Демоны Луффи

      Всё-таки интересная, эта штука, жизнь. И судьба… Если она существует. Кто бы мог подумать, что мои приключения сами откроют мне глаза на собственный страх?              Да, страх. В мире существовало не так много вещей, которые пугали меня. Среди них была боязнь потерять близких — люди умирают, я понял это рано, может, даже слишком, но, привыкнув к смерти, будучи готовым к ней, я не был уверен, что смогу отпустить других. Ещё был страх стать таким же монстром, как предки-демоны, потеряв человечность. И не сам факт пугал, как последствия: это предполагало, что я сам уничтожу всё, что мне дорого, предам собственные принципы, себя.              А теперь, после Триллер Барка, я понял, что ненавидел и боялся ещё одной вещи, точнее чувства. Беспомощности. Слишком привык с самого раннего детства к тому, что мог повлиять на любую ситуацию, хоть что-то предпринять. И заботиться о себе самостоятельно я тоже привык: добывать еду, готовить её, штопать шмотки, строить жилище (как старый-добрый дом на дереве), защищаться, отстаивать интересы, выбирать путь… Старшие помогали, конечно, прикрывали, но не стремились опекать.              А Мория, лишив меня тени, очень хорошо показал мне, каково это, когда даже просто сесть самостоятельно не способен.              Казалось бы, что в этом такого? И раньше, бывало, валяешься после боя избитый, пережидая, когда боль хоть немного стихнет, чтобы уползти потом куда-нибудь и помочь себе самостоятельно. Но нет, конечно, не в самом факте собственной неспособности шевелиться было дело. А в осознании, что пока валяешься, где-то там, за стенами, сражаются насмерть твои верные друзья, а ты и помочь им не можешь. Они, быть может, умирают, а ты… слаб, ничтожен.              Бессилие. Абсолютное.              О, как я это ненавидел! И боялся.              Когда смотришь на дедушку, бессильно сжимавшего кулаки, снова и снова не словами, взглядом умолявшего простить за то, что опять вынужден оставить тебя, и понимаешь, что не можешь на него сердиться — он не может иначе, он пытается защитить, а ты слишком мелкий и слабый, чтоб тебя можно было таскать с собой действительно всюду. Ты прощаешь, но ощущаешь то же, что и дед — бессилие что-либо изменить — и клянёшься себе, что не окажешься в его ситуации в будущем, а пока действительно не будешь путаться под ногами, ведь на большее ты не способен.              Когда смотришь на человека, только что потерявшего руку, лихо ржущего, и понимаешь, что смеётся он лишь чтобы успокоить тебя, слабака, ради спасения которого пожертвовал конечностью. Ты смотришь на культю дяди большими глазами, на которые невольно наворачиваются слёзы, и думаешь, что отдал бы всё, лишь бы повернуть время вспять, и не быть таким глупым и безрассудным, нуждавшимся в защите. Стоишь, но не уверен, что собственная жалкая жизнь стоила этой руки, и сжимаешь кулаки от бессилия, клянёшься, и себе, и человеку, что его жертва не будет напрасной.              Когда сидишь в укрытии, вжимаешься в стенку, будто пытаясь слиться с ней, а перед глазами всё ещё пылает огромная свалка, в которой едва не сгорели старший брат и приёмная мамаша, но в которой погибли таки знакомые, ещё с утра живые люди. И тебя трясёт от ненависти и бессилия, ведь ты оказался слишком самонадеян и не распознал плана знати, использовавшей вас для грязного дела. И ты снова клянёшься себе, что станешь умнее, осмотрительнее, сильнее.              Когда сидишь подле смертельно раненого монстрами брата в чужом мире или обнимая смертельно больную накама, и ничего — ну почти — не можешь для них сделать. Только ждать и винить себя снова в собственном безрассудстве, ведь полез на рожон, не предвидел, не предусмотрел, оказался не готов к произошедшим обстоятельствам, вроде бы независящим от тебя, но на самом деле очень даже. Ты ведь знал, что брат не сможет остаться в стороне, знал, что накама хоть и сильные, но хрупкие люди, а случиться может всякое. Ты понимаешь, что всего не предусмотришь и винить себя глупо, но всё равно делаешь это, потому что уже знаешь себя, знаешь, что в следующий раз поступишь так же — будешь рисковать, надеясь на удачу. А потому снова клянёшься, что станешь ещё умнее, сильнее, расчётливее даже, чтобы вероятность того, что такие неприятности будут происходить, снизить.              Я испытывал это множество раз и прежде. Но этот раз был поистине особенным, потому что не знал, что с накама. Живы ли? Сражались ли? Я их совсем не чувствовал, не видел, не мог приглядывать ни Волей, ни ощущениями стихий. А неизвестность навевала мрачные глупые мысли, от которых никак не удавалось избавиться. Я сам был тряпичной куклой, нити которой вдруг отпустили или из которой выдернули стержень, живой, но как парализованные старики, не способный шевелиться. Беспомощный, бессильный и способный думать лишь о накама, в которых верил, верил, как никогда — а что мне ещё оставалось? Но которым совсем не мог помочь. И я клял себя за это. За слабость и самонадеянность: сам ведь позволил ловушке захлопнуться, сам недооценил «забавный аттракцион». Кого ещё, кроме себя, мне было за это винить?              Капитан, отвечавший за жизни команды, навлёк на неё беду.              Мгновения тогда тянулись для меня не годами даже, а вечностью. Часы были напротив меня, висели на стене замка, но я смотрел на стрелки и не верил им: они говорили, что прошло пять-десять-пятнадцать минут, а такого не могло быть, потому что я успел состариться от гадкого чувства собственной никчёмности.              И всё же они не лгали, часы, я знал это, потому что физически ощущал, как утекали мгновения моей жизни. Я ведь не просто был обессилен, нет, без собственной тени я умирал. Это была не фантазия напуганного сознания, а самая настоящая реальность, в которой все процессы в моём теле замедлялись, останавливались, будто не тень выдернули, а сердце прекращало биение. И дышать было всё сложнее с каждой прошедшей минутой-столетием.              