Помоги: кажется, во мне — пожар

      Одна занимательная поговорка начиналась так: «маленькие детки — маленькие бедки». Взрослея, вопреки набранному опыту, их способность управлять собой становилась все хуже и хуже, честное слово, редко встречались исключения. Вели себя они, как дурные щенки, забывшие вложенный в них труд дрессировщика. Из народной мудрости также следовало, что большие дети предполагали беды масштабов более крупных, с последствиями посерьезней. И ничего с этим не поделаешь, особенно когда в медицинской книжке у названных «деток» обозначалось то или иное психическое расстройство, определяющее их поведение не лучшими особенностями, которые изменяли или вовсе разрушали мало-мальски созревавшую личность. Оставалось набраться терпения, если диагноз принимался раскачивать и так шаткое равновесие: сконцентрироваться, беречь нервы и не пускать ничего на самотек. В лице старших в этом случае заключалась этакая подушка безопасности.       Например, руководствовавшимся всеми этими доводами Цзинь Гуаньшанем было принято решение отложить выписку Цзян Чэна на неделю, и то — в самом лучшем случае, если родители пострадавшего в завязавшейся между ним и Не Хуайсаном потасовке не поднимут шум. Если о результатах своих поступков не думал сам далеко не маленький Цзян Ваньинь, то нужно было делать это вместо него, конфликт с семейством Не сейчас был бы совсем неуместен. Кому нужны лишние разбирательства? Пострадай молодой человек сильнее, скандал был бы выдающимся, о нем пеклись, пожалуй, слишком сильно. Не из-за одних якобы мучивших того галлюцинаций.       Цзинь Гуаньшань знал, каково потерять своего ребенка, каким определенным образом переворачивает подобная трагедия все. Она оставляла неизгладимые рубцы на самой черствой и скупой душе, что тут говорить о родителях Не Минцзюэ, гордившихся успехами старшего сына, как частью фамильных реликвий. Нормально стать немного-много навязчиво-опекающим, когда у тебя вдруг оставался единственный ребенок, а жизнь другого прервалась каким-нибудь несчастным случаем. Родители нуждались, чтобы невоплощенные надежды на будущее стали реальными благодаря другому, новой опоре и поддержке, и им бы справедливо захотелось свернуть голову любому идиоту, который отважился бы причинить ему вред. До рукоприкладства дело не дошло бы, суровый нрав господина Не проявлялся иначе, но выльется все в очередное муторное судебное заседание, и не понятно, что было бы хуже.       Семье Цзян он сказал, что выписка отложится на несколько дней, без уточнений конкретной даты, и теперь жалел, что решил сгладить эффект и преуменьшить настоящую цифру. Кто знал, что минимальный срок пребывания здесь все равно вызовет столько негодования, как минимум у матери Цзян Чэна, поторопившейся заявиться с просьбой о личной встрече прямиком с утра, в будний день, прямо сразу после вчерашнего вечернего звонка. Сорваться с работы дорогого стоило, но Цзинь Гуаньшань ее рвения не оценил, и без того будучи не самым счастливым человеком в ранний час.       Стук пальцев госпожи Юй Цзыюань о поверхность стола в кабинете Цзинь Гуаньшаня напоминал, без преувеличения, падавшие на крышку гроба комья земли. Если судить по метавшим молнии глазам этой женщины, то легко было предположить, что она-то как раз давно похоронила в своих мыслях врача. Судейские губы, напряженно кривившиеся, привыкли выносить вердикты с суровостью: для главврача приговор тоже должен был быть не утешительным. Надо сказать, она признавала, что с ее стороны было глупостью рассчитывать на полезность связей с таким человеком, тем более положиться на его обещания и бесконечные заверения, что все будет в порядке. Обычно Юй Цзыюань пропускала его советы мимо ушей.       Но чуть меньше месяца назад она поддалась, взвесив все «за» и «против». Тогда логика по всей видимости ей отказала. Наверное, потому что под боком находилась вечно печальная Цзян Янли, которая никак не могла смириться с утратой. Лишиться жениха в ее годы, подумать страшно. Не поладившие в момент знакомства, она и Цзинь Цзысюань сблизились позже, став неожиданно удачной парой, пусть на ужасающе короткий срок. Смотреть на чахнувшую от горечи и тоски дочь невыносимо. Первый шаг к тому, что госпожа Юй растеряла концентрацию для продумывания своих действий наперед. После того, как Цзян Чэн отправил на больничную койку зарвавшегося сыночка, чей отец обладал громкой фамилией, семья получила распоряжение о необходимости его психиатрического освидетельствования. С чего бы еще бросаться на людей? Цзян Янли вовсе перестала улыбаться. Исчезновение из поля зрения младшего братика расстроило так, что почти целиком сошли на нет улучшения не первый год длящейся психотерапии.       Проблемы у Цзян Чэна обнаружились, ему прописали казавшиеся вымогательством денег занятия с психологом. Сам он был не против принятого администрацией школы решения временно отстранить его от учебы и, соответственно, не против пожить в больнице. Точнее, узнав все из перечисленного, он ругался, на чем свет стоит, проклинал всех сопричастных, злился, но соглашался с тем, что приближало эту растягивавшуюся эпопею к завершению. Не такой большой тут выбор, особенно с подвернувшимся под руку Цзинь Гуаньшанем, предложившим «понаблюдаться у него и забыть всю эту историю». И Цзян Чэну были полезными подобные терапии, ведь потом он сможет осознанно так или иначе помогать сестре.       Замечательно выходило, с обследованиями и подобным. Как будто родители были настолько никудышными, что не привили простое умение хорошо, правильно, себя вести. Бессмысленно врать о том, как уязвила заварившаяся история гордость Юй Цзыюань, посыпавшиеся якобы беззлобные шутки общих с мужем знакомых и коллег, мол, во всем виновата генетика. Даром, что ли, сын так похож на нее внешне, ее характер тоже далеко не сахарный. Но она, раз в полгода обходя всевозможных врачей, в том числе психиатра, ни разу в своем рассудке не усомнилась, и знала, когда следовало стиснуть зубы в спорах и уйти.       Согласившийся принять ее Цзинь Гуаньшань битый час утверждал, что неделя, и Цзян Чэн отправится с нужной выпиской восвояси, как они договаривались, не заимев при этом никаких нежелательных заметок в личном деле. Все, как хотели. Полежал под присмотром, навыки освоил, а значит был свободен на четыре стороны. Неужто критично подождать, раз семья Цзян решила не подавать ответный иск на Вэней, приняв требования их адвокатов? Чем меньше они мусолят тему, тем раньше все закончится.       