Помоги: кажется, во мне — пожар

      С этого все началось.       Лань Ванцзи, с детства склонный к наблюдениям за собой, начал замечать эту особенность некоторое время назад. Такого прежде, совершенно точно, не случалось. Всего неделя или две прошло с тех пор, как он разучился нормально спать. Точнее сказать, проблема заключалась не в самом сне, не было никаких кошмаров или внезапных пробуждений посреди ночи. Получалось из рук вон плохо засыпать. Простынь липла к спине, словно жгла или натирала кожу, а подушка сбивала в плотные колтуны длинные волосы, на приведение в порядок которых уходило утром минимум по полчаса. Ничего страшного, он привык, да и гладкие пряди не так уж сильно путались, если судить здраво. Чрезмерно праведная семья Лань строго соблюдала традиции например, предписывавшие мужчинам отращивать волосы, такие порядки соблюдались поколениями. Никто не мучился. Управиться с нехитрой прической можно было и за десять минут, и за пять при особой спешке. Но теперь почему-то не получалось противиться продолжавшей держать расческу руке. Она руководствовалась собственной волей, гребень снова и снова разделял пряди. Лань Ванцзи казалось, что нужно провести какое-то определенное количество раз, хотя он не смог бы назвать конкретную цифру.       Продолжай, пока не почувствуешь удовлетворение. Зачем? Остававшийся без ответа вопрос.       Пока Лань Ванцзи пытался уснуть, в голову лезли мысли о том, как мнется под его ворочавшимся телом постельное белье, как оно собирается в складки, вызывая ноющее в груди беспокойство, как будто в этом было нечто неправильное. Как будто полагалось спать другим образом, идеальным и не оставлявшим после себя намека на присутствие. Точно. Он привык ждать от себя совершенства, какого ждали от него и родители, но стремиться быть лучшим в учебе или в знаниях церемонии семейного торжества — это одно. Желать лишить свое существование каких-либо следов — уже нечто другое.       Терзаясь подобными рассуждениями, сложно было расслабиться даже при сильной усталости, которая накрывала после чередования учебы, дополнительных занятий, физически выматывающих тренировок. Речи не шло о том, чтобы взять и отключиться. Провалиться в сон — это было необходимо, но подсознание бунтовало против легкой задачи. Он лежал ровно, заплетя волосы тугой косой и уложив их вбок, таким образом, чтобы как можно меньше тревожить, зажмуривал веки и дышал. Медленно, ровно, короткими вдохами и выдохами, контролируя каждый из них. Этот тише, следующий громче, один вздох от уровня груди, второй от живота. Сломанный метроном.       Если не умеешь подобающе лежать, не говоря о прочем, какой из тебя достойный наследник великой фамилии Лань? От позвоночника к плечам бежали мурашки, сухие от частого мытья ладони ощущали неприятную текстуру прикасавшейся к ним ткани, отдельными местами холодной, отдельными успевшей нагреться. Контраст этот тоже злил. Будь такая возможность, Лань Ванцзи спал бы стоя, избавившись от постоянного передергивания, волнения и головной боли из-за усугублявшейся бессонницы. Почему это вообще началось? Как? Он делал вид, что не знал ответа, не находил никакой причинно-следственной связи, избегая смотреть на одну из стен комнаты. Как будто мог ослепнуть, превратиться в соляной столп* за имевшиеся в закромах грешки.       Соседняя спальня принадлежала дяде, Лань Цижэню, который временно гостил у них и следил за племянниками, пока родители были в очередном связанным с работой отъезде. Через разделявшую их преграду все равно чувствовалось его осуждение. Оно пропитало дом насквозь, въелось в мельчайшие щелочки, трещинки, стало заменять собой воздух. Не успокаивало даже то, что дядя не смог бы прочесть мысли Лань Ванцзи, которые тот прятал от самого себя так глубоко, что умудрялся о них забывать. «Будь собран, пока мой брат здесь, и не причиняй неудобств». Это все, о чем попросил отец. Мать покивала, стоя за спиной супруга, напоследок она по очереди обняла сыновей. Они ведь у нее такие хорошие мальчики, которые ни за что не ударят в грязь лицом. «Будьте паиньками, во всем слушайтесь Лань Цижэня, не отставайте в учебе. Лань Ванцзи, у тебя начались последние школьные годы, ты знаешь, как важно показать себя». Ни за что не опозорь нас. Матушка не сказала последнего, но, уткнувшись носом в мягкое плечо, он мог разобрать это между строк.       Понимали ли родители, что все, чего они от него требовали — это не становиться собой? Их растили по такому принципу, так они поставили на ноги старшего ребенка. С этим брат, пренебрегший тягой к искусству живописи и пошедший в фармакологию, справился, и потому Лань Ванцзи тоже обязан, хотя, кажется, ему приходилось несправедливо сложнее. Он не жалел себя, это недопустимо. Хотя, черт возьми, иногда очень хотелось.       Он всего-то подросток, а по ощущениям прожил все пятьдесят лет, он, как помешанный старик, страдал бессонницей, его ладони слишком сильно сохли от дезинфицирующих средств и покрывались трещинками-морщинками, кожа истончилась точно лист полупрозрачной пергаментной бумаги. Он весь чахлый, дряхлый и больной, пусть с виду оставался треклятым совершенством среди сверстников. Больной он совершенно глубоко внутри, ошибочный и неправильный. Понимание этого складывалось из ряда мелочей, шедших одна за другой, цеплявшихся между собой, как звенья, в конечном счете связав Лань Ванцзи по рукам и ногам. Первое — это титул ботаника, ни разу не посмотревшего вслед симпатичной девчонке. Второе — это абсолютно неприметно начавшийся и продолжавшийся пубертат, без пикантных запросов в истории браузера, которые были для него скучны. Третье — это слишком красивые серые глаза старосты их класса, о которых он думал раз или два. Не влюбленность, ни в коем случае, он не особо-то зацикливался на нем, он не знал, каковы чувства вообще на вкус. Просто взгляд этот был выразительнее всех прочих. Французские умудренные философы называли это готовностью любить.       