Стоило ли говорить о том, что я, так мучительно долго ждавший возвращения тени, мгновенно среагировал, когда это всё же произошло? Даже не вдохнул, не отдышался, как следует, подброшенный возвращением ЖИЗНИ — всплеска силы. И тут же кинулся — хотя едва ли мог твёрдо стоять на ногах — на поле боя. И ведь прибыл вовремя! И, конечно, поквитался и за накама, и за себя и собственные мысли, не давая противнику и шанса.              Мория пал от моей руки. Но облегчения я не испытал: снова ощущая себя собою, чувствуя всё то, что так привык чувствовать, будучи совсем не человеком, мне было страшно от одной мысли о том, что снова могу потерять всё это.              Нет, это было, наверное, что-то вроде «отката», вызванного пережитыми эмоциями — я такое тоже уже не раз переживал, хотя и чаще после проявления демонической сущности. Но тем не менее… Получалось, что с силой, с проклятой кровью, я сроднился настолько, что уже не мог от неё отделиться.              И это тоже кое о чём говорило.              Но всё же на этот раз — снова — нас пронесло.              В отличие от той же Джевелри Бонни, потерявшей команду — а я, несмотря на то что сказал, не верил в её чудесное спасение. Почему пригласил в команду, вопреки собственному нежеланию обзаводиться ещё одной женщиной? Ну, мы вроде как успели к ней привыкнуть, не просто поладить, а осознать, что смотрели на мир очень даже схожими взглядами. Моей команде она помогла, опять же, хотя не была обязана. Способности у неё были интересными, полезными, имела награду за голову, была известна… Да и не мог я после всего оставить с её горем один на один: чужой она уже не была.              Робин что-то хихикала про «настоящего мужчину, который девушку в беде не бросит». Я стойко игнорировал: знал ведь, что у меня другие мотивы.              Наверное.              Как итог, не считая страшных осознаний, я разжился музыкантом и ещё одной ведьмой, а также… сомнительным знакомством с некой Лолой — лидером выживших, так же как мы, попавшихся в ловушку и оставшихся без теней, людей, которые отсиживались в лесу, пока мы сражались.              Но она дала нам Библ-карту, если слух меня не подвёл, самой Шарлотты Линлин по прозвищу Большая Мамочка — одной из четырёх императоров пиратов Нового Мира Гранд-Лайн, наряду с Шанксом! Прослушал, какие отношения Лолу связывали с такой личностью, но это было и не особо важно: главное, что сомнительное знакомство и долг жизни могли оказаться полезными.              Отдельного упоминания в этом приключении стоил Зоро. Ророноа грёбанный Зоро, который в какой-то момент решил, пожертвовать своей целью-мечтой и жизнью ради спасения… демона.              О-о, как же это бесило! Человек, который стал пиратом только потому, что не мог позволить себе сдохнуть раньше, чем исполнит обещание, решил наплевать на обещание и сдохнуть за пирата, из-за которого и стал пиратом. Просто наплевал на обещание, данное фактически на могиле, на цель и мечту, которые сделали Зоро тем, кто стал моим Первым Помощником. Уже одно это само по себе вызывало во мне странные противоречивые чувства, потому что так сложилось, что мой мир строился и держался на чёртовых клятвах, и я знал, что он был таким же. Но выходило, что это было либо не совсем так, и Зоро относился к обещаниям гораздо легкомысленнее меня — а это означало и то, что я капитально ошибся в его оценке вообще, ещё тогда, когда увидел его впервые — либо я обманывал себя, и самому мне тоже было плевать на клятвы, так же, как ему. Это не могло не вызывать раздражения! Самим фактом появления сомнений!              А ведь не меньше бесило и то, что на меня и команду Зоро тоже наплевал, наверняка не подумав о том, каково будет нам, МНЕ, жить, зная, что он отдал свою шкурку за нас. Нет, мы жили бы, конечно, с благодарностью. И исполнили бы для него за него его же обещание. Но… это мучило бы нас всю жизнь. То, что были слабы, раз нас потребовалось спасать такой ценой, то, что не остановили, не спасли… И ещё масса причин для самобичевания.              Я был слаб. Я валялся там, а не он. Потому ему пришлось…              Но хуже всего в ситуации было то, что я чертовски его понимал. Возникни ситуация, в которой никто не мог бы больше сражаться, в которой мы исчерпали бы все попытки спастись, понимая всю безнадёжность, я предпочёл бы договориться с врагами так же, обменять собственную жизнь, на жизни друзей, команды. Глупо? Идеалистично? Без сомнений. Но, наверное, такими уж мы были. Все. Не только мы с Зоро, но и Робин с Нами, когда-то пытавшимися уберечь команду. Потому что не верили в нашу силу, но и в то же время, потому что как раз рискнули поверить, потому что жизни членов команды стали дороже собственной жизни, не говоря уже о мечтах.              Хотя случаи девчонок отличались, потому что тогда мы не валялись обессиленными после боя частично без сознания, тогда мы могли сражаться. А в этот раз…              Не приди я в себя вовремя, не разозлись из-за поступка Зоро, что позволило мне снова найти в себе силы, чтоб заслонить команду собой, всё закончилось бы печально.              Могло бы закончиться, хотя и в этом нам повезло: «врагом» был Бартоломью Кума, давно знакомый мне революционер папаши, посещавший остров Рассвета вместе с оным. Отец тогда не со всеми своими людьми меня знакомил, лишь с отдельными, ещё меньшему числу представлял сыном — я так понял, только тем, кому по-настоящему доверял. И Кума был среди них. Я не общался с ним, но запомнил. И спустя годы, даже узнав о том, что он стал Шичибукаем, не сомневался в его преданности отцу — иначе папа тогда бы нас не познакомил, ведь я верил, что он умел выбирать приближённых.              И всё равно я готов был его убить. Куму. Слишком раздражён и даже разозлён был ситуацией, с трудом сдерживая натуру. Тем более явлением революционера заподозрил, что папаша-то за мною приглядывал — была у него такая противная черта всех контролировать, но лично не объявляться, а отправлять посыльных, чтобы что-то донести.              Правда, стоило признать, в замечании Кумы было немало смысла, над которым ещё предстояло поломать голову.              Особенно с учётом чересчур обострившегося чувства капитанского долга, которому на этот раз мне удалось следовать с трудом, лишь на одной удаче.              