***
Я хотел бы рассказать тебе историю своей жизни. Тише, я же просил не перебивать. Это не самая хорошая история. И я не могу судить, как ты будешь относиться ко мне, когда я её завершу, но я уже решил, что ты должен обо всём знать. Ты любишь меня, это правда, я сам чувствовал это и видел во всех твоих взглядах и тогда, в Питере, и сегодня ночью, и очень велико желание молчать и оставить всё в тайне, но я тоже люблю тебя. Слишком люблю, чтобы врать. Когда я родился, мать сбежала от нас с отцом. Даже не так. Я родился, как уже говорил тебе, в Тамбове, в Советском Союзе. Ты наверное, ещё должен помнить, что тогда все связи с иностранцами, скажем так, порицались. А мой отец был английским бизнесменом. Поэтому, родив меня, мать заставила отца забрать меня с собой в Великобританию и подделать документы, будто бы я умер при рождении. Таким образом началась ложь моей жизни. Со смерти безымянного русского мальчика и появления из ниоткуда Шурфа Лонли-Локли. До двенадцати лет мы с отцом жили вместе. Он меня не любил, но исправно баловал, недостатка ни в чём я не испытывал, но был жестоким и недолюбленным ребёнком. Потом случился какой-то очередной кризис, и отец решил, что без меня его он переживёт лучше. И чем я буду дальше, тем будет проще для нас обоих. Так я оказался в интернате для одарённых детей под Тамбовом. Выучил русский, как второй родной, но добросердечности это мне не прибавило. Сам понимаешь, какая атмосфера царит в интернате, даже если там учатся сплошь гениальные математики, поэты и музыканты. Это были девяностые, самое их начало, когда люди поняли, что им можно всё, но денег ни на что не хватало. Тем не менее, каким-то образом все дети старшего возраста умудрились заработать наркотическую, алкогольную и табачную зависимости, повсюду был разврат и грязь. В перерывах между уроками высшей математики и фортепиано, юноши и девушки крутили самокрутки из марихуаны, пили неразбавленный спирт или палёный коньяк и зажимали друг друга по углам, порой не удосуживаясь заранее спросить не то, что имя партнёра, но даже и его пол. В такой круговерти сформировалась моя личность, и ты можешь себе представить, что из себя я тогда представлял. Интернатовскую школу я окончил с золотой медалью. Что делать дальше — я даже представления не имел. Но тогда же я получил два предложения, которые, как оказалось, были об одном и том же: впервые с момента моего поступления в интернат отец прислал мне конверт не с деньгами, а с письмом, в котором ненавязчиво намекал на то, что мне было бы неплохо поступить на работу в одну замечательную организацию, которую он спонсирует, так как это дало бы ему бонус к тому, что он с неё имеет, и мне бы там всегда были рады; второе же предложение поступило от парня, с которым мы тогда если не дружили (вряд ли в те времена я вообще мог с кем-то дружить, так как все казались мне до отвращения тупыми, безвкусными и неинтересными), то смогли хотя бы найти общий язык. Он сообщил мне, что знает место, в котором деньги льются рекой, а ты даже делать ничего не должен, только бегать туда-сюда и посещать их мероприятия. Уже через неделю поздним вечером мы стояли у здания Ордена Дырявой Чаши. Днём я заходил туда, как в благотворительную организацию, а вечером… Дверь перед нами открыл угрюмый мужчина в балахоне. Если ты и вправду был в моём сне, хотя я даже не представляю, как такое могло произойти, ты должен иметь представление, как он выглядел. Нас провели на цокольный этаж, который был закрыт в светлое время суток. Там располагался просторный овальный зал размером минимум с футбольное поле, украшенный в старинном стиле, и по стенам которого были расставлены столики, многие из которых были заняты