Просто тебя не должны интересовать глаза сверстника-мальчишки, да? От скуки, без подтекста… Подтекст появится позже. Иногда мы смотрим не на тех. Поэтому нужно было остановиться, пока не стало поздно.       На ужине в кругу семьи, месяц как назад, зашла речь о поиске пассии для Лань Ванцзи. Обязательство брака по договоренности у них в семье, благо, не практиковалось, старшее поколение все-таки учитывало наличие мнения у своих детей. Но им ненавязчиво предлагались те или иные выигрышные кандидатки, которые были бы прекрасным вариантом. Вдруг. Вдруг суровый взгляд отца или дрогнувшие губы матери подскажут тебе, что та или иная незнакомка наверняка твоя судьба, и ты согласишься на свидание, когда вы будете постарше? Например, через год-другой. Лань Ванцзи тщательно пережевывал салат, слушая обращенные к себе наставления: как сказать, что ни одна из девушек не заинтересовала его? И маловероятно, что заинтересует впредь, он… Он отказывался заканчивать это предложение. Листья скрипели на стиснутых зубах так, что сводило скулы.       Лань Сичэнь сидел напротив, бросая на младшего брата обеспокоенный взгляд, как будто что-то смог прочесть за его внешним безразличием. А может и правда прочел, он был единственным, кто всегда угадывал его настроение.       — Так ты отверг всех дочерей моих хороших приятелей и коллег? Сложный же у тебя вкус, Лань Ванцзи, откуда такие требования, — смешок отца был точно опрокинутый на голову ушат ледяной воды. Он ничего не понимал, и объяснение суровому отбору искал в привередливости своего ребенка и воспитанной строгости. — Неужели даже она, — «прекрати» вертелось на несмевшем перебивать языке, «прекрати предлагать их, как товар», — никак не подойдет тебе?       — Простите, отец. Нет. Меня не интересуют их дочери, — отложенные палочки цокнули о стол. Голос Лань Ванцзи не дрогнул.       — Вот она, юность! С возрастом это изменится, поверь мне. Ты ведь знаешь, что и мы с твоей матерью поначалу не смогли сойтись, и твоя строптивость исключительно ее наследство. Пройдет время, и ты обязательно одну из них выберешь себе, влюбишься, вот увидишь.       «Мне так не кажется», — вот что нужно было сказать Лань Ванцзи в ответ, вместо место того, чтобы кивнуть головой в знак согласия. Ему нельзя было его подтверждать, потому что это чистейшая ложь. Но ведь и не поспоришь в ситуации, где любое слово против вообще могло прировняться к самоубийству. Что значило нет? Что не влюбится? Не влюбится в чью-нибудь дочь? Как тут отважиться на конкретику. Уж кому-кому, а собравшимся за столом не стоило знать, что подростковый возраст принес ему осознание. Кризис личности, мировоззрения. В семье с таким громким именем, в этой стране, сплошь перекроенной цензурой, любить мужчин, когда ты относился к ним же, не полагалось. Не составляло труда вообразить, как глаза отца полыхнули бы нехорошим огоньком, после чего еще неделю бы он отходил от наказания, не смея надевать в школу белые рубашки, которые боялся бы испачкать.       Хватало несмываемых пятен внутри, которые он ощущал каждой клеточкой, каждым рецептором.       В руках Лань Ванцзи замерла грязная тарелка. Подушечки пальцев очертили каемку, узор на хрупком фарфоре. Ему не нужно было мыть посуду самостоятельно, возможно, родители бы запретили неподходящее юноше занятие, увидев подобную сцену. Поэтому на кухню он выбирался после десяти вечера, когда все остальные жители дома отправлялись спать. На поверхности не оставалось ни кусочка засохшей пищи, ни одного развода, но он продолжал переводить средство для мытья, жесткой губкой скользя туда-сюда, не замечая от усталости, как царапал руки. Это было случайностью, он просто морщился от ощущения пощипывающего в мыльной воде раздражения на коже. Он никогда не делал этого специально.       Раз. Два. Двадцать. Удовлетворив необъяснимый порыв, он мог подняться по лестнице к себе наверх, чтобы снова лежать в мучительном ожидании сна несколько часов.       Он надеялся, что все рано или поздно пройдет, но становилось хуже. Страдания никуда не уходили, сглаживались или ослабевали лишь тогда, когда выполнялись ставшие повседневными ритуалы. Возможно, они были и раньше, но не в таком количестве и более, что ли, рациональные. Теперь, заканчивая каждый из них, Лань Ванцзи переставал убеждать себя, что дядя смотрел на него с излишней неприязнью, узнав отвратительный секрет племянника.       В какой-то момент состояние стало заметным для всех вокруг, очевидно, что это должно было произойти. Лань Сичэнь забил тревогу первым, по чистой случайности став свидетелем его странностей. Пропустив ужин из-за очередной рабочей смены, он заглянул на кухню уже к полуночи. Увидев младшего брата там за мытьем посуды, он на секунду замер, пытаясь переварить ситуацию, и был готов пошутить про маленького нарушителя, рискнувшего перекусить ночью, как вдруг пригляделся. На костяшках Лань Ванцзи ползли не успевавшие запечься корочками сукровицы мелкие ранки, окрашивая воду в розоватый цвет. Под глазами пролегли ужасные темные круги, как будто А-Чжань тяжело болел последние пару недель. Лань Сичэнь не отпустил его, усадил силком рядышком, заглядывая в равнодушные глаза. Они сидели практически до самого рассвета. Говорил, точнее, преимущественно Лань Сичэнь, наугад выдвигая те или иные причины того, что его прилежный Лань Чжань вдруг принялся себя калечить, и односложные отговорки не действовали.       Ты устал. Ты переутомился, выгорел. Ты заболел. Вопросы и, одновременно, утверждения, просившие рассказать обо всех тревогах. Много слов, на которые Лань Ванцзи было нечего ответить, и поэтому решать стали без его участия.       