Помоги: кажется, во мне — пожар

      Когда ему исполнилось пять лет, все было замечательно. Почему ученые так и не изобрели машину времени, зачем им приспичило тратить миллионы на изучение космоса, когда есть что-то настолько первостепенное и важное для человечества? Все хотят жить прошлым, это достоверная, базовая потребность людей, спросите кого угодно, если на то пошло. Когда Не Хуайсану было всего пять, от него ничего не зависело, и это ему категорически нравилось. Когда ты живешь в обеспеченной семье, у тебя море игрушек и личный преподаватель, который приходит раз в неделю и заставляет читать тебя сложные сказки и произносить не выговариваемые слова, и вдобавок к прочему великолепный старший брат — ты априори счастлив. Родители никогда не ссорились. Отец был в меру строг, как и любой мужчина, много лет удерживавший на плаву корпорацию на посту генерального директора, но всегда с теплотой относился к сыновьям и жене. Они все любили друг друга, это обычно называют идиллией. Счастье. Ничего не омрачало детские будни Хуайсана, посвященные играм с самим собой и редкими друзьями, бесконечным прогулкам с братом, который охотно большую часть пути таскал его на своих плечах и никогда не выдыхался. Это было чудом для него, такого слабого и маленького, и он частенько изображал усталость сильнее, чем она была на самом деле, чтобы над ним сжалились. Кататься на руках родителей было гораздо скучнее. Ни отец, ни мать никогда бы не смогли также внезапно сорваться с места, без предупреждения понестись вперед, едва придерживая его за голени.       Иногда Не Хуайсан попросту не успевал приготовиться к очередному забегу, взвизгивал от испуга, цепляясь за шею с испуганным причитанием «Уронишь! Уронишь же!», но тот ни разу подобного не допустил. В отличие от всех мальчишек своего возраста, он ни разу не ходил с разбитыми коленками и разукрашенными ссадинами руками. Даже их с Не Минцзюэ ссоры никогда не заканчивались настоящими драками, максимум младший брат получал несерьезный щелбан по лбу, надувал губы и отворачивался в сторону на ближайший час.       «Мне положено тебя охранять и защищать, дурень» — отзывался веселый Минцзюэ с такой еще детской серьезностью и манерностью, что взрослые не могли не умилиться.       Все было, как надо. Лишь некоторые мелочи проскальзывали и забывались в хороших воспоминаниях. Например, на шестой день рождения ему подарили очередной набор однотипных солдатиков, аккуратных, детализированных до мельчайших подробностей и прокрашенных вручную. Военная форма ладно сидела на вытянутых телах, ручки маленьких вояк были прижаты к туловищам или угрожающе подняты с оружием на перевес. Это неожиданно сильно расстроило, потому как к этому возрасту Не Хуайсан понял, что популярная среди мальчишек война его совсем не привлекала. Родители лишь покачали головами, глядя на сморщившееся от разочарования лицо младшего ребенка, и объяснили: так надо. Так надо, разумеется, им самим, и впервые пришло странное, жутковатое понимание. Ты не можешь быть идеальным по умолчанию, а должен соответствовать ожиданиям других людей, чтобы с тобой обращались должным образом.       Не Хуайсан начал учиться пародировать это самое соответствие.       До того момента, как подраставшего мальчика не отправили в школу, он толком не обращал внимания, что в поведении могло давать повод для насмешек. Все, с кем он играл раньше, были детьми родительских коллег и друзей, безупречно воспитанными, такими же как он, реже способными на перепалку, как его братец. Но они хорошо ладили.       Вроде бы, он был таким же, как все, редкие замечания домашних пролетали мимо ушей, окружающую ребятню тем более не волновали чьи-то недостатки: им было достаточно придуманных веселых игр, ведь Не Хуайсан обладал волшебным умением создавать новые сложные, интересные правила и формулировать их так, что доходило до самых далеких игроков. Увлекательно и просто, что надо кроме этого? Однако, первый класс сначала потихоньку, потом все более прямолинейно наводил на мысли, что обществу хотелось видеть в подрастающем Не Хуайсане что-то другое. Например, оценки и успеваемость могли бы быть и получше, ведь он далеко не глупый, но безнадежно ленивый и неусидчивый ребенок. Например, он мог бы последовать очередному совету преподавательницы «Иди и побегай с ребятами, хватит сидеть в кабинете», данному из добрых побуждений. Не начинать лепетать оправдания, что ему нужно задержаться после урока и доделать очередную поделку из пластилина. Он ведь засохнет и станет нелипким. Это казалось таким важным по сравнению с импровизированным футбольным матчем во дворе, где вдобавок могло прилететь мячом по затылку или в живот. Хотелось, чтобы было красиво и аккуратно, не заброшенным на половине, как у одноклассников.       Да и ведь учительница сама дала это задание.       