сердце дракона

— О чём ты мечтаешь, Минхо? — совсем рядом, буквально в двух шагах, позади, он слышит голос, вопрос, что слетает с чужих губ чем-то до боли неприятным, режущим прямо по сердцу и сбивающим с толку. Минхо ненавидит, когда собственную голову переполняет огромный спутанный ком мыслей, а язык вяжет желанием понять самого себя, лишь бы избавиться от того невидимого груза, что лежит на плечах. — Ни о чём, — коротко бросает, на долю секунды мазнув взглядом по чужому лицу, застывшем в удивлении. — Ни о чём не мечтаю, ни к чему не стремлюсь, я устал, и если ты пришёл только за тем, чтобы спросить меня об этом, то зря, я не смогу ответить тебе, как бы не хотелось. Минхо едва заметно вздёргивает подбородок, устремляя собственный взгляд на белёсые облака, что ровным, пушистым строем плывут по небу, окрылённые самыми светлыми чувствами, что есть на земле. Минхо усмехается, расправляя напряжённые и затёкшие плечи, выдыхает, оборачиваясь, и врезается задумчивым взглядом в хёнджинов ехидный и дерзкий. — Врёшь, — говорит тот, шурша массивными сапогами по зелёной, сочной траве, в густоте которой затерялись маленькие пёстрые цветочки, рвущиеся достигнуть голубого неба и пылающего солнца. Хёнджин усмехается собственным мыслям в момент, когда, подойдя ближе, кожей ощущает неприятный жар, исходящий от Минхо, его аура, что спешит стиснуть шею крепкими длинными пальцами, взгляд. Если страха можно коснуться, вдохнуть, понять его сущность, то Хёнджин отступит, сделает шаг назад, уйдёт. — С чего мне врать? — Минхо глядит из-под опущенных ресниц, языком касаясь острых клыков, наблюдая лишь слабый прищур чужих глаз. — Говори, — низкий шёпот звучит угрожающе неприятно, Хёнджин вздрагивает, но не отступает, хмыкает на грани слышимого и откидывает длинную светлую чёлку назад. — Потому что ты боишься, — Хёнджин смотрит сквозь, — боишься, что встретив своего человека, он отвергнет тебя, растопчет чувства и уйдёт. Я тоже этого боюсь, однако, знаешь, мечтать не плохо, а ты врёшь, — Хёнджин вздёргивает уголки губ вверх в едва заметной улыбке. Минхо смотрит внимательно, прокручивая чужие слова в голове, как мантру, фокусирует взгляд на одном и лишь на долю секунды понимает, что Хёнджин прав. Он, чёрт возьми прав! Минхо не из тех, кто будет соглашаться с чужими словами, принимать реальность той, какая она есть и идти на поводу у своих чувств, ощущений, страхов, потому что желание оставаться собой, тем, кем он родился, вырос, стал, очень прочно сидит внутри, около сердца. Но… Где-то совсем рядом, лишь протяни руку и коснёшься, порхает та пёстрая мечта, что надеется, верит и ждёт момента, когда можно будет опуститься на чужое плечо и засиять ярче, чем Сириус, сверкнуть чем-то нужным в глубоких мыслях и развеять все тучи сомнения, страха и переживания. Минхо ощущает себя загнанным в ловушку, чувствует, как все внутренности разом переворачиваются, а самого его ведёт тяжелым бременем и сил нет, чтобы сделать тот заветный шаг в сторону, шаг, который позволит избежать удара: крепкого, мощного, уничтожающего само время и пространство. Делая глубокий вдох, Минхо тонуть готов в пучине, кишащей множеством загадок, ответов на которые он не найдёт, погибнет, растеряя всё, что столь долгое время сотворял. — Чего ты добиваешься? — Минхо вздёргивает бровь вверх, иронично наблюдая за тем, как хитро сужаются хёнджиновы глаза, сверкая рубинами в лучах солнца. — Отвечай, Хёнджин, не испытывай моё терпение, — Минхо устало выдыхает, лишь на секунду позволяя себе прикрыть глаза свинцовыми веками. И Хёнджин отвечает: — Со стороны открывается куда больший обзор чем тогда, когда между вами расстояние вытянутой руки, Минхо, и не ври мне, что не понимаешь, о чём я говорю. Минхо ненавидит, когда в голове ком спутанных мыслей, ненавидит, когда ситуация из ряда вон сложная, ненавидит, потому что не может обойти преграды, что выстраиваются одна за другой постепенно, вынуждая страх воспылать пламенем и сжечь до тла. — Это всё, что ты хотел мне сказать? — голос звучит тише обычного. Минхо знает, чувствует, видит, что ещё немного и яростное цунами накроет с головой, затянет на дно, прикуёт к железным столбам могучими цепями. Он не сбежит. Хёнджин ухмыляется как-то совсем некрасиво. Минхо не нравится. Хёнджин Минхо не нравится. — Пожалуй, да, это всё, — и разворачиваясь, Хёнджин уходит, оставляя Минхо одного наедине со своими мыслями и чувствами, что сплелись в один большой комок подобно ядовитым змеям. — Не ври самому себе, Минхо, — шёпот легкими лепестками слетает с его губ, — не ври.

