Фортепиано без оркестра

      Три дня до субботы ползли со скоростью обожравшейся коноплёй улитки. Но она всё-таки наступила, как имеют обыкновение наступать все субботы после всех пятниц.        За день до концерта Нурик привёл меня в такой специальный магазин из разряда «для своих», где вроде бы как хорошую и дорогую одежду отдают за полцены потому что ты являешься братом троюродной тётки бывшего мужа сводной сестры. Причём ходят в такие магазины только такие вот братья, потому что тётя Сарра, стоящая за прилавком, запросто отличит породистый еврейский нос от сломанного русского и продаст даже распоследние шлёпанцы втридорога.       В итоге меня обрядили в самый дорогой костюм, Нумминорих Сигизмундович (именно он, а не Нурик, которого я знаю, потому что как только открылась дверь магазина, он превратился в такого матёрого еврея, что я начал приглядываться, а не пробиваются ли у него там пейсы из-под кепочки?) поторговался с тётей Розой (женщиной необъятных размеров с невероятной харизмой и удивительным произношением буквы «р»), и мы ушли довольные, оставив тётю Розу думать, где она так нагрешила в жизни, что продала тот костюмчик армянину и славянину как своим родным сыновьям.       Вечером субботы Нурик перекрестил меня у входа в театр, снова сбрызнул на прощание своей «Лакостой» и побежал, крича мне на бегу заветную формулу «многоработы».       Место, как я и думал, вновь было «лучшим», но теперь хотя бы понятно почему. Так как зал значительно отличался по размерам от того клоповника, в котором я слушал выступление Рыбника в прошлый раз, сидящие в последних рядах имели все шансы не услышать умопомрачительный набор звуков, в простонародье называемый музыкой. А я вновь сидел почти вплотную к сцене, ровно посередине. Слева и справа от меня разместились две ценительницы прекрасного слегка за триста, обе благоговейно трепетали ушами ещё до начала концерта и через меня обменивались красноречиво восхищёнными взглядами.       Начало выступления было похожим, снова плотный занавес, человек в плаще, рояль, ноты. Много было новой музыки, в том числе Рыбник решил разнообразить репертуар фортепианными версиями классики рока, за что ему отдельное спасибо. В конце он исполнил песню «Smoke on the water» группы Deep Purple. На финальных аккордах внезапно из-под сцены повалил дым (который, на самом деле, обычный бутафорский пар), свет выключился, а потом зажёгся прямо надо мной.       Сказать, что я испугался, всё равно что объявить страуса слегка растолстевшим попугаем. Прямо передо мной, галантно наклонившись, стоял, как я понял, сам Рыбник и протягивал мне алую розу. Он был закутан в чёрный плащ с капюшоном, уходяшим под широкополую чёрную шляпу, на лице была та самая маска, а руки спрятаны за плотными белыми перчатками. Немая сцена длилась с полминуты, потом я вышел из судорога и тихо проговорил: — Понимаете, я не могу её взять… Это будет нечестно… Она предназначается не мне, тут должен был сидеть мой друг, но он подарил мне билет, поэтому… — Она ваша, Макс, — прошептал он хриплым голосом. — Берите.       Он вложил цветок мне в руку, и я рефлекторно сжал пальцы вокруг стебля, и уже только потом, когда пианист растворился в темноте и дыме, я понял, что он назвал меня по имени. И вообще, что в фильме про того же «V» красная роза была ой-ой-ой каким дурным знаком.       Пока эти мысли истерически бегали по моей голове, сталкиваясь и разлетаясь по закоулкам разума, на потолке вдруг что-то скрипнуло, и оттуда в зал полетели сотни таких же роз.       Из театра люди выходили с целыми букетами (вот что значит человеческая жадность), а я один, как придурок, рассеянно вертел в руках подарок от Мистера X и строил теории, когда это Шурф успел подсуетиться и сколько заплатил, чтобы артист самолично подарил мне цветочек. Пусть один, зато как эффектно! Старушки-ценительницы провожали меня изумлённо-заинтересованными взглядами аж до Литейного моста, на котором я остановился, глядя на вечерний город и тоскуя по так и не встреченному мною за неделю Шурфу. Вот дурак! Даже телефонный номер его не записал. И адреса не узнал. Вот и как мне теперь жить с этой любовью всей жизни, но без объекта любви?!       