Юй Цзыюань не хотелось напоминать, что выписка и так откладывалась минимум один раз. Все шло по плану, пока Чжао Чжулю не начал пререкаться с решением провести Цзян Чэну какой-нибудь сокращенный вариант официальной программы. Видите ли, он ничего не фальсифицирует, и раз требовалась помощь, нуждавшийся в ней получит ее в полном объеме. Госпожа Юй не планировала отдавать кому-либо Цзян Чэна на «перевоспитание» на такой срок. Не будучи круглой идиоткой, Юй Цзыюань понимала, что отчасти старому знакомому, удивленному их пересекшимися путями, могло быть приятно общение с ней, и поэтому он тянул. Ведь Чжао Чжулю цеплял ее то на выходе, то прямо в коридоре после встреч с Ваньинем, начинал диалог… Случалось подобное целых три раза, а все, что больше двух — по факту не совпадение.       Но рамок Чжао Чжулю не переступал никогда, соблюдая приличия, да и она сама не гнала его прочь, с исключительной вежливостью поддерживая разговор, даже спрашивая в ответ. Банальный этикет, она спрашивала не от чистого сердца, а для вежливости, чтобы попусту не молчать. Вот он по ней скучал, что правда, то правда, она же не того сорта, чтобы тосковать по кому-либо. В общем, Юй Цзыюань сама позволяла сблизиться, — снова, учитывая их сносное общение в студенчестве и почти дружбу, оставшуюся исключительно в прошлом, — а Чжао Чжулю не был похож на манипулятора и не использовал бы, несмотря на подозрения, Цзян Чэна.       Может, он хотел показать, что его занятия полезны. Проблема тут не в личной выгоде мужчины, который удерживал рядом с собой собеседницу, он в самом деле рассчитывал скорректировать вспыльчивый нрав переданного подопечного. Последний, в свою очередь, уже как встречи две подряд жаловался, что врач-тренер вел себя неподобающим по отношению к матери образом, и той следовало бы поставить его на место. Едва поднимавшийся этот пустяковый разговор обрывался, Юй Цзыюань не слушала сама и не давала дочери пересказывать братские опасения.       Юй Цзыюань стукнула по столешнице особенно громко, рискуя сломать какой-нибудь из ногтей. Есть такое выражение в английском языке «beating the Devil's tattoo» — «набивать дьявольские татуировки», «стучать дьявольский ритм». Означало оно воплощение напряжение отбиванием какого-нибудь незамысловатого ритма. Этим она и занималась, не скрывая встревоженности, не получалось вести себя сдержаннее. Волнение — ерунда.       Госпожа Юй сейчас была страшнее любого вообразимого демона. Когда она была в таком настроении, следовало бежать подальше, но сложно скрываться, когда на тебе повисла вся чертова ответственность. Конечно, обвинить можно было и персонал, который с халатностью присматривал за пациентами, и плохо выполненную работу одного конкретного специалиста, не заметившего назревавший пик. Но ответ требовали от него. Потому что именно Цзинь Гуаньшань убедил положить Цзян Ваньиня к себе, потому что обеим семьям, которым не суждено было объединиться, до сих пор нелегко. Потому что терять союзников-приятелей в лицах супругов Цзян было роскошью непозволительной. Лучше бы промолчать ему тогда, боже, кто потянул за язык.       Теперь где-то в столовой сидели понурые Цзян Ваньинь, как всегда ковыряющийся в своей тарелке и не поднимавший взгляд, и Не Хуайсан с расквашенным носом. Как сообщили из медпункта, не перелом, но после произошедшего несчастья с Сяо Синчэнем каждое подобное происшествие — клеймо. Такие пятна трудно выводятся с идеальной репутации клиники, что говорить, если на ней уже оставлены следы. Благо еще, что сам молодой господин Не заверил, что все в полном порядке, нет никакой необходимости уведомлять родителей о произошедшем: он неудачно споткнулся и упал на открытую дверь в палату, носом прямо о ее железный угол. Никто ни в чем не виноват. Цзинь Гуаньшань решил, пересматривая сохранившееся видеозаписи из коридора, что все так и было. Из событий легко исключался Цзян Чэн, пытавшийся догнать Не Хуайсана, толкнувший того в спину, видимо, чтобы затормозить. Дверь была, угол был, травма тоже не переставала бросаться в глаза, этого достаточно.       Задерживался Цзян Чэн здесь не ради исключительно своего благополучия. Если следующий пострадавший подаст заявление, то суд обратит внимание на место, где Цзян Чэн обследовался, начальство которого поставило подпись в нужных документах. Все вроде бы понятно, Цзинь Гуаньшань и подумать не мог, что после звонка Цзян Фэнмяню с описанием возникших затруднений, к нему примчится взбешенная, как тысяча фурий, матерь горе-дитятка.       — А-Ли ждала возвращение брата завтра, — продолжила Юй Цзыюань. Ее тон многих доводил до зубного скрипа, отточенный годами работы, как будто она вызывала очевидца для дачи показаний, обращалась к обвиняемому, прокурору, адвокату… Цзинь Гуаньшань понимал, что он на месте первого. — Я понимаю, как плевать вам на чувства бедной девушки, но вдумайтесь. Они неразлучны. Но что делаете вы? Из-за мальчишечьей драки запираете Цзян Чэна еще на какой-то срок?       — Это необычная драка, госпожа Цзян… простите, госпожа Юй, — взгляд собеседницы предупреждающе помрачнел. Она никогда не брала себе фамилию мужа, выбранного семьей, оставив за собой право решать. Требовался брак и дети. Вообще это был компромисс, так как только после заключенного союза ей позволили самой выбирать дальнейшее место учебы и профессию. Пусть ей определили супруга, но она выбирала все остальное. Цзинь Гуаньшань обо всем прекрасно знал, но все равно вставил шпильку, попытался ужалить. — Вы знаете, почему он остается, и что, попади Цзян Ваньинь в нынешнем состоянии в школу, он тут же сцепиться с кем-нибудь. В выходные он вернется к вам, все прекрасно.       — Мальчики дурачились, а Цзян Чэн оказался сильнее. Что тут сверхъестественного? — гнула свое Юй Цзыюань, морщась, как от головной боли. — Будь на его месте ваш сын, вы бы…       — Про которого из вы говорите, госпожа Юй? — Цзинь Гуаньшаню не нравилось, на какой тон речи соскальзывала эта беседа, становившаяся личной. Нет, для таких разговор придумали другие места, нежели его рабочий кабинет. — Если вы про Цзысюаня, то моя бывшая супруга не спустила бы ему таких вольностей с рук. Если про А-Яо, то он прямо в настоящий момент готовиться разделить, как вы считаете, глубоко несчастную судьбу Цзян Ваньиня.       — О чем это вы? — от того, что тонкие брови сошлись на переносице, а на лбу пролегли тонкие морщинки, весь ее вид стал суровым.       — Он будет реабилитироваться в этой же больнице. Дурные привычки, которыми его наградила мать, требуют больше времени для избавления, все-таки он прожил все детство с этой женщиной, — возражал ли кто-либо Цзинь Гуаньшаню касательно его слов о Мэн Ши? Госпоже Юй немного хотелось. Во-первых, сам он выбрал ту неизвестную дамочку в партнерши, если и на одну ночь. Во-вторых, живший в последнее время с отцом Цзинь Гуанъяо вроде никакими особенно дурными пристрастиями не выделялся на фоне своих сверстников. Больше походило на то, что проблемы были приобретенными недавно.       