Помоги: кажется, во мне — пожар

      И все-таки. Какой же бред. Происходившее и, в особенности, не происходившее, настоящее и прошлое, абсолютно, блин, все.       Несмотря на это, полный энтузиазма Вэй Усянь не собирался отступаться, потому что опускать руки — вообще не про него, но и биться головой о воображаемую стену тоже такое себе удовольствие, сомнительное и с нотками не присущего ему мазохизма. Проблема в том, что прошло три дня, за которые ни он, ни Вэнь Нин не нащупали ни единой зацепки, которая привела бы к разгадке состояния, в котором оказывался рассудок Вэй Усяня в моменты своего помрачения. Он решился взяться за дело основательно, все-таки не каждый день тебе сообщают, что ты представляешься незнакомым именем и все прочее по списку. В общей сложности, позади осталось больше семидесяти часов, а с мертвой точки они так и не сдвинулись. Неудивительно, ведь если ничего не происходит, то и наблюдать, соответственно, нечего. Организм как будто сжалился и давал отсрочку до приступа, оттягивая его на неопределенное будущее.       Вэй Усянь чувствовал себя преступно нормальным, особенно когда у него получилось проспаться и избавиться от поднадоевшей измотанности. Мысли стали связными, текущими с привычной быстротой, и не слипались в кашу. Откуда только взялась та валившая с ног усталость, с учетом того, что в последние дни в больнице он ничего особенного не делал? Благо, получилось от нее отделаться.       Вот бы еще распрощаться с чувством вины за то памятное событие с Лань Ванцзи, осадок от которого так и не исчерпался до конца. Они, вроде бы, помирились, по крайней мере, точно не враждовали, но называть оставшиеся взаимоотношения дружбой или говорить о приятельстве смешно. Скорее всего, Лань Чжань вынужденно соглашался терпеть присутствие Вэй Усяня рядом, не находя весомых причин, чтобы его прогнать. Такой настойчивости в пору удивляться, но нельзя было взять и объяснить, что даже такие мелочи, как пара минут общения, казались значимыми. Почему? Все дело в Вэй Усяне, который поставил еще одной целью пробиться через построенную перед ним преграду. Поэтому ценил уступки Лань Ванцзи по отношению к себе.       Обложился он задачами, как игрок первого уровня в какой-нибудь сетевой игре, стремившийся выполнить максимальное количество квестов для получения опыта и прокачки.       Пусть дело с расследованием не двигалось, и детективы из него и Вэнь Нина вышли посредственными, хотя бы попытки растопить застрявшего в своем мире чудака приносили плоды… недозрелые, безвкусные, горькие, сплошь состоявшие из воды, а не сочной мякоти, но радоваться надо малому. То, что первый урожай слабоват, не значило, что давшее его дерево плохое: куда чаще это заслуга не тех погодных условий, недостаточно закрепившихся в почве корней.       Лань Ванцзи спокойно относился к подсаживающемуся к нему с Сяо Синчэнем за столик, уже на постоянной основе, Вэй Усяню, и черт. Все реже встречавшееся на лице «убожество»-выражение — абсолютная победа.       Не везло в одном, так хотя бы судьба отыгрывалась в другой области. Коллектив, окружавший Вэй Усяня, потихоньку утрясался, становился в прямом смысле слова «своим». Освоившись, он мало-помалу перетягивал на себя негласное лидерство из-за своей особенной манеры общения. Разговоры помогали ему справляться, наполняли силами, и всегда давались легко. Так удавалось переключиться с тоски на что-то приятное, люди же чувствовали его напор и, в основном, каким-то образом располагались. «В основном» — ключевое. Для прочих следовало подобрать подход.       Вечером, после потасовки в библиотеке, он пересекся с Лань Ванцзи в столовой, они поздоровались одновременно. Тот не выглядел удрученным более, чем обычно, то ли выкинув из головы случившееся, не желая продолжения сцены, то ли злился в глубине себя, хорошенько укрывшись за безразличием. Точь-в-точь как Не Хуайсан за своими веерами, только способы Лань Ванцзи были не такими безобидными. Прячась ото всех, ты начинаешь себя съедать. Но Вэй Усянь надеялся, что инцидент исчерпан, не видя тому опровержения в обычном поведении, ничем не отличавшимся от повседневного.       Вчера получилось забежать в библиотеку. Вэнь Нин отправился на терапию и за положенной порцией лекарств, надо было убить освободившееся время. Выбор казался очевидным. Правда, Вэй Усянь не стал в этот раз вмешиваться и помогать с созданием книжек, дабы не взбесить невзначай. Он поудобнее устроился на стуле напротив, снова развернув его задом наперед и пристроив подбородок на спинке, оставаясь на правах зрителя. Процесс отработался до мелочей, методичный, поглощающий все внимание. Залипаешь, как насекомое в смоле. Пальцы отгибали лист, кисть зачерпывала клей, блок вставал на место. Раз, два, три.       Как танец. Идеальные па.       На край стола была поставлена новая плошка с чернилами, и когда Лань Ванцзи прикасался к ней, та не сдвигалась ни на миллиметр, оставаясь, где ей положено. Разве мог человек, сотворенный из плоти и крови, быть таким аккуратным и точным, чтобы все инструменты класть на строго закрепленные за ними места? Без пометок на столе запоминать, под каким углом лежал, например, вон тот карандаш. Как все это умещалось в голове и, самое главное, зачем? Какое бессмысленное совершенство.       