Периферийное зрение тем временем уловило нечто белоснежное, приближающееся ко мне со скоростью в дюжину гепардов в час. Сердце сделало кульбит до пяток и обратно, мозг блаженно растёкся по черепушке, а бабочки в животе, похоже, решили устроить там брачные игрища. И это я ещё не обернулся!       Шурф шёл уставший и сильно погруженный в свои мысли, и уж было собирался пройти мимо меня, но я не мог позволить этому случиться. — Шурф! Нашёлся! — радостно крикнул я, вырывая его из внутренней прострации. — Спасибо за концерт! — В смысле? — как-то настороженно спросил он, поворачиваясь ко мне лицом. — То есть как это — в смысле? Ты же мне билет дал. Я в восторге! Жаль, что тебе не удолось прийти!       Шурф, кажется, опять ушёл в свои мысли и никак не отреагировал на мои попытки его расшевелить. Хотя, как я понял, попытаться расшевелить Шурфа это всё равно, что попросить Эверест перейти поближе к экватору. Но сейчас его лицо напоминало кирпич чуть больше обычного, поэтому все мои старания уходили не на то, чтобы заставить его восторгаться всему подряд вместе со мной, а только на превращение Шурфа-хмурого-булыжника в Шурфа-обыкновенного-душевного-умеренно-строгого. — Эй, Земля вызывает Шурфа! Ты вообще помнишь, кто я такой? — последний вопрос прозвучал несколько обиженно, потому что, судя по лицу Лонли-Локли, которое как было каменное, так каменным и осталось, он напрочь забыл о моём существовании в этой вселенной и сейчас пытался уложить меня в своё видение картины мира. Видимо, выходило хреново. — Конечно помню, Макс, — наконец взгляд его потеплел, и он улыбнулся уголками губ, — не обижайся, пожалуйста. Просто я очень устал. Не хочешь составить мне компанию за отдыхом? — С удовольствием! Только смотря, какой отдых. — Ужин в ресторане и водная прогулка по Неве, — ответил он бесстрастно, будто бы сейчас приглашал меня не на самое романтическое свидание в моей жизни, а предлагал вместе посетить открытую лекцию в каком-нибудь университете. — У тебя же нет морской болезни? — Нет! — твёрдо ответил я, и он повёл меня в сторону какого-то гипотетического ресторана. — Сейчас это звучит убедительнее, чем твоё заявление о том, что ты не боишься высоты, — заметил он. — Наверное это потому, что морской болезнью я действительно не страдаю. — Тогда зачем ты соврал мне в тот раз? — Наверное, потому что я хотел показаться лучше, чем есть на самом деле, —ответил я пристыжённо. — Потому что хотел тебе понравится. — А сейчас? — А сейчас я понял, что это не нужно. — Почему же? — Потому что я уже тебе нравлюсь. — И почему это ты так решил? — Скажешь нет? Тогда зачем ты меня терпишь уже третий раз подряд? Если бы я тебе не нравился, ты бы просто со мной не разговаривал. Или в культурной форме дал понять, чтобы я шёл лесом. А ты меня пригласил в ресторан. И вот прямо сейчас улыбаешься. Прекрасное зрелище, честно. Смотрел бы и смотрел. — Что я делаю?! — он даже провёл рукой по лицу. — А-а-а… ты что, не чувствуешь? — удивился я. — Не заметил, — немного напрягшись, ответил он. Улыбка вмиг сошла с его лица, и я даже немного расстроился и пожалел, что сообщил ему об этом событии. — Ну так что? Нравлюсь или нет? — Ты прекрасный друг, Макс. Я не покривил душой, когда ответил, что решение твоей проблемы сделает счастливым и меня. Ты честен и открыт, у тебя богатый словарный запас и причудливая манера выражаться. Если быть откровенным, для меня общение с тобой как ушат холодной воды на голову в знойный день. Неплохая встряска для организма, которая, бесспорно, была мне необходима всё время, но заметил я это только сейчас. А если быть точным, то в поезде.       