знакомыми мне ещё при первом посещении «благотворителями» в таких же балахонах. Но больше всего меня поразил огромный аквариум от пола до потолка, расположенный ровно по центру помещения. В нём плаволо бесчисленное множество рыбок пёстрых расцветок. Нам вручили арбалеты и приказали стрелять в аквариум и подстрелить хотя бы одну рыбу. Первым стрелял мой знакомый. Истратив три попытки, он не ранил ни одной. Тогда люди, стоявшие позади организаторов взяли его под локти и увели, беззаботно о чём-то болтая, куда-то вниз, на минус первый этаж или дальше. Стоит ли говорить, что больше я его не видел. Я тогда понял, что ничем хорошим промахи не заканчиваются, и, несмотря на то, что похолодел и затрясся от страха, тремя выстрелами убил восемь рыб. Так, они, нанизанные друг за другом на арбалетные болты, и продолжили висеть в аквариуме, окрашивая воду в розовый цвет, пока та утекала сквозь шесть дыр, осавленных выстрелами, под ноги к затихшей толпе. Когда организатор (после все называли его Великим Магистром) подсчитал вслух мой «улов», публика вмиг загалдела, меня облачили в балахон, дали должность мастера рыбника, вкратце объяснили мне мои обязанности, которые заключались только в том, что я должен следить за рыбками и аквариумом, и усадили за один стол с Великим Магистром. Другие рыбники в это время заделали пробоины. Я пробыл на этой должности три года. Закончил экстерном какой-то институт, исправно являлся на все сходки этой секты и на все публичные выступления организации. Но однажды вечером я стал свидетелем разговора, слышать который я не должен был. В кабинете Великий Магистр разговаривал со Старшими. Они обсуждали много разных, но одинаково неприемлемых для меня вещей: куда девать трупы неугодных, сколько денег им поставили должники, отдавать ли детей, за которых принесли выкуп, или же пустить на органы и заработать в два раза больше… Меня передёрнуло от этого. Я в полной мере осознал, куда попал и решил немедленно бежать. Но, видимо, либо меня заметили тогда, либо всех сбежавших настигала такая учать, но скрыться мне не удалось, хотя я прятался добрых десять лет, меняя города, меняя фальшивые документы на новые фальшивые, при этом нося настоящие во внутреннем кармане бронежилета, с которым я с тех пор не расставался, из брюнета превращаясь в блондина, из блондина в рыжего, бреясь налысо, отпуская бороду, используя цветные контактные линзы и тёмные очки. Такая жизнь не могла быть бесплатной. В конце концов, все деньги, накопленные мной во время пребывания на должности рыбника и присланные мне отцом, пока я был ещё собой, закончились. И в это время в газетах начали писать о том, что умер мой отец. Печально, конечно, но всё наследство должно было достаться его единственному, но пропавшему без вести родственнику. То есть мне. Предложение было заманчивым. Но стоял выбор: открыться ненадолго и жить припеваючи ещё долгие годы или нищенствовать, но остаться инкогнито, может, через пару лет моего бродяжничества обо мне точно все забудут. Но голод был сильнее и я, сбрив бороду и наконец приняв своё настоящее имя, заявился в контору за деньгами. Фатальная ошибка. Она могла бы стоить мне жизни, но просто истрепала нервы и лишила нормальных рук. Получив наследство, я решил ещё немного побыть собой, потому что было бы странно, что родственничек богача просто внезапно вышел из тени и ушёл обратно в тень. Тогда бы за мной стали наблюдать не только сектантские головорезы, но и власти разных стран. Поди ещё разберись, от кого прятаться труднее… Тогда я жил здесь. Возвращался вечером из магазина, и в одном из тёмных переулков меня окликнули. Я похолодел. Долгие годы я боялся этого момента и вот… Один из них