Помоги: кажется, во мне — пожар

      Сегодняшний день был от и до ужасен. Точнее сказать, день вчерашний, хотя Вэй Усянь не мог с уверенностью заявить, сколько часов он пролежал на спине, тупо закрывая и открывая глаза, но за полночь должно было перевалить. После ужина он перекинулся всего парой слов с Не Хуайсаном и Цзян Чэном. Их необщительность и отстраненность обрадовала его в какой-то степени, но облегчение быстро сменилось злостью на самого себя. Еще бы, друзья до сих пор в ссоре. За сутки их отношения ничуть не наладились, наоборот, атмосфера накалилась сильнее. Извлекать из этого выгоду — чертовски подло, пусть молчание и было необходимостью. То, что Вэй Усяню нужно поставить жизнь на паузу, не говорило о том, чтобы страдали и все окружающие.       Сон не шел, а голова неприятно гудела, тяжелые веки давили, постоянно закрываясь против воли самого Вэй Усяня, но заснуть не получалось. Внутрь черепной коробки как будто засунули свинцовый шарик, перекатывающийся по кругу, давящее раздражающее ощущение. Его состояние можно описать как нечто пограничное, равно далекое от бодрости и изнеможения: ни встать и заниматься своими делами, ни отключиться. Наверное, это самое неприятное последствие переутомления:вымотанный до предела организм не может просто взять и отключиться. О таком прежде он читал только в книжках и никогда не думал, что столкнется с подобными проблемами. Игнорируя все беды, приключившиеся с его дурной головой за последние годы жизни, Вэй Усянь всегда мог похвастаться крепкими нервами. Терзаться сомнениями — нонсенс.       Что, в общем-то, случилось? Забудем о соседских недомолвках, чужие отношения должны волновать его меньше всего. Вэнь Нин тоже не повод для беспокойства, это стало понятно после вечерней встречи, когда Вэй Усянь вернулся от Цзинь Гуаньшаня и его злосчастных откровений. Поймав его взгляд, Вэнь Нин вопросительно поднял брови. В такие моменты лицо принимало выражение детской невинности, появлявшееся все чаще и располагавшее к себе окружающих. Вэй Усянь же покачал головой, мол, когда-нибудь потом, полученной информации требовалось уложиться по полочкам памяти. Эгоистично, ведь Вэнь Нин, впервые доверивший страшный секрет, нуждался в поддержке. Пара добрых слов, доказавших бы, что ничего плохого про него не думают, и случайность — всего лишь случайность, а не злой рок. Но ресурсы Вэй Усяня вышли за рамки нуля и опустились в отрицательное значение, поэтому он позволил себе спустить все на тормозах. Тронувшийся вконец, он уже точно никому не поможет, пусть для начала мозги адаптируются к обстоятельствам, в которые их запихнули.       Прежде никто из них не укладывался до отбоя, они не уставали друг от друга за всю проведенную вместе неделю. Наконец-то, настала пора для передышки. Не было бы ничего удивительного, если бы выяснилось, что и троица посапывающих вокруг него парней на деле только притворяется спящими. Все они устали не меньше, если не больше, у всех случились те или иные неприятности. Нельзя прочесть чужие мысли, чтобы ответить наверняка, но все-таки Вэй Усянь не считал себя особенным в своем страдании. Психиатрическая больница располагала к всяческим проблемам.       Сегодня, оказывается, прошло ровно семь дней с момента его здесь появления, но по ощущениям прошла целая жизнь. Стало обыденностью проведение утренних и послеобеденных часов вместе с Лань Ванцзи за книгами, почти каждый день они оставались вдвоем. Первые разы Вэй Усянь никак не мог заткнуться, а чего стоила его выходка с нарисованной картинкой! Буквально сцена из дешевого порнографического журнала, обошедшего цензуру. Подумать стыдно, хуже во сто крат, чем ненароком перевернувшиеся на белоснежную пижаму четыре тарелки супа.       Благо, что они смогли примириться, Лань Ванцзи не глупый, пусть и ужасно упрям. Но не Вэй Усяню его по этому качеству осуждать.       Лань Ванцзи, Не Хуайсан, Вэнь Нин, Цзян Чэн, да и Сяо Синчэнь, пусть пересекались они редко, стали ему друзьями, удивительно, как будто они всегда преодолевали трудности вместе. Эта больница дала ему чудесный опыт. И все-таки оставаться здесь в течение года никому не хотелось. Все перечисленные выпишутся, позже всех, по личным прикидкам, мог уйти Лань Ванцзи, но и его приступы, слава богу, сходили на нет. Это значит, что придется знакомиться с новичками, которые также могут уйти. Потому что у многих здесь находившихся был выбор: они на лечении, направлены на него после долгих бесед с родителями, родными и близкими, и всегда могут перейти на амбулаторное наблюдение. Из дома, под ответственность какого-нибудь опекуна. Или могут выздороветь. У Вэй Усяня таких прав не было, ответственность за него лежит на государстве, и если Цзинь Гуаньшань будет видеть в нем опасность для себя или окружающих, пиши пропало. Не выпустят. В своих советах Лань Ванцзи просчитался, надо было припереть этого зарвавшегося докторишку к стенке, выставить обвинения.       