От него же требовалось, чтобы он был сильным и умным. Как старший брат. Преследующий его идеал, от которого не спрятаться, хотя он, честно говоря, начал пытаться. Лет с десяти-одиннадцати он отдалился от Не Минцзюэ, который в тот момент всеми силами готовился к окончанию школы, посвящая каждую свободную минуту или зубрежке экзаменов, или тренировкам. Как с таким насыщенным графиком его окружения, друзья и приятели, по-прежнему оставались рядом? Он чудом умудрялся находить на них время, встречаться с компанией в предвыходной вечер и расслабляться в каком-нибудь не самом шумном и многолюдном баре. Даже вспыльчивый от рождения нрав, в подростковые годы ставший еще более невыносимым, никак не отпугивал всех этих людей вокруг старшего брата, который, между тем не специально, а каким-то внутренним уникальным чутьем, заводил все больше ценных для будущего директора корпорации знакомств. Как будто нужный человек сам собой притягивался к нему. Как будто сама судьба решила сделать молодого, напористого наследника семьи Не своим любимцем, и на фоне следовавших чередой друг за другом успехов Не Хуайсан оставался блеклым, бесформенным пятном, в существовании которого не читалось никакого сакрального смысла. Это всех устраивало.       Это устраивало его.       Хватит и половины сполна оправдавшихся родительских желаний, он же просто… был другим. Не умел прогрызать дорогу к цели, не получал толка от нанятых репетиторов, сбегал с занятий по рукопашному бою. И с плавания. И со всех других факультативов, куда бы не пытались его приткнуть для улучшения отсутствовавших физических навыков. Благо, родители хотя бы не пошли на поводу у советчиков, заметивших «тонкий душевный уклад, нуждавшийся в стимулировании», и не стали записывать его в музыкальную школу, иначе от такого количества потраченных в пустую средств и сорванных уроков можно было бы всерьез начать испытывать угрызения совести.       Он не хотел.       — Не знаю, — повторял себе под нос уже двенадцатилетний Не Хуайсан, рассматривая выведенные отцовской рукой примеры на тетрадных листах. Те, что дали на сегодняшнем уроке, с горем пополам он решил, но отца продемонстрированный поиск ответов методом интуитивного перебора всех действий подряд не устроил.       — Мы только что проходили этот кусок.       — Я правда не знаю, что здесь делать, отец. Это слишком сложно для… меня.       — Ладно, — тяжело вздохнув, мужчина поднялся со стула. Последние два часа он сидел вплотную к сыну, пытаясь впихнуть в его упрямую голову толику собственных знаний. Видимо, зря он с утра поругался с супругой, доказывая, что дело просто в бездарном современном преподавании, и не могло родиться у них с небольшой разницей два таких разных ребенка, талант и круглый идиот. «Не всем быть математиками, дорогой, это не делает его идиотом» — робко шептала жена в начале, пока не осточертели эти препирательства, и оба не перешли на крик. Выходит, правда на ее стороне, половина правда точно. Напрашивался вывод, что младший совершенно не заинтересован утруждать себя хоть самую малость. — Может быть, у брата получится лучше тебе объяснить. Он скоро вернется из библиотеки.       Конечно, где еще быть идеальному сыну поздним вечером, раз его отцу понадобилось запихнуть его на самые сложные курсы. И нет, брат вовсе не был вундеркиндом, которому влет давалась вся школьная программа, он просто мог быть старательным, лучше концентрировался на одном, пока не добивался в этом успеха. Терпение, бесконечная работа над собой, потраченные на совершенствование часы — трата времени на бесполезные занятия, приносившие не удовлетворение, а пользу. По таким принципам прожило не одно поколение их семьи, у Не Хуайсана то и дело застревал на кончике языка очевидный для него вопрос: не это ли чрезмерное старание послужило причиной того, что практически ни один работяга-дед не увидел своих внуков, сгорая на работе, всей этой вечной гонке, намного раньше? Не самая завидная судьба, умереть от какого-нибудь там инфаркта в сорок. Жизнью хотелось наслаждаться, осваивать день за днем каллиграфию, может быть живопись, рассматривать на всевозможных выставках древнее искусство, те же расписанные веера, например.       Жизнь хотелось жить уже сейчас.       Он сдержал недовольное фырканье, только смиренно кивнув. Отец оставил его наедине с самим собой и, в первую очередь, наедине с невыполненными заданиями, надеясь, что ребенок еще подумает над ними. Ну да. Конечно. Оставшись в комнате, Не Хуайсан зажмурился, потер сжатыми кулаками глаза, сильно, до вспыхнувших перед ними искр, и потянулся. Стул был более чем удобен, но рядом с родителем тело сковывало от напряжения и трепетного ужаса перед его возможным гневом, поэтому плечи затекли и неприятно ныли. Сначала он откинулся на скрипнувшую под ним спинку, прогнувшись дугой, затем опустился на стол, положив под щеку сложенные как у прилежного ученика руки. Ужасно хотелось спать, перегруженные правилами, формулами и числами мозги требовали милосердия по отношению к себе и отдыха, но деваться было некуда. Передышка, прежде чем бой продолжится.       Боже. То, что он плох в учебе, не делало его глупым или безнадежным. И вообще, почему взрослым так тяжело объяснить что-либо из области здравого смысла?       