В общем, непростым стало наше очередное приключение, да. Для всех.              Поэтому, когда мы отчаливали от Триллер Барка, народу на корабле прибавилось, и весь этот народ слонялся по Санни задумчивый, а то и мрачный. Слишком много осознаний разного рода на нас свалилось.              Хотя были и плюсы в этом приключении — помимо груды золота, утащенного у покойного Мории. Например, мы как-то внезапно стали друг другу ближе морально. Общие тайны и просто мгновения, разделённые друг с другом уже после того, как я перестал скрывать свою натуру, сплотили. Как Санджи и Зоро знали о том, что было со мной, пока они сражались, но молчали; как тот же Санджи, а ещё Брук и Робин знали о том, что пытался сделать ради меня и всей команды Зоро; как Зоро и Брук, мои фехтовальщики, делили друг с другом что-то о пережитой ими битве с каким-то самураем; как Френки проникся уважением к Бонни, не знавшей их план, но сообразившей и поучавствовавшей; как все они вместе разделяли ощущение безнадёжности, испытанное в битве с Орзом… Многое, в общем, и новое, как заново, ведь без меня.              Они мне рассказали потом многое, но странно не спрашивая о том, где я был всё то время, что они сражались. И я был им за это признателен. А ещё судьбе и удаче, благодаря которым мы справились, снова были в пути в обновлённом составе, почти заново став командой.              Молчание на камбузе или в кают-компании, когда мы собирались все вместе, наконец-то, снова было уютным.              Ну, если не считать обеспокоенных взглядов и осторожных вопросов накама об Эйсе, которые я стойко игнорировал. Почему? Потому что верил в брата — это, во-первых; знал, что он разозлится, если я вмешаюсь во что бы то ни было — это, во-вторых; думал, что, если случится с ним в самом деле нечто экстраординарное, то он позовёт на помощь, да и вообще позовёт, если я понадоблюсь — это, в-третьих.              Хотя смутная подспудная тревога не позволяла совсем уж забыть об угрозе жизни проблемного старшего брата…              Но её я тоже игнорировал.              Мы ещё около суток пробирались по акватории Флорианского Треугольника. За это время много чего произошло. Например, Чоппер, успевший осмотреть всех на наличие повреждений, настаивал на том, чтобы половина из команды хотя бы несколько дней старалась как можно меньше двигаться. Многочисленные ушибы, кровоподтёки, трещины в костях, а то и несерьёзные переломы были у всех, кроме Френки, Бонни, Брука и меня. Мне было не по себе слушать практически отчёт врача: он давил на чувство вины, ведь если бы только я мог сражаться — всего этого не было бы, накама были бы в порядке.              В общем, в этот раз меня события странно пробрали, обострив эмоции и мысли, которые и раньше были, но от которых я ловко отмахивался как от неизбежности, а то и как от капитанской судьбы, груза, от которого всё равно не избавиться.              Надеялся, что это быстро отпустит.              Ещё Робин сообщила мне, что каким-то образом успела увести из Триллер Барка целую научную библиотеку (а Мория был исследователем), и теперь занималась разбором, отделяя полезную литературу от бесполезной. Нами была занята подсчётом золотых запасов — всё ещё, хотя, по-моему, она просто любовалась золотом. Брук исследовал корабль… Все были заняты привычными делами, временами отвлекаясь на мысли.              Ну а меня оккупировала Бонни — плакалась мне, как капитан капитану. Рассказывала о накама своих, о том, что её в родном море знали не Обжорой, а неудачницей, потому что она уже потеряла по вине дозора или Мирового Правительства две команды… Я слушал вполуха: ей надо было выговориться, а мне — обдумать слова Кумы, да и вообще поступок. Бонни мне не мешала, зато создавала впечатление моей занятости, и не мрачными думами, а сочувствием. Почему-то мне это было важно, чтоб накама не спрашивали, о чём я размышлял.              Но, к слову, слушая Бонни, я невольно думал о том, а каково мне было бы потерять команду, но выжить самому. Думал, но ни ответов не находил, ни выводов не делал. Слишком тревожным и непростым был вопрос. Особенно на фоне событий Триллер Барка и засевших в голове слов Кумы.              И Зоро так кстати и не кстати снова и снова ловил мой взгляд, безмолвно ожидая решений по вопросу им же и заданному, о том, что делать с тем, что мы не готовы вступать в Новый Мир.              Я всё ещё не знал ответа.              Вот так мы и шли по Гранд-Лайн, мучимые и гложимые разными каверзными мыслишками, пока, где-то у самого выхода, но не совсем, из Флорианского Треугольника, я не почувствовал огроменный водоворот прямо по курсу.              Мы в это время завтракали, так что от возникшего чувства у меня буквально вилка с мясом вывалилась из рук.              Я отреагировал мгновенно, сначала выскакивая на палубу, а потом забираясь на грот-бом-брам-рей, чтобы всмотреться в туман и увидеть, как у самого горизонта (как раз там, где кончалось моё демоническое восприятие), водную взвесь в воздухе разрывали на клочки потоки невероятного явления.              — Луффи, ну что там? — беспокоилась с палубы команда: всё-таки нечасто я срывался вот так, и почти никогда — без повода.              Но я не спешил отвечать, захваченный ощущениями.              Ужасающе огромная водяная воронка действительно была по курсу Санни. Она течениями обманчиво медленно и неторопливо тяжело ворочала, вращая, могучие воды великого океана так, словно он был просто рекой. Случайно попавший в течения молодой, но большой и сильный король моря отчаянно бился, пытаясь вырваться из объятий стихии, но она затягивала его, словно пиявку.              Нет, он выплывет, конечно, всё же гнездились они на морском дне. Но и перепугается сильно.              Суть-то в чём? Санни, в сравнение с морским королём, был для водоворота всего лишь мелкой деревянной стружкой.              Я вслушивался в ощущения, в движения ветра, в течения вод, и восхищался мощью природного явления. Она ошеломляла, поглощала, придавливала чувством собственной ничтожности — я был словно муравьём в бурю.              