***

Приоткрыв глаза, Минхо видит перед собой лишь густую крону дерева. Ресницы слегка дрожат, и он, приподнявшись на локтях, едва заметно щурится, отгоняя последние крупицы сна. Где-то над головой поют птицы, ветер колышет листву, а солнце нещадно палит. Минхо втягивает носом свежий лесной воздух, взглядом цепляясь за верхушки высоких деревьев, и вновь прикрывает глаза, возвращаясь к воспоминаниям, что явились к нему во сне. Черт, черт, черт! Из глотки вырывается приглушённый рык, пальцы с силой сжимаются в кулак, а чувство злости как-то слишком внезапно вспыхивает в груди. Злится. Но за что? На кого? На себя. За собственную слабость, нерешимость, глупость и за потаённые желания, что сверкают в глубине души ярчайшими звёздами. А всё почему? Почему, почему, почему? Минхо прекрасно знает ответ на собственный вопрос, знает, но молчит, уничтожая себя медленно, под гнётом тяжёлых пыток и мучительной греховной страсти. Чего же хочется его зверю на самом деле? Ответ не желает появляться, как бы Минхо не хотел. Он дышит, но не может собраться, встать и пойти дальше, преодолеть те нескончаемые преграды, чтобы увидеть долгожданный, желанный всем сердцем, пылающий яркими красками восход жаркого солнца. Немыслимо. Минхо чувствует, как мир вокруг останавливается, готовый в любую секунду сойтись в жестокой войне, а перед глазами что-то совсем яркое, пленительное, тянущее к себе магнитом и приятным ароматом. Минхо делает глубокий вдох, не позволяя себе прикрыть глаза, ощущая те самые нити, что опутывают конечности и сердце. Он не против, пусть так, чем никак. Нити переплетаются, скручиваются, тянутся, вот тут, в груди, у самого сердца. Внутри всё так приятно сжимается, заставляя Минхо едва заметно вздёрнуть уголки красивых губ вверх, окунаясь с головой в чувства и приятную манию мягких облаков. Пришёл — Сегодня такая замечательная погода, — джисонов голос, словно пение одной из тысячи пёстрых птиц в небе, оседает на ушах удивительным, приятным и волнующим. — Согласись же, Минхо? Минхо согласен. Абсолютно, безоговорочно. У Джисона на губах играет улыбка, глаза сужены в лучах яркого солнца, а ресницы, чутко трепеща, отбрасывают длинную тень на пухлые алые щёки. Минхо замирает, не дыша и не моргая, но ощущая, как медленно, желанно начинает биться его второе сердце.

Второе сердце дракона начинает биться лишь тогда, когда сознание и душа полностью окутывает настоящая любовь, а сопротивляться нет шанса и желания.