Заниматься с Не Минцзюэ было зачастую невыносимо, хуже, чем с кем бы то ни было еще. Обычно такое общение братьев и попытки одного вбить что-то другому не длились более часа, но настрадаться успевали они вдвоем основательно. Хватало одного такого вечера, чтобы затем на протяжении недели избегать друг друга, обмениваясь совершенно разными взглядами. Минцзюэ смотрел с разочарованием и недовольством, Хуайсан с оправданной опаской, но не меньшим упрямством. В самом деле, уставший после дополнительной учебы и подготовки к собеседованию для престижного университета, брат был готов волком выть от необходимости выполнять роль то ли надзирателя, то ли воспитателя детского садика. В возрасте брата с ним самим уже давным-давно перестали нянчиться, как с маленьким, и предоставляли больше свободы. Потому что он оправдывал сполна это доверие. Второй блин почему-то угораздило получится комом. Настоятельная просьба отца помочь ребенку взяться за ум не подлежала оспариванию, но пользы ее выполнение никому не приносило. Лишь оттягивался долгожданный момент, когда можно было опуститься на подушку и преспокойно позволить себе уснуть. Так ли сложно, наконец-то, повзрослеть, прекратить корчить неумеху?       Не Хуайсан создавал одни проблемы, был локальной катастрофой своей семьи, вопреки тому, что старался стать абсолютной противоположностью этому, незаметностью.       — Брат… — тетрадный лист прилип к рукам, лежащим на нем, оставляя на коже отпечаток чернил. Поднявшись со стола, на котором он успел основательно расположиться в ожидании, Не Хуайсан смотрит в сторону открывшейся двери. На пороге стоял вечно недовольный всем юноша. Челюсти у него были так сильно сжаты, что желваки ходили от негодования.       — Неужели ты специально ведешь себя так? — проходя и садясь рядом, вздохнул он, пододвигая тетрадку к себе и читая решенную и оставленную на потом части. — Это же просто. Ты не можешь не знать правильный ответ.       — Но… я не уверен, — скребнув кончиком указательного пальца щеку, Не Хуайсан опустил взгляд вниз, на свои колени. — Пожалуйста, подскажи нужный, если тебе не сложно.       — Нет. Я не буду ничего подсказывать, ты сейчас сам разберешься с формулой и будешь решать дальше. Все упражнения в этом разделе, — сурово отчеканил тот вполне предсказуемый ответ. Никаких поблажек, даже когда он сам был вымотан и нуждался в отдыхе, каждый раз одно и то же, надоевший сценарий. Иногда в голове вертелась навязчивая мысль: когда в нем разочаруются настолько, чтобы оставить в покое? Сколько времени должно пройти, чтобы все вокруг сообразили, что он один-единственный за поколения достойнейших предков случайный брак, не подходящий под принятые стандарты?       Взгляд упирался в тексты меняющихся от класса к классу учебников, в которые можно было вчитываться снова, хоть двадцать или тридцать раз, и если сам материал запоминался, то использование его в практике было более сомнительным. И дело не только в технических науках, гуманитарное направление хоть и шло ровнее, безупречным не было: история западала в тот момент, когда требовалось воспроизвести дату и точную хронологию, например, событий войн, литература усложнялась анализом произведений по неведомым схемам. Учась на отметки, едва дотягивающие до средних, странным образом Не Хуайсан все сильнее отдалялся от родственников. Это все — не последствия переходного возраста, дело не в том, что он был сложным подростком… а он им точно не был. Иногда определенным родителям нужны определенные наследники. Иногда дело исключительно в этом.       В четырнадцать отношения с братом разорвались окончательно, они свелись к обоюдным обвинениям и крикам, чаще вообще без серьезного повода, нежели с ним, на пустом месте вспыхивал скандал. На все обязательные совместные приемы пищи, только завтрак и ужин, они всегда приходили порознь, один раньше, другой позже, не сталкиваясь в дверях ни разу. Семейные посиделки превращались в каторгу. Не Хуайсан предпочитал уходить быстрее, отделавшись уважительным кивком и словами с пожеланиями доброй ночи родителям, оставляя тех наедине с первенцем. Пусть обсуждают дела корпорации, дочерних фирм, предприятий, пусть отец прислушивается к рассуждениям Не Минцзюэ на этот счет, все его советы, несомненно, стоящие. Ничего пространного, размытого, исключительно факты, статистика, аргументы. Твердый и решительный голос, эхо которого слышны на лестнице, ведущей к спальням на втором этаже. Никогда от собственного тихого и вкрадчивого не добиться такого звучания. Они словно из разных миров, которые волшебным образом пересеклись на кратчайший срок и разошлись по своим траекториям снова.       — Эй, чего такой грустный сегодня? Поехали на выходные с нами за город, может кто из свободных девчонок присоединится, пора развеяться.       — Действительно, ты в последние дни ходишь мрачнее тучи, так на своего братца станешь похожим, — Не Хуайсан выдавил слабую улыбку, собирая разложенные на школьном столе вещи, наскоро, не глядя, запихивая их в свою сумку. Друзья оставались друзьями, любимыми и классными, но перегибать палку им не следовало. Шутки про брата мелькали часто, и ведь он сам частенько жаловался на него в пылу, но это ведь ничего не значило. Какими бы погаными не складывались взаимоотношения сейчас, брат был хорошим человеком и достойным примером, пусть от этого факта и сводило зубы. — Ты с нами?       — Простите. Но если я пропущу еще один семейный праздник, он точно сломает мне ноги, — окружавшие его парту ребята сочувственно кивнули. Их школа была не простой среднеобразовательной, в которой учились бы дети разношерстного происхождения, а придерживалась определенного статуса. Несмотря на рейтинги, определенная, и при том немалая, часть одноклассников и учеников из параллели были такими же несносными паршивцами, которых насильно запихнули в подобающее родителям учебное заведение, тяга знаний у таких стремилась к нулю. Богатенькое происхождение — единственное, что связывало их, первый и главный общий знаменатель. Также все они были в курсе значимости традиций, их неприкосновенности. Желание отдохнуть и развлечься никогда не было оправданием, если тебе сказали в такую-то дату быть в определенном месте.       И это ведь он не стал официально взрослым, тогда требований станет необъятно больше.       Не Хуайсан хотел бы себе чего-то более простого. Он давно решил, что нужно сжать зубы и доучиться последние оставшиеся года, продраться через итоговые экзамены, убедив родителей в бесполезности вложенных усилий. Такому, как он, верхних строк в рейтинге не видать, да и, честно говоря, не очень-то этого и хотелось. Открыты другие дороги, где достаточно просто не быть дураком, еще хватало времени найти самого себя и попробовать силы. В творчестве, может быть? Чтобы раз и навсегда разрушить с трудом поддерживаемый годами мир. Перед ним десятки путей, но он вынужден чувствовать себя лошадью в забеге, которой выставили ограничительные барьеры, задавая направление к финишу.       Финиш интересует седока. Финиш интересует судей, зрителей, букмекеров. Всех, кроме самого животного.       Пятнадцатый день рождения не отмечался. Нет, само собой дата праздника была оговорена, но отец убеждался в том, что сын, отбиваясь от рук в конец, приложил все усилия, чтобы его испортить. Не Хуайсан отказался участвовать в организации всего события, вроде выбора места. От него не дождались даже помощи, предполагавшей написание приглашений родственникам различной дальности, уважаемым деловым партнерам. Он ссылался на занятость в школе, на деле ему уже осточертели вежливые письма, обращенные к тем, кого он не мог вспомнить в лицо. Лучше тогда ничего не праздновать вовсе. В какой-то момент мысль вырвалась вслух, и он неожиданно получил согласие. Раз так, то он достаточно взрослый, чтобы решать самостоятельно, чего в действительности хочет. От него отступились. Наверное, сказалось ухудшившееся в последние месяцы здоровье отца, тот не предполагал тратить большие силы на споры с малолетним бунтовщиком. Только набравшись собственного опыта и набив пару шишек, он почувствует под ногами опору и поймет, какие бесценные советы игнорировал все это время. Иных вариантов не оставалось.       — Отмечай, как тебе заблагорассудится, лишь бы без неприятных историй.       Матушка в то утро крепко обняла его со спины, притягивая к себе, оставляя легкий поцелуй на макушке. Она больше не была возвышавшейся женщиной, сурово взирающей на учиненный детьми беспорядок, не прикрикивала, собирая разбросанные по всем углам детской детали конструктора. Ее черты лица смягчились, — были ли они такими прежде, Не Хуайсан не мог припомнить, — ее объятий теперь не хватало ни на великана-старшего, ни даже на младшего сына, оба вытянулись, меньшее из их изменений. Когда-то они оба одновременно умещались в ее руках. То начало очередного буднего дня… выдалось странным. Она решила поддаться порыву на нежность, несвойственному себе, вызывая улыбку. Почему-то грустную, как будто связанную с воспоминаниями о давно ушедшем и невозвратимом прошлом: о первом съеденном тортике, об осточертевших наборах солдатиков, о брате, который мог разогнаться, сбегая со склона с Не Хуайсаном, взваленным за спину, кричащим и заходящимся хохотом до боли в легких.       — Все будет хорошо, родной, отцу надо сегодня отдохнуть. Не беспокой его пустяками, — мама помолчала, затем отпустила объятия, и к ней тут же повернулись лицом, ловя встревоженный взгляд. Она постаралась всеми силами напустить беззаботный вид, но, как и все остальные члены их семьи, не умела играть и врать. — Отметь день рождения как следует, как посчитаешь нужным .       Он с благодарностью кивнул ей, теперь уже обняв сам, вдыхая аромат дорогого парфюма, не сочетавшегося с теплыми нотками прилипшего к волосам запахом кухни. Как только муж начинал чувствовать слабость, она переставала поручать слугам готовку, занимаясь всем самостоятельно, и уставала намного сильнее обычного. И все-таки находила в себе силы поддержать ребенка, который мог бы решить, что родители от него отвернулись. Стало немного совестно, и, заверяя мать, что все будет сделано в лучшем виде, Не Хуайсан пообещал себе выловить этим же вечером Не Минцзюэ и обсудить составленный заранее список гостей: быть может, устроить полагающийся случаю прием, как минимум для ближайших людей, если того требовали приличия?       