Если забыть о том, что эту бурю я мог остановить или начать ещё несколько таких же.              Но мне было плевать на собственные возможности: я любил мир не за то, что мог создать, а за то, что мог повстречать, за то, каким он был.              Но было нечто, что меня напрягало. Не сразу понял, что именно, но потом до меня дошло: из зёва водоворота по всей площади, как зубы из пасти Гигантской Золотой Рыбки, что обитала у берегов Литл-Гарден, торчали камни. И, что самое интересное, они находились в подвешенном состоянии, то есть, не соприкасались с дном, а держались на плаву. Но при этом они и не плавали, а… стояли, будто всё-таки торчали из дна. Странно? Странно. Этакое фантастическое явление, невозможное в естественном, но всё же существовавшее, как… земля, застрявшая в облаках Скайпии, или как Эниес Лобби — остров, повисший над пропастью.              И вроде ничего такого в этом не было, что давало бы мне повода припомнить собственных далёких предков, обладавших удивительными силами и технологиями, основанными на них, но я вспомнил. И… заподозрил связь.              И ведь факты располагали к этому, потому что был чудовищный водоворот, из которого торчали нетонущие камни, и если первый мог иметь естественное происхождение, то вторые сами по себе никак не всплыли бы. Значит, либо водоворот не являлся таковым, а был, например, пастью какого-то монстра, где каменюки были зубами, либо скалы не были скалами, а чем-то действительно плавучим, либо вся эта водная конструкция имела искусственное происхождение. Однако первый вариант я сразу отверг: животное, тем более столь огромное, я бы чувствовал — хоть и был мизерный шанс, что в мире мог существовать монстр, состоящий, например, из воды, от чего я его не ощущал, точнее воспринимал водой. Второй вариант был более вероятен. Однако, сколь ни был бы я далёк от стихии земли и вообще тверди, а всё равно, благодаря той же воде, мог оценить и тяжесть, и плотность скал, и… они были по моим ощущениям именно, что каменными. Впрочем, наверняка это можно было выяснить, лишь приблизившись к ним. Самым же вероятным оставался именно третий вариант. А кто мог искусственно — к тому же завязанное на стихиях — создать подобное явление? Ответ напрашивался сам.              Демоны!              Слава Флорианского Треугольника, туманы, по плотности почти не отличавшиеся от облачных вод бело-белого моря, и гигантский водоворот напоследок… У меня сложилось впечатление, что кто-то — демоны — желал что-то скрыть, отпугивая любопытных. Но что и где?! Это был как раз именно тот вопрос, который меня интересовал. И ответ на него я мог получить, только подобравшись к ближайшему камню водоворота…              Я спрыгнул на борт, растягивая губы в лыбе — все думы о том, что рисковал накама вымело у меня из головы предвкушением чего-то по-настоящему интересного. Накама видели выражение моего лица и… нервно выдыхали, устало даже, но с усмешками предвкушения.              А у Нами вытянулось лицо: тоже почувствовала.              — Луффи, там… — быстро проанализировала она ощущения и сделала верные выводы.              — Водоворот, я знаю, — кивнул я. — Мы должны подойти поближе. У меня есть кое-какие мыслишки о его природе, которые могут принести нам выгоду.              — Надеюсь, это не так опасно, как твоя авантюра с Триллер Барком? — прищурилась Нами опасно. Я хмыкнул: даже не сомневался в уме накама, заметивших, что приближение такого огромного корабля я не мог пропустить.              — Было непросто, — поторопился ввернуть Зоро, видимо, чтобы штурман не успела сказать ничего лишнего, — зато можем смело записать на счёт команды уже второго Шичибукая.              — И зомби. Много зомби, — сглотнув и передёрнувшись, поддакнул Усопп.              — Течение сильное, но я удержу Санни, Нами, — пообещал я, вместо ответа на вопрос, мысленно добавляя: «если это понадобится».              Накама молча сменили курс, с любопытством поглядывая на меня и с опаской. Но не спрашивали.              А в тишине, постепенно выбираясь из туманов, мы всё чётче слышали отдалённый гул. Сначала он был на уровне, едва распознаваемом слухом, когда вроде и слышишь что-то, вроде и мерещится — мало ли, может, это в голове шумит. Но гул нарастал, увеличивая давление на уши, проникал всюду, заставлял мелко вибрировать рангоут под руками и ногами, вызывая смутное ощущение приближавшейся опасности до тех пор, пока не превратился в оглушающий рёв огромной воронки схлёстывавшихся и закручивавшихся вод. Ветер, рождённый течениями, и разрывал туман над чудовищным зевом океана, действительно похожего на пасть.              Зрелище… потрясало, теперь уже поглощая непонятным чувством неизбежности, а ещё тем самым, испытанным мною ранее, ощущением того, насколько на самом деле был мал человек, по сравнению со столь величественным явлением природы… Ну, или проявлением демонической мощи.              Накама со всё большей неуверенностью поглядывали на меня…              А камень, к которому мы подходили, был самым крайним с ближайшей к нам стороны водоворота. Сразу за ним течения начинали скручивать воды Гранд-Лайна. Опасно было подбираться так близко, очень опасно, особенно потому, что я уже усомнился в том, способен ли был в случае чего вывести Санни из водоворота. Но любопытству ведь так сложно было противостоять…              Когда скала оказалась у самого борта корабля, я чуть не взвыл от разочарования: это была обычна серая каменюка из песчаника. Таких было миллионы в любом море. Лишь форма была необычной, в виде зуба какой-нибудь акулы. И ничего больше! С досады я залез на этот камень, надеясь найти хоть что-нибудь, и облазил его весь, всматриваясь в каждую щербинку, но… ничего не нашёл. Это было очень-очень печально.              — Что ты надеешься найти на этом камне, Луффи? — полюбопытствовал Френки — а накама как один перегнулись через фальшборт, наблюдая за мной.              — Закорючки какие-нибудь, символы непонятные, любой признак искусственного происхождения или обработки, — раздражённо тряхнул гривой я. Накама переглянулись, всматриваясь в камень внимательнее. И долго молчали, пока тот же плотник, не заметил:              — Может, водоросли, конечно, но, если зрение меня не подводит, ниже уровня воды есть что-то чёрное…              Я, не раздумывая, нырнул в указанном направлении. И точно! Наполовину истёршиеся чёрные письмена демонического наречия, которые я мгновенно узнал. Пришлось вынырнуть и набрать в лёгкие побольше воздуха, чтобы, снова оказавшись под водой, иметь возможность прочитать надпись. Но разобрать, к сожалению, я смог лишь отдельные слова: «вход», «земли клана», «подводное» и «путь через камни». Это всё, конечно, было очень мило, потому что, так или иначе, подтверждало мою теорию о чём-то скрытом. Но получалось, что это скрытое находилось… под водой?!              Я вынырнул, отфыркиваясь, чтобы тут же получить по лбу канатом — это так накама решили помочь выбраться из воды капитану, вытянув на палубу. Парней я поблагодарил, конечно, и вперился в водоворот.              «Путь через камни», — вот что это должно означать?!              Они такие интересные, предки, а мне, значит, загадки разгадывай! Нет, чтобы прямо сказать: здесь то-то и то-то, пройти так-то. Как будто демонические закорючки мог разобрать кто-то кроме демонов… Смысл вот было прятать, и от кого? Не от людей-рабов, же? Или от сородичей?              Но это, кстати, означало, что скрыто водоворотом было что-то ценное. А это, в свою очередь, говорило о том, что поразгадывать загадки стоило.              — Капитан?.. — когда я уселся на палубу, окликнул меня Зоро и с интересом, и с подозрениями, тоном, мол, харэ молчать. Отмахнувшись от него, я крепко задумался.              «Через камни» вряд ли означало что-то буквальное, скорее что-то по типу горных дорог, про которые говорили «путь через горы». Имелась в виду вполне себе обычная тропа, проложенная меж скал, для более лёгкого и безопасного прохождения — с минимумом перевалов, да и вообще подъёмов, сыпавшихся под ногами или транспортом курумов, бродов через бурные реки, вдоль обрывов и тому подобного. Дороги эти имели ориентиры — сами горы, а точнее, их вершины, отличавшиеся друг от друга. Не могло ли и тут быть так же? Скалы, торчащие из воды — просто ориентиры, отмечавшие путь?              Почему-то вспомнилось, как мы с Эйсом ломали головы над перстнями-ключами, которые оказались буквально ключами к замкам.              Буквальность — демонам, кажется, она в какой-то мере была свойственна, сколь бы диким это не казалось.              С этой мыслью я вернулся на вершину каменюки, всматриваясь в камни и пытаясь найти логику в их расположении. Но её всё-таки, вопреки ожиданию, не заметил. Разве что… каждый следующий по кругу водоворота камень был на уровень ниже предыдущего, как по скрученной спирали.              Не могло ли это и означать путь? Чтобы попасть на какие-то «земли клана» в нечто «подводное» нужно было пройти через водоворот?              О, это был огромный риск. Даже если я понял всё верно, могли существовать дополнительные условности, неведомые мне. Ну там, например, нужно было иметь защиту корабля от мощи воды? Да и что бы там ни скрывал в себе водоворот, это вполне могло быть давно уничтожено, ну, как замок на Чёрном Острове. Да и вообще, если путь и существовал, он тоже мог быть… «повреждён», из-за чего по нему невозможно было пройти — как через бурю, окружавшую мой замок в Ист-Блю.              В общем, была масса, огромная масса причин для того, чтоб не совать голову в петлю — не только собственную, но и головы накама. Однако…              Мощь великого океана манила. Она была совсем рядом, прямо здесь, передо мной. И её хотелось ощутить всем телом, поступить безумно, прокатиться на корабле по огромному водному лабиринту прямо в бездну. И чтобы ветер и брызги в лицо, и чтобы сердце стучало в ушах и пятках, разгоняя кровь по жилам. Безумие! Ставка на жизнь! Бессмысленный риск!              Но…              Мы ведь постоянно так делали и не проигрывали. Будь то путешествие по Бьющему Вверх Потоку на Скайпию и спуск с неё или прорыв через Аквалагуну и брошенный Мировому Правительству вызов.              От возбуждения, предвкушения, желания скорее снова испытать себя сводило судорогами тело.              На то ведь мы и были пиратами, чтобы рисковать, бросать вызов всему и вся, в том числе судьбе и самим себе, и побеждать? Жить одним днём, тем, что у нас был «сейчас», потому что «завтра» могло и не наступить…              Как раз потому, что пиратами мы и были.              Да и больно уж хотелось знать наверняка, а не догадываться, что демоны могли скрывать ТАК.              К команде я вернулся, когда уже принял решение.              — Мы прокатимся по водовороту до самого дна, — огорошил я друзей, нервно и предвкушающе дёргая кончиком неконтролируемо появившегося на эмоциях хвоста.              Накама подумали, что ослышались. Кто-то даже потряс головой, глядя на меня с ошеломлением. Кто-то подумал, что я пошутил… Но, они видели мою широкую ухмылку и поняли, что я был очень даже серьёзен.              И… это вызвало панику до визга и мольбы у Нами, Усоппа и Чоппера, а ещё недоумение у Бонни и Брука — эти двое ещё не знали, в сколь безумную команду попали.              — Капитан, по моим подсчётам, эта воронка уходит на глубину больше пяти тысяч метров. Если мы окажемся там без защиты — нас просто раздавит давлением воды, — сообщила мне Робин с лёгким изумлением на лице. Но она не пыталась сказать, что это безумие, или отговорить, а просто констатировала.              — Мы задохнёмся быстрее, — фыркнул Зоро, усмехаясь. И, кажется, идея, хоть и казалась ему безумной, а всё же нравилась — взгляд у него прямо-таки загорелся предвкушением.              — Ты хочешь с помощью водоворота попасть на остров Рыболюдей? — предположил Френки странное, ибо мне это и в голову не пришло.              А между прочим, в этой мысли что-то было.              