— О чём задумался? — Джисон опускается рядом на мягкую траву, поджимая под себя ноги, следит за тем, как пальцами Минхо вырывает травинки из почвы, взглядом скользит выше, натыкаясь на странную ухмылку и блеск чужих чёрных глаз. Джисон выдыхает. А Минхо в голову приходит совершенно идиотская идея. — Ты бы хотел, — начинает, сталкиваясь взглядом со взглядом мальчишки, — полетать? Джисон моргает пару раз, неуверенно тянется пальцами к собственным щекам и щипает за кожу больно, чтобы убедиться в правдивости происходящей вокруг него реальности. А Минхо ждёт, напряжённо впиваясь ногтями в огрубевшую кожу ладоней, смотрит из-под тёмной челки, пытаясь угомонить непослушные сердца, что так чутко бьются от нахлынувших чувств. Мальчишка поднимает свой неверящий, от чего-то бурно искрящийся взгляд, тянет уголки губ вверх, обнажая зубы в широкой улыбке, и хихикает, пододвигаясь поближе, едва не соприкасаясь коленями, говорит: — Только не потеряй меня, прошу, — и почему-то от этой фразы внутри всё сжимается в неприятных тисках. Воздух исчезает из лёгких, а вокруг будто время останавливается. Минхо тянется за этим, пытается поймать, а мечта, подобно бабочке, порхает рядом, сверкая звёздами на тёмном полотне неба. И он ловит. Ловит то, что столь долгое время было рядом, но не имело возможности опуститься в раскрытые ладони и согреть манящим теплом. Минхо выдыхает облегчённо. — За кого ты меня держишь, черепашка? — смешок слетает с губ дракона. Джисон едва заметно сводит брови к переносице, восхищённо наблюдая за любым действием Минхо. — Пф, ну смотри, ты сам предложил, — а Минхо от чего-то чувствует себя оскорбленным. В нём сомневаются. Обидно. Джисон прижимает острые колени к груди, кладёт на них подбородок и смотрит, не вскользь, прямо, не сводя глаз, восхищается внутренней силой и необъятным величием, что тянутся плотными нитями от кончиков чужих пальцев. Загадочный, Минхо кроет в себе куда больше, чем кажется на первый взгляд, а Джисон почему-то даёт себе обещание разгадать любую задачу, что встанет у него на пути, не даст пройти, утянет за собой во тьму. Сделай шаг, другой, третий, сорвись с места, побеги быстрее ветра и ухвати то, что желаешь. Цель, надежда, мечта, а может быть страх? Всё что угодно, лишь бы не сгореть от одиночества и жгучей жажды. Джисон выдыхает, сквозь дрожащие ресницы наблюдая за Минхо. Вот он расправляет плечи, потягивается, тонизируя затёкшие мышцы, рычит как-то совсем по-звериному и смотрит наливающимся золотом взглядом в миндальный джисонов, кусая внутреннюю сторону губы отросшими клыками. — Ещё есть время передумать, — даже с такого расстояния видно, как зрачки вытягиваются в узкие вертикальные линии, а когтистыми пальцами Минхо стягивает рубашку с плеч, аккуратно опуская её куда-то себе под ноги. — Если боишься, конечно. — Не боюсь, — почти шепчет, краем глаза замечая блеск татуировки черного дракона на коже чужой широкой спины. — Не дождёшься, чтобы я испугался. Минхо скалится. Джисон упирается взглядом в собственные колени, ногтями впивается в нежную кожу ладоней и, сделав глубокий вдох, замирает, прислушиваясь ко всему, что творится вокруг. Но… Ничего. Звенящая тишина, словно в заправду время остановилось, но горячее, едва ли не обжигающее дыхание, толстым слоем осевшее на коже, заставляет поднять взгляд и утонуть, погрязнуть в чистейшем золоте многовековой истории. У Минхо взгляд всё такой же умный, сосредоточенный, внимательный, повидавший многое на этом свете. Джисону невыносимо. Зверь столь же прекрасен, сколько и опасен. — Ты… Вау! — мальчишка выдыхает, аккуратно поднимаясь на ноги, вытягивается во весь свой невысокий рост и видит собственное блёклое отражение в глазах напротив, тянется ладошкой, кладя куда-то между ноздрями. Гладит. — Не престану восхищаться. Ты очень красивый! — искрящимся взглядом скользит от мощных когтистых лап до сложенных за спиной крыльев, замирает, наслаждаясь сверкающей в лучах солнца черной чешуёй. — Но характером не вышел, если честно, — хихикает, стоит Минхо выдохнуть минимальную дозу горячего воздуха. — Я тебя сожру, черепашка, — он дёргает хвостом, — и глазом не моргну, — и для пущего эффекта обнажает острые зубы. — Не ври! Ты не станешь есть своих друзей! — Джисон дуется как-то совсем по-смешному, позволяя лучам солнца затеряться в собственной шевелюре. Друзей, друзей, друзей. А может… — Залазь, черепашка, — Минхо гонит от себя неприятные, глупые мысли, прижимаясь всем своим огромным телом к