Ну да. Я хороший друг. Кто бы спорил. Добро пожаловать, сэр Макс, в гомосексуальную френдзону, откуда выход может состояться только в самом крайнем случае: если Шурф вдруг сам почувствует в себе зачатки голубизны. А что я вообще от него хотел? Такой мужчина видный… Возможно, даже женатый. И не раз. — Тебе что-то не понравилось в том определении, которое я тебе дал? — участливо уточнил Шурф. — Нет, я и сам себя так ощущаю. Просто задумался. Денёк сегодня и правда насыщенный. Мой дефектный мозг только сейчас решил начать обрабатывать всю свалившуюся на него информацию. — Поделишься этой информацией со мной? Возможно, вместе мы быстрее её обработаем. — Отчего бы не поделиться, ежели делится! В любом случае полтора мозга гораздо лучше чем половина калеченого. Во-первых, вот! — я протянул ему розу, которую до сих пор держал в руках. — Как прикажешь понимать? — Роза алая, садовая, английский сорт без шипов. В переводе с языка цветов означает горячую и страстную любовь, однако в одной из древних восточных интрепретаций может выражать желание дарившего кровавой мести. Но я не думаю, что тот человек имел в виду последний вариант. Если ты скажешь мне, как её получил, возможно, я смогу дать тебе больше ответов на невысказанные тобой вопросы.       Я недоверчиво посмотрел на Лонли-Локли. Лицо его было полностью бесстрастно, так что, вероятно, я мог бы предположить, что о розе от Рыбника он ничего не знает. — Мне её подарил пианист. Весьма эффектно. И, причём, обратился ко мне по имени, хотя я не представлялся и пришёл по твоему билету. — Занятно. Макс, а ты уверен, что не знаком с Безумным Рыбником в реальной жизни? — А должен? — с заминкой спросил я. — Вообще, довольно странная личность, этот «Человек-инкогнито». На то он, наверное, и инкогнито, чтобы в реальной жизни его никто не узнал, а так… Может быть, и знаком. У меня вообще довольно много знакомых, но пианистов среди них что-то не очень много. И таких пижонов, кажется, тоже нет. — Пижонов? Почему он пижон? — В битком набитом зале людей, в свете софитов, наведённых на меня, в костюме революционера-маньяка из фильма, с хриплым, явно изменённым до неузнаваемости голосом презентовать мне одну-единственную розочку, а после завалить цветами весь зал… По-моему — пижонство. Что он вообще хотел этим сказать? Если роза и правда имеет отношение к «горячей и страстной любви», то мог бы прийти ко мне в своём истинном обличии и так и сказать: «Люблю тебя, Максимка, горячо и страстно, хоть стреляй!» А дальше всё зависит от того, кто именно пришёл: может, застрелю, а может и рассмотрю его в качестве, так сказать, объекта для любви. Хотя нет, стрелять, думаю, не буду, пианист он хороший, даже замечательный, обидно такую драгоценность в землю закапывать, максимум, что мог сделать — послал бы куда-нибудь. Возможно, с подробным описанием этого места и с моими пожеланиями к его проживанию там. — Возможно, он опасался, что именно так ты ему и ответишь. — Тогда зачем всё это затевать?! Я, если честно, сейчас чувствую себя полным придурком. Не могу точно назвать причину этого состояния, но что-то сейчас со мной явно не так. Расшатал этот Психованный Рыбак мне всю и без того расшатанную психику. Ещё немного, и я, кажется, начну истерить. Вот и что мне теперь делать, а? Смириться с мыслью, что такая личность питает ко мне нежные чувства? А зачем? Я же всё равно не знаю, кто он! Идиотизм какой-то!       Закончив гневную тираду, я посмотрел на собеседника, ибо он уж как-то неестественно долго молчал. На моё удивление, Шурф выглядел уж очень растерянным для невозмутимого себя. Поняв, что я жду от него реакции, он изрёк наконец свою мысль по этому поводу. — Не думаю, что он намеренно хотел поставить тебя в такое положение. — А ты откуда знаешь? Может, действительно хотел? Может, это всё какой-то розыгрыш? — Если бы это был розыгрыш, логичнее всего предположить, что его подстроил я, но это было бы слишком грубо с моей стороны и не принесло бы мне никакой практической пользы. А вообще, на месте Рыбника, я бы не стал намеренно преводить в замешательство человека, которого искренне люблю. — Всё равно глупость какая-то получается… — буркнул я, чувствуя, что Шурфу не по душе весь этот разговор и решил сменить тему. — Где там твой ресторан? Лучшее средство от навязчивых мыслей — вкусная еда. — Здесь недалеко, — оживился он немного, — второй дом за следующим поворотом.