Но я покачал головой, снова дёргая хвостом, но теперь нетерпеливо, своим наиболее спокойно реагировавшим, сохранявшим самообладание накама отвечая:              — Этот водоворот — дело рук моих предков. Как и туман, и, видимо, весь Флорианский Треугольник. Об этом чётко говорят письмена на нашем языке там, где ты указал мне, — кивнул я Френки, лукаво ухмыльнувшись: — Но в столь многоуровневой защите, на которую потрачена прорва сил, есть смысл, только если хочешь спрятать нечто очень ценное. У меня нет уверенности, определённости, гарантий, — ответил я на невысказанные вопросы или предвосхитил их, — но про вход и путь на камне точно написано. И речь о водовороте.              — Луффи… — проскулил Усопп, который в сторону водоворота даже смотреть боялся.              — Ты псих! Ты нас всех убьёшь! — выдохнула и Бонни, когда поняла, что отговаривать меня толком никто и не собирался. Она даже попятилась неверяще. Только куда ей было деваться? — Скажи, что ты это несерьёзно! — потребовала она. Санджи чиркнул зажигалкой, подпаливая сигарету, и, поймав взгляд новой накама, покачал головой, мол, не надейся, капитан серьёзно.              А я понимал, что на этот раз мало будет улыбаться и эгоистично требовать. Мог, конечно, просто приказать, но они ведь были не только командой, а ещё и друзьями, и знали — теперь знали — что я действительно не сумасшедший. Так что объясниться, убедить было нужно. Произнести речь, внушить уверенность… Это ведь тоже было моим долгом, верно?              А что сказать в такой ситуации, когда решение и правда было похоже на безумие? Только то судорожное, что вызывало нервный предвкушающий тремор на руках, волос, дыбящихся на затылке, мурашек на коже, то, что было на душе у самого.              — Я знаю, от моих решений зависят жизни каждого из вас, — выдохнул я, нервно облизывая губы, а мысленно был уже там, за спиной, в мощи стихии, — знаю, что, если приму неверное — мы все умрём. И, как капитан, я должен отводить корабль и вас от беды. И я могу делать это как никто, — я опустил взгляд на палубу, соглашаясь с доводами разума, но о, каким же глупым мне казалось всё это, несмотря на все рассуждения и осознания, посетившие мою головушку после Триллер Барк! — Но, скажите мне, что за жизнь в море, если оно не бурлит? Что мы за пираты, если не будем рисковать? — спрашивал я риторически, качая головой. — Я не хочу так, не могу. Не было смысла выходить в море, чтобы потом прятаться от его мощи. Быть пиратом — это делать то, что хочется, бороться за это право, бросать вызов самой судьбе или даже смерти за что-то что мы любим и ценим. Побывать там, где никто не был, свершить то, что никто не свершал, испытать себя, рвать жилы, чтобы стать сильнее, чтобы быть вправе испытать то, что никто не испытывал, и увидеть то, чего никто не видел, — повторил я, наверное, в тысячный раз, поднимая взгляд на накама, а они… У них как будто спёрло дыхание от чего-то. Может, у меня было что-то на лице или во взгляде, но они слушали, и скепсиса на лице больше не было. — Вы не такие как я, не часть той стихии, что ревёт за бортом, но вы ведь тоже, как и я, её чувствуете, слышите, как она зовёт? — спрашивал я, надеялся, а может, точно знал. И холодок пробежал у меня по спине — ветер задувал с того самого борта, о котором я говорил. — Разум говорит вам, что это безумие, но ведь и вас щекочет эта мысль, чувство, от которого спирает дыхание, желание попробовать, потому что «а что если…» — Глаза напротив сияли… Санджи, низко опустив голову ухмылялся, Зоро скалился, у Нами дёргались уголки губ, Усопп и Чоппер на пару вдохновлённо сверкали взглядом, Брук приоткрыл челюсть, Френк хмыкал, Робин лукаво улыбалась… Бонни и та, вздыхала обречённо, но с готовностью. — Мы уже совершали подобное: катались на бьющем вверх потоке до самых небесных островов, бросали вызов одному из трёх главных оплотов правосудия. Так что нам мешает… повторить? — произнёс я шёпотом, но знал, что несмотря на рёв океана, меня услышали.              — Сумасшедший… Ты сумасшедший! — твердила Бонни под нос себе, но сжимала кулаки, да и тон её голоса… Она больше не хотела сопротивляться.              — Я до сих пор ни разу не ошибся, так доверьтесь мне, вашему капитану, снова… — просил я, взывал, додавливал.              — Если ты ошибся сейчас — мы не выберемся, — заметил Санджи, заглядывая за борт. Я фыркнул: как будто раньше это было не так. Но всё же, может быть, чтобы успокоить, тоже прикинул:              — Теоретически мне хватит сил создать поток ветра и воды, чтоб выбросить нас из воронки. Но я почти уверен, что это вряд ли понадобится.              — Мэри к полёту мы готовили заранее, — неуверенно и нервно сглатывая, напомнил Усопп, будто оттягивая момент. — Наверное, нужно и Санни…              — Нет, — я покачал головой, — но паруса поставим. Курс буду контролировать я.              Это был уже конструктивный диалог, и Бонни тоже это понимала, обречённо выдохнув:              — Я согласилась стать накама самоубийцы. — И вдруг она улыбнулась ярко-ярко, будто признавая, что ей тоже интересно. Накама переглянулись, молчаливо окончательно решаясь, и оскалились дружно так же безумно, как это обычно делал я.              — Командуй, капитан, — слегка склонил голову Зоро, резюмируя. Накама выпрямились, готовые исполнить указания. Я на миг прикрыл глаза, улыбаясь, а собравшись с мыслями, раскомандовался:              — Закрепить всё подвижное на палубе, чтоб не смыло к Морским Королям! И придумайте, за что будете держаться, прокатимся с ветерком, — я хихикнул, но не выдержал, расхохотался в голос. От предвкушения распирало настоящим счастьем. И нетерпением. Особенно нетерпением.              Накама забегали, кто-то с паникой в поисках того, за что можно зацепиться так, чтобы ничего не пропустить, а кто-то уносил в каюты всё то, что мы успели вытащить из них. И закрепить-то нужно было многое. Вот ту же посуду… В море мало кто использовал что-то бьющееся, слишком непрактичным это было обычно, особенно в шторма, когда тарелки лучше было держать в руках, ведь по столу они катались. Но не у нас, конечно, не у нас. То есть кататься они катались. Но в шкафу не бились точно — Френк, как гениальный плотник, предусмотрел и это. И каждая тарелка или кружка у нас крепилась особым образом, чтоб не падать и не биться даже в самый сильный шторм.              