Левиафан, или Взгляд из тени

Рот Оле захлопнулся так быстро, что щёлкнули зубы. На лице медленно проступало потрясённое выражение. Левиафан отвернулся: – Марк, иди к Биллу. Позаботьтесь, чтобы детишки не путались под ногами. Скулёж Феликса и угрожающие выкрики Филиппа звучали фоновым шумом. Марк пошёл туда, исчезая из поля зрения. Билли, к его чести, за всё это время не проронил ни одного лишнего звука. Левиафан и Оле остались лицом к лицу. Голем даже не думал вставать с пола, только смотрел на него с таким ужасом, словно в руках у Левиафана была по меньшей мере бензопила. – Леви, не надо, – тихо сказал он. – Пожалуйста. Давай просто поговорим. – Раньше надо было, – лицо демона дёрнулось. – А теперь всё. Он выпрямился и сложил руки на груди. – Я дал тебе имя. Миром правят слова. Так повинуйся мне, Оле. Поднимись. Воздух наполнился гудением. Левиафан не знал, чувствуют ли что-то остальные, но он чувствовал точно. Лицо голема точно окаменело, и он поднялся – медленно, неуклюже, видимо, все же была пара трещин в рёбрах. Оле застыл, вытянув руки по швам, совсем как Марк. А вот глаза... глаза остались живыми. Панически бегающими туда-сюда. Значит, так действует формула, произнесённая не сразу при вербовке. Они остаются в сознании, но теряют контроль. Или это все же результат брака? Впрочем, неважно, так лучше. Пусть чувствует! – Нравится? Я могу приказать тебе всё, что угодно, – Левиафан обошёл голема по кругу, а тот даже головы не мог повернуть вслед за ним. – Например... не дыши. Оле стоял ещё почти две минуты. Потом нос и губы медленно начали синеть, а глаза – наливаться кровью от недостатка кислорода. Наконец он упал, и в тот же миг Левиафан отменил команду: – Дыши. Оле жадно втянул в себя воздух и зашелся в кашле. Левиафан почувствовал, как у самого зацарапало в груди, и тут же отдал следующий приказ. Он издевался – откровенно, с удовольствием, заставляя голема вставать и садиться, врезаться в стены, сбивать с полок фотографии и срывать детские рисунки. В какой-то момент Левиафан вдруг вспомнил о зрителях и обернулся. Билли держал Феликса, Марк – Филиппа. Выражение лица призрака было абсолютно нечитаемым, Феликс давно зажмурился, а вот ангелочек смотрел прямо на Левиафана, да ещё с такой откровенной ненавистью в глазах, что было удивительно – как это у него после такого крылья на месте не обуглились? Ах да. Кажется, они называют это "праведный гнев". – Что, Филипп, интересно? Может, тебе звуковое сопровождение сменить? По-прежнему слушаешь Аспер Икс? Мальчишка посмотрел ему прямо в глаза и произнёс длинное, отборнейшее ругательство – такое, что Билли тут же отвесил ему подзатыльник: – Эй, ты не охренел так при старших выражаться? Левиафан усмехнулся, мельком глянул на Феликса и снова повернулся к Оле. Он чувствовал себя полнейшей мразью, и – вот номер! – это было приятно. – Знаешь, пожалуй, я дам тебе лично принести жертву на алтаре. А что, возьмёшь нож, вырежешь мальцу сердце... Не сложнее, чем рыбёшку распотрошить. А можешь и не сердце, а печёнку, мне не жалко. На краю сознания мелькнула мысль о том, что это уже перебор, но Левиафан не обратил на неё внимания. Оле стоял весь красный, встрепанный, замученный, и смотрел в ответ. Мышцы его едва заметно подёргивались, а рот кривился, словно он... Не может быть. Голем пытался сопротивляться. Серьёзно? Это просто смешно. Даже старые бракованные големы не могут быть на это способны. Левиафан прислушался и понял, что сердце Оле колотится как бешеное и пульс уже давно перевалил за двести. Гипофиз и печёнка работали на пределе, выбрасывая в кровь и синтезируя гормоны, лёгкие сокращались на огромной скорости, отказывали почки... А голем всё продолжал сопротивляться, позволяя организму уничтожать самого себя. Чёрт возьми! Да его сейчас разорвёт! Левиафан испугался и открыл уже рот, чтобы отменить подчинение. Но этого не понадобилось – по пространству разнёсся неслышный для других треск, и Оле вдруг рывком выпрямился и со стоном поднял руки: – Филипп, бегите! Сам. Без приказа. Первый голем на свете, преодолевший формулу подчинения. Левиафан понял это за миг до того, как Оле прыгнул к нему, и сильные руки вцепились в куртку, увлекая на пол. Они грохнулись оба, рубашка