Фортепиано без оркестра

      Он склонился надо мной, на его лице играла хитрая улыбка, а в пронзительно серых глазах искрился хищный блеск. Я лежал, неспособный шевельнуться, заворожённо наблюдая за его действиями. Зубами он стянул с правой руки белоснежную перчатку и заткнул ею мне рот. — Мы же не хотим, чтобы ты своим криком перебудил всех соседей, правда? — проворковал он мне на ухо, после чего игриво прикусил мочку.       Из моей груди вырвался первый стон, утонувший в ткани. Поцелуями он спустился от уха до шеи, а руки его скользили ещё ниже, расстёгивая мою рубашку, и затем скользнули под пояс джинсов. Он плотоядно улыбнулся, заглядывая мне в глаза и… И… И…       И наступило утро. Причём, кажется, наступило оно прямо на меня. Ибо из прихожей доносилась дьявольская трель домашнего телефона. — Я что, зря ставил на звонок мобильного Тину Тёрнер, чтобы по утрам наслаждаться этим адовым лязгом?! — бурчал я, поднимаясь из постели и оценивая своё утреннее недоразумение.       Недоразумение не перевалило за точку невозврата, а гордо стояло, делая чрезвычайно затруднительным передвижение и мыслительный процесс. Проще говоря, аж ныло. Я бросил умоляющий взгляд в сторону прихожей, надеясь, что звон сейчас пройдёт, но тот, кто звонил, видимо, был в курсе того, что я не имею привычки быстро подходить к телефону в первой половине дня, а посему звонил ужасно настойчиво. Горестно вздохнув, я бросил взгляд на календарь, отчаянно сигнализирующий мне, что «эй, завтра Новый Год, а у тебя ещё нет ни ёлки, ни настроения, ни планов не то, что на год, на всю оставшуюся жизнь!» и поплёлся к телефону брать трубку. — Алло, — максимально недовольно возвестил я звонившего о своём воскрешении. — Привет, сэр Макс, — мозг пронзил до невозможности радостный голос Маришки. — Что делаешь? — Занимаюсь переосмыслением собственной личности путём анализа состояния тела и разума в небодрствующем состоянии по методике Зигмунда Фрейда. — То есть спишь и видишь всякую похабщину? — Как же приятно иметь дело с человеком, который тебя понимает! — язвительно ответил я. — И ничего, что уже час дня? — А ничего, что у меня заслуженный выходной? — Ладно, не кипятись… В общем, проснись и пой, Максимка! Помнишь тот ресторан в здании «Тёмной Стороны» на первом этаже? — Это про который я сказал, что заходить туда рискнут только зажравшиеся буржуи, не беспокоящиеся на счёт оскуднения собственных карманов? — Да, тот. В общем, некие «зажравшиеся буржуи» в лице меня и моих родителей хотят там отметить Новый Год на немаленькое количество персон. — И?.. — И нам нужен музыкант! Ты ещё не разучился играть на своём саксофоне? — Меламори, у вас больше нет других музыкантов? — Мать обещала пианиста, старого знакомого. Как раз замутите джаз… — Меламори, на те деньги, что вы потратили на аренду того ресторана, можно было бы снять заведение попроще и заказать туда хоть Синатру с контрабасом, хоть Элвиса Пресли с прощальным туром! — Макс, вам мы тоже заплатим. Плюс вся еда бесплатно. — Ладно… Что за пианист? — Мать не говорит, только вдохновенно улыбается. — Час от часу не легче. Я, так уж и быть, приду. Напомни, как называется этот ресторан? — «Край Света»! Макс, большое тебе спасибо, ты не представляешь, как нас выручил! Завтра, в девять вечера, со своим инструментом. Деньги второго января. Я не кину, ты же меня знаешь!       Маришка не дождалась от меня слов ответной любезности (или хотя бы прощания) и сразу же бросила трубку.       «Край Света», ну надо же, как, оказывается, можно выпендриться с названием!       «Тогда, до встречи на краю света…» — прошептало мне на ухо ненужное сейчас воспоминание, и я мог бы от него отмахнуться, но не хотел. Интересно было бы увидеться с ним в том ресторане. А, может быть, это он меня не нахер посылал, а завуалированно предложил встретиться именно там?..       