Консультации психиатра. Лечение, первая терапия, лекарства, снова терапия, снова череда ремиссий и рецидивов, все последующее смешалось в один запутанный клубок, который Лань Ванцзи в воспоминаниях распутывать не собирался. Врачи действовали как будто наугад, назначая курсы препаратов для подавления обсессивно-компульсивных проявлений, психотерапевт терпел поражения, потому что не мог добиться от своего подопечного искренности. Так дело дошло до стационара. Смешно. Уже здесь, в психиатрической больнице, Лань Ванцзи увидел людей с гораздо более тяжелой судьбой, чем у него самого, у которых были все основания заполучить себе в карточку какое-нибудь расстройство. Смерть близкого, неизгладимая травма, оставленная несчастным случаем или преступлением. Им было разрешено быть слабыми сейчас, чтобы встать в дальнейшем на путь исцеления.       Болеть нормально у него, по всей видимости, не получалось тоже.       Лань Ванцзи не мог понять, как можно позволить себе реабилитироваться, если ему не от чего восстанавливаться? Он просто шел на поводу у своих глупых желаний, растерял волю и не мог себя контролировать. Это не диагноз, а какая-то блажь. Он сам загнал себя в ловушку и топтался на месте, потребовав слишком многое: откажись от чего-нибудь, от, например, шанса стать немножечко счастливым, и все вошло бы в прежнюю колею. Но сердце стучало в груди, напоминая, что он, вообще-то, живой человек, и существовать в каркасе придуманных за столетия до него правил было почти насилием. Отказаться от семьи, уважения в глазах родственников, потерять доверие брата? Слишком сложный выбор.       ОКР как будто посмеивалось в стороне, давая очередную команду: смотри, какой противный порошок на твоих вещах, он, пусть и незаметно, но осыпается и марает все вокруг, поэтому давай. Вставай и иди исправлять положение. И Лань Ванцзи подчинялся, забывая таким образом о перепутье, на котором стоял.       Пока тебе не представится возможность выбирать между чем-то однозначным, ты не двинешься с места. Вроде бы истина простая, но доходит после столкновения с ней на практике. Вэй Усянь ворвался в мирное замученное бытие небольшим, локальным, но сносящим с ног ураганом. Как ни пытался Лань Ванцзи от него отстраниться, ничего не получалось, и тот постоянно оказывался рядом, с первого дня притянутый, как магнитом. А потом он заявился к нему в библиотеку, сунул свой длиннющий нос в занятие, удовлетворявшее потребность в порядке без саморазрушающих последствий, чтоб его. Все изменилось. Изменялось. В настоящем времени.       Понял это Лань Ванцзи, когда вдруг перебил на полуслове Цзинь Гуанъяо, о котором был так хорошо наслышан от Лань Сичэня. Он даже слукавил, уточняя имя, как будто не знал наверняка, что был за человек перед ним: Лань Сичэнь всегда был сентиментален и особенно трепетно относился ко всем своим друзьям, например, показывал их совместные фотографии, рассказывая о той или иной прогулке. Всегда так. Как в таком случае можно было бы не знать в лицо одного из его лучших друзей? Оставалось гадать, почему сам Цзинь Гуанъяо не признал сразу Лань Ванцзи, который имел определенно точное сходство с братом, так, что в детстве их регулярно принимали за близнецов. Да и расспросы Сяо Синчэня выходили в таком ключе совсем нетактичными.       Неприязнь к этому человеку давно назревала в нем по разным причинам. Из некоторых рассказов Лань Сичэня выходило, что Цзинь Гуанъяо иногда отходил от идеи бескорыстности любой дружбы и пользовался чужими связями и именем: для заказа лекарств, для взятой напрокат машины, от самых мелких просьб до действительно наглых. Но Лань Сичэнь объяснял, что дело в сложном детстве его друга, не более того, он слишком поздно начал учиться жить как все, поэтому еще привыкал к правильному порядку вещей.       Видимо, так и не привык, раз оказался здесь, правда, жаль, что его появление совпало с госпитализацией Лань Ванцзи, вдобавок в его палату… но какая тут уже разница. Он лишь терзался тем, что выходило все как-то неправильно по отношению к самому Лань Сичэню. Выход нашелся быстро. Нужно просто держаться подальше от него, благо в этом не было ничего сложного, а при встрече брат сам все расскажет.       Куда больше мысли Лань Ванцзи занимала его несдержанность и последовавшая за ней легкость, которую он испытал, заткнув собеседника вставленным в разговор вопросом. Это все влияние Вэй Усяня, никак иначе, но не такое, выходит, и дурное? Никаких угрызений, уничижения и самообвинений. Как будто Лань Ванцзи поступил правильно, защитив Сяо Синчэня от риска снова рухнуть в эмоциональную яму, из которой он выбирался. Перебивать неправильно, ни старших, ни сверстников, но правило треснуло, его рамки расширились для ряда исключений. Черт. В последнее время он просто привык, что без наглости в разговорах, которые вел с ним в большинстве случаев один Вэй Усянь, ничего не получится: если не оборвать поток его слов хоть как-то, то он трепался бы над ухом сутками напролет.       Лань Ванцзи едва ли имел бы что-то против, но… Но стойте. Имел бы. Он всегда был и останется против пустой болтовни, время от которой можно было бы потратить на что-то полезное. Господи боже, почему рассуждения вообще свелись к этому? Дожить до того, что один сумасшедший помогал другому, что творилось в последнее время с ним? Ведь не бывает такого, для помощи есть дипломированные специалисты, врачи, проходившие многолетнюю подгтовку, а мысли вдруг вцепились метафорическими когтями-зубами в это несносное чудовище.       В столовую он в компании двух своих переговаривающихся соседей зашел в молчании. Те прекрасно наладили разговор, развалившийся десять минут назад, и присоединяться к нему вновь не было нужды. Сяо Синчэнь вообще плохо фокусировался на неприятных или опасных чертах знакомцев, легко забывая миновавшие конфликты. Это служило ему не лучшим образом, но не все учатся на ошибках — не все собираются закаляться и черстветь, и все равно, что защитный кокон уберег бы от лишних волнений нервы.       