выстрелил, пуля застряла в жилете, но я решил притвориться, будто меня ранило. Они подошли ко мне, и я показал им всю актёрскую игру, на какую был способен. Упал на землю и сипел, хрипел, закатывал глаза, — в общем вёл себя, как подстреленный человек на грани жизни и смерти. И они решили, что мало мне таких «мучений»: связали руки на уровне локтей, обмотали каждую какими-то рваными тряпками, облили бензином и подожгли. Горело долго. Я кричал и метался, а они только ржали и пинали меня ногами. А когда решили, что с меня достаточно… Потушили, ну, знаешь, по-пионерски, и оставили меня там умирать, уходя в даль, посмеиваясь. Когда я уже терял сознание от боли, меня нашёл мужчина. Он привёз меня к себе, оказал первую помощь, выслушал мою историю и приказал не высовываться из его дома, пока не заживёт последний ожог. Сам он тем вечером уехал, потом неделю жил со мной, помогая справлятся с бытовыми мелочами, которые я не мог делать сам из-за того, что… В общем, руки мои тогда представляли из себя кровавое месиво, почти без кожи… Выжил я тогда только благодаря обезболивающим и его поддержке. Через год, когда ожоги превратились просто в жуткие взбухшие шрамы, он приказал мне играть на фортепиано. Это было больно, неудобно, но он настаивал: нужно было развивать моторику рук, иначе это были бы просто бесполезные грабли. И я играл. Стал настоящим мастером… Через три года после той страшной ночи я покинул его дом, поблагодарив за всё. Мы до сих пор с ним поддерживаем связь. Это весьма полезно для дела, которое осталось мне от отца, да и совесть мне бы не позволила забыть о человеке, который вытащил меня с того света. Если ты думаешь, что моя история на этом кончается, разочарую тебя: я не смог простить своих обидчиков. Я построил план мести. Тогда я жил лишь ею, собирал данные об этой секте, сверял расположение филиалов их организации с фактами их преступной деятельности, известными мне. И вот однажды, когда «гражданские» — обычные сотрудники благотворительной организации «The Hole Bowl» — покинули здание, а Магистры и Послушники спускались вниз на очередное собрание Ордена, я пробрался туда. Незаметно, как тень. Завлёк моих непосредственных обидчиков в подвал, на один из самых нижних этажей, и дистанционно включил газовые шашки, которые я разложил незадолго до этого в Аквариумном Зале. Опять-таки, тайно. Газ (я выбрал для этой операции аммиак, так как он легче воздуха) стал распространяться по помещению, перешёл в вентиляции и стал подниматься на верхние этажи, захватывая тех вредителей, что только собирались на свою сходку. Тех двоих я взял с собой, как ты понимаешь, не просто так. Они были в ужасе, когда я снял с себя маску (конечно же, Гая Фокса. Я человек хоть и практичный, но не могу обойтись без капли позёрства и эпатажности в нужный момент). Они были обездвижены парой уколов паралитика, но чувствовали всё, и это именно то, что мне было нужно. Без лишних слов я открыл шкафчик с их пыточной аппаратурой. Думаю, ты не сильно удивишься, если я скажу, что все нижние этажи были задействавны у них под пыточные камеры, клетки для провинившихся и склады с оружием. Собственно, аммиак, бензин, жидкий кислород и мясницкий тесак я позаимствовал из их арсенала. Из перечня использованных мной ингредиентов ты уже, наверное, можешь понять, что я с ними сделал… Но я скажу, я обещал быть честным, и буду честен до последнего слова. Правые их руки я облил бензином и поджёг, а левые опустил в контейнеры с жидким кислородом, с температурой в —223°С… Они кричали, молили о пощаде, пытались махать руками, но куда там… По прошествию двадцати минут я взял их руки и… Отрубил. Один умер сразу же, от болевого шока. Судьба второго мне не