Пусть все доказательства, собранные Вэй Усянем, и разнесли в пух и прах. Надо придумать что-то. Откладываются в долгий ящик его эксперименты с призывом Мо Сюаньюя. Или же нет? Вэй Усянь едва удержался от порыва сесть, подпрыгнуть на кровати от азарта перед озарившей его мыслью. Мо Сюаньюя бесполезно сравнивать с собой, общее пересчитывается по пальцам, но, как показывали скудные результаты сделанных на скорую руку исследований, он не проявлял никакой враждебности. Весь причиненный вред был неконтролируемым последствием болезни, а не личной прихотью второй личности. Выходило, что с ним можно было попробовать договориться. Возможно, в этом суть проблемы расщепления: если перекинуть между личностями мостик, рано или поздно детали мозаики состыкуются? Или, на крайний случай, Мо Сюаньюй прислушается к просьбе Вэй Усяня придерживаться определенного поведения, чтобы стереть бросавшуюся в глаза разницу. Если поправиться в кратчайший срок не получится, то нужно попытаться хотя бы приблизиться к норме. Это тоже вариант, никчемный, с рядом минусов, но все же имеющий место быть.       Вэй Усянь перевернулся набок и, неожиданно для самого себя, задремал. Сон вышел беспокойным и спутанным, как будто не хватало сумбура реальности. Мозг от чего-то решил подбросить кошмарное сновидение. Снилось, что он остался в одиночестве, в кромешной темноте, той непроницаемо-черной, которой боятся маленькие дети. В этой тьме мелькали алые всполохи, непохожие на огонь, скорее на странно подсвеченную кровь. Да, именно кровавые разводы напоминали блики, ослепляющие отвыкшие от света глаза. К обессиленному телу тянулись холодные руки. Оно утопало в них, как в разверзшемся море, и чужие кисти, грубые негнущиеся пальцы, касались, хватали, выворачивали суставы из пазух, в ушах стоял треск собственных сухожилий. Ни один сантиметр Вэй Усяня не был свободен, его будто опутал крепкий змеиный клубок. Он разваливался по частям, как сшитая игрушка, в которой вспороли ведущую нить. Распустившиеся швы позволяли частям отваливаться от туловища с ужасным звуком рвущейся ткани. Больно не было. Больно было уже так давно, что Вэй Усянь смирился с невыносимостью, как с неизменной спутницей. Он больше не слышал, как исчезает, по крупицам поглощенный тьмой. Поглощенный Тьмой. Сознание противилось маленькой букве для имени, потому что Тьма вокруг была одушевленной. Мыслящей. Все пространство вокруг заполнил звук флейты, надрывная мелодия, которую исполнить мог только мучавшийся в той же мере, умирающий человек.       Он был бы так рад, подари судьба второй шанс, он стал бы кем-нибудь другим.       Но человек в первую очередь остается человеком, смертным и падшим. Выбора пути не существовало. Тревожная флейта в одночасье замолкла.       Мокрые волосы прилипли ко лбу. Проснувшийся Вэй Усянь весь был покрыт холодной испариной с головы до ног. Мышцы, сведенные судорогой, подрагивали, и он усилием воли заставил себя сесть. Ступни опустились на ледяной пол, приводя в чувство и сбрасывая остатки неприятной дремоты. Для верности ему пришлось сделать пару шагов обеими ногами, скидывая с них напряжение. Вэй Усяню было странно, что резкое пробуждение не откликнулось возобновившейся головной болью, мысли были ясными и почти связными, насколько это возможно для человека, отвыкшего от подобных вещей. Тысячу лет он не смотрел ужастики, да и после них вырубался на ура. Он просто не мог вспомнить ни одного плохого сна. Что за паршивая впечатлительность у него в последние дни?       За окном светало, небо посветлело, стало голубо-серым, но для подъема было по-прежнему рано. Вэй Усянь видел, что соседи по палате мирно спали в кроватях, никто не вздрогнул, не завозился от поднятой им суеты. Уложиться обратно было немыслимо. Речь не про попытку заснуть, он категорически не хотел касаться подушки снова, словно она была проклята.       Стараясь не шуметь, чтобы не вызвать лишние вопросы своим уходом и вообще пробуждением, Вэй Усянь прокрался к двери, прошмыгнув за нее. Он не хотел никому мешать своей бессонницей, но проваляться в добавок к потраченному времени еще час или два — увольте. Свыше его сил.       Оказавшийся снаружи Вэй Усянь удивленно отметил, что дежурной медсестры не оказалось на месте, и он был предоставлен сам себе. Какое-то непродолжительное время, конечно, но эта свобода побудила его и без того безрассудную голову на очередную смелость. Вольность и блажь, как мог бы выразиться Лань Ванцзи, стань он свидетелем принятия этих решений. Дверь в соседнюю палату была приоткрыта и манила сама собой: дать возможность такому человеку сунуть куда-либо свой нос все равно что положить горсть драгоценностей перед клептоманом. Он всего-навсего повелся на провокацию… Хреновое оправдание. Сам Вэй Усянь ему не верил. В любом случае, если Лань Ванцзи или Сяо Синчэнь, или Цзинь Гуанъяо, уже встали, он просто извинится, что явился без стука, или проведет свободное время в их компании. Если же все трое спали, уберется восвояси. Ничего криминального и сколько-нибудь преступного в намерениях не было.       