Вэй Усянь сделал невозможное в своих же глазах, промолчав в течение целого часа, сначала поглядывая с подлинным интересом, затем задремав. Не от скуки, вызванной конкретно Лань Ванцзи, так действовала на него любая монотонная деятельность, он не позволил бы себе уснуть, если бы принимал в ней участие. Но вышло, как вышло, он свесил голову на бок и засопел, а Лань Ванцзи и не подумал сделать замечание. Чудеса и только. Разбудил он его к самому ужину, успев убрать рабочие принадлежности и отправить на просушку книги, выложенные ровным рядком друг за дружкой. Через окно падали последние лучики клонившегося к закату солнца. Лань Ванцзи позвал своего горе-напарника, зачем-то явившегося не на подмогу, а по прихоти, видимо, поспать в необычном месте. В целом, правильно, что Вэй Усянь не стал тянуться к чужим трудам, оставшись по ту сторону стола без лишних телодвижений. К книгам Лань Ванцзи его бы все равно не подпустил, и, справедливо, не подпустит еще очень долго.       Имя назвал он вполголоса, не приблизившись ни на шаг, но Вэй Усянь все равно услышал, дернулся и потер распахнувшиеся глаза. Как часто бывает после беспокойного некрепкого сна, перед ними все расплывалось, хотелось поскорее согнать эту пелену. Улыбнуться ему помешал вырвавшийся громкий зевок: «О, ты все? Закончил?» Как будто он специально ждал Лань Ванцзи, и это была какая-то между ними договоренность, вроде как так и надо. Но никаких подобных традиций не существовало, было необязательно дежурить тут, жертвуя собственными интересами. Что любопытного в подобной компании? Выходило подлинное наказание, которое Вэй Усянь устроил себе из единственного доставлявшего удовольствие Лань Чжаню занятия. «Мгм». На сегодня все, они могли уходить, и Вэй Усяню не обязательно появляться снова завтра, но он, конечно, обязательно придет.       Лань Ванцзи и не замечал, как привыкает, точно дикое недоверчивое животное. Пока он прятал в тумбе рисунок и разбирался в себе, Вэй Усянь действовал без планов и знания деталей, кто-то сказал бы, что по наитию. Ведь так-то получилось наладить контакт снова, вернув на круги своя. Раз, и как будто не ругались вовсе.       За сегодняшним обедом он снова отсел от ребят из своей палаты, пользуясь на полную катушку статусом не проблемного пациента: за пересаживания его не отчитывали, как того же Сюэ Яна, неизменно занимавшего место подальше от своих новых соседей, которые, судя по всему, относились к нему с прохладцей. Тяжелую атмосферу их столика можно было зачерпнуть ложкой, особенно она сгущалась, когда Сюэ Яна возвращали на полагавшийся ему стул. В общем, здесь Вэй Усянь был в выигрыше. Лань Ванцзи себя везунчиком не счел бы, но и не гнал, снося его суетливость, и смотрел поочередно на него и на Сяо Синчэня одинаково невыразительно. Тем же взглядом он смирял тарелку перед собой. Никаких догадок, о чем он думал, не возникало, но Вэй Усянь и не пытался предполагать. Еще бы, ведь мысли двигались в другую степь. После завтрака и обеда он встречается с Вэнь Нином по заведенному распорядку, они будут складывать и перекладывать имевшиеся на руках факты.       Что получалось пока что? Вэй Усянь всегда засыпал в конце приступа и был уставшим. Последнее могло быть как причиной, так и следствием, и, если первое, то какая именно степень усталости выбивает куски воспоминаний? Это была одна из легко проверяемых гипотез, всего-то требовалось исчерпать свои ресурсы в ноль. Куда сложнее доказывалось или опровергалось предложение Вэнь Нина, опиравшегося, по его словам, на собственный опыт, что источником всех бед могло быть нечто сиюминутное: вплоть до кодовой фразы, как у Зимнего Солдата, или удара мизинцем об угол тумбы, но с большей вероятность это могли оказаться чувства и ощущения. Тут следовало тыкать наугад. Грозилась развернуться такая вот грандиозная деятельность.       Вообще сел он сюда потому, что Цзян Чэн и Не Хуайсан не договорили о чем-то своем секретном и личном, и их перешептывания начинали раздражать. Неразборчивые слова, шелестящие прямо над твоим ухом, выводить из себя будут кого угодно.       — Сяо Синчэнь, бодро выглядишь, — Вэй Усянь зачерпнул ложкой рисовую кашу с горкой и отправил в рот. Еда оставалась зачастую безвкусной, переваренной или недоваренной, особенно завтраки, и лучше было покончить с ней поскорее. Проглотив противную клейкую массу почти не жуя, он продолжил. — Как твой курс, есть какой-нибудь прогресс в изучении нового языка? Ты же на лингвиста думал поступать, полезная практика выходит.       Новым языком являлся шрифт для слабовидящих, который Вэй Ин, как зрячему и не имевшему нужды в таких занятиях, казался невероятно сложным. Напоминал он выдуманный эльфийский или еще какой.       — Нет-нет, я собирался идти на филолога. Это немного другое, я люблю сами тексты, а не языки, на которых они написаны. Но опыт правда интересный, — вежливо поправил его Сяо Синчэнь, отхлебывая жутко кислый компот из вишни. Смущенная улыбка не дрогнула даже после глотка. — Стабильно занимаю второе место в группе, у нас есть девушка, которая бьет все рекорды. Как будто она видит на самом деле, так схватывает налету.       — Да ну? — Вэй Усянь вскинулся от удивления. — Есть кто-то, кто может быть лучше тебя? Допустим, ей точно не переплюнуть Лань Ванцзи, но сразить уже одного из вас — достижение. Как ее зовут, это имя нужно высечь на камне и изваять памятник.       — А-Цин, — оставалось догадываться, не знал Сяо Синчэнь полного имени героини своей истории, или по привычке ласково обратился на «ты». — Родители все надеялись, что ее слепота временная, затаскали бедняжку по врачам. В итоге смирились, отдали на реабилитацию. А-Цин шутила, что ее так долго убеждали в том, что она видит, что теперь она на самом деле прозрела. Она сейчас в соседнем отделении, ей всего-то двенадцать исполнилось, а такая…       Вэй Усянь разочарованно цокнул.       — Эх, вот так недостаток. К такой восхитительной даме — и нельзя подойти познакомиться, мое сердце почти успело разбиться, — Вэй Усянь откинулся на стул, наигранно прикладывая ко лбу горестно вскинутую ладонь. Собеседник, однако, не понял его, и вместо ответа по началу недоуменно почесал кончик носа. Аккуратно, не тревожа повязку, глаза под которой снова начали досаждать накануне, никак не желая заживать нормально из-за занесенной в момент пореза инфекции… Он не видел картинности жеста, но слышал раздосадованный голос, не понимая причин для сожалений. Все воспринялось им, увы, буквально.       — Подожди, но ты можешь с ней подружиться, — протест, само собой, как и последовавшие заверения, веселили еще больше. Хихиканье приходилось сдерживать. — Она рада общению с новенькими, вообще очень бойкая девчушка.       — Он не об этом, — резко Лань Ванцзи осадил Сяо Синчэня, отодвигая от себя пустую тарелку. Вышло, надо сказать, грубо, но тот не стал заостряться на этом. Синчэнь сначала снова коснулся кончиками пальцев носа, жест стал заменять ему ограниченную мимику, например, не воплощенное желание нахмуриться. Потом щеки слегка вспыхнули румянцем, а губы приоткрыли на выдохе единственного звука озарения «о». — Вэй Усянь. Сальные шутки остаются где-нибудь не здесь, еще один раз…       — И ты позовешь кого-нибудь, чтобы меня вывели и дали запрет на приближение к тебе ближе, чем на десяток метров, ага, — он охотно закивал, постукивая ложкой о края тарелки в придуманном только что ритме. И без его вмешательства ее делали безобразной оставленные ранее кем-то другим глубокие сколы по каемке. Весь вид как бы пристыженного Вэй Усяня выражал невозмутимость. — А это доставит мне кучу проблем, начиная от увеличения сеансов с Цзинь Гуаньшанем и заканчивая переселением в какие-нибудь отдаленные местечки этого вашего заведения. Кстати, раз о них зашла речь. Сяо Синчэнь, ничего не слышно о Сюэ Яне, он к тебе не наведывался? Все хорошо?       Вся краска схлынула с лица также легко, как прилила к нему, так что не знавший сути побежал бы за врачом. Тонкие губы вовсе стали бледными, потерялись на лице, хотя обычно бросались в глаза нежно-розовым оттенком, будучи от природы чересчур яркими. Всегда немного чересчур нежное лицо вдруг стало суровым. Такие стремительные изменения, как будто переключили телевизионный канал с любовной мелодрамы на классический фильм ужасов. Ему потребовалось впихнуть в себя немного компота, чтобы смочить пересохшее горло и обрести дар речи.       — Нет. С тех пор, как он вернулся, он ко мне ни разу не подходил. Странно, но пусть так и будет. А еще, — Сяо Синчэнь, если бы только мог, посмотрел бы искоса на Лань Ванцзи, остававшегося непроницаемым после неожиданных угроз, остудивших пыл Вэй Ина. Ища поддержку? Но он лишь склонил голову к столу, — мне говорили, что сначала его хотели возвратить в нашу палату. Слава Богу, они почему-то передумали.       — Еще бы им не передумать! Я понял, но будь осторожнее. И обращайся, вдруг что, со всем разберемся вместе, — Вэй Усянь хотел было протянуть расправленную ладонь, чтобы дать пять и закрепить тем самым повторное обещание продолжить игру в рыцаря-телохранителя, но остановился, лишь дернув рукой. Он никак не мог привыкнуть общаться с кем-то, кто не видел его, все никак не укладывалось это, и выходила тьма тьмущая подобных казусов. Задавливая на корню неловкость, Вэй Усянь кивнул Лань Ванцзи. — И ты тоже обращайся, тоже со всем справимся вместе.       — Нет необходимости «справляться вместе», — отчеканил он в ответ, как игрушка-робот с ограниченным количеством прописанных реплик. У этой заезженной пластинки был очевидный плюс, к ней привыкаешь и последствии обращаешь меньше внимания. Вэй Усяню, честно говоря, было практически наплевать с самого начала, Лань Ванцзи не шибко задевал его своей отдаленностью. Важнее была переданная мысль, что Вэй Усянь не собирался оставлять наедине с проблемами тех, кого счел друзьями. Сближаясь с людьми, он начинал считать их почти семьей.       Это была приютская привычка, за неимением родителей, вообще каких-либо родственников, родными становились все, с кем ты был вынужден жить рядом. Взрослеть, делить игрушки, вещи, все значимые для тебя события. Ты для кого-то, кто-то для тебя становились заменителями утраченного и невосполнимого. Стоило вспомнить о пережитом и причинах, почему все сложилось так, необратимым образом, как случилось странное. Что-то колыхнулось в голове Вэй Усяня, темное и как будто липкое. Похожее чувство накрывало его и раньше, но он не предавал ему значения, оно усиливалось, а потом вдруг сходило на нет. Вероятно, сейчас на фоне ежесекундного наблюдения за собой получилось так хорошо за него зацепиться. Ощущение чужеродности, неуместности, то появлявшееся, то терявшееся за другими заботами, остро кольнуло… возникая, оно пропадало, достигая какой-то особенной точки, где необъяснимая боль от потерь становилась слишком сильной. Ее словно вынимали мистическим образом из него целиком.       Сяо Синчэнь и Лань Ванцзи не спешили возвращаться к беседе, Вэй Усянь решил сильнее надавить на точку, нащупанную им случайным ходом мыслей, с рвением юного экспериментатора. О плохом думать не хотелось никому, вот и он прежде не пытался анализировать, куда все это девалось. Вдохновил контекст последних дней, не иначе. О чем можно думать в том же русле?       Точно, Лань Чжань, выразительнее повода не придумать. Как он ответил? Да, для людей нормально справляться с неприятностями, не впутывая в это малознакомых чужаков, особенно когда речь заходила о личном. Вэй Усянь подумал об этой отделявшей его неприступной баррикаде. У большинства есть для этого семьи, опора и поддержка, например, немногословного и замкнутого Лань Ванцзи исправно навещал старший брат, и доверять ему было куда разумнее. Так принято у всех, просто иногда попадаются исключения. Редкие. Отличия, отличия, отличия — ныне и прежде Вэй Усянь состоял из них. Как воспринималась подобная истина? Мощно, в том числе и внешне. Слабость пронзила тело, хотя мгновение назад бодрости было хоть отбавляй, онемевшие пальцы и губы начало покалывать, как при резко упавшем давлении. Дыхание затруднилось. Сирота, смерть родителей, которую ты не запомнил, клеймо на всю жизнь. Кому нужна помощь от того, кто не в силах поддержать себя?       