Все, так или иначе, все равно пошло к чертям. Не Хуайсан отправился на занятия, как полагалось, но опоздал всегда на две минуты первого урока и получил выговор от недовольного преподавателя, мужчины старой закалки. Для таких дисциплина и школьный устав — подобно священному писанию, а прогульщики и хулиганы приравнивались автоматически к еретикам. Еще одно нарушение правил в течение текущего учебного года могло аукнуться исключением, не просто так это место числилось в списке лучших: недостаточно вносить огромную плату ежегодно, ему нужно соответствовать всецело, от и до. Выслушав мучительно медленную, затянувшуюся на все десять минут перемены нотацию, Хуайсан поплелся в следующий кабинет, едва не получив нагоняй и там, зайдя после прогремевшего по коридорам звонка. Весь день был привычным. Обыкновенным, такие следовали один за другим в бесконечной череде, он не должен был стать примечательным.       Он не мог быть таким по определению. Ничего не случается в осенние четверги, подобные этому. Разве вы не знали?       Трель звонкого рингтона, поставленного по умолчанию, раздался посреди дополнительного занятия по биологии, от неожиданности ручка, зажатая между зубами, была стиснута сильнее нужного. Пластмассовый корпус задрожал под давлением и треснул, осколками осыпаясь на язык. Поморщившись, Не Хуайсан быстро достал из кармана платок, вытирая рот и выплевывая оставшиеся острые кусочки, затем подхватил мобильник и с извинениями выскочил в коридор. Был седьмой час вечера, пол под ногами влажно блестел после недавней уборки, часть окон была распахнута. Свежий, прохладный воздух коснулся рук и лица. На дисплее был номер отца, на панели оповещений сверху значок сообщал об четырех непрочитанных сообщениях. Сердце как-то странно дрогнуло, хотя похвастаться хорошей интуицией его обладатель никогда не мог. Прикладывая телефон к уху, Хуайсан что-то чувствовал. Что-то нехорошее, свербящее внутри, умолявшее его не слушать.       Он не помнил, как ехал домой, но, вроде бы, кто-то из также оставленных на вечерние дополнительные вызвался подвезти его, когда бледный юноша завалился обратно, едва не оседая прямо под дверью. Широко распахнутые глаза никак не могли на чем-то одном сфокусироваться, ответы давались на автомате: губы шевелились, складываясь в звуки и слова, предложения, но все проходило мимо. Не Хуайсан слушал, как ровно стучало собственное сердце, и боролся с желанием крепко-крепко зажмуриться, ущипнув себя за ладонь. Он знал, что не спал, потому что прежде ему никогда не снились кошмары.       — Не знаю… — почему-то прошептал он, смотря в заключение о смерти. Официальный документ со всеми печатями, с именем… Буквы плыли перед глазами. Их что, полагалось прочесть? Зачем? — Я ничего не знаю.       Отец скривился, забирая бумагу обратно, прошло больше недели, но его нельзя было узнать. Обычно говорили, что после трагедии люди быстрее начинали стареть, но тут изменения были сложнее, глубже. Дело не в возрасте. Взгляд стал еще холоднее, суровей, и теперь, потеряв своего любимого и лучшего сына, он, вынужденный смотреть на оставшегося, с трудом скрывал сожаление. Мать не выходила в свет, лежа ничком вдоль кровати в спальне с зашторенными окнами. Не Хуайсан, выплакавшись две ночи подряд, убежденно полагал, что ничего хуже похорон не могло быть: он потерял любимого брата, с которым сам не желал видеться последние год или два. Ни одного разговора по душам между ними, веселые игры и болтовня далеко позади. Ни одной возможности сказать, что он благодарен и все было хорошо. Все замечательно... Они оставались близкими, как никто понимающими друг друга, это что-то устоявшееся между росшими рядышком братьями по умолчанию. Минцзюэ обещал заботиться и старался делать это, неуклюже, но искренне. Хуайсан старался разочаровывать его хотя бы не так уж сильно, как могло бы быть. Да. Нет. Не Минцзюэ не мог погибнуть так глупо, ввязавшись в какую-то перепалку из-за кого-то из своих товарищей, таких, как он, не убивают случайно в драке. Что-то во вселенной было неправильным.       Такие доживают до старости, находят жен и плодят детишек. У них совершенно иная история. Не Хуайсан полагал, что мир сломался, и, возможно, так и было, но все стало совсем невыносимым, когда родители решили его починить доступным способом.       Через него самого.       «Старайся, ты должен стараться, чтобы он мог гордиться тобой»       «Вспомни, кем был твой брат, тебе нужно быть таким хотя бы наполовину. Иначе какой из тебя получится наследник?»       «Теперь ты будешь посещать все вот эти курсы. Нет, каким образом это помешает твоему трауру?! Просто повзрослей, прекрати ребячится. Ради памяти о нем»       «Делай. Тебе нельзя распускать нюни сейчас. Почему ты не как он?»       «Чтобы сказал Не Минцзюэ, глядя на тебя?»       Ради него. Ради него. Ради него. Кому из них на самом деле полагалось бы умереть, если на то пошло? Первый месяц, который должен был быть посвящен скорби об умершем, безжалостно отняли, предъявив сотни новых обязанностей. Теперь у семьи Не остался один ребенок, которому следовало, — увязнуть в том же общем болоте, — получить в наследство все огромное состояние, и который, ясно как день, не смог бы с ним управиться. Его не готовили к этому, отец негромко жаловался матери, что парня упустили, наверстать предстоит многое, хочет тот этого или нет. О выборе речи не шло. Быть достойным. Быть лучшим из лучших, как какой-то гарант репутации для других людей, которым он сам, как личность, как гребаный человек, не был нужен.       