Раньше Вэй Усянь не бывал в чужих палатах. Из-за двух свободных заправленных кроватей она выглядела просторнее, нежели собственная, находившаяся за стенкой. К слову, этот факт неслабо его удивил: Сяо Синчэня не обнаружилось. Лишь спящие Лань Ванцзи, вытянувшийся солдатиком с руками по швам, и новенький. В принципе, Цзинь Гуанъяо он тоже обнаружил не сразу, тот как-то странно свернулся посреди кровати калачиком, как обычно делают кошки, и накрылся одеялом с головой. В комнате стояла тишина, в которую вплеталось чужое равномерное дыхание. Неужели Сяо Синчэня выписали? Не походило на то, иначе он бы обязательно попрощался, а не пропал без какой-либо весточки. Что-то приключилось, не иначе. Очередное подтверждение тому, что минувшие сутки были кем-то прокляты.       Стараясь не шаркать тапочками, Вэй Усянь зачем-то подошел ближе к Лань Ванцзи. Объяснить этот порыв он мог запросто. Никогда прежде он не видел его расслабленным, не представлял без пунктика на самоконтроле, и было в этом какое-то ирреальное ощущение. Смотреть на спящих всегда неловко, чувствуешь себя вторгшимся не просто в личное пространство, но в самое сокровенное. Если присмотреться, то можно было увидеть, что между расслабленных бровей Лань Ванцзи пролегала морщинка, несмотря на молодость, въевшаяся в кожу. Вечная хмурость делала его внешне гораздо старше, можно было запросто перепутать его возраст, предположив наугад. А ведь они погодки. Прямые, чересчур длинные для парня волосы аккуратно лежали на подушке, судя по всему Лань Ванцзи не вертелся во сне. Пряди были расчесаны до блеска: они проскользнули бы меж пальцев без затруднений. Надо будет спросить на досуге, откуда такая странная деталь в образе того, кто меньше всего походил на неформала? Субкультурами тут и не пахнет, а сам Вэй Усянь категорически не хотел верить, что остались в Китае закостенелые консерваторы, придерживающиеся древних традиций с почитанием предков и подобным. Но это объясняло помешанность на идеалах.       На миг Вэй Усяню показалось, что уголки губ Лань Ванцзи дрогнули, приподнялись слегка, тут же опустившись обратно. Улыбка, мелькнувшая намеком, смотрелась на знакомом лице чуждо. Неужели он настолько замкнулся в своей скорлупе, что за всю неделю и впрямь ни разу не улыбнулся?       Спокойствие — Вэй Усянь почувствовал это внутри себя, вслушиваясь в размеренный ритм сердца. За неделю в подсознании установилась связь между нахождением рядом с Лань Ванцзи и умиротворенностью, потому что процесс работы в библиотеке был сродни медитации. Особенно после того, как Вэй Усянь разрешил себе дремать без стеснения, пока от него не требовалось помощи. После пережитого кошмара и считанных часов сна ощущение пойманного равновесия было важным. Солнце поднялось выше, первые лучи опустились на стены, бросая силуэты теней от зарешеченных окон. Рука, честное слово, сама потянулась вперед. Захотелось коснуться наверняка холодной ладони, чтобы убедиться в спонтанном предположении. Или Вэй Усянь так оправдывался за то, чему не было объяснения. Подушечки пальцев мазанули по чужим заживавшим костяшкам, он не успел затормозить себя.       «Лань Чжань, а ты, оказывается, теплый», — в следующую секунду сердце Вэй Усяня бухнулось в пятки, потому что рука так и не открывшего глаза Лань Ванцзи вцепилась в его запястье и дернула на себя. Такой жест был непредсказуемым, ничего подобного не ожидавший Вэй Усянь не успел сгруппироваться и потерял равновесие, падая плашмя на спящего. Острый подбородок болезненно для них двоих приложился о грудную клетку, громко клацнули зубы. Просыпавшийся Лань Ванцзи непонимающим взглядом уперся в незваного гостя, который краснел и бледнел от неловкости положения, в котором по глупости оказался. Румянец яркими пятнами спускался с щек на шею, а задержанного по инерции дыхания переставало хватать… И Вэй Усянь выдохнул. Лань Ванцзи почувствовал обжегшее шею дыхание, приходя в себя окончательно.       Тяжесть тела на нем была непривычной, но не неприятной. Он не мог заставить себя скинуть невесть как и зачем взгромоздившегося на него Вэй Усяня, и не мог раскрыть рта. Тот перестал казаться затравленным и испуганным.       — Опять ты хмуришься. Улыбка шла тебе больше, — попытался отшутиться Вэй Усянь, приподнявшись на одной руке, второй ткнув в складку, собравшуюся на лбу. Говорил он с неестественным энтузиазмом. — Снилось что-то очень приятное, да?       Мочки ушей Лань Ванцзи забавно заалели, их не скрывали ни волосы, ни полумрак. Достаточно светло, чтобы разглядеть и обратить внимание. И, кажется, это случалось не впервые, такая реакция, показавшаяся игрой света или причудливой аллергией.       — Вэй Ин… — хриплый голос Лань Ванцзи одной тональностью вызвал мурашки. Вэй Усянь фыркнул, тряхнув головой. Надо было уходить, извиниться и подняться, сказать, какая нелепость все приключившееся. Он забрел сюда от скуки, а не собирался пялиться, как какой-нибудь подозрительный тип, и тем более не завалился бы самостоятельно на ничего не соображающего человека. Боже. Наверное, в глазах Лань Ванцзи он стал еще омерзительнее.       — Это ты схватил меня и уронил, — принялся он оправдываться, опережая собиравшегося сказать что-то Лань Ванцзи. — Я хотел согнать мушку у тебя с руки, а вообще пришел… от балды. А ты улыбался во сне. Это такая редкость, что грешно было не задержаться, да? Мне, как другу…       — Вэй Ин, — устало прервал его болтовню Лань Ванцзи, медленно моргнув.       Тихо. Тихо до неприличия, Вэй Усянь слышал, как сглотнул слюну, ставшую в горле комом.       — Что за шум с утра пораньше? — это завозился Цзинь Гуанъяо, выпутываясь из созданного им самим кокона. Видимо, больничное покрывало оказалось более строптивым, чем ожидалось, и это дало Вэй Усяню фору. Прежде, чем показалась взлохмаченная макушка сынишки его лечащего врача, он успел подпрыгнуть, рывком перемещаясь в вертикальное положение. Еще полсекунды, чтобы задержаться взглядом на недрогнувшем Лань Ванцзи, чья ладонь, державшая только что его за предплечье, повисла в воздухе.       — Увидимся позже, — шепнул Вэй Усянь вполголоса и вылетел за дверь, с грохотом захлопнув ее за собой.       Он тут же прижался к ней спиной и затылком, стальной и прохладной, остужающей невесть откуда взявшийся жар. Он думал, что после ночного кошмара его лихорадило и трясло? О, то были цветочки. От порывистого дыхания пересохли губы, мысли в хаотичном беспорядке метались туда-сюда, и ни за одну из них не удавалось зацепиться. Это было за гранью любых допустимых контактов, и Вэй Усянь, самое паршивое, не мог назвать конкретного виновника. Вроде бы инициатором был он, не пришел бы — не было бы всей ерунды, опять случившейся между ними. Но мастерски уложил его именно Лань Чжань. И обращение, которое он использовал, странным, не своим голосом. Не то имя, которым следовало пользоваться.       «Лань Чжань же буквально каменный, кусок отшлифованного мрамора», — вслушиваясь в неразборчивые голоса, раздававшиеся в оставленной позади палате, думал Вэй Усянь. Он отлип от двери, чтобы забежать в свою комнату. Везение исчерпалось, ведь в ней он встретил широко зевающего и потягивающегося Не Хуайсана. Не исключено, что тот мог проснуться из-за захлопнутой им двери. — «Безэмоциональная, чтоб его, кукла. Нет, я ведь ничего не мог такого почувствовать, правильно? Это не про Лань Чжаня, совершенно точно…»       Может быть, Лань Ванцзи более угловатый, чем он предполагал, и это тазовая косточка уперлась в бок. Как парень, по случайности повалявшийся на другом парне с утра, Вэй Усянь не хотел думать и предполагать то, что напрашивалось само собой.       — Вэй Ин, ты не слышал… — начал Не Хуайсан, садясь и потягиваясь снова. В таком положении он и замер, во все широко распахнутые глаза смотря на собеседника спустя секунду, после перебившего его на полуслове ответа.       — Нет! — и только потом Вэй Усянь понял, как громко и резко рявкнул стучавшее в висках слово. ***       Как это еще все врачи не возненавидели свою работу и не бросили ее к чертовой матери? Вставать в пять-тридцать, если не раньше, в шесть оказаться в общественном транспорте, в семь — выпить кофе с дежурившими в ночную смену коллегами. А дальше тянущийся непредсказуемый день, течение которого могло нарушить в любой момент очередное ЧП. Усталость — все, что читалось в глазах женщин, скучавших за стойкой регистрации, дежуривших у палат пациентов и разносивших завтраки тем, кто не мог спуститься в столовую самостоятельно. Спокойствие и выдрессированное дружелюбие. Врачам полагалось «возлюбить ближнего своего», ставшего на какое-то время от них зависимым.       Сяо Синчэню пора бы привыкнуть, что от него сплошные проблемы. Облизнув пересохшие губы, он поблагодарил медсестру, протянувшую кружку теплого чая. Голос скользнул по темной глади, оставляя рябь, и растворился без ответа. Может быть, его не расслышали, сдержанное «спасибо» сразу же булькнуло на чайное дно, пролетая мимо ушей собеседницы. Быстрые глотки шумом отдавались внутри. Эхо. Ему необходимо было поскорее закончить со всем и остаться в успокаивающем одиночестве, потому что и голова, и глаза болели куда меньше, чем засевшая внутри обида. Злость на самого себя.       Да. Весьма успокаивающе звучит.       Белоснежная кружка, — Сяо Синчэнь интуитивно угадывает, что ему приносят только такие, — опустилась рядом с тарелкой, на краях которой остался ободок засохшей овсянки. Все столовые принадлежности из одного набора, той же керамики и того же безупречного цвета. Брякнула ложка, возможно, почти упала на пол с неудачно подхваченного подноса. Женщина дошла до двери, когда снова обратилась к Сяо Синчэню, успевшему позабыть об окружающем мире. Прятаться в себе — вот что получалось у него на ура, даже лучше, чем у Лань Ванцзи, если на то пошло. Он поднял голову на звучание собственного имени из вежливости. Хотя никто бы не обиделся, если бы он этого не сделал. Все лица представлялись одинаковыми. Все знали, что рецидив мог оставить слепоту окончательной.       — О вас беспокоился мальчик, тот, который вынес вас из палаты.       — Лань Чжань? — выпалил Сяо Синчэнь. Вышло, что он перебил ее, от неловкости румянец все-таки бросился к щекам. Все из-за удивления, ему представлялось, что Лань Ванцзи скорее вызовет врача на место, чем отнесет к нему. Нужно радоваться, что ремиссия Лань Ванцзи так хорошо протекала, раз он позволил себе прикосновения к людям. Пусть они и прожили вместе энное количество дней, он мог испачкаться. Проще простого, у Сяо Синчэня ведь открылась рана.       — Нет. Если не ошибаюсь, его зовут Сюэ Ян, — подумалось, что отключится снова не самый ужасный исход. Сяо Синчэнь старался не возвращаться к мыслям, что новая встреча с этим человеком опять стала причиной оказания ему неотложной помощи. — Он просил, чтобы вы потом объяснили все лечащему врачу, как станет лучше. Что он не виноват в случившемся, кажется, мальчику сильно досталось в результате.       Сяо Синчэнь ссутулился, прижав подбородок к ключице, твердя себе указания, которым одеревеневшее тело отказывалось подчиняться: вдохни, выдохни, выдави улыбку. Осадок травяного чая у корня языка вызывал изжогу. Или переваренная овсяная каша. Или взбунтовавшиеся размышления, которые не под силу распутать ни одному специалисту.       — Да, — бесцветно отозвался Сяо Синчэнь. — Он не виноват. Передайте сейчас эти слова господину Цзинь Гуаньшаню, случившееся никак с Сюэ Яном не связано: я перенапрягся сам, а он меня спас. И… могу я договориться с доктором о встрече? Мне нужно обсудить кое-что.       Остаться в уединении было, на деле, не так-то здорово. Сяо Синчэнь пожалел, что родился в семье, чей уровень был выше среднего класса, потому что мать и отец могли позволить сыну престижную частную клинику. Здесь ему, оказавшемуся в критическом состоянии, полагалась отдельная палата и «целительный покой» на, минимум, пару дней. Никого. И ничего. Нет причин для беспокойства и тревог, но, видит бог, было бы во сто крат лучше, если бы кто-нибудь непрестанно трещал прямо над ухом, не давая сконцентрироваться.       Подняв руку, Сяо Синчэнь уронил ее на матрас, вздрагивая от глухого звука удара, поглощенного периной. Ладонь мягко отпружинила вверх, упав бесшумно второй раз. Ни книг, ни разговоров, оставался сон и подобные бессмысленные развлечения. Поджав пальцы на ногах, Сяо Синчэнь коснулся ими пола, садясь. Смена положения была в списке очевидных противопоказаний, давление пришло в норму, но никто не отменял внезапного скачка. Но лежать мешком до конца обеда, утопая в подушке и простынях, не предел его мечтаний. От этого становилось хуже, почему-то в лежачем положении мысли гудели пронзительнее и больней.       Выходило, что Сюэ Ян не провоцировал Сяо Синчэня на ненависть к себе. Цеплялся за его слова и мусолил болезненную тему, которую тот сам не мог взять и отпустить, возвращаясь к погибшему другу. Постоянно. В этом был смысл, все-таки Сюэ Ян, пусть и жестокий, и крайне чудной в проявлении чувств, но у него было никаких мотивов делать из соседа по палате калеку. Дразнить — это другое. Дать наркотики человеку, ничего о них не знавшему, подло и низко, но никто не мог заранее положить в воображение определенные галлюцинации. Бунт непереработанной травмы, как выразился бы психотерапевт.       Полная хуйня, как высказался бы Сюэ Ян.       «Бред», — Сяо Синчэнь снова облизнул продолжавшие сохнуть губы. Как будто что-то наваливалось на грудь и душило. Неужели в том, что он увидел Сун Ланя, только его вина? Эпизод из прошлого снова ярко вспыхнул во всех деталях, которые следовало забыть для долгой и счастливой жизни, никогда к ним не возвращаясь.       «Что ты видишь?» — это был первый вопрос от Сюэ Яна, стоявшего напротив. Он облокотился всем телом о стену, облицованную кафелем, вжав до одури в нее затылок и наслаждался вспышками перед глазами. Про них А-Ян упомянул сам, пока Сяо Синчэнь оставался вменяемым и не понимал, почему от обычных конфет менялось восприятие мира. Себя он осознавал тоже как-то иначе. Понимание пришло после блеснувших глаз напротив, зрачки в которых почти вытеснили радужку, но для того, чтобы идти на попятную, стало поздно. Потом начался кошмар, наихудший. Для обоих. «Лицо Сун Ланя». Так ответил Сяо Синчэнь, морщась, прогоняя видение. Открытый гроб и открытые глаза — последнее мозг выдумал сам, конечно, на настоящих похоронах они были закрыты, как полагалось, но он убедил себя в обратном. Он заревел, да? Расплакался, как кисейная барышня. «Где же твое уважение к мертвецам?»       По затылку Сяо Синчэня пробежали мурашки, и он поежился. Его частенько начало знобить без повода, и в нем нет вины побочных эффектов знакомых лекарств, в чем-либо объяснимом и, главное, проходящем. Этот замогильный холод не пропадет.       Ледяной пол под ногами тоже не согревался от соприкосновения со ступнями, но Сяо Синчэнь не стал искать поставленные где-нибудь рядом тапочки. Они могли оказаться с другой стороны кровати. Про них могли забыть. Глупостью казалась трата нескольких минут на лишнее мельтешение, которое могло не увенчаться успехом. Поднявшись, он постоял так, привыкая к остававшейся в теле слабости, затем потянулся к марлевой повязке на глазах и стянул ее, выронив из дрожащих рук. Ориентируясь на свет и тень, Сяо Синчэнь двинулся к окну. Пальцы мазанули по занавеске, отдернутой в сторону, на подставленное лицо упали теплые солнечные лучи, согревая кожу. Бледную, к такой не прилипал загар. Она так и останется болезненно нездоровой? Как он выглядел сейчас? Сяо Синчэнь опасался, что никогда не узнает ничего о внешнем виде, пусть зрение и восстановиться. Он не сможет заставить себя посмотреть в зеркала.       