Когда всё было готово, и накама, убедившись в этом, высыпали на палубу, я перехватил у почтительно отступившего Френки штурвал и прошептал:              — Надеюсь, ты доверяешь мне, Санни. — И дерево под руками завибрировало, отвечая! И вибрировало оно так, будто корабль и сам дрожал от нетерпения. — Давай, Санни, прокатимся? Думаю, там, на дне, очень красиво… — я погладил колесо ласково, корабль завибрировал сильнее, и внезапно шкоты развязались, с хлопком раскрылись развернувшиеся паруса, наполняясь свежим сильным ветром, штурвал повернулся сам, вырвавшись из моих не слишком крепко державших его рук, весь Санни вздрогнул… и понёсся прямо в пучину. Мы и не заметили, как стремительные течения водной воронки подхватили нас и с огромной скоростью потащили прямо в морскую бездну.              — Йо-хо-хо-хо-хо, — рассмеялся до того момента молчавший Брук, — даже корабль послушен вам! Я с вами капитан, даже на морское дно! А чтобы было веселей, я вам сыграю… — и он заиграл что-то… очень подходящее под атмосферу, описывающую мощь стихии или лёгкое самоубийственное безумие. И стало действительно веселей — разум, сердце, все чувства пели в такт, задаваемый Бруком и стихией вокруг.              Корабль дёрнуло, зарывая носом в образовавшийся бурун.              — Тихо, Санни, не спеши, — всё-таки поймал я штурвал, и на этот раз держал крепко. Закрыл глаза, сосредотачиваясь и контролируя ветер и течения, чтоб нос, наш гордый лев, не зарывался в воду. — Нам нужно плавно спуститься, огибая скалы по внешнему кольцу, — шептал я, и корабль слушался, не торопился, доверял, наш живой дом…              Накама замерли где-то за спиной, крепко вцепившись во что-то…              А дальше был рёв океана, солёные брызги со всех сторон и ветер, воющий в ушах… Скорость движения увеличивалась с каждым мгновением, пел туго натянутый такелаж, скрипел от натуги полного паруса рангоут. И вокруг, со всех сторон, стихия, чистая живая мощь самого океана. Ужасающая, восторгающая… До наворачивающихся на глаза слёз, до спёртого дыхания, до торжествующего крика, рвущего глотку — едва ли слышного в рёве воды.              Мы крутились в водовороте, и от этого кружилась голова. Или не от этого, а от того, как потрясающе было ощущать такую родную, такую удивительную, неотвратимую, судьбоносную мощь, частью которой мы… Нет, частью которой был Я.              Инстинкты вздыбились, вырвались из-под контроля, вовлекая меня, не человека, демона, в ощущения. И я потерялся в них, там, где сам был этим гигантским водоворотом, и каждый камень, каждый поток, каждая неосторожная рыбка были мною. И мой ненасытный зёв пожирал всё, утаскивая куда-то туда, на дно, к основанию, к пустоте, обосновавшейся там…              Пустоте?              Корабль крутился по моим течениям, нёсся прямо в ловушку, приближаясь. И я был на том корабле, но и вокруг. Со всех сторон выросли стены воды, окружили, зрение — человеческое — не успевало фокусироваться на проносящихся водах, смазывалось, расплывалось, но мне и не нужно оно было: я был теми стенами.              И вдруг Санни закружило на одном месте, как детскую игрушку «волчок», вырывая меня из чего-то важного, но непонятного, из инстинктов другого существа — того, что было вокруг водоворотом. Головокружение усилилось и теперь оно точно было вызвано не ощущениями…              И воды великого океана вдруг хлынули со всех сторон, неожиданно, сильно, смывая всё и всех на своём пути, мгновенно затапливая корабль вместе с нами. Я ничего не успевал с этим сделать физически — только слышал крик девчонок, прежде чем море схлопнулось у меня над головой. Свет померк в считанные мгновения, но ощущения никуда не делись: вода была вокруг, нас продолжало кружить, будто бы медленнее, но на самом деле стремительно утягивая всё дальше и дальше от воздуха. И я почти молился за то, что накама успели набрать в грудь его побольше, прежде чем нас поглотило.              Резкая мысль прошибла сознание, о которого, не будь я в воде, прошибло бы холодным потом: а что, если и правда на дно?.. Что, если вот так всё и кончится? Приключения, мечты, жизни…              Грудь и всё тело резко и сильно сдавило, наверное, то самое давление, о котором толковала Робин. Кислород в лёгких заканчивался, и темнело перед глазами уже вовсе не из-за темноты.              Но не успел я последним усилием всё же попытаться спастись, вытолкнуть Санни на поверхность океана — хотя бы попытаться — как в ушах раздался хлопок, нас куда-то потянуло и… вода вдруг исчезла, будто её и не было. Я судорожно хватанул воздуха в грудь, но только легче от этого не становилось, потому что, на мгновение замерев, Санни не менее стремительно, чем по водовороту, полетел куда-то вертикально вниз, просто и банально падая, как мы падали с небесного острова.              Всего мгновение, но испугаться успел даже я.              Успел. А Санни тяжело приводнился по звуку и ощущениям поднимая в воздух веера брызг. Ноги от удара подогнулись, рукоятки штурвала в руках хрустнули, но мне удалось устоять. И корабль, кажется, был цел, как и я — треска или грохота какого я не слышал, вообще ничего не слышал, кроме плеска воды и кашля и вздохов накама.              Я выдохнул: живы. Все живы. Я чувствовал.              И, кажется, я снова был прав?              Теперь вокруг была не вода — она осталась лишь под Санни — а кромешная темнота. Пришлось переключиться на демоническое зрение, чтобы разглядеть очертания корабля и отфыркивавшихся, откашливавшихся друзей, приходивших в себя и костеривших меня на чём свет стоял.              Я нервно хохотнул.              — А весело было, а? Я даже успел испугаться.              — Весело? — переспросила Бонни и тут же зарычала: — ВЕСЕЛО?! ТЫ! — она подскочила с места, кинувшись в мою сторону и тут же попытавшись ударить. Изящно так, ножками в торс, ручками в голову. Пришлось спасаться, уворачиваясь. — ЭГОИСТИЧНЫЙ, САМОВЛЮБЛЁННЫЙ, САМОУВЕРЕННЫЙ КРЕТИН! — ругала она меня, каждое слово сопровождая попыткой атаковать. И про клятву забыла… Хотя, она это не всерьёз, я чувствовал. Чувствовал её испуг, но и… восторг. И я засмеялся: понимал ведь — эмоции пёрли, требуя выхода. — Я С ЖИЗНЬЮ ПРОСТИТЬСЯ УСПЕЛА, А ТЫ… ХОХОЧЕШЬ?!              — Но тебе понравилось, — хихикал я, пригибаясь, чтобы пропустить ногу над головой.              — Однако мы целы, — выдохнула словно бы удивлённая и даже разочарованная этим обстоятельством Робин, — несмотря на…              — Несмотря на все попытки чёртового капитана нас убить! — закончила за неё Бонни, понимая, что меня не достанет, а потому прекращая попытки ударить. Сложила руки на груди и выпятила губу, дуясь. Я, глядя на неё, захохотал с новой силой.              Санджи чиркнул зажигалкой, освещая часть палубы и накама, и, с сожалением, отбрасывая промокшие сигареты.              — Да-а… сомневаюсь, что на том свете эта штука работала бы, — выдохнул он, регулируя пламя, а затем хлопнув рукой по грот-мачте, возле которой и сидел. В свете огонька уже все убедились, что потерь в команде нет. Видимо именно это и оценив, Зоро выдохнул, заваливаясь на спину с явным облегчением, и хохотнул:              — Кэп, ты чёртов везучий засранец! — произнёс он, выдыхая снова.              — Стоит признать: это так. Но… где мы? — согласился Санджи. Поднявшись на ноги, он подошёл к одному из бортов, пытаясь высветить ещё хоть что-то, кроме воды и Санни. Однако зажигалки на это не хватало.              — И как отсюда выбраться? — резонно подключилась к вопросам и Робин.              — Мы в пузыре, — пожал я плечами, сосредотачиваясь на ощущениях и «докладывая» друзьям. — Ветер слабый, чтоб сдвинуться с места — не хватит, но есть хорошее течение…              — И куда оно несёт? — почему-то нервно сглотнув, спросила Нами, подбираясь ко мне, как я чуял, с недобрыми намереньями.              — Туда, куда тянется пузырь, — заявил я очевидное. — Там вроде тоже есть воздушное пространство, но это уже на пределе моего восприя… — пришлось прерваться, снова уворачиваясь, но на этот раз от поучительного тумака. — Нами, за что?              — За мой испуг, — фыркнула она, тут же широко, но немного устало улыбнувшись, будто бы с готовностью повторить. Я склонил голову к плечу удивлённо: нечасто она выказывала одобрение чему-то безумному.              А мы действительно были в пузыре — иначе назвать это было сложно — который создавал воздушное пространство близко ко дну, сдерживая водные массы. До тверди земной было не так далеко, можно было даже донырнуть, но всё же глубина позволяла свободно пройти даже самому тяжелогружёному судну с большим водоизмещением. И… дно повышалось, будто бы к острову…              А течение достаточно сильное, чтобы сдвинуть корабль, уносилось куда-то в сторону смутно ощущаемой мною арки. И, кажется, именно туда лежал наш путь…              — Давайте-ка соберём паруса, нам хватит и течения, — не приказал, предложил я. Но парни понятливо тут же занялись делом, да и девчонки тоже — они разжигали бортовые огни.              Я крутанул штурвал, течение, поперёк которому мы стояли, тут же подхватило Санни, увлекая к арке.              Она была видна в свете корабельных огней. Большая, тоже рассчитанная на гигантские линкоры с высокими мачтами, которых в ряд поместилось бы штук пять, она была сложена из обкатанной гальки и уходила под воду ко дну, будто поддерживая пузырь — такое впечатление сложилось, когда свет выхватил прозрачный, как натянутая плёнка, неизвестный мягкий материал. Он был как сама вода, удерживавшая воду — её явление «поверхность натяжения», о котором как-то после Эниес Лобби на курорте рассказывал Френки, когда официантка случайно перелила Усоппу чая. Но всё же эта плёнка была чем-то другим… Она удерживала воздух у дна, но и воду вокруг тоже.              Мы медленно прошли через арку в тоннель, увидели сквозь его прозрачные стенки тёмные силуэты рыб и какого-то морского короля, живших своей неторопливой, размеренной жизнью на дне — они, непривычные к свету, кто пугливо, а кто с любопытством мелькали туда-сюда.              Но мы не могли даже наблюдать за ними толком: слишком черно было под толщей воды, куда свет не проникал, а бортовых огней Санни с трудом хватало, чтобы зрение выхватывало движение ещё более чёрных силуэтов там, за пределами пузыря.              Какое-то время мы так и шли по течению, прежде чем увидели вдали, туда, куда нас и несло, точку света. Она приближалась мучительно медленно, изводя нас любопытством и нетерпением. Брук, наш живой скелет, даже не выдержал и пошутил о том, что именно так выглядела и его смерть: точка света в темноте, к которой его тащило. И это, конечно же, перепугало Усоппа и Чоппера.              Впрочем, шутка музыканта могла таковой и не являться.              А я уже чувствовал, что этот свет исходил от арки, точно такой же как та, которую мы уже прошли. И что за ней — огромное воздушное пространство размером с немалый остров и высотой такой, какой была высота до не самых высоких, но облаков.              Похоже, мы были близки к разгадке Флорианского Треугольника.              А точка света всё приближалась и приближалась, разгоралась и разгоралась. Накама стояли вокруг меня, нервно ёрзали, гадали, что там, маялись нетерпением, мучая меня вопросами, пока свет, словно действительные врата в загробный мир, не предстал пред нами стеной, ослепляя привыкшие к темноте глаза. Тогда Усопп снова запаниковал, предполагал, что нас сожжёт, испепелит на месте, и накама снова нервничали, как и я, не зная, что это за явление и чем оно обернётся для нас…              Но я продолжал твёрдой рукой удерживать штурвал, даже когда свет поглотил нос мелко вибрировавшего Санни (и он, вроде, оставался целым) не дёрнулся, когда врата из мириад мерцавших частиц, будто подсвеченных солнцем пылинок, кружащих в воздухе, коснулись меня незаметно, и…              Ничего не произошло. Я просто прошёл сквозь этот свет, а за ним, за этими своеобразными вратами, оборачиваясь назад, я уже видел только тоннель сквозь цветные пятна на глазах, вызванных всё той же аркой.              И когда удалось проморгаться мы увидели… полукруглую бухту целого города и до боли знакомый по архитектурному решению замок.