Это что-то о солидарности. Юй Цзыюань, через многое прошедшая ради нынешней своей должности, терпеть не могла любого уничижения в сторону женщин, о которых сама не имела четкого представления. Мужчинам должно быть запрещено судить, оценивать и вообще говорить что-либо о противоположном поле.       — Вы можете как угодно распоряжаться им, хорошо, ваша правда, что мне тут спорить бессмысленно. И все-таки, сам Не Хуайсан объяснил, чем он спровоцировал Цзян Чэна на стычку?       Цзинь Гуаньшань мягко усмехнулся. Само собой. Спровоцировал. Это не Цзян Чэн «спровоцировался» по каким-то ведомым ему одному причинам, все нужно объяснять лишь пострадавшему. Задуматься, так это очень любопытный подход для человека из юридической сферы деятельности.       — Молчит, как рыба, и заверяет, что упал на дверь, — честно ответил главврач.       — Видите. Инцидент исчерпан, чего мусолить воду. Какой вам толк с того, что он занимает у вас свободное место, вы же все равно отказались брать с нас оплату?       — Это мой долг, как врача, госпожа Юй, — настал черед Юй Цзыюань посмеиваться и фыркать.       — Господин Цзинь Гуаньшань, — обе ее ладони опустились на стол, движение вышло медлительным, хотя она вполне могла позволить себе ударить ими. Сдержанность выходила у нее более угрожающей. — Давайте не будем сейчас обсуждать долг каждого из нас как профессионала, мы немного в другой плоскости, верно?       — Отнюдь, — Цзинь Гуаньшань улыбнулся. Подлинные эмоции ему удавалось скрывать хорошо, чтобы сходу догадаться о настоящем ходе мысли, и лучше было бы не доверять всему сказанному или не слушать вовсе. Но такой роскоши Юй Цзыюань не могла себе позволить, ей нужно было добиться своего от этого невыносимого, омерзительного ей человека, с которым связалась она исключительно из-за бывшего замужества за ним своей ближайшей подруги. — Нас ничего не связывает с вами, кроме деловых отношений, и да, я согласился помочь вашему сыну с некоторыми уступками. Но сейчас его выписка невозможна. Вы сами согласились на стационарное наблюдение, не на амбулаторное, чтобы скорее закончить терапию. Тогда пусть все в лучшем виде будет доведено до конца…       — Позвольте. Согласились? — голос женщины тихо пророкотал, предвещая конец терпения, которым она и так не была одарена. — Звучит так, будто я вас просила о помощи, а вы ради Цзян Ваньиня разбились в лепешку. Осторожнее с трактовкой фактов, господин Цзинь, если не хотите, чтобы ряд ваших прочих «уступок» по доброте душевной всплыл на поверхность в каком-нибудь источнике.       — Это угроза?       — Это разговор. В рамках профессиональных интересов, все, как вам хотелось. Раз ваше решение непоколебимо, пусть Цзян Ваньинь задержится на пару дней, но не более. Надеюсь, этого вам хватит, чтобы убедиться, что мой сын научился себя контролировать и не доставит никому хлопот, ведь вы за него и поручались, — Юй Цзыюань поднялась, не дожидаясь прощания, пожеланий удачи и прочего, вообще не давая Цзинь Гуаньшаню времени на то, чтобы открыть рот. Ей-то казалось, что между их семьями, пусть одна из них развалилась, а вторая была на вечной грани развода, оставались какие-то иные отношения, но нет. О своей репутации главврач беспокоился куда сильнее, нежели о бывших близких людях, к тому же, чем дольше она находилась в его кабинете, продолжая припираться, тем более все походило на уговоры.       Это внушало омерзение к себе самой. Такие, как она, никогда ни о чем никого не просят, они либо действуют по собственному умозрению, либо подчиняются единым для всех законам. Тешить чужое самолюбие, господи, что могло быть унизительнее? Ее младший ребенок сам виноват, что до сих пор не смог повзрослеть, накопив много обид и злобы, не сумев все то нормально переварить и выразить. Если после последней драки с Вэнь Чжао он продолжал бросаться на людей, соседей по палате в гребаной психиатрической больнице, ему пойдет на пользу продление наказания. Он вполне может перетерпеть и, успокоившись, научиться чему-то.       Закрыть за собой дверь, не захлопнув ее с грохотом, стоило отдельного усилия. Юй Цзыюань достала телефон из кармана пиджака, чтобы посмотреть время, но взгляд упал на четыре пропущенных звонка от супруга, что было нонсенсом. Он никогда не названивал ей из-за собственного беспокойства и вряд ли начал волноваться за будущее единственного сына, Цзян Фенмянь в принципе был флегматичным и спокойным, не тревожившимся из-за пустяков… Эта отстраненность в нем злила, наверное, сильнее всего. Наспех набрав сообщение с вопросом, все ли в порядке, Юй Цзыюань убрала телефон и выругалась про себя: она забыла про часы, не взглянув на них. Доставать телефон второй раз, медлить на пороге Цзинь Гуаньшаня, который мог решить выйти по своим делам — ну уж нет, чего доброго, опять сцепятся языками, а к одиннадцати надо быть на собрании.       Она направилась по коридору к выходу, ища взглядом дежурящую медсестру, чтобы та открыла ей двери и проводила до выхода. Само собой, ей было нужно поскорее выйти наружу, вызвать такси и отправиться на работу. Она никого не рассчитывала здесь встретить, ни о каких бывших одногруппниках и друзьях речи идти не могло. Навязчивое желание общения госпожа Юй гнала от себя прочь, как приблудную псину, которая, однако, не слушала, и навязчиво жалась к ее ногам. Терять контроль над собственными мыслями и желаниями было страшновато, в особенности для тех, кто привык подчинять себе каждую толику своей жизни. Почему?       У нее сегодня не было выходного, однако, она бросила все и поехала к треклятому Цзинь Гуаньшаню, но сделала бы это Юй Цзыюань исключительно ради Цзян Чэна? Та, которой карьера и достигнутые вершины были всегда всего дороже, к тому же, как будто она с самого начала не догадывалась о непоколебимости врачебного решения, и все равно притащилась в этот кабинет, вести бессмысленный разговор, чтобы… уйти? Правда? Лгать себе самое неблагодарное занятие, известную правду запрятать сложно. Увидев в конце коридора медсестру, вышедшую из какой-то палаты, она перевела дыхание. Надо же, она и не заметила, как сильно сжались ее губы, пока шла эта борьба с собой внутри нее, как сильно они искривились. Нужно просто взять и уйти, а не заниматься ерундой.       Рука едва успела подняться вверх.       — Юй Цзыюань! — Чжао Чжулю громко окликнул ее, один из немногих людей на ее памяти, чей голос практически не менялся вне зависимости от тона, всегда оставаясь сдержанным и спокойным. Даже возглас был таким. Обернувшись, она холодно вскинула бровь, будто бы не медлила которую минуту.       — Ты решил преследовать меня? Хотя, кажется, я раньше спрашивала об этом, — Юй Цзыюань окинула подошедшего к ней с ног до головы, поймав его взгляд, темный и нечитаемый. Определенно, он взволнован и рад ее видеть, но так она могла бы обрадоваться встрече с госпожой Цзинь. Хотя, может быть, мешало что-то увидеть державшееся после разговоров с Цзинь Гуаньшанем взведенное состояние.       — Ты сама знаешь, что я бы не стал так рисковать, — Чжао Чжулю усмехнулся, нагнав ее. Когда-то они выбрали в качестве специальности клиническую психологию, и на первом курсе он был забавным неуклюжим мальчишкой, не знавшим, как и что делается, попадавшим то и дело впросак. Она была бежавшей от судьбы двух старших сестер девочкой, которой позволили поступить только на гуманитарное направление, к тому же, как ее заверяли, «пригодится тебе психология еще мужем вертеть». Юй Цзыюань отчислилась, как только смогла, но чтобы пойти на поводу у представлявшегося тогда всесильным старшего поколения. — Ты все еще занимаешься боевыми искусствами?       — Нет. Бросила после университета. Первая беременность плохо сочеталась с силовыми тренировками, как оказалось, — язык больно прикусили задние зубы, запоздало, не успев заткнуть.       Она гордилась Цзян Янли, умной и аккуратной, тихой, иногда слишком послушной и кроткой, совсем непохожей на родную мать. Но вспоминать об уступках как-то больно по сей день, трогался с места осадок, настоявшийся за столько лет и до сих пор ею не переваренный. Пришлось отменить практику, намеченную для нее поездку за границу, смиренно остаться без работы под боком у новоиспеченного мужа, потому что так захотели обе семьи. Разумеется, Чжао Чжулю ничего об этом не знал, все это было после ее ухода с психологического, когда потерялись последние поддерживаемые контакты и оборвались былые знакомства. Их в том числе. Все равно не хотелось думать о потраченном в пустую годе, забыть бы его и всех студентиков-психологов поскорее, она никогда не нашла бы в науке без конкретных законов чего-то серьезного. Относительность не для нее.       Потом два года пришлось жертвовать собой ради А-Ли, крошечной и вечно жмущейся к ней, поднимавшей плач, стоило матушке отпустить крошку с рук. Потом работа, шагание по головам, чтобы удержаться на сколько-то сносной высоте. К черту квалификацию, ведь в первую очередь она жена и мать. Второй ребенок. Рывок вперед, сутки, проведенные без сна за стопками сшитых вручную материалов дел.       Чжао Чжулю понятия ни о чем не имел, но зачем-то посмотрел с пониманием и кивнул. Так бы не сделал Цзян Фэнмянь. Но Юй Цзыюань запретила себе сравнивать.       — Жаль, уверен, что ты бы могла получить какой-нибудь титул. Но и судьей ты добилась не меньшего, — мужчина рассмеялся, открывая перед ними обоими дверь, ведущую на лестничный пролет, однако, пропуская ее вперед, сам остался на этаже. — Мне еще надо зайти к начальству, ты ведь знаешь о ситуации с Цзян Чэном, и мне, как ведущему…       — Его программы прилетит в особенности. Я в курсе. Скажи, Чжао Чжулю, только честно, — госпожа Юй стала строже, лицо приняло ужасно знакомый непроницаемый вид, требовавший короткого, точного и правдивого ответа, и, глядя в такие глаза, невозможно было солгать. Отточенная безупречная маска, — он правда справляется?       Наверное, ей бы хотелось спросить с приставкой «не», то есть правда ли, что Цзян Чэн не справляется. Не верилось, что ее вечно рвущийся вперед мальчик мог вдруг позволять себе опускать руки и не работать над собой. Ее опасения вдруг ни с того, ни с сего развеяла хлопнувшая по плечу рука, и Юй Цзыюань вздрогнула, мелко и заметно только для себя, но этого достаточно. Никто бы из членов семьи никогда бы не тронул ее, не спросив разрешения.       — Все с ним в порядке. Срывы бывают, это часть лечения и изменений, работы над собой. Просто парню не хватало внимания, Юй Цзыюань, ты должна понять, почему он вырос таким и как трудно это исправить сразу. Он у тебя старательный, и если господин Цзинь сказал что-то, что могло расстроить, не следует думать об этом. Пусть он немного отлежится еще, и отправится домой, — Чжао Чжулю сделал шаг назад, готовый вот-вот закрыть за собой дверь. — Рад был повидаться с вами, госпожа Юй! Все скоро наладится.       — Подождите… — из-за него она перешла на формальное обращение, тут же исправившись. — Подожди, Чжао Чжулю, — прозвучавшей вдруг охрипшей Юй Цзыюань пришлось кашлянуть, прочищая горло. — Скажи, у тебя есть свободное время с этой нагрузкой? Кажется, ты постоянно тут.       — Когда нет занятий, то свободен, обычно среда, когда у пациентов время для встреч. И выходные, тут как у всех, — он выжидающе смотрел на нее, не делая сам никакой попытки предложить что-либо. Подчеркивал как будто, что во всем не было и не будет ни половины шажка с его стороны.       — А планы на среду?       — Нет. Планов никаких не было.       Сердце не слушало настоятельных приказов и, чтоб его, вздумало продолжать стучать, но Юй Цзыюань подумает об этом позже. Ярость в ней усмирилась. Даже сидя в салоне такси, глядя пустым взглядом через окно на мелькавшие вдоль дороги домишки, она так и не вспомнила, что не узнала, который сейчас час, забыла про телефон вместе с пропущенными входящими вызовами. Напрочь вылетело из головы. ***       Проснувшись задолго до общего принудительного подъема, Цзинь Гуанъяо еще минут двадцать пялился в потолок. Обыкновенный, скорее серый, нежели белый, на самом деле не представлявший никакого интереса, но засыпать снова не хотелось, как и демонстрировать свое пробуждение соседям по комнате. Хотелось вот этого самого — спокойствия и уединения, продлившееся все равно не так долго, как было нужно. В абсолютной тишине, которую беспокоило едва различимое слуху дыхание, кто-то аккуратно шелестел страницами книги. Было довольно темно, солнце встало, но попадавшего через зашторенные окна света бы не хватило, чтобы без лишнего напряжения для глаз погрузиться в чтение. Скорее всего, чтецом был Сяо Синчэнь, наверстывавший упущенные недели без новых знаний: вот уж кому нет необходимости в освещении. Плохая мысль, недостойная, но сам Цзинь Гуанъяо был по-прежнему разозленным на весь свет, так что ничего, простительно срываться на других. К тому же, ничего далекого от правды он не подумал.       От скуки пальцы перебирали край тонкого одеяла, а сам Цзинь Гуанъяо думал о том, какой шаткой оказалась новая жизнь, к которой он незаметно для себя привык. Друзья-одноклассники поверили в его срочный отъезд в другой город, но, благо, точно не собирались писать, созваниваться или делать вообще что-либо, чтобы поддержать его. Для них не было бы удивительно, если бы он заявил, что переезжает за границу и продолжит обучаться там, они бы в унисон поздравили, а затем вычеркнули бы завсегдатая своих посиделок из памяти: дружба их была выхолощенной, красиво мерцающей на свету безделушкой. Пока выгодно — они рядом, пока ты кажешься любопытным и заявляешь о себе, в кругах богатеев всегда исключительно так. Что ж.       