Оле маячила перед лицом, а сам он навалился на руки, не давая демону сделать ни одного колдовского знака. Машинально Левиафан стал вырываться, не успев ещё ничего решить и придумать. Он даже не сразу понял, что именно за грохот раздался в помещении и почему вдруг завизжал Феликс – по-детски, в голос, захлёбываясь рыданиями. А потом Оле вдруг замер, обмяк, рухнул сверху, и Левиафан почувствовал, как что-то тёплое потекло по рукам. Кровь. Всё внутри ухнуло куда-то в бездну. Он вывернулся из-под Оле, уставился на быстро расплывающиеся по рубашке красные пятна. Перевёл взгляд на Марка, держащего в руках пистолет. И всё понял. – О нет... – Левиафан рывком перевернул тяжёлое тело голема и уставился в стремительно бледнеющее лицо. – Я же сказал не стрелять, дьявол вас всех забери! Оле, ты слышишь меня, слышишь, не смей, не отключайся! Левиафан потянулся к ране, но замер на полпути. Он демон, а значит, сейчас так же беспомощен, как смертные. Даже не все ангелы умеют исцелять, что уж говорить о Падших... Он нашёл руку Оле, стиснул её так, словно это могло чем-то помочь, и почувствовал слабое пожатие в ответ. Краем глаза заметил, как Филипп хватает за руку Феликса, практически силой таща того к двери, но сейчас это не имело никакого значения. – Билли, вызови скорую, быстрей, тут должен быть телефон! – Левиафан кричал, уже понимая, но отказываясь верить, что скорая не успеет. Всё-таки Марк всадил в Оле не одну пулю. – Ты идиот, Оле, придурок, я бы снял заклятье, почему ты не подождал секунду! Оле зашевелил губами, пытаясь что-то сказать в ответ, но не смог. Левиафан чувствовал, как толчками вытекает из него жизнь, как слабеет пульс, становясь нитевидным, и отчаянно вглядывался в лицо, ловя каждое движение. Что хуже всего, умирать Оле было больно. – Я же не хотел... Оле, поверь, я правда, правда, никогда бы... Только не умирай, я всё для этого сделаю! Как помочь, где аптечка? Пожалуйста, Оле! Оле чуть дёрнул головой, посмотрел на Левиафана и улыбнулся краешком губ – едва заметно, через силу, но очень по-доброму, как раньше. И затих. Холодея от ужаса, демон коснулся шеи, ища пульс. – Нет, нет-нет-нет, Оле... Я не хочу оставаться один, только не так! Оле! – Левиафан захлебнулся, схватил голема за плечо и затряс. Тот болтался у него в руках, как... кукла. Мягкая тряпичная кукла. Демон взвыл, громко, в голос, а потом вскочил и бросился к Марку. Он забыл о магии, забыл о своей привычке не действовать руками – осталось только бешеное желание разорвать убийцу на куски. – Стойте, не надо! – Билли бросился ему наперерез, вцепился, не давая пройти. – Это не поможет, и он не виноват, вы же сами дали ему пистолет! Глаза жгло, а воздух выходил из груди странными рваными толчками. Левиафан бился, вырывался, кашлял, но то ли сил у него осталось так мало, то ли их внезапно прибавилось у Билли... А Марк не двигался. Не отбегал, не пытался закрыться, покорно смотрел в глаза. Оле так не смотрел даже под формулой. Левиафан закрыл лицо руками и соскользнул на пол, прекращая сопротивляться. Это не имело смысла. Никакого смысла. Убийство другого голема не вернёт ему Оле. – Идите, – прошептал он. – Догоняйте мальчишек. – Послу... – Убирайся, Билли, пожалуйста. Я сам вас найду. Он скорее почувствовал, чем услышал, что голем и призрак покинули дом. Кто-то мягко притворил дверь, и тогда Левиафан поднял голову и посмотрел на Оле. Тот лежал на спине, неподвижно уставившись вверх, аура погасла, и, что страшнее, больше Левиафан ничего и не мог увидеть. Никакой искры, никакой струйки энергии, поднимающейся к небу или, напротив, проваливающейся вниз... Да если бы у Оле была настоящая душа, Левиафан перевернул бы весь Ад, добрался до Небес, но нашёл её! Но души не было. А значит, смерть окончательна. Левиафан пополз к нему, точно разучившись вдруг пользоваться ногами. Оле ещё не успел остыть, а кончики пальцев уже начали таять, рассыпаясь пеплом. Големы всегда так умирают, потому о них и говорят – «развеять». Несколько минут – и всё. Как будто никогда не существовало на свете. Как будто Левиафан всегда был один. – Прости, – давясь, он закрыл Оле глаза. А потом лёг рядом, навзничь, прямо на пол, и зажмурился сам. Всё было кончено. Для Оле и для него.