известна, так как я покинул здание через чёрный ход ещё до его смерти. Но я был уверен, что живым из этого здания никто не выйдет. Просто я поджёг его в конце, перед этим разбив аквариум арбалетным болтом, убив по старой памяти пару рыбок и разбавив вылившуюся воду оставшимся бензином. Пришёл утром домой, и сразу же в отчаянии осознал, что я наделал. Вместо того, чтобы по-человечески с этим разобраться, я, как животное, накинулся на них и убил. Тогда мне в первый раз приснились они. И каждую ночь, как только я закрывал глаза, они возвращались. Я к тому времени, кстати, уже восстановил своё имя, вернул деньги, что мне полагались, начал развивать бизнес отца. Поэтому решил обратится к психологу. Конечно, я не стал никому говорить, что фактически собственноручно прикончил две сотни человек. Я сказал ему, что сбил на машине девочку, которая сама кинулась мне под колёса, и она стала приходить ко мне во снах. Он выписал мне снотворное и порекомендовал забыть об этом эпизоде, так как я не виноват в случившемся. Таблетки помогли, но частично: появление Магистров стало происходить ближе к утру, когда я уже успевал высыпаться. А вот совет был полностью бесполезен: я был виновен во всём, что произошло той ночью в Ордене Дырявой Чаши. Газеты пестрели заголовками о Безумном Рыбнике, в новостях крутили репортаж о маньяке-мстителе, и всё это не давало мне даже на секунду забыть о том, что я натворил. Тогда я решил поступить проще: вспомнил, чему научился, пока сидел на «карантине», вышел в свет и сыграл свой первый концерт под тем именем, которое мне присудила сама общественность. Люди любят громкие имена. И меня они тоже полюбили, стали чествовать Рыбника-пианиста и забыли о Рыбнике-убийце. Двенадцать лет я ездил по миру, сумев хотя бы наяву смириться с фактом своего зверства. Стал выдержанным и хладнокровным, держал в тайне всё своё прошлое вплоть до факта рождения… А потом появился ты. Непосредственный и практически беспринципный. Захватил моё сердце в плен, заставил мою душу самопроизвольно вывернуться наизнанку. И вот я перед тобой. Открыт и правдив, до последнего слова. Ты любил меня этим утром, я знаю, ты любил мою музыку, под каким бы именем я её ни играл. Я не знаю, что ты чувствуешь теперь, но ты волен выбирать, что дальше делать со мной.***
Я сидел, глядя себе в ноги и не мог даже пошевелиться. То, что он рассказал… Нет, я догадывался об этом: когда увидел этих мертвецов сегодня во сне, когда он играл на фортепиано, совершенно не так, как я ожидал от знакомого мне Шурфа… Просто я не мог поверить, что всё это он сейчас рассказывает мне. Он доверился мне, открылся, но эта страшная правда… Я не знал, как на неё реагировать. — Ты волен делать со мной всё, что захочешь, — прогремел его голос надо мной, после небольшой паузы. — Я приму от тебя любое решение, и даже если после этого разговора меня заберут и посадят… Что ж, видимо, я это честно заслужил. Но я всё равно буду любить тебя, и никогда не пожалею, что сказал тебе это, потому что… Жизнь на свободе без тебя в сто крат хуже, чем электрический стул или пожизненное заключение, на которое я явно уже нагрешил в этой жизни. И именно в этот момент я уже всё для себя решил. Я его не отпущу. Я готов закрыть глаза на всё, ведь… Ведь это была просто месть во имя справедливости, страшная, изощрённая, но всё же за то, чего он натерпелся от этой мафии, это было ещё сделано слишком мягко. — Макс, — на моё плечо легла рука, я обернулся и увидел маску. Опустил взгляд ниже, и заметил, что он держит два цветка: жёлтый гладиолус с бордовыми прожилками и неизвестно каким образом добытый первого января подснежник. — Я жду твоего решения. Моя душа у тебя на ладони. Реши же её