Зато не надо было тревожиться, что не получилось бы отвечать всем и сразу, и возникли бы подозрения о настоящей причине его пропажи. Про психушку они бы не подумали, скорее всего, но кто мог знать наверняка? Смартфон отец забрал, как будто хотел предотвратить все пагубные связи с внешним миром, к которым сам и подтолкнул. Если подумать. Сдались самому Цзинь Гуанъяо детки из обеспеченных семей в частной школе, куда его запихнули. Нет же, отцу хотелось, чтобы он примкнул к элите. Получай, старый идиот.       Лечиться от наркозависимости, которой нет. Изредка употребляемые стимуляторы, чтобы осваивать все в том темпе, которого требовал от него родитель, и не получать замечания, острые, как тысячи иголок, — вот все, что было необходимо. Какому ребенку не хотелось быть признанным, полюбленным? И признание, и любовь терялись легко… И касалось это не только надоевшего заботой исключительно о себе самом Цзинь Гуаньшане, в общем-то, так было со всеми. Люди легко запоминали плохое и забывали прочее. Взять того же Лань Сичэня, недаром его семейка славилась тем, что взращивала каждое новое поколение в таких строгих традициях, будто застряв в эпохе Древнего Китая. Каждому ребенку с детства вбивалось исключительное понимание праведности и чувство долга, не удивительно, что близкий друг, нарушивший определенные рамки, тут же внушил ужас и страх. Спасибо за твои опасения, но не бойся, чтоб тебя, запачкаться о кого-то не так просто, как тебе могло показаться с высоты просветленности.       «Я буду приходить к тебе». «Поправляйся». «Мне жаль, что я сам ухудшал твое самочувствие этими лекарствами, я должен был думать, прежде чем доставать их без рецепта». «Это и моя вина». «Тебе будет лучше в клинике».       Чем потерянное здесь время отличалось от потерянного в трущобах? Бестолково провождение часов, дней, не дававшее никакой пользы, кроме как мучительного долгого пребывания с собой наедине, нет, хуже, в коллективе, от которого невозможно спрятаться надолго. Как в клетке, ей-богу.       Вот, вспомнив о Лань Сичэне, Цзинь Гуанъяо почувствовал снова, как вскипает в нем кровь, челюсти стиснулись сильнее, до боли в скулах и проступивших желваков. Черт! С какой стати все вокруг решили, что можно с посредством теста доказать его зависимость, а потом умничать, какой он бедный, несчастный, покалеченный судьбой, и что ему обязательно должны помогать?! Раздался треск ткани, сжатой неосознанно в кулаке, натянутой.       — Цзинь Гуанъяо? — голос Сяо Синчэня был сиплым, как будто заспанным и он только открыл глаза, хотя точно последние полчаса был сконцентрирован на книге. Видимо, из-за молчания? Волнения? Тоже не мог уснуть из-за каких-то мыслей? Многовато вариантов, чтобы вот так предположить и попасть в яблочко.       — А как…       — Как я понял, не видя вас? Лань Ванцзи никогда бы не позволил себе рвать больничные простыни. Вы проснулись? - так странно было говорить с человеком, который вроде и обращался к тебе, но лицо направил немного не в ту сторону, словно смотря в стенку.       — Вроде бы. Я и не думал, что кому-то может быть комфортнее обращение на «вы», в таких-то условиях. Мне следует обращаться так? — шутя, уточнил Цзинь Гуанъяо, улыбаясь. Аккуратная улыбка приклеилась к лицу намертво, даже если собеседник ее и не видел, от нее не отделаться, разве что, по всей видимости, только выжигать кислотой.       Сяо Синчэнь быстро мотнул головой, стыдясь допущенного промаха. Получалось так, что он неосознанно делил людей на две категории, к одной из которых использовал уважительный тон, для многих казавшийся чересчур официальным, к другой допускал ласковые обращения и, если честно, в речи они мелькали иногда недопустимо часто. Такой у него вышел характер, что сближаясь с человеком, он случайно роднился с ним, ему особенной теплотой откликалось стирание границы, если то позволял собеседник. «А-Чжань», «А-Цин»… А-Ян. Сверстников обычно это не сильно смущало, наоборот, вызывало чаще умиление, мол, нельзя быть таким лапушкой, да вдобавок ко всем прочим его достижениям. Ребята поговаривали, что надо законодательно запретить быть таким идеальными. Раньше он посмеивался над замечаниями друзей, теперь, вспоминая о них, кривился от свежих ран. Вот и вышло, что он случайно обратился к, судя по всему, юноше своего возраста не тем образом, который был бы привычнее.       Приподнявшись, Сяо Синчэнь убрал на тумбу книжку. Большая тайна, что он не прочел в ней ни строчки, бездумно скользя кончиками пальцев по выпуклым точкам. Не потому, что не сумел прочесть их, о, освоение специфичного шрифта шло на «ура», но в голову упорно лезли отвлекавшие мысли. Чувство вины гложило изнутри, ведь Лань Ванцзи специально разыскал ему что-то, мало-мальски представлявшее интерес, а он думал о недостойных траты времени людях вместо того, чтобы заниматься в свободное время полезным делом.       — Обращайся на «ты», мне удобно, конечно, это просто привычка, от которой трудно избавиться, — Сяо Синчэнь выдавил неловкую улыбку. — Мы ведь вчера толком не познакомились.       — Да, был вынужден задержаться после ужина, хотел навестить одного человека. Мне показалось, тот должен быть здесь, но по некоторым причинам он потерялся… То есть не нашелся в больнице вечером. Поэтому пришлось потратить время на пару уточнений.       — А кого ты искал, если не секрет?       — Парня по фамилии Мо, почти обознался, перепутав его с другим пациентом. Ничего, я говорил на этот счет с главврачом, мой знакомый должен скоро объявиться, — Цзинь Гуанъяо, которому осточертело валяться в одном положении, сел, тут же скидывая ноги с кровати. Находится в одном положении было сложно, все вокруг как будто начинало давить на него, мышцы затекали сильнее обычного, все тело изнывало от невесть откуда навалившейся тяжести. — А почему Лань Ванцзи не присоединяется к нашему разговору? Неприлично притворяться спящим и подслушивать чужие беседы.       — Я не притворялся, — кажется, Лань Ванцзи вовсе не спал последние часы, судя по тому, что голос его ничем не отличался от обыденного. Он не двинулся, оставшись лежать под покрывалом, на спине, так ровно, что можно было представить накрытые тканью руки, вытянувшиеся аккурат по швам, — и не слушал.       — Цзинь Гуанъяо, Лань Ванцзи совсем не из болтунов, так что не жди от него разговорчивости. Все люди все-таки разные, — миролюбиво, однако, с предупреждающей ноткой заметил Сяо Синчэнь. Ситуация была лишена напряженности, не было и намека на возможность перепалки, однако, он все равно попытался собеседников успокоить. Почему-то показалось, что это будет уместным. — У тебя есть на сегодня план занятий? Встречи с врачом, тренинги, все такое. Если да, то нам следует потихоньку собираться, чтобы вовремя выйти на завтрак.       — А мы сами ходим на завтрак? То есть, я хотел уточнить, что можно ли всем пациентам самостоятельно перемещаться по отделению постоянно? Не то, чтобы я опасался кого-то из вас, — Яо придал последней фразе больше шутливости, словно не вкладывая в нее ничего серьезного, — просто люблю прогулки, да и врач запугал строгостью местных правил. Но оставаться в четырех стенах двадцать четыре на семь — это же невыносимо.       Любым пациентам такая вседозволенность не подошла бы, он мог назвать как минимум одного, которого лучше было бы запереть за семью замками от греха подальше.       — Ну, ходить по самому отделению запрещено, это само собой. Но можно выходить в коридор, пройтись, да и в столовой не очень-то следят за тем, кто куда садится, если отдельных распоряжений нет. Это ведь не отбывание наказания, а лечение, верно? — Сяо Синчэнь поднялся, поправляя наугад складки на одежде, ощупью находя их, пытаясь избавиться от неряшливого вида. Сложно следить за своим состоянием, когда толком представить не можешь то, какого цвета на тебе выданная пижама. — Условия тут хорошие… в общем.       Какое замечательное уточнение в конце, которое разом переворачивает с ног на голову все ему предшествовавшие заверения. Цзинь Гуанъяо прикусил изнутри щеку, чтобы не засмеяться в голос, хотя обычно он отлично контролировал подобные шутки в себе, но в этот раз вышло особенно забавно даже для него. Либо Сяо Синчэнь неисправимо глуп, либо верит в исключительно положительные стороны, что тоже своего рода глупость, ведь условия были хорошими настолько, что он лишился своего зрения. Другой пациент оказался на персональном лечении, чтобы предотвратить риски для всех прочих, да и закончить начавшееся судебное разбирательство. А еще одного упекли сюда в практически принудительном порядке, потому что есть власть имеющие, потому что отсуженные и выкупленные родительские права это позволяли.       Нечего сказать. Клиника замечательная, и ни слова больше. Цзинь Гуанъяо позволил себе скривиться, зная, что один из двух, кроме него находящихся в комнате не смог бы этого увидеть, а второй и впрямь не особенно был заинтересован внешним миром. Так посудить, он бы уточнил у отца, нет ли там расстройств вроде аутизма и всего прочего, если еще опираться на рассказы Лань Сичэня о своем замкнутом и скупом на эмоции брате, живущим в каком-то собственном мирке. Но, впрочем, у него нет образования, кроме пролистанных на досуге справочников и общей домашней библиотеке, не ему диагнозами и раскидываться. Хлопот хватало.       — Ничего сегодня у меня, вроде бы, не назначено, но опаздывать в любом случае нехорошо. Так что спасибо, Сяо Синчэнь, я еще плохо знаком со здешним расписанием. Выходит, после завтрака у кого-то есть свободное время?       — Иногда да, у некоторых. Чаще всего на утро ставят всякие групповые занятия, вроде танце-двигательной терапии, последнюю неделю ведется тренинг на… ох, как оно расшифровывается? А-Чжань, поможешь, совсем вылетело из головы, только сокращение и помню, — Сяо Синчэнь развернулся к кровати, с которой поднимался Лань Ванцзи.       Он в считанные пару-тройку движений заправил ее, тут же разглаживая малейшие неровности, заправляя углы покрывала, выравнивая его по краям матраса. Затем ему пришлось обойти самого Сяо Синчэня, ждавшего ответа, чтобы застелить и его койку, с чем тот не справился бы самостоятельно. И только после завершения последней части своеобразного ритуала, повторявшегося изо дня в день, он заговорил, немного расслабившись. Сжатые в одну тонкую линию губы дрогнули, разомкнулись, позволяя сорваться с них беззвучному выдоху.       — Профилактика употребления психоактивных веществ. Ты об этом? — ничего другого не вспоминалось, да и тренинг этот был последним из введенных в программу для пациентов двух категорий: часть из них имела опыт баловства с наркотиками и это было фоном психического расстройства, остальные попали в больницу исключительно поэтому. Цзинь Гуанъяо слегка вскинул брови, с замиранием сердца ожидая продолжения. Кажется, отец основательно подготовился к его терапии, прямо-таки метит на титул папаши года.       Еще бы делал он это не исключительно для себя.       — Оно самое, точно. Спасибо. Посещает его человека четыре или пять, я точно не знаю, хотя меня самого хотели на него направить, хотя я не... Длинная история, — Сяо Синчэнь внезапно понял, что его новый сосед должен быть не в курсе последних событий, о которых наслышаны были все вокруг, а пускаться сейчас в длинные сбивчивые объяснения не хватало времени. И не хотелось, совсем-совсем, забыть бы этот кошмар, точно страшный сон, да поскорее. — Из-за некоторых обстоятельств с этой затеей не сложилось. Так выходит правильнее, на мой взгляд, ведь одно случайное употребление не считается за что-то серьезное.       — Мне кажется, что как наркоман ты не выглядишь, значит, все верно, — задумчиво протянул Цзинь Гуанъяо. Ложь, конечно, у наркоманов нет какого-то единого портрета, на который следовало походить, он таких повстречал не мало, но Сяо Синчэню не нужно попадать в подобный коллектив. Общее впечатление, сложившееся из чутья и известных фактов, подсказывало, что он легко шел на поводу, и подобные знакомства ему хорошего не обещали. Чего доброго, в следующий раз лишится еще чего-нибудь, например, языка. — Лучше положи силы на свое восстановление. Насколько я понимаю, ты скоро выписываешься?       — А? Откуда ты знаешь?       Дерьмо. Цзинь Гуанъяо не хотелось бы вот так, в первый час беседы раскрывать все свои источники, поэтому попытался увильнуть от ответа привычным способом. Врать в наглую, в первую очередь самостоятельно уверовав свято в свои слова.       — Ты выглядишь таким здоровым, и я не вижу причин держать тебя здесь. Разве ты до сих пор болеешь?       — А, да. Наверное, так может казаться, потому что от диагноза мне вроде удалось избавиться, — Сяо Синчэнь кивнул, потер пальцами подбородок, сохранив спокойствие только, наверное, благодаря стоявшему поблизости Лань Ванцзи, не обронившему и слова, но все еще остававшемуся поддержкой. Ощутимой точкой опоры, страховкой. Депрессия, с которой его положили сюда, отступила и ушла в долгую ремиссию, если верить всем анализам, диагностикам и прочему, но вместо нее свалился не меньший ворох проблем. — Меня должны были выписать, но сейчас я хотел бы остаться до конца реабилитации, пока не станет понятно, что будет в итоге с глазами, а потом уже возвращаться к учебе.       — А что случилось…       — Цзинь Гуанъяо, прости, я хотел спросить еще вчера, — Лань Ванцзи вскинул голову, подбородок резко дернулся, он осознанно перебил говорившего на полуслове, не дав закончить вполне логично следовавший вопрос. Он не знал, был ли способен раньше быть таким грубым, или это результаты терапии. Ведь для него нарушение правил всегда было тяжелым испытанием, но тут все далось легко, без терзаний и мук. Хватило оправдания, что это на благо, и болезнь пропустила бесцеремонность через свой барьер, фильтровавший всю повседневную жизнь Лань Ванцзи. — Мой старший брат, кажется, знаком с тобой? Он много рассказывал о человеке с таким же именем.       Разве они были близки? Нет, не так, разве запоминал Лань Ванцзи все пустые разговоры Лань Сичэня, которому надо было лишь высказаться кому-то, кому он мог доверять? Сам он нередко потом жаловался Яо, что младший брат отделывался кивками и скупым нечленораздельным звуком «мгм» да поджатыми губами, из-за чего не было понятно, слушал ли он вообще. А тут такие точности! Их Цзинь Гуанъяо, веривший в безучастность Лань Ванцзи ко всему вообще, никак не ожидал, поэтому растерялся на несколько секунд, пытаясь придумать, как будет правильнее ответить на заданный в лоб вопрос, который, в сущности, был утверждением, не терпящим возражения. Лань Сичэнь мог прийти в любое время, чтобы навестить своего дражайшего родственника, и все с легкостью уточнялось у него самого.       — Да, знакомы, конечно. Прости, что не сказал об этом раньше, я и не думал, что это может быть важным, — Цзинь Гуанъяо поймал бесстрастный взгляд. Жаль, что никто не мог засвидетельствовать их одновременную схожесть и различность в этот момент. Оба, и Яо, и Лань Ванцзи, были как будто открыты, не пряча ничего друг от друга, только у Лань Чжаня читалась суровая прямолинейность, у Гуанъяо была вместо нее безмятежная веселость, без той морщинки, пролегший меж бровей. Никто не защищался, оба словно нападали одновременно.       — Тогда ты должен обо всем знать, и незачем расспрашивать Сяо Синчэня ради шутки.       — Я и не думал шутить! — он вскинул руками в воздухе, разведя их в стороны, смотря на Лань Ванцзи с искреннем потрясением. — Я ведь не знал ничего из первых уст, только пересказ и слухи, поэтому стало любопытно.       — Тебе рассказывал об этом Лань Сичэнь. Не тебе ли не знать, что все, им переданное, самое точное, а не какие-то слухи? Вы друзья, — Лань Ванцзи передернул плечами, и стоило только Цзинь Гуанъяо приоткрыть рот, чтобы вывалить очередную горсть оправдания, как он тут же опередил его. — Нет, нам пора. Об этом больше не будем.       — А-Чжань, чего ты так взъелся? Спрашивать что-то - нормально, нет ничего предосудительного в этом , — Сяо Синчэнь звучал раздосадованным. День, отличавшийся от всех предшествующих и обещавший разнообразие в лице нового собеседника, вдруг вздумал начинаться со ссоры. Он как предсказал зарождавшееся между этими двумя напряжение, хотя с кем у Лань Ванцзи иначе складывались отношения? Кроме пары-тройки исключений. — Получается, ты знаком с братом Лань Ванцзи? Мир так тесен, печально только, что дороги привели нас вот сюда. Лучше знакомиться в других обстоятельствах, да?       Цзинь Гуанъяо успел кивнуть, но не произнести ни слова, как распахнулась дверью       — О, вы все поднялись? Какие молодцы, не то, что ваши соседи, их пришлось тормошить сейчас целых десять минут, — вошедшая санитарка широко улыбнулась, сверкая зубами, перебивая всю атмосферу, заполнявшую комнату, сводя ее на нет одним появлением на пороге.       Накалявшиеся эмоции растаяли без следа, разбежались между их владельцами, испарилось чувство подозрения Лань Ванцзи, непонятное и четко на себе ощутимое Цзинь Гуанъяо, прикрытая улыбками раздраженность, непонимание и грусть. Все как по команде вошло в норму, оставшись незамеченным женщиной, но это не значило, что у разговора не намечалось продолжения. Наоборот, многовато осталось запрятанным между строк, и следовало это обсудить. Раньше, по крайней мере, чем внезапный и мысленно проклятый Лань Ванцзи доберется до Лань Сичэня, чтобы поговорить о странностях новичка. Как будто тому не хватало подорванного доверия с его стороны, что может быть лучше? Как будто они не подростки тут, а плетущие интриги злодеи за масками, вот и новый знакомый, едва перекинувшись с Яо словами, ждал от него какого-нибудь подвоха. Ладно, не без определенных причин, но все же. Они еще поговорят. Уж говорить Цзинь Гуанъяо умел, как никто другой.       Время пролетело быстро и почти незаметно. Вчерашний вечер подбросил неожиданностей, когда в столовой вместо Мо Сюаньюя, к которому тут же направился Гуанъяо, ему откликнулся Вэй Усянь. Хорошо, что он оказался предупрежден о его расстройстве: рассказал сам Цзинь Гуаньшань, когда вошедший сын сходу уточнил, что же такого в одном конкретном случае привлекло родителя, что он взялся вести никому ненужного сироту, которого травят в стенах такого благополучного учреждения? Чем выделился этот Мо, и почему, раз сам известный психиатр заинтересован его историей болезни, он позволяет мальчишкам вокруг доводить до истерик и побегов своего подопечного? Тот ответил, что никакого Мо Сюаньюя в картотеке больницы не существовало и в помине, зато был другой юноша, со всеми теми же характеристиками. Раздвоение личности не исключительно литературный и киношный прием, и Цзинь Гуанъяо видел, как воодушевился полученной информацией Гуаньшань. Выходило, что придуманная, побочная, личность выходила на контакт, заявляла о себе, демонстрируя другим пациентам собственное существование.       Случай любопытный. И, наверняка, прибыльный, в этом сомневаться Цзинь Гуанъяо не приходилось. Поэтому ему и запретили, словами отца, «вмешиваться в личные дела пациентов», то есть, переводя на доступный язык, оказываться к Вэй Ину или Мо Сюаню ближе, чем на метр, а лучше два. Но кого это могло остановить? К его столику он подошел исключительно за тем, чтобы убедиться в существовании переключения меж двух состояний. Между двух огней, которые пылали с разной силой, цветами, и обжигали тоже по-разному. Поприветствовав Вэй Усяня, конечно, не обратившись к нему по имени, Цзинь Гуанъяо тут же извинился, сославшись на плохое зрение. Обознался, с кем не случалось? Вэй Усянь заверил, что ничего страшного не произошло, пожелал доброго вечера и вновь принялся забалтывать сидящих рядом друзей, которые собрались прямо-таки на подбор. Тот, кто выглядел моложе остальных, вздрагивал от каждого громкого звука, да и был чересчур напряженным, взволнованным, с тенью какой-то бесконечной задумчивости на лице. Еще один обмахивал веером разбитый опухший нос, как будто это могло уменьшить его красноту, оставшийся мрачно сверлил взглядом одну точку.       