Как же он ошибся. Прошло полгода, больше, и Не Хуайсан понял: отняли у него не только месяц, не дав почтить память одного из немногих дорогих ему людей, но и всю будущую жизнь, все планы и намётки на поиски счастья. Личного, своего. И, несмотря на канувшие одиннадцать месяцев, у него все равно не получалось ничего наладить, он не был тем, кого хотели увидеть бывшие друзья Не Минцзюэ, родители и коллеги, он не справлялся на курсах. Финансовая грамотность, умение вести бизнес, понимание основ экономики — все мимо, все чуждое, не для него.       Бесполезный дармоед, повисший на чужой шее.       Не Хуайсан, подслушивавший очередной такой разговор на кухне, тяжело облокотился о стену, закусывая губы, сосредоточенно думая. В полумраке напрягая глаза до боли, он снова вчитался в выкраденное из отцовского кабинета заключение, где говорилось о полученных травмах, о том, как облажалась застрявшая в пробке скорая… не такими словами, но факты этой истории сопоставлялись ужасно легко. Он все запомнил и с первого раза, но хотел поймать то самое чувство безысходности, тошноты, ту свирепую боль, чтобы перед глазами мутнело и подкашивались ноги. Ему нужно оттолкнуться от этого отчаяния, чтобы отвоевать себе передышку и придумать, как справиться до совершеннолетия с навалившимся на него… всем. Что бы сказал Не Минцзюэ?       Отвесил бы подзатыльник. И порекомендовал остальным поискать в закромах наследника получше.       Интересно, действительно ли он был родным ребенком, законнорожденным в этом тихом браке? Может быть, его усыновили. Потому что у Не Хуайсана не было врожденного рвения достать звезд с неба, не было физических данных, амбиций. Потому что в его семье в самом деле все сплошь и рядом были прямолинейными и не умели притворяться. Не умели так складно лгать.       — Я слышу его, — голос звучал блекло, бесцветно. Никаких эмоций, спутанные волосы, неаккуратно отросшее каре, топорщились на затылке. Нужно избегать убеждений, так и норовящих вклинится в предложение, не должно звучать всех этих «честно» и «правда-правда», только пустая улыбка. Неизменная, не шире, не меньше, одна и та же на протяжении всего разговора, которую часами репетировали перед зеркалом дома. Потому что еще вчера он почти разрыдался, просто произнеся его имя вслух. — Он рядом с моей головой.       Внутри что-то как будто не на месте. Лгать о подобном нельзя, наговаривать на себя болезнь, да еще подобную и связанную с умершим, все равно что призывать несчастья, привлекать их как красная тряпка быка. Не Хуайсан настороженно вздрогнул, якобы незаметно, на самом деле прослеживая за взглядом врача, дернул голову влево, передернув плечами. Сердце быстро стучало в груди. Он не был суеверным. И идиотом тоже, он прекрасно понимал, что его маленький обман очень легко раскроют при должном профессионализме подвернувшегося психиатра, симулировать серьезное расстройство длительное время, тем самым загубив себе жизнь… О нет, ничего подобного. Ему нужен был тайм-аут. Он не справлялся, родители разом скинули на младшего сына все возможные обязанности, сбегая от собственного чувства вины и опустошенности. Ему нужно переварить собственную потерю и боль, а историю с галлюцинациями…       Что ж. Тот украденный месяц, когда ему не дали выплакать всю горечь, дал о себе знать, это посттравматический синдром. Это был нервный срыв. Ничего более серьезного, разумеется, выдумывать он не собирался и вообще полагал, что спустя первые минуты разговора его отправят взашей отсюда с руганью о бесполезности работы регистратуры, раз на консультации начали направлять здоровых зарвавшихся подростков. Не Хуайсан был готов. У него хотя бы получилось отвоевать целую неделю, полную родительского молчания, испуганный и настороженных вопросов и наблюдения исподтишка. Как это, дитя на протяжении года тайком съезжало с катушек? Пусть смотрят, сколько влезет, он специально почти не выходил из комнаты эти дни после того, как якобы «признался».       Врач почему-то не торопился его прогонять, смотря в свои бумажки, растягивая ответной улыбкой тонкие губы. Эта ухмылка не нравилась, слащавая, такая же ненастоящая, как у себя самого. Не Хуайсан ждал ответа, притопывая носком кроссовка, задумавшись о чем-то своем. Совершенно случайно выбранная больница. Совершенно случайно выбранный психиатр. Само собой.       — По результатам вашего обследования я могу предположить то расстройство, о котором вы сделали предположение, — да, Не Хуайсан сам наталкивал родителей на мысли о шизофрении, как самое очевидное заболевание со слуховыми галлюцинациями. Видимо, они растрепали, что сынишка занимался самодиагностикой. Жаль, досадное упущение в копилку к вероятным подозрениям о симуляции. — Но все-таки картина не похожа. Меня что-то заставляет сомневаться. Полагаясь на собственный опыт, мне кажется, на вас оказала воздействие тяжелая травматичная ситуация, и ощущение, что вы слышите голос, может быть связано с тревожным расстройством, сильной усталостью. Вы говорили, что обычно это происходит ночью, верно?       — А? Да, да. Верно. Вы в курсе?.. — он не помнил, чтобы упоминал о каких-либо подробностях, но все было и так внесено в личное дело. Досье на столе лежало весьма внушительной толщины.       — О гибели вашего брата я знаю. Примите мои глубочайшие соболезнования, это всегда непросто, терять близких, — он поднял свой цепкий взгляд, смотря прямо в глаза. — Я не хочу делать вам неприятно, заставлять вспоминать о плохом. Но мне нужно уточнить кое-что: он говорит что-то новое, его голос? Опишите все еще раз, если вас не затруднит.       — Да. Хорошо, — Не Хуайсан прокашлялся, голос неожиданно сошел на хрип, видимо, выдав его волнение, снова промашка. — Да, слышу его ночью. Обычно ложась спать, он мешает, звучит довольно четко, ничего нового… То есть я слышу то, что он говорил мне при жизни, вот. И то, что мог бы сказать, например, что я весь из себя никудышный, погублю фирму, в таком духе.       — Хорошо, я понял, — врач как-то тяжело вздохнул, но Не Хуайсан готов был поклясться, что в его прищуренных глазах мелькнуло что-то хитрое, как будто не он один здесь играл. Точнее, не он отныне устанавливал правила игры. Только вот союзники ли они? — Давайте вы все-таки ляжете в стационар, скажем, на две недели? Я не думаю, что это шизофрения или расстройство этого спектра, но вам лучше находится под наблюдением некоторое время. Все, что касается галлюцинаций, тревожных мыслей такого негативного характера лучше сразу брать под контроль. Вы не против взять перерыв в учебе на это время?       Не Хуайсан моргнул. И еще раз, приоткрыв рот, потому что слова как-то туго переваривались в его голове. Ему поверили? Или ему не поверили касательно всей этой дребедени с ночным бредом, но поняли, что в здравом уме и памяти молодой парень не стал бы отнекиваться подобными россказнями? Или в нем самом деле что-то не в порядке, и все эти пройденные методики показали данные, отличные от нормальных? Слишком много вопросов для человека, который привык к маске «Незнайки», слишком сложно адаптироваться так быстро к новым условиям, хотя все внутри так и кричало: соглашайся.       Пребывание в психушке хотя бы такой короткий срок все равно навсегда обрубит возможность полноценно управлять фирмой, как минимум из-за репутации, которую слухами в традиционном и критичном китайском обществе так легко подорвать. Теперь отец уж точно выберет в качестве преемника либо кого-нибудь из двоюродных братцев, или своего верного на протяжении долгих лет службы помощника…       Заметив возникшую паузу и сослав ее на неуверенность пациента, врач продолжил озвучивать свои мысли насчет госпитализации.       — Ваши родители уже дали согласие, можете не беспокоиться, — что? Он почти забылся, подскочив на месте, но вовремя вспомнил про самообладание. Отец так легко отправил его на лечение, зная обо всех грядущих последствиях? Настолько ли он уверовал в сумасшествие отпрыска, или тем самым оправдал его врожденные нерасторопность и несмышленость? — Разумеется, здесь есть некоторый плюс того, что вы обратились в нашу больницу. Мы не внесем заметок в личное дело, никто не узнает о том, что вам потребовалась помощь. Как будущего генерального директора такой корпорации, вас это, конечно, волновало.       Застрявший в горле ком упал. Конечно. Конечно, если он действительно шизофреник, его не должно было это волновать, и почему-то проницательные слова психиатра кажутся метко угодившей в слабое место шпилькой. Не Хуайсан все продолжал улыбаться, игнорируя сводящую скулы боль. Обо всем, о его светлом будущем, которое видели ясно и безо всяких гадалок, уже наперед подумали и обеспокоились. Все учтено. И раз от судьбы было не отвертеться, то почему бы и не воспользоваться появившейся брешью? Воздух. Ему нужен воздух, прежде позволить заковать себя в цепи обязательств.       Ему нужно хотя бы смириться с собственной болью.       — Я согласен, — мягко кивнул Не Хуайсан. Сердце начало успокаиваться, не стремясь пробить трещину в ребрах, волнение улеглось. Получилось. Немного не так, как планировалось, с другой стороны, никакого четкого финала у этой идеи пока что не имелось. Продуманной была другая часть, на завершение которой ему как раз и требовалось время, которого так безжалостно лишала семья. Но об этом потом, иначе он точно не сдержит нужное выражение лица. — Мне нужно что-то подписать?       — Нет-нет, вам только исполнилось шестнадцать, поэтому все документы оформляются через ваших родителей. Вы можете выйти в коридор и пригласить их войти, — засуетившись, врач снова переложил пару листков поверх остальных. — Затем я сообщу список необходимых и разрешенных вещей, и завтра я буду ждать вас. Вы не против соседей по палате? Или лучше подыскать одноместную?       — О… Это вы врач. Я думаю, что окончательно свихнусь в одиночестве, так что, если, по-вашему, мое состояние это позволяет, я бы хотел быть с кем-нибудь, — он произнес это как и раньше, никакой радости или настороженности, предвкушения, страха. Ровно на одном выдохе, едва-едва хватило воздуха.       — Конечно, позволяет, зачем мне было бы тревожить вас бессмысленным вопросом? Тогда жду ваших отца и мать, — психиатр кивнул напоследок, и Не Хуайсан, не попрощавшись, вышел из кабинета. Подоспела матушка, бледная и какая-то измученная на вид без привычного идеального макияжа, и ему оставалось в двух словах пересказать содержание разговора. Он передал все самое-самое основное и важное, после чего остался в блаженном одиночестве и обессиленно плюхнулся на сидения для посетителей.       