Всё-таки рациональное зерно в моём мозгу в этот раз победило, и, в свою очередь, послало того романтичного мечтательного придурка, который своими глупыми воздыханиями то и дело бередил старые душевные раны, гораздо дальше края света. Поэтому я пошёл в гостиную искать саксофон. Играл я на нём, правда, давно. Но те, кто говорят, что в искусстве главное практика, просто никогда не вникали в искусство настолько, что это становилось жизнью.       Когда ты половину жизни жил музыкой, создавал её своими руками, импровизировал и подбирал, ты уже никогда не разучишься. Просится кощунственное сравнение с велосипедом, но, увы, это было бы нечестно с моей стороны. Так как велосипед — не искусство. И я на нём до сих пор не умею кататься.       По пути смахнул пыль со старого рояля, стоявшего в углу гостиной. Рояль был советский, «Красный Октябрь», занимал чуть ли не половину комнаты. Честно говоря, играл я на нём неважно. Не то, чтобы совсем не умел, «Цыганочку», «К Элизе» и «Собачий вальс» мог бы воспроизвести в любое время дня и ночи, но проблема в том, что, кажется, ничего, кроме них, я на этом инструменте сыграть никогда не смогу. Хотя звучание клавиш в последнее время приводит меня в какое-то необыкновенно трепетное чувство.       Духовой инструмент как родной лёг в руки. Я аккуратно вытер его тряпочкой, прицепил новый джазовый мундштук и попробовал разыграться. Выходила до жути тоскливая импровизация, но звучала она до невозможности хорошо. Правильно.       Под вечер, до конца замучив соседей, я выбрался в торговый центр, накупил подарков друзьям и продуктов на новогодний завтрак (мне же пообещали халявный новогодний ужин, ведь так?). И, когда я уже собирался выходить из магазина, я приметил на входе до невозможности красивые тёплые белоснежные кожаные перчатки. Стоили они, соответственно, ровно столько же, сколько и подарки Михе и Маришке вместе взятым. Но я не смог пройти мимо них. Мне же всё равно обещали хорошо заплатить, чего мелочиться-то?       И только придя домой я осознал всю бесполезность последней покупки. Мне они были явно велики, да и перчатки я не носил никогда, зачем я их вообще купи… Ах, да. Точно. Вдохновенно-придурочный романтик, оказывается, не заткнулся, а перешёл в фоновый режим, продолжая воздействовать на разум исподтишка. И, конечно же, вынудил меня купить подарок не только друзьям, но и возлюбленному, неизвестно где сейчас шатающемуся, откровенно положившему на меня огроменный болт. С чего я вообще взял, что его встречу? Мир огромен, и нет никакой гарантии, что Шурф сейчас здесь, а не в какой-нибудь Гваделупе. Что мы вообще когда-нибудь увидимся. Что он, увидев меня, не сделает вид, что мы с ним не знакомы. Или, ещё чего лучше, не покроет меня в высшей степени цензурными и литературными оскорблениями и не удалится в закат…       Но перчатки у меня теперь были, факт. И я был решительно настроен взять их завтра с собой.       Часы показывали 00:32. Вот это я прогулялся… Чёрт меня дёрнул вообще в ночи домой пешком идти? Да и мобильник по дороге разрядился. Поставив его на зарядку, я включил его и увидел два уведомления: пропущенный вызов с неизвестного номера и ММСку с него же. Развернув последнюю, я увидел ужасно глупую, но милую гиф-открытку «С наступающим», со снежинками, ёлочкой и… Розочкой? Серьёзно?       Макс-паникёр завизжал о том, что «Безумный Рыбник где-то раздобыл наш номер! Он за нами придёт! Он будет… Мстить за… За что-то. Я не знаю, за что! А я говорил, что ту бумажку на вокзале надо было сжечь…» Я его заткнул не без труда, но всё же довольно быстро. Я попытался перезвонить на этот номер, но оператор деревянным голосом ответил мне, что «абонент не абонент», и телефон запищал длинными гудками. А, ну да. Кто ж в час ночи-то людям звонит, дурак?       За голосом паникёра последовал голос романтика: «А, может быть, это был Шурф? Может, ты ему не так безразличен, как убедил себя?..»       Нет, дружочек. Мы уже, кажется, выяснили, что не стоит надеяться на лучший исход. Надежда вообще очень глупое чувство.