Он продолжит бегать от проблем, прячась за любезностью и доброжелательностью, если не рискнет поменять что-либо. Если Сюэ Ян не вернется, а вместе с ним то темное, затравленное внутрь себя чувство злости и обиды. Обделенности.       — Хватит, — шепнул Сяо Синчэнь, выдохнув. Хватит жалеть себя. Хватит волочить вину, строя из себя мученика. Пора бы научиться говорить за прожитые годы, люди поздно понимают, как это важно. Объясняться друг с другом, а не играть в «данетки». — Сегодня хорошая погода, не так ли?       Он улыбнулся, неопределенно хихикнув, и потер кончик носа. Погода впрямь была чудесной. ***       «Какого черта случилось утром? Какого черта происходит сейчас?» — Цзинь Гуанъяо на протяжении всего завтрака вопросительно косился на Лань Ванцзи, который категорически не желал объясняться. Единственное, что было понятно, так это присутствие в их палате Вэй Усяня, занесенного невесть каким образом в самый ранний час. Его голос, как и голос своего соседа, Цзинь Гуанъяо различил хорошо сквозь потревоженную дремоту, но ничего сверх разглядеть не успел. По привычке, оставшейся с детства, он кутался в одеяло, иногда зарываясь головой под подушку.       Раньше такие ухищрения требовались для более-менее спокойного сна, чтобы его, не дай боже, не потревожил смех материнских подружек или, что намного хуже, стон ее самой или очередного клиента. Тогда Мэн Яо не дорос до возраста, когда мог позволить себе сбежать из дома, с яростью захлопнув дверь и не возвращаясь до наступления утра. Из-за этого он лишился порции слухов, информации, которая могла оказаться полезной. Иначе зачем Вэй Усяню убегать, не поздоровавшись? Страх перед случайным свидетелем какой-нибудь непредназначенной глазам наблюдателей сцене? Ничего иного на ум не приходило.       Лань Ванцзи был кремень. Сегодня в столовой было в принципе подозрительно тихо, исключая того, за кем и раньше наблюдалась молчаливость. Самая шумная компания, ежедневно выделявшаяся на фоне пациентов, — и та не подавала признаков оживленности.       Упомянутый Вэй Усянь грыз кончик ложки, пялясь в пустоту. Не Хуайсан, выглядел получше, нежели вчера, благодаря спавшей опухлости с носа, но был удивительно неряшлив: он не потрудился заколоть отросшие волосы в пучок, как делал постоянно, и те вместо отсутствовавшего веера скрывали выражение его лица. Вэнь Нин поглядывал в сторону сестры, и тоже был нем, и… Цзян Ваньинь. Он тоже не проронил ни слова с того момента, как сел за стол, закидывая в себя еду. Кто бы мог подумать, что кашу можно есть так агрессивно, с такой выразительной и содержательной ненавистью, что брало за душу.       «Неладно что-то в нашем королевстве», — Цзинь Гуанъяо отхлебнул холодный кисель, смакуя приторную сладость ягод. Не самое дурное, что он пробовал за последнее время из больничной еды, даже не пришлось кривиться.       Допустим, Лань Ванцзи пребывал в смятении после неприятностей с Сяо Синчэнем и волновался о друге, вновь угодившем под пристальный присмотр врачей. Вэй Усянь приходил подбодрить его, но был отправлен к чертям собачьим, что логично для разбуженного и расстроенного человека. Цзян Ваньинь, по слухам, готовится к завтрашней выписке, потому сидит, как на иголках, а Не Хуайсан печалился замкнувшимися друзьями. Или не выспался.       Вэнь Нин оставался Вэнь Нином, по крайней мере, в представлении Цзинь Гуанъяо, не так много с ним общавшегося. О нем не судачили, маленькая серая мышка. Ему свойственны перепады настроения, не так ли? Логичное, но не исчерпывающее объяснение. Могло быть какое угодно другое, не то, о котором думают первым делом, более сложное и исчерпывающее. Для этого требовалось наблюдать и слушать.       Какая разница? Денек и без того обещался быть не из легких. На сегодня были выделены те заветные часы, которые предназначались для посещения пациентов близкими, членами семьи, родственниками. Теми, кого у Цзинь Гуанъяо по определению не могло оказаться. Как у Вэй Усяня и Сюэ Яна. И все-таки вчера отец удосужился уведомить его, что посетителя все-таки следует ожидать. Кого? Конечно. Кто же это, чтоб его, мог бы быть? Особенно тогда, когда Цзинь Гуанъяо устал от окружения гребаных праведников, в которое его засунули против воли, из которых сносными были восхищенный его отцом Мо Сюаньюй и взбалмошный Вэй Усянь. И то, оба весьма относительно.       Ему пора бы забить на игру в великого стратега. Упомянутый Мо Сюаньюй встал на его сторону, достаточно одной засомневавшейся в лечении личности, чтобы смешать карты Цзинь Гуаньшаню. Для мести за очередное пережитое унижение хватит вполне. Он не собирался задерживаться здесь, для скорейшей выписки достаточно показать отсутствие зависимости. Это несложно, ее правда ведь нет. Нужно как-то обратно возвратиться к остановившейся во вне, за воротами и высокой стеной, жизни.       