфа, слегка отодвигаясь и поспешно убирая руки от жены. «Не хотел, значит? Ах, вот как». Рей с болью морщится, наблюдая за тем, как Бен поспешно уходит на кухню, забирая ноутбук с собой. Слёзы льются сами по себе, закрывая обзор. Комната погружается в напряжённую атмосферу тишины, изредка нарушаемую горестными всхлипами.