Лань Ванцзи мельком бросил взгляд на другую троицу, уже рассевшуюся за своим столиком. Вообще, он ожидал обнаружить на этом месте квартет, ведь после наметившихся улучшений, Вэнь Нин начал привыкать к компании, как минимум, хвостиком ходил за Вэй Усянем. Однако, он почему-то оказался с сестрой, правда, уже без подноса, видимо, подсев лишь для того, чтобы поговорить. После недавних ссор между ним и сестрой на душе становилось спокойнее от перемен в их отношениях. Стало значительно лучше. Скупой на эмоции, запрятанные куда-то вглубь себя. Лань Ванцзи все равно испытал нечто похожее на радость, потому что Вэнь Нин плохим человеком ни разу не был. Он заслуживал любящей семьи и скорейшей выписки отсюда. Обо всем же в подробностях ему суждено узнать немногим позже.       Вечером Вэй Усянь обязательно поделится тем, что сосед пошел на поправку.       Благо, не придется специально спрашивать, Лань Ванцзи не смог бы задать конкретный вопрос, бестактно и неуместно, не выдал бы ни капли заинтересованности. Не касавшееся его напрямую должно было оставаться далеким объектом для созерцания, так учил Лань Цижэнь, выступая не только в роли учителя на дому, но и являясь духовным наставником. Как хорошо, что Вэй Усяню не нужна чужая инициатива, чтобы принудить собеседника выслушивать свой бесконечный звонкий трёп. С одной стороны Ванцзи любил одиночество и тишину, с другой — если бы хотел, давно бы выставил его прочь.       Вывод напрашивался один. Он быстро перехватил поднос, разворачиваясь спиной: и к Вэй Усяню, и к собственной предававшей его логике. ***       Не Хуайсан не иначе, как принципиально с прошлого вечера не поднимал к лицу веер, всем демонстрируя разбитый нос. На переносице отпечаталась четкая вертикальная полоса в месте, где в лицо врезался край двери. То и дело он прижимал тыльную сторону ладони к своему ранению, затем внимательно осматривая кожу, ожидая по всей видимости найти на ней кровавые отпечатки, и подчеркнуто громко шмыгал. Красное воспаление расползалось до щек. Выглядела травма немногим лучше, чем прошлым вечером, когда ватные тампоны затыкали обе ноздри: несмотря на прекратившееся кровотечение, Не Хуайсан не стал избавляться от них, просто заменив на свежие, не хотелось рисковать заляпать повторно одежду или испортить еду. Вчера вечером он уже успел неудачно наклониться вперед.       О случившемся знали буквально все. Цзян Ваньинь, еще более серьезный и недовольный, чем всегда, сидел, не притрагиваясь к еде, видимо, отсчитывая минуты до того, когда им будет позволено встать и уйти по другим делам.       Вэй Усянь поджимал губы, вздыхал, смотрел на приятелей и вздыхал повторно. Говорили, что сегодня с утра к главврачу заявилась взбешенная матушка Цзян Чэна, и, исходя из слышанного о ней, новость эта была относительно паршивой. И ведь некого винить, кроме самих себя, взрослые же, черт возьми, люди! Оставляя их на пару-тройку часов не по зависящим от себя причинам, Вэй Усянь не строил догадок, во что в итоге все выльется. Если со своими тараканами он боролся поэтапно, вылавливая каждого, то каким средством изводить ересь из головы других он не знал. Теперь они будут кукситься, сидеть с такими кислыми лицами, будто речь шла не о переносе выписки или дружеском недопонимании, а минимум о конце света.       Заметив у дверей Лань Ванцзи, он помахал ему рукой, получив в ответ кивок, кажется, получив, потому что с расстояния такая мелочь не слишком хорошо заметна. Хотелось бы верить, что на приветствие все-таки ответили. Вчера они едва ли пересекались, а поставленная цель поддерживать их около-дружбу никуда не исчезла.       Невольно Вэй Усянь задержался взглядом на новеньком, который, видимо, был подселен к Лань Ванцзи и Сяо Синчэню, раз пришел в их компании, закрытой для посторонних: это был тот юноша, что перепутал его накануне вечером с каким-то своим знакомым. Встречи с какими друзьями можно так спокойно ожидать в психушке? Хотя, может и не перепутал, может у него были какие-нибудь галлюцинации, как те, о которых рассказывал Не Хуайсан, и ему что-нибудь почудилось. Или это был способ знакомства.       Вэй Усянь потом, позже, сообразил, что они действительно сталкивались, но не обмолвились и словом. Именно этот человек, сейчас вежливо и почти кротко улыбавшийся, вылетел из кабинета Цзинь Гуаньшаня, громко захлопнув за собой дверь. Случившееся относилось к первым дням пребывания Вэй Усяня в стационаре, поэтому за последними, оказавшимися перенасыщенными событиями буднями, воспоминания немного затерлись. Стоило поднапрячься, и сцена, как только что виденная, предстала перед богатым воображением.       Вэй Усянь мог запамятовать какие-то детали, обстоятельства их случайно пересекшихся путей, но зато точно удержал в голове неприятное выражение лица, отталкивающее и высокомерное, припомнил и полыхавшую во взгляде злость. Последняя сочеталась с такой искусственной, как пластмассовой, ухмылочкой, что пробирала дрожь. Телепатом Вэй Усянь не был и мог в своих впечатлениях относительно тех или иных людей ошибаться, но делал это категорически редко. Цзинь Гуанъяо, фамилия которого по стечению обстоятельств удивительно четко перекликалась с фамилией Цзинь Гуаньшаня, был тем, с кем он не хотел сближаться по возможности. Впрочем, тогда он был убежден, что парень навещал кого-то из родственников или друзей. Пижама, в которую он теперь был облачен, значила, что, несмотря на повседневный вплоть до классических джинсов вид, это был все-таки пациент, а не посетитель. Тогда почему ему разрешили без сопровождения уйти после устроенной сцены? Эх, не тот случай, чтобы спрашивать лично.       