Смотря на Лань Сичэня, он чувствовал, что смотрел на предателя. Визитер был угадан безошибочно. В комнатке, предназначенной для встреч с гостями просторно и светло, а от собеседника пахнет недавно выпитым кофе, недоступное в психиатрической больнице простым смертным. Не Цзинь Гуаньяо, попавшему сюда за использование психостимуляторов, точно. Нотки шоколада и корицы перебивали горечь, но ее с лихвой хватало в усталых карих глазах. Лань Сичэнь часто брал подряд пару ночных смен, подменяя кого-нибудь из приболевших или отпросившихся по неотлагательным нуждам сотрудников, он постоянно так делал. Приходил на помощь, даже если его не просить.       — А-Яо, ты хорошо выглядишь, — улыбнулся Лань Сичэнь, и Цзинь Гуанъяо в мыслях запретил ему это делать. Когда тот говорил так мягко, не оставалось возможностей обвинять его в чем-либо: в общении с отцом, в бегстве со встречи, отказы выслушать и понять то, что до него пытались в отчаянии донести. Он улыбался, к нему автоматически тянулись. — Как твои дела?       — Терпимо, раз не развалился тут на части. Почти целыми сутками лежу или сижу, уныло все это, — Цзинь Гуанъяо потянулся на стуле, демонстрируя хруст в затекшей спине. — А вот на тебе лица нет. Расскажешь?       Тот кивнул, хоть и продолжил без явной охоты. Лань Сичэнь делился всем, что происходило в его жизни, пусть это касалось личных вопросов или внутренних дел семейной фирмы. Глобальные тайны он, конечно, не рассекречивал, но в общих чертах Цзинь Гуанъяо имел представление о чем угодно, касавшемся его жизни.       — Отцу очень нездоровится, приходится разгребать кучу бумаг вместо него. Работу тоже никто не отменит, так что не остается времени на сон… но это не главное. Я правда хочу сказать кое-что, — Лань Сичэнь не сделал полагавшуюся правилами этикета паузу, чтобы было время высказать свои сожаления о дурном самочувствии господина Лань-старшего. Так следовало поступить, будь они на официальном приеме, но здесь он перескочил с темы, лишь на секунду прервавшись, чтобы как следует прокашляться. Голос внезапно осип. «Нервы». — Я все думал, как мне связаться с тобой, но решил, что ничто не заменит общения вот так. Лично. Я скучал и…       — Это нормально, мы ведь виделись почти ежедневно. Нормально, что с моим отсутствием у тебя теперь появилось свободное время, — неискренне заверил его Цзинь Гуанъяо, чьи губы растянулись в саркастичной усмешке. — Тебе следует обратиться к современным технологиям, всякие приложения для поиска свиданий и общения. Меньше придется скучать.       Глаза Лань Сичэня потемнели. Познакомившись с братом лучшего друга, Цзинь Гуанъяо не мог игнорировать их поразительную схожесть между собой, на фоне которой ярче бросались в глаза и явные отличия. Мимика — эмоциональная и теплая у одного против суровости второго. Глаза тоже были уникальными. У Лань Ванцзи они были на пару тонов светлее, но взгляд был колючим, едва ли не буквально прожигающим в людях дырки. Тоже самое выражение появилось сейчас и у старшего брата. Цзинь Гуанъяо догадывался, что задел за больное.       — Нет. А-Яо, ты прав, что язвишь мне, я заслужил все твои шпильки. И все же не руби с плеча, хорошо? Мне не хотелось испортить нашу дружбу, — их разделял стол, они сидели напротив, хотя рядом с каждым стоял свободный стул. Ни один, ни второй не попытался сесть бок-обок, но теперь к Цзинь Гуанъяо протянулась рука, тыльной стороной вниз. — Я не услышал тебя, отказался понимать твою точку зрения и погорячился. Мне нужно было образумить твоего отца, а не рассказывать лишнего, но я побоялся…       — Что друг-наркоман испортит твою репутацию? Что от твоих подачек мне на тебя найдут компромат, и плакала безупречность корпорации?       — Что не спасу тебя, — закончил Лань Сичэнь. — Если ты зависим. Ты — мой близкий человек, я чувствую за волнуюсь за тебя… как за второго младшего брата.       Идиотская гиперопека. Лань Сичэнь без лишних сложностей готов принять его, как члена семьи, прировнял к родственнику, не спросив о самом главном. Нужно ли это самому Мэн Яо, не горевшим желанием нацепить на себя даже отчасти унаследованную им фамилию «Цзинь». Ему не нужны братья, сестры, отец, дяди и тетки. Он хотел дружбы, на равных, может быть, с крохотным перевесом в свою сторону… Совсем чуть-чуть.       — Забавно, — с меньшим запалом отозвался Цзинь Гуанъяо, отбив ногтями короткий ритм. Рука, замершая на середине столешницы, никуда не девалась, приковывая взгляд к себе, — ты не настолько меня старше. Выглядишь не лучшим образом, факт, но отпуск с этим справится. Давай обойдемся без братьев, благодаря отцу, я до сих пор не представляю численность своей родни.       — О господи, А-Яо! Ты шутишь. Уже неплохо, после обвинений в том, что я променял тебя на свою репутацию. Заслужено, впрочем. Так ты простишь меня?       — Я обещаю хорошенько над этим подумать, — кивнул Цзинь Гуанъяо, покусывая нижнюю губу. Он так и не протянул в ответ руку и не завершил предложенное рукопожатие, вынудив Лань Сичэня выпрямиться и тяжело вздохнуть. Мир — отличное предложение, но уязвленная гордость парой слов не лечится. — Я не хочу ссоры, Лань Хуань, ты знаешь, что меньше всего мне хочется терять кого-то. Особенно тебя. Но думать обо всем этом невыносимо, здесь, пока мне пудрят мозги тренингами и терапией. Ты бы сам чокнулся за пару суток, честное слово.       — Я буду надеяться, что после выписки ты согласишься к этому разговору вернуться. Пусть все будет не как прежде… Я обещаю постараться, чтобы все было во сто крат лучше прежнего, я обещаю больше верить тебе, — с решительностью добавил Лань Сичэнь, игнорируя шутливый тон, на который перешел Цзинь Гуанъяо, закончивший поднадоевшую тему.       «О, бедный мой, наивный Лань Хуань», — пронеслось у Цзинь Гуанъяо, он с трудом сдержал рвущийся наружу веселый смешок. Пришлось собрать в кулак самообладание. Простить его было несложно, проблема их взаимоотношений скрывалась глубже, чем мог себе представить драгоценный друг. Для того, чтобы все исправилось, как-нибудь вернулось в нормальное русло, это Цзинь Гуанъяо должен был раскаиваться и бросаться обещаниями: например, не лгать, не разыгрывать перед Лань Сичэнем театр одного актера ради своих нужд. Все между ними завязалось на односторонней манипуляции, которую требовалось прекратить. Цзинь Гуанъяо, и никому кроме, требовалось обучаться доверию, но как решиться на откровенность, если ее крохотная доля вынудила Лань Сичэня отвернуться от него?       Нужно подумать. Еще и еще. Лань Сичэнь не должен быть правильным до крайностей, Цзинь Гуанъяо должен отважиться на искренность. Какие-то взаимоисключающие понятия сталкивались в этих двух утверждениях и конфликтовали не то, что с реальностью, они не состыковывались даже в воображении. Вот тебе и идеальная картинка будущего, которую не получалось толково представить, какая там ее реализация. Но без Лань Сичэня ему не справиться, не отказаться от него.       И, судя по всему, наоборот все действовало тем же образом. Лишь изменение условий задачки смогут свиднуть процесс ее решения с мертвой точки.       — Послушай, ты говорил про тренинги. А что вы на них делаете? — до конца выделенного для них получаса оставалось время. Лань Сичэнь посчитал, по всей видимости, роскошью тратить его на молчание, раз он вырвался сюда в свой перерыв. Поговорить об отвлеченном, несерьезном, Цзинь Гуанъяо не был против. В конце концов, этих бесед не доставало больше всего: без ежедневной учебы и дополнительных, и престижных отцовских кругов богатеньких ребятишек обойтись было проще простого.       — В основном, слушаем о вреде употребления всяких плохих веществ и предлагаем последствия, почему они на самом деле такие плохие. Обсуждаем формирование зависимостей и бла-бла-бла. Ничего сверх того, что тебе могла бы предложить запись какой-нибудь лекции на «Youtube», — подпирая кулаком щеку, Цзинь Гуанъяо слегка прищурился. — А вот арт-терапия тебя бы увлекла больше, там нас заставляют рисовать. Не то, чтобы я очень хотел туда ходить, но надо же заниматься чем-то, кроме изучения здешних потолков.       — Скажешь тоже, — коротко рассмеялся Лань Сичэнь, на что Цзинь Гуанъяо насупился. — Ты, и не придумаешь себе занятия?       — А я не шучу. Могу по памяти набросать тебе схему трещин на штукатурке над моей кроватью, если сомневаешься. Вообще вчера мы на занятии пробовали рисовать песком… тебе интересно?       — Как ничто другое, А-Яо, — это могло показаться издевательством, скажи такую реплику кто угодно еще, кроме Лань Сичэня. Из его уст слова приобретали иную окраску, и были невероятно серьезными, настоящими. Неумение фальшивить у всех их семейки как будто в крови. — Говори, пожалуйста, я рад, что могу слушать тебя снова. Рассказывай все.       Обо всем Цзинь Гуанъяо говорить не собирался, но он знал о слабостях Лань Сичэня практически столько же, сколько мог знать разве что Лань Ванцзи. Когда-то подававший надежды художник отказался от увлечения живописью, забросив акварельную бумагу и кисти в угол стенного шкафа. Из него не получился бы творец, не из человека с той фамилией, под которой его угораздило родиться: медицинский факультет становился точкой в жизни каждого ее представителя. У старшего сына был предопределенный путь к должности главного директора фармакологической компании, без возражений. И Лань Сичэнь не препирался. Ему запрещалось допускать ошибки.       Но зато, когда они оставались вдвоем, хоть в кафе, хоть на выставке или в вечно пустующей квартире семьи Цзинь, то позволяли себе пустяковые чудачества. Лань Сичэнь доставал блокнот и делал в нем быстрые неуклюжие наброски, выразительные и сдержанные, каким был весь сам, целиком. На них получалось завороженно смотреть, называя красивыми и чудесными. А еще их нравилось хранить в специально заведенной для этого тетрадке. Пусть не профессиональные, но рисунки вызывали умиление.       Цзинь Гуаньяо знал, что история о том, как творчество используется в лечении пациентов, понравится Лань Сичэню, зацепит его. И плевать, что он целиком и полностью пересказывал ему то, что украл из беседы с Не Хуайсаном. Главное — пусть это будет шаг навстречу.       С искренностью сегодня не заладилось. И, честно, черт бы с ней.