Утаил он, наверное, только одно, бесполезное наблюдение в копилку личных. Этот Цзинь Гуаньшань не понравился ему совершенно и вызывал какое-то подсознательное отвращение.              ***              — Вэй Ин? Куда-то собрался? — был, по ощущениям, первый час ночи, начало второго максимум, но отбой давали в девять. Все разбредались по комнатам, укладывались, шушукались максимум до десяти, особо стойкие до одиннадцати. Но после всех точно смаривало, кого из-за раннего подъема, к которому следовало привыкать, кого из-за полагавшимся здешним лечением лекарств. Поэтому услышав сначала шорохи, а затем звук шлепающих по полу босых ступней, Не Хуайсан легко проснулся, приподнимаясь на локте.       За минувшую почти-почти неделю пребывания здесь он отвык от ночного шума, это было чем-то маловероятным. Не запирающимися круглосуточно, кроме экстренных ситуаций, коих ни разу не происходило, дверьми никто не пользовался, полагая, что это вроде своеобразной проверки на вшивость. Шаг за порог, и тебя котируют как непослушного пациента, склонного нарушать дисциплину, и добавляют внимание к твоей скромной персоне. Никаких причин для таких предположений не было, просто само место провоцировало недоверие, пусть весь персонал и стремился исключительно помогать. В конце концов, у подростков и так все непросто, а тут свои нюансы. Поэтому ночами никто не высовывался, дежурных лишний раз не дергал. Но Вэй Усянь появился только этим утром, и негласные правила впитать в себя не успел. Или вообще не собирался этого делать.       — Да, не спится, — также шепотом ответил Вэй Усянь, нащупывая улетевший под кровать тапок, и обуваясь. Цзян Чэн и Вэнь Нин спали куда крепче. — Прости, я разбудил тебя? Старался ведь не шуметь.       — Нет. Я всегда допоздна думаю… о всяком. Не переживай, — заверил его Не Хуайсан, переворачиваясь на бок, различая отдельные черты в фигуре напротив привыкшими к темноте глазами.       — Это из-за… — голос сорвался на выразительное «ох», но догадаться о продолжении было не трудно. Узнав о причине его попадания в на эту койку, все рано или поздно что-нибудь уточняли про Не Минцзюэ. Все здесь у всех всегда что-то спрашивали.       — Нет. То есть почти. Я не слышу брата сейчас, но думаю частенько о нем, — Вэй Ин кивнул, улыбнулся, и подошел ближе, слегка потрепав приятеля по плечу, правда, с некоторой заминкой, так как не сразу его нащупал. Эта неловкая поддержка нового знакомого, о котором ровным счетом не было ничего известно, тронула. В самом деле, Не Хуайсан достаточно времени провел в нелюдимой компании, не готовой к открытому проявлению заботы и вообще каких-то теплых чувств. — Возвращайся и будь осторожнее.       — Скажу дежурной, что пошел в туалет. Пройдусь немного, может станет легче и смогу заснуть, — Вэй Усянь выскользнул в приоткрытую дверь, скрипнувшую, но опять не так громко, чтобы поднять оставшихся двоих. Не Хуайсан до последнего следил за удаляющейся фигурой, прежде чем снова прикрыть тяжелые веки и задремать.       Уже приближаясь к уборной, Вэй Ин неожиданно понял, что с кем-то столкнется. Он не был против, но в поздний час точно не мог предположить, что обнаружит другого полуночника, судя по всему, занятого чем-то серьезным. Чем конкретно и представить не получалось. Прислушавшись, Усянь разобрал плеск воды, шуршание, снова плеск. На этот раз капли воды упали громче, вероятно, на пол, и можно было различить, как некто переступил с ноги на ногу. Странные ночные занятия незнакомцев интриговали не на шутку, и оставалось только влететь в освещенное одной желтой лампочкой помещение. У ряда с тремя раковинами, у самой дальней, стоял тот самый юноша, который умудрился влететь в него в столовой.       Судьба штука прихотливая. Или шутка. Подходят оба слова.       — О… Лань Ванцзи? Что ты здесь делаешь? — сначала сказав, Вэй Ин после начал присматриваться к фигуре молодого человека. Тот был без верхней рубашки пижамы, она оказалась зажата в его замерших руках, поставленная под поток воды из-под открытого крана. Прямо сейчас Лань Ванцзи, «любимый пациент санитаров», занимался тем, что отмывал от невидимых пятен белый рукав.       Хмурый взгляд окинул с самой макушки до ног не званного гостя, судя по всему, подвергая его серьезной скрупулезной оценке. Не удовлетворившись, он посмотрел еще раз, тем очень тяжело вздохнув, отчетливо дернув верхней губой, как будто борясь с порывом что-то сказать. Или так выразилось пренебрежение перед нежеланным собеседником, свидетелем странного занятия. Господи, какая идиотская ситуация, застать кого-то во время... стирки? В туалете для обитателей психиатрического стационара? Ванцзи моргнул, от чего тени длинных ресниц упали на скулы, и открыл светло-карие глаза, снова вернувшие безразличное выражение. Показалась ли паника в них, прочитанная секундой ранее? Мог ли паниковать такой человек, как Лань Чжань? Наверное, он бы не ответил на этот вопрос даже самому себе.       — Либо раздевайся тоже, либо не приближайся ко мне, — выдал он, заставив Вэй Усяня в очередной раз вспомнить, где он находится.       И испуганно икнуть.