Болтовня Вэй Усяня могла показаться неуместной, однако, не казалась. Он заполнял ей паузу, образовавшуюся пустоту, и это встречали с невысказанной благодарностью, иначе ужин тянулся бы бесконечно долго, став невыносимым. Цзинь Гуанъяо хотелось бы послушать подольше, но тогда бы пришлось сесть, перезнакомиться, рассказать о самом себе что-либо, а заготовленной слету истории не нашлось. Да и не было в том настоящей нужды, ему пока что все равно был интересен скорее Мо Сюаньюй, который, судя по всему, взялся боготворить его отца. Из вот этого расклада могло получиться нечто любопытное…       Что там думалось ранее? От него ждали подвохов без поводов? Раз так, надо соответствовать чужим ожиданиям, да и немного разнообразить свое пребывание здесь, он ведь не собирался никому вредить. Сегодня Цзинь Гуанъяо не посмотрел за тот стол, раз на то пошло, и не мог предположить, кто за ним разместился. Только по шуму можно было догадываться, что, вероятнее, Вэй Усянь, раз уж Мо Сюаньюя, по мнению последнего, за что-то радикально невзлюбили. Было, честно сказать, не до каких-то стратегий или поиска развлечений, судьба сама решила добавить разнообразие. Наивно было ожидать, что хоть какая-нибудь из них оказалась бы приятной.       Настроение окончательно испортило уточнение распорядка, вследствие чего сразу после завтрака названные пациенты направлялись на те самые занятия, о которых говорили Синчэнь и Ванцзи. Теперь ближайшие сорок минут, а то и целый час, придется потратить на сидение в кругу нестабильных идиотов, к которым зачем-то запихнули самого Яо. Он не страдал от ломки, он мог прекратить в любой момент, чтоб их всех, всего-то не хватало часов в сутках, чтобы успевать везде, и не сойти при этом по-настоящему с ума от перенагрузки и недосыпа. Кому теперь это объяснять?       Цзинь Гуанъяо понял, что попал абсолютно и полностью в самую паршивую ситуацию, когда вдруг не смог вздохнуть. Он направлялся прямо по коридору, куда его направила медсестра, нужный кабинет был сразу за поворотом. Чем быстрее он начнет включаться в этот процесс «исцеления», тем раньше все должно, исходя из логики, закончиться, нужно не убеждать, а показать по факту, что отклонения от нормы, что удивительно с учетом первых лет его взросления, у него отсутствовали. Поворот едва был пройден, как тут же его схватили буквально за шкирку, впечатав в стенку спиной, а заодно и больно ударившимся затылком, от чего искры брызнули из распахнувшихся глаз. Пока Цзинь Гуанъяо пытался сморгнуть поплывшие расфокусировавшие взгляд пятна, вкрадчивый шепот раздался прямо над ухом, полный раздражения, нетерпения, накопленной злобы. Слова дрожали от с трудом сдерживаемого гнева, уж кто, как не Яо знал, насколько проще говорившему было сначала выплеснуть все физической грубой силой, а потом пускаться в разговоры.       — Отлично, я-то думал, что папенька тебя будет прятать от меня подольше, а он запихнул нас в одну группу. Совсем чокнулся, маразматичный хитрый лис, — Сюэ Ян был не так уж значительно выше, но и эта имевшаяся разница в росте спокойно позволяла ему нависнуть. — У меня к тебе столько вопросов накопилось, ты не поверишь.       — А ты разве не должен был здесь лечиться? Изобьешь вот так кого-нибудь, и переведут в колонию для несовершеннолетних, осторожнее, — улыбка вышла кривой, как после инсульта, левый уголок губ нервно дернулся выше, искажая лицо. Цзинь Гуанъяо оставил попытки удержать ее, и просто закатил глаза. Лучшая встреча из всех возможных.       — А я разве бил тебя? Пока не было такого, но учти, что здесь слепая зона у камер. Мало ли что, пока, но я не расспросил, как следует, — мальчишечья рука, ужасно тяжелая и сильная для его возраста, сжала плечо. Мельком Яо отметил, что это была здоровая ладонь, со всеми пятью пальцами на ней, вторую с нынешнего положения рассмотреть не удавалось. Верно, перчатки по-прежнему не наблюдались, запрещенные в рамках больничной одежды, не входившие в список вещей первой необходимости. Без них Сюэ Ян как будто становился еще невыносимее. — Кто просил тебя забывать свое поганое зеркало в туалете тогда?       — Сюэ Ян. Давай-ка поставим вопрос иначе: кто решил дать «лизер» тому, у кого рисков получить «бэд трип» больше, чем у тебя поводов попасть-таки за решетку? Ты сам знал, чем все кончится.       — Ну пострадал бы он, быстрее бы переболел этим своим ненаглядным! — Сюэ Ян не кричал. Для того, чтобы оглушить, хватало звенящего от негодования голоса, глаз, метавших молнии, сверкавших чем-то безумным, каким бы банальным не было сравнение. Оно, не поспоришь, подходит идеально здесь и сейчас. — Я хотел, по-твоему, его калечить? Думаешь, я хотел, чтобы он на моих глазах всадил себе эти блядские осколки и начал истекать кровью, а я бы, обдолбанный и нихера непонимающий, стоял бы над ним и смотрел?       — Откуда мне знать твои фетиши, Сюэ Ян? — стучавшее учащенно сердце Цзинь Гуанъяо унялось, он успел перевести дух за длинную тираду, которая, как полагалось, должна была дать обратный эффект. Его пытались запугать, внушить чувство вины, которое следовало принять самому Сюэ Яну, раз на то пошло. Перекладывание ответственности так по-детски, поэтому Яо вдруг успокоился, почувствовав себя увереннее. Не та территория. Он нужен отцу, с этим ничего не попишешь, поэтому любое причинение вреда аукнется нападавшему. Они давно не закадычные друзья из самых низов, когда от того, держишься ли ты рядом с кем-то сильным, зависела твоя жизнь. — Тебе вроде бы нравилась боль, насколько я помню.       — Ты все не поймешь…       — Я понял, — он поднял голову, медленно моргнул, закрепляя повисшую паузу, ставя на ней акцент. Затем усмехнулся, нормально, уверенно, на какую-то долю секунды обнажив верхний ряд зубов. — Никому не нравится, когда ломают их игрушки. За это я должен извиниться?       Сюэ Ян сначала посмотрел с непониманием, но потребовалось совсем немного подождать, чтобы он вспыхнул с новой силой. Удар пришелся в нужное место, сложно было поспорить, что Сяо Синчэнь был для него чем-то другим, кроме как приятным способом коротать безгранично освободившееся время. Если сильно и часто дергать за одни и те же места, любые вещи, самые красивые и безупречные в том числе, рано или поздно ломаются. У них обоих в детстве не хватало обычных игрушек из пластика и плюша, чтобы закрепить это правило на практике.       — Да пошел ты, — рыкнул Сюэ Ян.       — Вот именно. Я пошел в кабинет. А ты будь все-таки избирательнее. И в выражениях, и действиях, — Цзинь Гуанъяо скинул с себя руку и шагнул прочь.       Да, день обещал быть долгим.