земле. Джисон мнётся на одном месте, смотрит почти неверяще, вдыхает полной грудью свежий воздух и делает заветный шаг навстречу неизвестности. Ветер, забравшись под одежду, ласкает кожу своими аккуратными касаниями, теряется в густых волосах, укутывая мысли в тонкую оболочку прекрасного. Джисон не уверен в реальности происходящего, всё вокруг кажется сном, иллюзией, что так сладко затаскивает в ядовитые и цепкие путы. Волшебной мелодией сердце стучит в груди, бьётся о рёбра, пронзая внутренний мир судьбоносной стрелой. Джисон задыхается от чувств, что переполняют изнутри, взгляд устремляет вдаль, тянет руку, лишь бы коснуться той запретной мании и желания. Джисон наслаждается ощущением прекрасного, позволяя собственным губам растянуться в улыбке, а ненужным мыслям уйти на второй план. Под пальцами чувствуется гладкая тёплая чёрная чешуя, и мальчишке от чего-то кажется, что это именно та степень удовольствия, которая будет преследовать его ещё очень долго и непринуждённо. — Держись покрепче, черепашка, собирать по костям тебя потом не очень хочется, — звучит в голове голос Минхо, заставляя мальчишку прижаться всем телом к массивной чешуйчатой шее. Взмахом огромных крыльев он разгоняет облака вокруг себя. Джисон видит перед собой лишь чистый светло-голубой горизонт, что так ласково ложится клеймом в воспоминаниях. Если это сон, то Джисон не хочет просыпаться. Почва под ногами ощущается до боли приятно, так по-обыкновенному и родному. Джисон смотрит на Минхо, следит за его звериными движениями и выдыхает, наблюдая собственное отражение на дне золотых глаз. В который раз. Горизонт в момент заходящего солнца прекрасен. Алый оттенок лучей тонким равномерным слоем ложится на кожу, согревает. Джисону хорошо. — Красиво, правда? — мягкая улыбка цветёт на лице мальчишки. — Это безумие, но такого в моей жизни не было никогда. Минхо смотрит на него сверху вниз, замечает ровные красивые очертания профиля и то, насколько прекрасен Джисон в момент полного спокойствия, удовлетворения. Всё внутри взрывается огромным вулканом дикой страсти в тот самый момент, когда, подняв голову, Джисон улыбается самой своей искренней и широкой улыбкой, шепча губами: — Спасибо! И Минхо тонуть готов в океане всепоглощающей любви, дышать лишь тем, к кому тянет, в ком нуждается его внутренний огромный мир, полный загадок и извилистых тропинок. Биение двух сердец в груди сливается в одно целое, неповторимое, а желание коснуться, притянуть ближе и обнять въедается плотной потребностью в душу, мысли. — За что ты такой на мою голову свалился? — Минхо смотрит внимательно, долго, изучает. — Замечательный. — Аха, скажешь тоже, — Джисон смущённо щурится, алея щеками, — я обычный мальчишка. Человек. Обычный, не такой, как ты. Ты вон какой, — и обводит взглядом всего Минхо с лап до кончика хвоста, — большой, красивый, сильный, могучий, можешь многое, — мягкая, почти что облачная улыбка продолжает цвести на губах, подобно майской розе, — такой весь необыкновенный, временами конечно вредный и не хочется разговаривать с тобой вообще, но, — и замолкает, зубами цепляя нижнюю губу, пальцами теребит рукав собственной рубашки, опуская взгляд куда-то себе под ноги, — ты мне нравишься таким, какой ты есть. Добрый, заботливый, заносчивый или безразличный ко всему. Мне всё равно. Ты такой один, и это, пожалуй, лучшее, что со мной когда-нибудь происходило. Джисон вжимает голову в шею, слышит громкий шум в ушах и замирает, потому что желание исчезнуть растёт с бешенной скоростью. Он только что, в буквальном смысле, признался в любви. И обратного пути нет. Остаётся лишь ждать. Если это сон, то пора бы уже проснуться. Мальчишка крупно вздрагивает в момент, когда плечи сжимают крепко, настойчиво, поднимает голову и натыкается на сумасшедший взгляд чёрных, бездонных глаз. У Минхо волосы торчат в разные стороны, тело пылает, а сам он крошится на миллион маленьких атомов, не в силах собрать себя заново. Чувства переполняют обоих. Минхо касается собственными губами губ Джисона: легко, мягко, почти что неуловимо, вкладывая всё, что так сильно трепещет внутри и не даёт покоя. Пропал, погряз, утонул. — Я люблю тебя, — говорит, придерживая джисоново лицо в своих ладонях, заглядывает в глаза, на ресницах которых слёзы сверкают бриллиантами, а губы дрожат в улыбке. — Люблю тебя, Джисон, люблю. Последнее, что слышит Минхо, перед тем как прильнуть поцелуем, так это шёпот: — Я тебя тоже — и привкус соленого на собственном языке.