Бинго. Никакой грани до потери сознания Вэй Усянь, конечно, не нащупал, но было что-то очень близкое к этому, ему казалось, что, в принципе, дурнота могла бы стать непереносимой. Немного докрутить, и утрированное самоедство могло-таки сработать, как необходимо. Следовало поскорее рассказать Вэнь Нину, ведь выходило, они били не в ту цель, метя в усталость, как в первоисточник болезни. Могло ли все начаться гораздо раньше, когда он еще не научился уставать, сформироваться в момент самого жуткого его кошмара?       Забавно, что отправной точкой понимания себя стала сейчас пустяковая причина. Скорее всего, Лань Ванцзи отмел бы любую помощь, от члена семьи или нет, принимать на свой счет отказ глупо, но обстановка располагала к рассуждениям разного толка. Он рискнул попробовать. Пришлось ранить себя больней и глубже, мрачно шутя про себя, мол, что там насчет мазохизма? Душевные страдания удовольствия определенно не доставляли. Удивительно, как четко сработала интуиция: пара фразочек, и он поймал непривычное состояние, сдавливавшее изнутри. Если не выйдет докопаться до сути самому, будет, что рассказать на следующей беседе врачу, как минимум.       Вэй Усянь заметил, как пристально поглядывали на него, видимо, сомневаясь, что его затягивающаяся пауза — не затишье перед бурей. Надо исправлять положение, возвращаться к привычному и родному себе, вынырнув из болота, которое, оказывается, представляло из себя собственное подсознание.       — Ты делай, как скажешь, — мирно начал Вэй Усянь, припоминая, каким был последний ответ Ванцзи. — Но как я могу помогать всем вокруг, кроме тебя? Нет, так просто от меня не избавиться, как бы ты ни хотел, — Лань Ванцзи на это едва заметно кивнул, поджимая губы. Не кривя, а именно сжимая в одну ровную тонкую линию. Ну да, как будто он не знал, что приклеились к нему основательно, и ничего тут не попишешь. Он подумывал, стоит ли отметить Вэй Ину, что в таком выражении его предложения о помощи выглядели скорее угрозой, нежели поддержкой? Наверное, бесполезно.       Плохо контролировавший мимику Вэй Усянь вызвал массу вопросов, которые никогда не будут озвучены из-за этикета, воспитанности и такта, и личных опасений, наученности не лезть. За секунды слишком много у него эмоций сменяли друг друга, противоречащие одна другой. О чем он думал? Лань Ванцзи никому не задавался этим вопросом раньше, до больницы, но часто твердил его в последнее время. Боже, действительно, было бы с чего, да? Как будто понимать людей так немудрено и просто. ***       Мо Сюаньюй сморгнул навернувшиеся слезы, поморщившись от яркого света. Сидел он на кровати Вэй Усяня, но зачем-то неудачно развернувшись к окну, поэтому солнце метило аккурат по глазам. Выдавшийся перерыв длился около трех дней, и это было изнурительное заточение, пусть он не осознавал себя на всем его протяжении: как выключенный от питания ноутбук, он впадал в спящий режим на отведенный срок. Но после пробуждения следовало самое трудное, когда наваливалось сразу все, как сошедшая с горы лавина. Память Вэй Усяня, всплывавшая по кусочкам, отдельные фрагменты, чередовавшиеся между собой, пока не успевшие выстроиться в единое полотно. Сегодняшнее появление Мо Сюаньюя вообще-то было нонсенсом. Для начала, он не мог разгадать причину, позвавшую его на выручку: предпосылок, недавних случаев, требовавших обращения к нему, не было. На самых пиковых моментах Вэй Усянь справлялся самостоятельно, выходя из них без изменений. Можно было решить, что он потихоньку учился залечивать свои травмы, — ужасающая возможность исцеления более скорого, чем рассчитывалось.       Или воздействие было слабоватым? Нельзя же выздороветь так быстро.       Последняя пойманная мысль, способная потревожить, мелькнула аж на завтраке, в разговоре с Лань Ванцзи. Странным способом она переваривалась, раскладываясь поэтапно по полочкам. Сначала Вэй Ин вцепился за нее намертво, потом легко открестился, как будто та не взволновала так основательно, закончив завтракать в приподнятом расположении духа. И почему-то он вернулся к ней позже, начал сгущать краски все сильнее, как будто умалишенный, посыпающий свежий порез солью и веривший, что это такое лекарство. В эмоциях, открытых Мо Сюаньюю, угадывались горечь и сожаление, разочарование, намек на надежду и боевой настрой двигаться вперед. Все перекрывало предвкушение, вылезавшее на передний план и глушащее даже рациональное. Что неминуемо должно было произойти, и чего он с нетерпением ждал? Так или иначе, он, убеждаясь в бесполезности и неуместности, думая о настоящей семье, о первых днях, после катастрофы, добился успеха: сознание переключилось, сдавшись уверенному напору. Странно, с апатичным Вэнь Нином он держался бодрячком, а тут сам решил затравить себя, прохаживаясь по слабому месту.       Мо Сюаньюю не хотел признавать очевидное, но объяснение было одно. Выходило так, что каким-то чудом Вэй Ин, толком и не поняв свою же догадку, почувствовал, где стоило копать. Он, черт возьми, спровоцировал приступ. На это ушли часы, весь утренний оставленный между завтраком и обедом зазор, и теперь в палате сидел никто иной, как Мо Сюаньюй, которого пристально изучал Вэнь Нин. Для лучшего обзора он нагло занял постель Не Хуайсана, усевшись ближе.       