судьбу: хочешь ли ты забыть всё, что было между нами и дать дорогу правосудию, — чуть-чуть вперёд выдвинулся гладиолус, — или же готов меня простить и подарить надежду на лучшее будущее для нас двоих? Я сделал задумчивое лицо: того цветка, что я ожидал увидеть, здесь не было. Поэтому сначала я забрал из его руки гладиолус (я даже почувствовал, как он вздрогнул, но не произнёс при этом ни слова против), повертел его так и сяк, пожал плечами, забрал подснежник. Он был настоящим. Прекрасно пах, был нежным и бархатным на ощупь. Его я тоже рассмотрел внимательно со всех сторон и перевёл взгляд на Шурфа. Из-за маски было не видно, что он чувствует сейчас, но я был на сто процентов уверен, что у него сейчас недоумённо подняты брови. Я выкинул два цветка за спину, и взял его руки в свои. — Это не твои цветы. — Что? — тупо переспросил он. — Гладиолусы, подснежники — не твоё. Я не буду принимать их у тебя и, тем более, тебе их дарить. Как и не буду дарить надежду: она, вообще, глупое чувство. Что даст тебе эта надежда? Истреплет чувства, разовьёт паранойю, доведёт до нервного срыва… — Тогда что же бы ты мне подарил? — Розу, — прошептал я, — алую, как кровь врагов. — В таком случае… Он поднялся и потянул меня вверх за собой, после чего встал на одно колено и вытащил откуда-то красную розу без шипов, почти такую же, что дарил мне (он, точно он!) полгода назад в Петербурге на концерте. — Прости меня, Макс, но я всё ещё стесняюсть говорить тебе это с открытым лицом, не заслоняемым спасительной маской… В общем, люблю я тебя, Максимка, горячо и страстно, хоть стреляй! От абсурдности картины я непозволительно громко заржал. Затем заставил его встать, приподнял край маски и прошептал, опаляя дыханием его губы: — Зачем же стрелять? Я уже говорил, что такой талант бессовестно в землю закапывать. — Так ты?.. — Люблю тебя. Поэтому не посмею даже думать о том, чтобы кому-то тебя выдавать. Ты поступил так, как считал нужным. С некоторой точки зрения, правосудие уже восторжествовало. Они все мертвы, посмертно на них заведены уголовные дела, а ты… А ты был вынужден жить с муками совести двенадцать лет… Или уже тринадцать? — Тринадцать, — кивнул он, и отступил на шаг. — Семнадцатого ноября? — спросил я практически непринуждённо. — Да, — глухо отозвался он. — Ты знал. — Нет, но… Джуффин Халли, человек, который тебя спас… В общем, мы родственники. Мне было семнадцать тогда, родители умерли, бабушка впала в маразм, и он, как мой крёстный, взял на себя ответственность за мою жизнь и здоровье. Я жил с ним в одной квартире, и когда семнадцатого ноября он появился поздней ночью на пороге дома, взвинченный до предела, сказал, что улетает в командировку и дал мне ценные указания на время его отсуствия, я заподозрил что-то неладное. Но за время жизни с ним я понял, что лучше не вытягивать из него то, что он так отчаянно скрывает: себе дороже выйдет. Поэтому, когда он ушёл тогда, я только пожелал, чтобы у него и у того, из-за кого он так беспокоится, всё было хорошо. Видишь, сбылось, так или иначе. — Как тесен мир… — ошарашенно пробормотал он. — Да уж. Вообще-то, наша с ним родственная связь — тоже тайна. Не такая большая и страшная, как твоя, но… — Я понял. Об этом никто не узнает. — Вот и хорошо. А теперь, сэр Шурф Лонли-Локли, я хочу кофе и тебя. Но именно в таком порядке. Без чёрной жижи по утрам я малофункционален. Поэтому если хочешь хеппи энда в нашей Сента-Барбаре, исполни мою маленькую прихоть. Он наконец стянул маску и указал жестом в сторону кухни: — Прошу! Кофе я уже сварил, я также приготовил омлет с куриным филе и фасолью. Как ты и просил, «нахозяйничал». — Не зная точно, каким будет мой ответ? — Я знал, Макс, всегда знал.