Пока Вэй Усянь переключил свое внимание с не желавшей смотреть друг на дружку парочки на другие насущные дела (и предполагавшиеся насущные проблемы, потому что с такими дежурными улыбочками и прищуренным взглядом не подходят просто так, без последствий), те успели встретиться взглядами. Улучшением это не назвать, потому что выглядели они как замершие друг напротив друга животные. Не как хищники, разумеется, а как, скорее, готовые броситься наутёк нашкодившие котята или щенки… Ощетинившийся щенок и горделиво усевшийся котенок. О, так весьма точнее.       Не Хуайсан, по обыденности, протянул трубку мира первым.       — Цзян Чэн, — раздосадовано протянул он, — кушай, пожалуйста, иначе растеряешь все свои силы, без которых сорвешься на тренинге.       — Скорее уж на тренере, — поджимая губы, Вэй Усянь положил голову на удобно подставленную ладонь, почти полулежа на столешнице. Он ничуть не язвил, намекая на массу претензий Цзян Чэна в адрес Чжао Чжулю, лишь соглашался с утверждением, которое сам обсуждаемый пропускал мимо ушей.       — Вот видишь, Вэй Усянь тоже так считает. Кушай, — Не Хуайсан едва заметно улыбнулся, покусывая изнутри щеку, не особо заботясь над тем, чтобы скрывать этот жест. Укус был таким сильным, что аж скула проступила острее. Нечасто можно было увидеть его таким взволнованным, — или начнешь вырубаться на ходу, как он. Знающий человек ведь советует.       — Эй! Ничего подобного, — вот и пытайся после этого отвлекаться от метавшихся туда-сюда мыслей в надежде помирить их, чтобы место благодарности за поддержку получить веселое хихиканье над глупой шуточкой. О да, он снова отключился, буквально вчера, такой себе повод для шуток. Намеренный было продолжить возмущения на правах обиженной стороны, Вэй Усянь вдруг оборвал сам себя, заменив произнесенные было слова плохо отыгранным кашлем. До него дошло с опозданием, что голос принадлежал не только Не Хуайсану, игравшему в беззаботность, но и Цзян Ваньиню, один коротенький смешок, но он развеселился от такого сравнения, видимо, понимая, что до потери сознания довести его не так уж просто, не пропущенным завтраком точно.       — Все так, не спорь, — Не Хуайсан поморщил нос и шикнул, снова хватаясь за него. Вэй Усянь готов был поклясться, что Цзян Чэн подался на миллиметр ближе, можно решить, что выглядел он в общем и целом виноватым. От этого, вероятно, и злился больше. Если не вглядываться, то и не заметишь эти чередовавшиеся уловки, вытягивавшие его из наглухо захлопнувшегося панциря. — Ох, больно как… В общем, твоя выписка не за горами, всего пара дней с Вэй Усянем, с твоим чудесным другом, и это не повод объявлять голодовку.       — И с тобой, — вдруг буркнул Цзян Чэн. Не Хуайсан приоткрыл рот в тихом недоуменном звуке «о». Сделанное исправление пришлось пояснять. — Пара дней в компании с Вэй Усянем и тобой, или ты перестал считать себя «моим чудесным другом»?       Реакция того стоила. Цзян Чэн был чурбаном во всем, что касалось взаимодействия с людьми, но тут по наитию угодил в яблочко, правда, Вэй Усянь, не зная подробностей всего разгоревшегося между ними конфликта, не мог по достоинству оценить услышанное. Был какой-то намек, выстреливший мимо него, по другой цели. Не Хуайсан растерянно хлопнул глазами, дрогнувшей рукой столкнув со стола сначала веер, едва не отправив следом половину посуды, попытавшись поймать его прямо на лету. Можно было заметить невооруженным глазом, как сильно он побледнел от заданного, казалось бы, в шутку вопроса.       С первого дня в стенах психбольницы Вэй Усянь принял за данность, что этот дуэт, вопреки не самым радужным обстоятельствам знакомства, умудрился добиться статуса лучших друзей. Возможно, потому что они были вынуждены жить совсем близко достаточно долго, возможно, потому что дружить им больше было не с кем. По крайней мере, никто не понимал вспыльчивого Цзян Чэна так, как Не Хуайсан, и, в обратную сторону, никто не обладал таким кредитом его терпения и доверия. Мелкие ссоры и недопонимания вспыхивали и угасали, разные взгляды имели место быть, но никогда никакие противоречия не могли привести к рукоприкладству. Серьезно, кто угодно, но точно не Не Хуайсан должен был красоваться подобной росписью.       Да черт возьми, даже с другими, менее приятными ему людьми, Цзян Чэн соблюдал, наученный горьким личным опытом, дистанцию, и не позволял себе ничего, что повлекло бы неприятности.       А тут драка посреди коридора. Разбитые носы и отказ и одного, и другого что-либо кому-либо объяснять. Не ситуация, а сказка. Как будто им по пять лет. Так еще Не Хуайсан добавлял красок, вычеркнув себя из списка друзей из-за маленького недопонимания, сейчас, по всей видимости, потерявшийся и не знавший, что требовалось объяснять Цзян Чэну. Не скажешь же теперь «Не-не-не, друг, все окей»? Тот кашлянул в кулак и отвернулся в сторону. Напряжение возросло. Опять.       Оставалось порадоваться, что с ними не было Вэнь Нина, с сестрицей ему было поспокойнее. Да и разговор у них, судя по всему, завязался весьма оживленный с самой первой минуты встречи. После удивительных улучшений было бы по меньшей мере подло лишать его права на радости жизни утягивая в чужие неразрешенные проблемы. Пусть немного войдет в более-менее постоянный ритм, достаточно того, что Вэй Усянь впутал его в минимум одну историю. Нечего напрягать паренька, Вэнь Нин к данной, разворачивающейся здесь и сейчас, отношения не имел.       Как, впрочем, и Вэй Усянь…       — Вот объясните, — но кого это когда-либо волновало. — Чего вы вообще не поделили? Без басен про игру в догонялки, пожалуйста, нам не пять лет. Не Хуайсан, ты прости, но я ума не приложу, что ты такого натворил, что от Цзян Ваньиня пришлось удирать. Тебе! Убегать! От него! — Вэй Усянь, подчеркивая абсурдность, делал ударение на каждом слове, выделяя его так, что слышать могли все желающие, расположившиеся в метрах трех от них. И не желающие тоже.       — Я не убегал… — принялся было мямлить Не Хуайсан вызубренным «я-ничего-не-знающим» тоном. — Вышло так…       — Ему не зачем было от меня убегать, Вэй Усянь. Знаешь, моя мать хоть и сильная и независимая, но смогла научить слабый пол не обижать. Пусть думает о том, как, — слово, как железное, рухнуло с грохотом между ними, — себя ведет. Поэтому успокойся, тошно уже с самого утра, — Цзян Чэн поднялся, с облегчением посмотрев на висевшие настенные часы. Резко отодвинутый назад стул отозвался протяжным скрипом, но он сам даже не поморщился, лицо от напряжения словно обратилось в камень. Как бы не пытались эти двое настаивать на своем, что все, мол, было замечательно и не требовало какого-то прояснения, ложь расходилась по швам, шитая белыми нитками: иначе почему они на протяжении получаса бросали слова, точно ядовитые дротики? — Увидимся в обед.       Вэй Усянь скептично изогнул бровь.       — До встречи. Но я не закончил, если вдруг, готовься свои слова обосновать, — Вэй Усянь хитро улыбнулся, подмигнув закатившему глаза соседу. — Ну чего? Мне с вами как-то выжить надо, не хочу терпеть до твоего ухода эту атмосферу.       — Тогда выписывайся сам и езжай на какой-нибудь курорт, там будет отлично.       — Спасибо за совет, Цзян Ваньинь, обязательно воспользуюсь им! Не спеши особо, одного спотыкавшегося нам хватило… Да хватит закатывать глаза, все-все, удачи тебе! — Вэй Усянь поднял руки, сдаваясь самому прочному аргументу в запасе Цзян Чэна.       Когда тот ушел, он быстренько развернулся к Не Хуайсану целиком, так быстро, что ударился своими коленками о чужие. — Все. А теперь выкладывай начистоту, я весь во внимании, что там на самом деле у вас… Не Хуайсан? Чего это ты?       Не Хуайсан вздохнул неожиданно тяжело. Вэй Усянь готов поклясться на чём и чем угодно, что еще чуть-чуть, и на ставших влажными глазах блеснули бы навернувшиеся слезы, но их поторопились сморгнуть. «Нос болит…» одними губами выдавил Не Хуайсан, не набравшись уверенности произнести слова с голосом. Скорее всего, болело по-настоящему, но не нужно быть Шерлок Холмсом, чтобы догадаться, какая часть услышанного задела его так сильно: после нее он и замолчал, даже не попрощавшись в ответ, никак не отреагировав на заключительный обмен любезностями.       В том, что, оставшись без лишних слушателей, в особенности пытавшихся накануне свернуть ему шею, Не Хуайсан должен был разоткровенничаться, была логика. Не случилось. Он продолжал сидеть, глядя поверх опустевшего места куда-то в неопределенность, очерчивая круг за кругом по краю тарелки. Видимо, и у самых беззаботных людей есть свои тайны, которыми они не торопились делиться с другими. Понимание этого не было для Вэй Усяня откровением, несложно понять, что никто не стал бы раскрывать все закоулки своей души человеку, знакомому такой короткий срок, ведь твой опыт — только твой. Но такая реакция уже давала множество ответов: случившееся было не мелочью, о которой следовало забыть, он был прав. Произошло что-то значимое, и хорошо бы пнут ребят в сторону кабинета для работы с психотерапевтом, чтобы последствия этой важности минимизировать.       — Все нормально, — наконец-то отчетливее сказал Не Хуайсан.       — А по небу летают свиньи, ага. Этот придурок просто пытался побольнее тебя ударить, само собой, ты не похож на девушку. Назвать тебя слабым полом! Ему бы проспаться и… — но Не Хуайсан вскинул между ними руку, предупреждающе покачав ею. Вэй Усянь был вынужден прекратить, хотя горел желанием как-то поддержать.       — Цзян Чэн прав, тебе не стоит играть в детектива, это касающаяся нас ерунда. Не более того, как видишь по его шуткам, он вполне себе готов дружиться. Помиримся, я сам там сдурил. Ладненько?       Пожав плечами, Не Хуайсан вдруг как будто заметил, что ссутулился, только сейчас почувствовав перенапряжение в пояснице, и выпрямился. Грусть испарилась, или же затаилась надежнее, подальше от ненужного любопытства. По Не Хуайсану не сказать, что полминуты назад он выглядел как тот, кто мог бы разреветься в голос. Тема, о, невероятно, была чересчур больной и подходила для обсуждения тет-а-тет. Пускай. Если рассудить справедливо, то у Вэй Усяня и Вэнь Нина тоже появлялись секретики, число которых грозилось увеличиться в геометрической прогрессии, после появившихся-то подвижек с мертвой точки, на которой они, казалось, застряли окончательно.       К слову об этом, с последнего ужина им никак не удавалось остаться без свидетелей, чтобы подвести итоги вчерашнего эксперимента: пока что точно было известно, что Вэй Усянь бродил, будучи неспособным свои действия контролировать, и после закономерно отправился на боковую, не просыпаясь до самого утра. На ужине он быстро покивал всем присутствовавшим, отсев в такую глушь, что столик Лань Ванцзи было менее затруднительно рассмотреть. Цзян Чэн и Не Хуайсан, кое-как успевшие из-за мучительно подробного допроса-опроса психолога, ничего не уточняли: полученной информации и перегрузки в результате им определенно хватило. В общем, Вэнь Нин тоже не смог подобраться поближе к неестественно ведущему себя Вэй Ину. До встречи с врачом у них не так много времени, но оно требовалось, чтобы внести больше ясности в наметившуюся самыми крупными и яркими штрихами историю.       Вэй Усянь решил перевести тему. Но на что? Разве что о погоде, в больнице наблюдался дефицит доступных тем для спонтанного диалога, да еще и вне того, как он развивался с самого начала. Он посмотрел на допивавшего сладкий чай Не Хуайсана, заметив раньше почему-то не бросавшуюся в глаза деталь. Видимо, увлечен был мимикой да жестами, и, само собой, словами, причем сразу двоих соседей, на приглядывание времени не хватило.       — Стой-ка, Не Хуайсан, он тебе и губу разбил? Нет, ну это уже явно не от двери, а ты заливаешь!.. Хотя, — Вэй Усянь моргнул. И еще раз, борясь с желанием потереть глаза, чтобы удостовериться, что это не какая-то странная оптическая иллюзия на пустом месте, при самом-то обычном электрическом освещении. Тонкие губы собеседника подчеркивала, как показалось сначала, какая-то тень, упавшая на них невесть откуда, но теперь было отчетливо видно, что это просто более темный оттенок, забившийся в трещинки на пересохшей коже. Нечто постороннее. — Что это?       В принципе, вопрос тупой, так как ответ на него Вэй Усянь знал: штука была знакомой. Его детство прошло в разных приютах, большая часть из который не имела роскошь в виде именитых спонсоров, и обстановка была там полагающаяся. Чаще всего это было одно здание, с одним корпусом, с максимум двумя выделенными под спальни этажами, где комнаты хоть и делились на мальчишечьи и девчачьи, но располагались прямо по одному коридору. Следили воспитатели за ребятней сурово. Это не мешало видеться со сверстницами, всем вместе общаться и играть.       — Про что ты на этот раз? — беззаботно уточнил Не Хуайсан с искренней вежливостью, лишь малость устало.       — Твои губы слишком розовые. Ты что, накрасил их? — изумленно выдал Вэй Усянь, демонстрируя верх смятения.       — А? — Не Хуайсан явно придуривался, проводя большим пальцем по нижней губе и рассматривая его, окрашенного малинового цвета подтеком. Это совсем не напоминала кровь, разве что ее зацензуренный вариант из компьютерной игры. Если Цзян Чэн тоже заметил эти нововведения в привычном внешнем виде, то понятно, почему он избегал на него смотреть. И что именно «такого» было в том, как Не Хуайсан вел себя. — Ох, бальзам для губ оказался с краской, господи. Какой стыд. У меня просто потрескалась губа, хотел это как-то исправить.       Вэй Усянь промолчал, что есть вообще-то на свете категория людей, у которых ничего просто так не случается, и уж точно рука у таких не промажет мимо обычной гигиенической помады, купленной в ближайшей аптеке или вовсе принесенной заботливыми родителями, в сторону чего-то… настолько сочного. Это ведь заметно еще в тюбике, не так ли? У девушек, знакомых Вэю, путаницы точно никогда не возникало. Но уточнять подобное было бы перебором бестактности, которую не получалось позволить себе при нынешнем раскладе: Не Хуайсан и так натерпелся, чего доброго, свяжет это с колкостью Цзян Чэна.       — Знаешь, а тебе даже идет. Можешь не стирать, — хохотнул Вэй Усянь, хлопая Не Хуайсана по предплечью. Тот все равно потянул руку к салфетке, но с явным облегчением вздохнул.       — Вот уж спасибо, — промокнув уголки губ, сказал тот в ответ, и благодарность, надо признать, прозвучала совершенно не иронично. ***       В коридоре на плечо легла совсем невесомая рука, как будто боявшаяся не рассчитать силы и навредить ненароком. Вэй Ин почти перешагнул порог комнаты, когда его наконец-то смогли нагнать, не став окликать, точь-в-точь как в тайный агент, работавший под прикрытием. Конспирация, однако, провалилась, узнать Вэнь Нина по робкому прикосновению труда не составило.       — Вэй Усянь, можно занять тебя на пару минут? — он переступил с ноги на ногу, явно в нетерпении поделиться так и кипевшей внутри него информацией. — Это насчет наших последних дел.       — Я догадался. Не дрожи ты так, времени еще уйма, так что дерзай, — он уселся поудобнее, хлопнув по покрывалу рядом с собой. Палата была в их распоряжении, пока их не вызвали к лечащим врачам. — Устраивайся и рассказывай, что за ерунда приключилась со мной вчера.       Цзинь Гуаньшань объяснял Вэй Усяню про последствия посттравматического синдрома, но никогда не предполагалось, что он может проявляться таким образом. Разве недостаточно было жить со всем тем сожалением и горечью, что остались у него вместо воспоминаний о родителях? Отдельные разрозненные картинки, перемешанные между собой в беспорядке, часть из которых вполне могла оказаться сном или детской выдумкой, в которую мозги захотели поверить. А теперь оказывалось, эту рану не следовало трогать вовсе, забыть, вычеркнуть прошлое, каким оно было, не пытаться дотянуться до него. Иначе — вот. Это как раковая опухоль, когда против тебя восстают твои же клетки.       Сбивчивый пересказ Вэнь Нина путал все сильнее, потому что, честно сказать, Вэй Усяню, лишенному возможности наблюдать все произошедшее, было почти нереально представить за место себя другого человека, чужака, занявшего его, звучит по-идиотски, тело. Это не какой-то научно-фантастический триллер про порабощавших сознание пришельцев, речь шла не о контроле извне: инопланетян, медиумов и работающих на расстоянии гипнотизеров-экстрасенсов, в отличие от психических расстройств, не существовало. Простое доказательство, что не просто так было принято решение упечь его в психбольницу, заслуженная мера по отношению к… кому?       Вэй Усянь недостаточно разбирался в терминологии, чтобы охарактеризовать себя кем-то более конкретным, нежели «чокнутым». Две личности? Раздвоение, как в романе про доктора Джекилла и мистера Хайда? Если в точности так, то двойник обязан был быть злодеем, по всем заповедям удачной истории. В сущности, так и есть, не беря в расчет, что тот предпочитал броситься наутек, а не давать отпор. Второе существо, запертое в его сознании, и есть проявление болезни, мешающее нормально жить. Воришка, кравший его личное время, уменьшая в энное количество раз гребаную жизнь… если все сказанное — правда, то дело не просто серьезное. Для начала нужно как-то победить защитный механизм и принять как факт, как данность, что подобное допустимо. Словно Вэй Усянь бредил наяву.       Получался какой-то вздор, который, по существу, не так-то сложно проверить, побороть бы сосущее под ложечкой ноющее чувство. Незнакомо сильный страх заставлял оцепеневшие конечности неметь, вырывая точку опоры.       