Но у Мо Сюаньюя проблемы посерьезнее, чем гадать, как владелец тела сообразил, что нужно сделать, чтобы Вэнь Нину еще разок показалось его состояние перед потерей памяти. Вэй Усянь наконец-то начал что-то подозревать, да и вообще двигаться в сторону неминуемого знакомства со своим таинственным соседом. Пришлось напрячься снова, чтобы собрать воедино последние кусочки мозаики, в которую превратилось все содержимое головы, чтобы понять, о чем последнем говорил или думал Вэй Усянь. Нащупал, но стоило сосредоточиться на фразе, как загудело в затылке: как же много слов! Раздавались максимально четкие указания.       «Я буду сидеть с полуприкрытыми глазами, вот так. Когда я думал о родителях, то почувствовал, что мне становилось особенно… тошно. Нет, вернее тяжко, мне как тонну поставили на грудь. Ты понимаешь, о чем я? Отлично! Хочу попробовать, произведет ли это какой-то эффект, если я немного подольше подумаю о всяком таком, и лучше как-нибудь вот так», — Мо Сюаньюй слышал рассуждения Вэй Усяня, как наяву четко и внятно, но все равно не находил разгадку странного поведения Вэнь Нина. Тот сидел напротив, разглядывая друга с внимательностью орнитолога, увидевшего из засады редкую птицу, которую обычно не заносит в эти края. Раньше он никогда не пялился ни на кого. Его разве вообще интересовали окружавшие люди? Нахмурившись, Мо Сюаньюй поднапрягся, требовалась сосредоточенность для погружения в чужую память: чаще всего, это не было необходимым, стирались как раз детали последних разговоров, в которых довелось участвовать. Не было времени, чтобы за десять-пятнадцать секунд все нужное всплыло на поверхность само. Надо выжимать имевшееся прямо так, пусть и казалось, что руки сдавливали не поддающийся им камень.       Вот оно. Смешок Вэй Усяня словно раздался над ухом.       «Если я распахну глаза шире, то значит, началась та херня, что ты рассказывал, что я веду себя как-то по-другому. Наблюдай, Вэнь Нин, полагаюсь на тебя».       Вот же черт. Чтобы очнуться, Мо Сюаньюю приходилось моргнуть, это было не им, а высшей силой продиктованное условие. После этого глаза открывались, как обычно, просто отработанные рефлексы тела, не поддающиеся контролю, даже если бы он знал о договоренности этих двоих, вряд ли бы смог исправить положение. Кажется, кое-кто прокололся по-крупному, ведь перемена была очевидной: случилось то, чего Мо добивался давно, но не так, как ему бы хотелось. Его заметили, сделали главным на сцене и теперь ждали действия, но забыли объяснить, какая именно требовалась роль. Ему хотелось признания, а представившаяся возможность предлагала почувствовать себя на месте пойманного с поличным воришки. Ждал отнюдь не добрый разговор и понимающий собеседник, как было в кабинете Цзинь Гуаньшаня, а недоверие. Его заочно не любили.       Плюс дополнительная заморочка заключалась в том, что, судя по всему, Вэй Усянь понимал происходившие изменения исключительно как болезнь, желая от нее излечиться. Все грозилось закончится очень плохо, рановато ему было узнавать обо всем без решения врача. Как он вообще смог провернуть подобное? Черт-черт-черт, смекалка Вэй Усяня оказала плохую услугу. Мо Сюаньюй кошмарный актер, притворство у него выходило чересчур напыщенным, переигранным, попытайся он слукавить. Но следовало постараться не облажаться повторно. Что делали в такой ситуации люди нормальные, как вели бы себя? Спасало, что внутренняя жизнь шла быстрее внешней, и все терзания уложились в пять секунд, плюс-минус, еще не было поздно исправить разрушенное равновесие. Он не хотел, чтобы его ненавидели.       Вэнь Нин молчал, сама осторожность.       Мо Сюаньюй согнулся пополам, приобнимая себя за живот, что-то фыркая под нос болезненно сдавленным от напряжения голосом. Ему повезло, что Вэй Усянь сидел, как делал это обычно, в неудобно изогнутой позе, скрестив подогнутые под себя ноги. Этакая пародия на позу лотоса для медитации, не дававшее и толику комфорта. Не воспользоваться этим в благих намерениях грешно.       — Ауч! Отсидел себе ногу, вот же, — нужно было контролировать голос, звучать правильно, подбирая только нужные слова, которые произнесли бы без Мо Сюаньюя. Он пересел, широко зевнув и потянувшись руками вверх, разминаясь. — Наверное, ничего не получится, никаких изменений не чувствую. Только зря порчу настроение.       — В-вы… ой. Т-ты что, т-так легко сдаешься? — Вэнь Нин откусил кусочек кожицы с потрескавшийся губы, выглядя по меньшей мере пораженным. Мо Сюаньюй отметил значительные изменения в нем. С последней встречи он успел преобразиться в лучшую сторону: разговорился, вымыл волосы, по-прежнему неопрятно зачесаны назад, в лице появилась подвижность, глаза будто ожили. Не осталось ничего, напоминавшего мертвенную маску. Кажется, он шел на поправку. Это какая-то терапия Вэй Усяня, не запатентованная по досадной ошибке? Как он выковыривает подобных людей из их удобных коконов?       — Не сдаюсь, а делаю перерыв, — ужасно неудобно строить предложения так, чтобы в них была уверенность, а не робость и намеки на флирт, ставшие для него единственной формой общения. — Моя идея провалилась, видишь? Никаких результатов, я вымотался, и должен успеть навестить Лань Чжаня, пока тот не улизнул куда-нибудь.       Разговор нуждался в поставленной точке, лучше прямо сейчас, пока он не успел зайти многим дальше. Не какой-то там неизвестный мальчик со своими тараканами должен был стать проводником между одним и вторым, а специалист, поэтому их, — то есть его, конечно, — направили в больницу. Так все обернется во сто крат хуже, только Цзинь Гуаньшань, уже пообщавшись с ним, сможет объяснить Вэй Усяню, что никто ему не враг. Мо Сюаньюй поднялся, пошатываясь на, господи, и впрямь затекших ногах, и прошелся по комнате, чтобы их размять. Мышцы слегка тянуло, как от долгой ходьбы или бега, ничего удивительного. Библиотека, метание между столиками, прогулки по окрестным территориям с Вэнь Нином, чтобы без лишних ушей оговаривать всю имевшуюся информацию и сопоставлять ее. Кто знает, сколько километров намоталось таким образом.       — В-вэй Усянь! Что т-ты делаешь? Ты ведь… т-т-ты не… — Вэнь Нин подскочил, шагнув следом, но встал, как вкопанный.       — А? — Мо Сюань обернулся из-за плеча, приподнимая в недоумении бровь, и мысленно похвалил себя. Можно гордиться, он так хорошо взялся за самоконтроль, что по заученному взял правильный тембр, или как оно называлось, для обычного вопросительного возгласа, вырвавшегося необдуманно. Вэнь Нин, честно сказать, выглядел бледнее, чем секундой до, да и заикание усилилось, что должно быть свидетельством… взволнованности? Или испуга? — Что-то случилось? Если да, то давай выкладывай сразу.       — Т-то, к-как ты ходишь, — пролепетал Вэнь Нин смущенно и отвел взгляд в сторону. Такими робкими бывают мальчики-ботаники, которые из-за случайного порыва ветра заглянули под юбку понравившейся одноклассницы, и теперь не знают, игнорировать им это или подойти и извиниться. Потому что выученные правила ничего не советовали на этот счет. — Т-ты никогда н-не… не в-вел-лял ими. Б-б-бедрами. Ты в-ведь… И н-не назвал бы Лань В-ванцзи так вот. Т-ты н-не Вэй Ус-сянь? Т-тогда это ты п-представ-вился как…       Сердце замерло. Ни отдышалось, ни пошло дальше, связь с реальностью звонко разорвалась, как лопнувшая под пальцами увлеченного гитариста струна. Провалиться бы под землю от безысходности. Теперь Вэнь Нин донесет сестрице, она кому-нибудь еще, Вэй Усяню дадут таблетки, огромные и противные, от каких-либо галлюцинаций, его просто отсоединят, уничтожат. Раз и насовсем, и лечащий врач не успеет помочь, как обещал. Нужно сваливать, как можно скорее искать поддержку у того, кто точно способен ее оказать, у кого для этого есть умения.       — П-подожди, — Вэнь Нин протянул руку, заметив, что собеседник напряженно развернулся в направлении к двери. Эта просьба была проигнорирована.       Мо Сюаньюй пулей вылетел за дверь, забывая дышать, от бега горели огнем легкие, но потушит он этот пожар как-нибудь потом. Оставалось надеяться, что они продержатся и не сгорят, не взорвутся от натуги в неподходящий момент. Он сорвался с места, со всей дури, которой имелось много, чересчур и слишком, хлопнув позади себя стальной дверью, волна дрожи от этого удара пошла по стенам. Грохот должен был эхом разойтись по соседней палате, но пусть Вэй Усянь сам разбирается с важными для себя людьми, в ней обитавшими: сам говорить Лань Ванцзи, что да как, что за бега, почему так громко. Раз уж он решил устраивать подобные эксперименты.       Говорят, что у всех существ есть только две реакции на стресс, представляющий риск их жизни: бей или беги. На драку у Мо Сюаньюя не хватало подготовки и сил, пусть Вэй Усянь и был рослым и в хорошей физической форме. Он сам представлял себя пониже и более худощавым, и не мог вообразить, как использовать полностью потенциал тела. К тому же, по статистике, чаще выживали все-таки те, кто убегали из зоны вероятно смертельного риска. Он все сделал правильно, бессмысленно узнавать, как там Вэнь Нин собирался закончить предпоследнюю фразу, прежде, чем попытался его остановить. Назвал бы по-настоящему имени? Начал бы настаивать на том, чтобы Мо объяснял, что творится с Вэй Усянем, как будто он знал больше него самого? Нет. Это он дополнение. Он часть целого, с чего бы ему понимать мир серьезнее и глубже.       Это страшно. Он не хочет ничего объяснять, особенно другому пациенту, который запомнился своим настойчиво выраженным желанием умереть. Что он сможет, блин, понять в такой истории.       Заворачивая за угол коридора, преодолев казавшееся бесконечным расстояние по прямой, Мо Сюаньюй столкнулся с каким-то человеком. Не с работником больницы, но и одетым не по больничному, скорее, выглядящим, как навещавший родственника визитер. Но вот свидания происходили не на этом этаже. Будучи ниже ростом, незнакомец врезался лбом в костлявое плечо и громко ругнулся меж сжатых зубов, пошатнувшись. Затем посмотрел на парня перед собой с выжиданием, выпрямляясь. В дополнение, он еще сложил на груди руки, постукивая по предплечью пальцами: Мо Сюаньюй не мог понять, осуждали его или оценивали раздраженным взглядом. Мо Сюаньюю полагалось либо уходить, либо догадаться, в конце концов, чего от него требовалось.       Что делали нормальные люди, не пропадавшие из настоящего мира на трое, а то и больше, суток?       — Ох! — спохватился он, хлопнув себя ладонью по лбу. — Простите, простите пожалуйста, я не хотел. Это все не так, я случайно не заметил вас в спешке, вы внезапно появились из ниоткуда…       — Если впрямь хочешь извиниться, то не продолжай.       Получив ответ, юноша расслабился. Быть может, это была проверка на вменяемость или агрессивность, он решал, насколько бегающий по коридорам психбольницы пацан в измятой пижаме адекватен. Мало ли, вдруг он сбегал от санитаров и был буйным? Мо Сюаньюй укорил себя за то, что не сразу сообразил, и поставил их двоих в неловкое положение. С другой стороны, внутри все продолжало заходиться от панического страха, словно кто-то преследовал, шел попятам с целью причинить вред. Вэнь Нин же не отправился за ним, да?       — Тебе незачем оправдываться, — вдруг мягко улыбнулся незнакомец, протягивая руку для приветствия. Мо Сюаньюй неуклюже пожал ее, нечасто ему доводилось сталкиваться в жизни с рукопожатиями, — выглядишь так, как будто снес с ног главврача. Я тоже пациент, поэтому можешь успокоиться… Все хорошо. Как тебя, говоришь, зовут?       — Я не говорил, — постепенно отмирая, сказал он. — Мо Сюаньюй, — было восхитительно прекратить выдавливать из себя неестественный голос, оставив мучения настрадавшихся связок. Да и искусственное его занижение точно звучало смешно из своих уст.       — Цзинь Гуанъяо, — представились в ответ. Он махнул рукой в направлении позади себя. — Присядем на тот диван? Не думаю, что беготня даст тебе толк, к тому же, выходы на лестничные площадки все равно под замками. Ты живешь на этом этаже?       — Да, — он охотно закивал. Не дождавшийся ответа Цзинь Гуанъяо уже шел по направлению к свободным местам, оставляя в качестве выбора только возможность пойти за собой. — Только не подумайте, что я совсем ненормальный. Я правда-правда обычно ни в кого не врезаюсь, сегодня все пошло наперекосяк.       — Я тоже отсюда, — его лепет остался оставлен без ответа, как фоновый шум, коим, в сущности, он и был. Извинения и заверения в своей здравости, что могло быть нелепее в их-то обстоятельствах знакомства. Тот еще контекст для здоровья. — Замечательно. Идем… Так почему ты так несся? Рассказывай, если сочтешь нужным, я не хочу давить, — Цзинь Гуанъяо улыбнулся шире, от чего на лице появились ямочки, придав ему более детский и простодушный вид, невинный и располагающий. Говорят, восприятие человека в детстве устроено так, что он считает добрыми всех красивых людей, пока не наберется опыта, не станет «социальным». Опыт у Мо как раз отсутствовал совершенно. — И прекрати обращаться на «вы». Мы же сверстники, не так ли?       — Н-наверное, ты постарше, — это заикание он будто подцепил от предыдущего собеседника. Нечего волноваться так снова и снова, когда кто-то проявляет любезность. — Мой сосед по палате очень меня невзлюбил, они все. Думаю, им бы хотелось от меня избавиться.       — Что, прости? — Цзинь Гуанъяо явно не ожидал такого поворота событий. Его тут же заверили, что все именно так и обстоит. — Давай-ка ты начнешь по порядку. Только вкратце, мне следует не опаздывать на прием.       — А к кому? — Мо Сюаньюй спросил это бестактно, но с глубочайшим интересом и без злого умысла, и осаждать его за это было бы несправедливо. Насчет возраста теперь можно и впрямь соглашаться, он вел себя с ребяческой непосредственностью и несдержанностью, как будто не дойдя до следующей ступеньки взрослости, не созрев.       — Цзинь Гуаньшань. Так что, хочешь поделиться? Я готов стать твоим слушателем, Мо Сюаньюй.       — Ой! Он и мой врач. Это так замечательно, — Мо спешно прокашлялся, смущенно пожав плечами. — Я забыл, что ты спешишь. Да. Я хочу.       И он принялся рассказывать, как плотину прорвало. Пользуясь неожиданной возможностью, Мо Сюаньюй принялся искажать наглым образом многие аспекты, например, абсолютно игнорируя факт существования в своей истории такого человека, как Вэй Усянь. Раз он для него недостаток, требовавший коррекции, который упорно искали и рассматривали, как «причину недуга», подлежавший выкорчевыванию сорняк, то он не станет беспокоить его одним упоминанием. Пусть все пространство описываемого принадлежит ему, только ему: это он остался сиротой, но нашел в себе силы быть сильным и сносить непрестанную боль, которая была кошмарнее физической и не собиралась уходить. Последние дни его стала подводить память, он терялся в собственном восприятии, путая реальность и выдумку, вроде фантазий и снов. Сильное нервное истощение, тревожность и стресс, иногда он вел себя из-за перечисленного, как иной человек, так выглядело со стороны. Но он обо всех событиях помнил, мог рассказать, как происходило то или это в подробностях, значит, оставался собой. Соседи же надумали себе невесть что, решив, что он задумал как-нибудь им или себе навредить, или что-то в таком же духе грошовых теорий заговора. Особенно себя убедил в этом один безрадостный молодой человек, весь сальный, немытый и с выгоревшим отчаянием в глазах. Может, это бредовое что-то? Типа шизофрении?       Может, они психи, решившие помешать его улучшениям? Нет, звучало, как паранойя, такое нельзя было произносить вслух, но хотелось утрировать, чтобы слушавший Цзинь Гуанъяо проникся большим пониманием.       Цзинь Гуанъяо слушал участливо, иногда уточняя и переспрашивая. Минуло минут пятнадцать, прежде чем он поднялся, похлопав Мо Сюаньюя по плечу. Тот задыхался, теперь из-за истраченного словарного запаса и всех возможностей за очень короткий промежуток времени. Последнего критически не хватало, но нужно было, хотелось впихнуть все до самых мелочей, которые были значимыми. И, судя по всему, получилось.       — Сочувствую тебе, звучит ужасно. Надеюсь, что все образуется, и мы обязательно поговорим… может, мы увидимся за ужином? Нет, лучше завтрак, вечером сложно встретиться без дополнительных участников беседы, — Цзинь Гуанъяо помахал рукой новому знакомому, отступив назад, рассуждая почти что на ходу. — Рад был знакомству, Мо Сюаньюй, обязательно сообщи обо всем дежурной и главврачу лично. Жаль, что мне все же пора. Мне надо зайти к отцу… Черт, — на его лице впервые мелькнула тень неприязни, выдававшая паршивость настроения, в котором, видимо, он пребывал, но которое не хотел демонстрировать. — То есть мне надо зайти к господину Цзинь Гуаньшаню. Желаю разобраться с твоими параноиками.       Отцу. Отцу? Мо Сюаньюй пораженно вздохнул, моргнув. ***       За минувшие пару суток только у Цзян Чэна наблюдались очевидные ухудшения по всем фронтам. Гнев бурлил, плескался внутри, выходя через край, и ютящийся рядышком Не Хуайсан, как грамотный повар, только и успевал снимать излишки пенки, смягчая его бешенство. То одно, то парочка удачно вставленных слов. Для этого ведь и нужны хорошие друзья, улавливавшие тонкие переломы в твоей душе и шлифовавшие образовывающиеся на ней острые углы. Вот и сейчас они сидели после обеда вдвоем. Оба их соседа запропастились, но ни одному, ни второму не хотелось думать об их участившемся отсутствии и каких-то совместных планах. Пусть занимаются своими делами, здесь каждый шаг курировался и был на виду, немного личной свободы хотя бы от своих собратьев по несчастью был наилучшим подарком по мнению большинства. Что-то вроде закона «не спрашивай, не говори».       — Как поговорили с А-Ли вчера? Она давненько не забегала, вся в учебе, наверное… она же поступила в том году? Или в позапрошлом? — Не Хуайсан сидел, забравшись на подоконник, чья ширина позволяла вместиться с его невысоким ростом и вообще компактным телосложением. По сравнению со всеми друзьями-парнями он был значительно ниже и начисто лишен их массы, как мышечной, так и жирка, весь такой хрупкий и изящный. Именно это давало ему возможность протиснуться и влезть там, куда не получалось у остальных, наверное, это обуславливало и некоторые особенности его взаимодействия с миром в целом. Грациозно покачивая ногой в воздухе, он посматривал на лежащего Цзян Чэна, который бездумно пялился в книгу уже ровно пять минут, на одну и ту же страницу. — Ты бы хоть перелистывал, чтобы я не чувствовал, что меня так неумело игнорируют.       — Задумался, — сразу ответил Цзян Чэн, противореча самому себе, выдавая с головой, что на самом деле слушал болтовню друга. Ну и пусть, какая разница, если Не Хуайсан не обижался по-настоящему. — В прошлом году, сейчас началась самая большая нагрузка, вот и не успевает ни черта. Поговорили мы нормально, ее отпустило более-менее, и она смогла нормально вернуться даже в дополнительный кулинарный кружок.       — А как родители? Они собираются…       — Они здравствуют, и не будем больше об этом, — Цзян Чэн захлопнул книжку, положив ее на тумбу обложкой вниз так, что никак нельзя было разобрать название, интригуя тем самым больше. — Слушай, давно хотел спросить… Какого хрена ты здесь торчишь?       — Я настолько надоел тебе? — Не Хуайсан попытался отшутиться, скорчив кислую гримасу, но Цзян Чэна так легко не прошибало.       — Дело не в этом. Подумай сам, ты последнюю неделю даже не пытался симулировать галлюцинации, не ходил за таблетками, а врач по-прежнему держит тебя под присмотром. Тебя же тоже курирует Цзинь Гуаньшань, как Вэй Ина? — Не Хуайсан кивнул чуть более напряженно, чем стоило бы, но спохватился поздно. Раз он разволновался, значит повод определенно был. Цзян Чэн чуть улыбнулся. — Он не производит впечатление простака, чтобы вестись на твои уловки. Так почему?       — Мне нужно лечение, и не будет об этом больше. Твоими же словами, — вздохнув, Не Хуайсан спрыгнул с насиженного места, направившись к Цзян Чэну. Он без разрешения сел на его кровать, отхватит довольно приличный кусок пространства, никак не самый краешек. Разумно было предположить, что если Ваньинь окажется яро против притеснения своих личных границ, то немедленно сгонит наглеца, сопроводив для порядка несильным пинком. Он никак не прокомментировал вторжение, давая молчаливое на то согласие. Только сел поудобнее из наполовину лежачего положения, елозя спиной по изголовью. — Я хотел вообще о другом поговорить. Правда, что тебя все-таки выпишут через дня три? Они собрались тебя забирать?       — Если повезет, то послезавтра. Крайний срок еще через день, наконец-то свобода, — Цзян Чэн сначала довольно потянулся, не замечая изменений в лице Не Хуайсана. Напряжение переросло во что-то более серьезное, выглядел он несвойственно ему мрачно. — А что с того? Неужто жалеешь, что останешься с нашими общими знакомыми? Или будешь скучать?       — Буду.       Их взгляды встретились на доли секунд. Что-то произошло. Или происходило. Неважно. Приподнявшийся Цзян Чэн выглядел недоуменным, наверное, даже напуганным, потому что его собеседник странно накренился в бок, прищурив глаза. Молчание отсчитывалось шумным в абсолютной тишине дыханием, звуки шагов и разговоров, доносившиеся из коридора, не долетали сюда, не до их ушей. Восковые фигуры, ни дать, ни взять, застывшие тела, и если поза Цзян Чэна еще могла быть удобным, от сидения в пол оборота у Не Хуайсана начала затекать шея и бок.       Подавшись первым, он навис над Цзян Ваньинем, срывая короткий поцелуй с его сухих, не приоткрывшихся навстречу губ, и тут же дернулся назад, прижимая ладонь к нижней половине лица. Как жаль, что не было веера, нечем было защищаться от непонимающего взгляда, в котором только-только загоралось возмущение. Гнев, в этот раз повод для которого был неоспоримо весомым. Не Хуайсан не имел никакого права делать подобное, этот поступок мог разрушить все. И разрушал. Но Цзян Чэн уходил, и за пределами больницы пересечься они не смогут никогда, и безудержно хотелось дать какую-то ясность. В чем-то.       Относительно хотя бы себя самого.       Запомнить голос, прикосновения, запомнить все, чем была возможность располагать. О, людям же необходим воздух, точно, Не Хуайсан что-то об этом забыл.       — Я… прости… я не собирался… — запинаясь, задушено прошептал он, подрываясь и выскакивая в коридор, удивляя дежурную медсестру: утром мимо нее так же пронесся Вэй Усянь, из этой же палаты.       Бегал он редко, особенно так, сломя голову, путаясь в собственных ногах, которых, честно признаться, он даже толком не чувствовал. Они онемели в секунду быстрого соприкосновения губ, что не повернется язык назвать поцелуем. Это было чистой воды воровство, за которое предстояло расплачиваться в обозримом будущем.       Так нельзя. Глупо, он знал, что Цзян Чэн любил женщин, самый гетеросексуальный гетеросексуал, как большинство выросших в традиционных китайских ценностях мальчишек с вбитой с детства «ты же наследник», росший в ожидании подходящей красавицы-невесты, не смотревший ни на кого иного, отступавшего идеального. В этом и была вся проблема.       В том, что его лучший друг предпочитал, о господи боже, стоило бы догадаться об этом раньше, мужчин.