Вэй Усянь прыснул от смеха в подставленный к лицу кулак, когда заикающийся Вэнь Нин принялся объяснять, по каким отличиям выявил самозванца. Это нервное. Хоть так паника, вгрызшаяся в горло, ослабила свои хищные челюсти. Кто бы мог подумать, что кто-нибудь увидит его, виляющим задницей. Однако, с такими подробностями та часть, получавшая в провалах памяти контроль над действиями, казалась не слишком-то опасной. По крайней мере, в отличие от творения Роберта Стивенсона, его сожитель не стремился убивать, насиловать и доказывать абсолютность зла. Да, несомненно, проще. Главное, упасите высшие силы, чтобы это не оказалась девица. Таких откровений не вынести.       На виске выступили капельки испарины. Шутки шутками, но ими ничего не изменить, а перемены требовались. Нужно было что-то решать, а Вэй Усянь, отсмеявшись и пораскинув мозгами еще раз, уже основательнее, вдруг, как обухом получил по затылку: над ним же не издевались. Вэнь Нин на такое не способен, а значит каждое слово должно быть истинным, иначе он бы не выбрал его себе в напарники для импровизированного расследования. Это не было наспех сочиненной шутка, Вэнь Нин в самом деле убежден в том, что он видел и слышал. «Это был не ты». Похоронный набат звучал приятнее подобных утверждений, если на то пошло.       Если не я, то кто?       — А-Нин, ты ведь не такой уж легковерный, ага? Ты точно смышленый, как мы успели убедиться, а тут такая уверенность после одной встречи с моим, допустим, альтер-эго, — Вэй Усянь скреб ногтями шею, расчесывая то до красноты, лишь бы унять дрожь в руке. — Почему? Я мог придуриваться, это мог быть бред.       — Потому что все это выглядело бы по-другому, я просто наблюдал раньше за таким. К тому же, как только смог это сформулировать, я уточнил все у Вэнь Цин, — резонно заметил Вэнь Нин, все-таки подтверждая слова Вэй Усяня о своей сообразительности. Кто, как не сестра, могла поделиться частью доступной ей, как сотруднику, информацией, скорее всего, конфиденциальной и недоступной абы кому. И пациенты в список посвященных наверняка включаться были не должны. Вэнь Цин едва обрадовалась бы исследовательским порывам братика, но отказать в помощи? — Конечно, нельзя с этим идти к Цзинь Гуаньшаню и спрашивать в лоб, мы можем подставить ее, но она все подтвердила. Ну то есть то, что с тобой точно все не обычно.       — Как и с каждым пациентом психбольницы, да? — он не то, чтобы пытался спорить, но хотел выяснить наверняка. Убедиться, что будет двигаться в правильном направлении, если примет нечто абсолютно невозможное как происходящее взаправду.       — Куда там, это намного необычнее, чем у большинства. В твоей медицинской карте стоят три неуточненных диагноза. То есть, между ними все еще идут обсуждения, хотя, может, просто забыли обновить информацию. Вэнь Цин говорила, такое случается при загруженности, врач уже мог определиться.       — Про шизофрению и дефицит внимания я в курсе, — кивнул Вэй Усянь. Об этом он слышал, сам читал итоговое заключение, правда, никак не мог вспомнить, чем оно заканчивалось. — Это из тех трех диагнозов, и как раз дефицит Цзинь Гуаньшань отмел.       — А про расщепление личности он что-нибудь говорит?       Бам. Это сердце, сбившееся, запутавшееся. Вэй Усянь никогда не слышал прежде такого сочетания слов, но несложно догадаться, что оно подразумевало под собой. Его сознание действительно могло расколоться, и все провалы в памяти были не следствием причудливой формы лунатизма. Он продолжал говорить с людьми, принимать важные решения, которые могли так или иначе возвратиться ему бумерангом. Объяснение оказывалось весьма подходящим: это объясняло, почему ребята в приюте никак не могли понять, за какую потерю сознания он извинялся периодически, ведь Вэй Усянь никуда не девался. Тормозил нещадно, но общался, играл, ходил на занятия и все в таком духе. И то, что каждый раз он очухивался не на полу, куда должен был упасть, а на кровати или в кресле, без следа синяка и ушибов. Да. Такое, чисто гипотетически, могло быть.       На какой черт ему верить в это? Такое расстройство лечится? Людей современная медицина собирала по кусочкам, доставая с того света, творя воистину чудеса. Смогут ли те же умельцы воссоединить разложившийся кусочками рассудок?       Вэй Усянь был как Кай из сказки про Снежную Королеву, ему тоже на голову вывалили куски разбитого зеркала, наказав сложить из них заветное слово. Только в истории им было поэтичное «вечность», у него на язык наворачивалось сплошная брань.       — Через десять минут ты пойдешь к Цзинь Гуаньшаню. Расскажешь ему о том, что я или кто-то еще заметил странности? Ты можешь соврать, что представился не своим именем и не помнишь этого. Это пугает, и он должен будет… — Вэнь Нин послушно оборвал свой на ходу сочиняемый план, увидев, что Вэй Усянь собрался с духом и сам начал говорить. Вэй даже не перебивал, тот сам как будто с готовностью отбросил додумки, приготовившись слушать. Хватило резкого покачивания головой, от которого громко хрустнула шея, Вэнь Нин слишком легко и охотно уступал ведущую роль в любой дискуссии.       — Нет. Теперь я не доверяю Цзинь Гуаньшаню, он и раньше этого не заслуживал. Ему нужно было объяснять все с самого начала, а не пихать мне эти тесты и цветные квадратики под нос! — Вэй Усянь раздраженно ударил кулаком по простыням, едва не зацепив дернувшегося Вэнь Нина, который украдкой обернулся в сторону двери, как будто что-то его отвлекло. — Я попробую сам, еще раз…        — Попробуешь что? — спросил заглянувший через приоткрытую дверь Цзинь Гуанъяо, улыбнувшись так, что обнажился ровной полоской верхний ряд зубов. — О, не хотел мешать вам, но я, думается, могу помочь. Хорошо?       Вэй Усянь и Вэнь Нин переглянулись настороженно. Затем посмотрели на нового пациента и синхронно кивнули ему. Тот, кажется, улыбнулся шире.