Помоги: кажется, во мне — пожар

      Держи в голове на всякий случай: в самом плохом дне все равно остается двадцать четыре часа.       Вэй Усянь вычитал толковый на первый взгляд совет в журнале, который взял полистать в киоске, пока ждал приятелей. Будка принадлежала женщине неопределенного возраста, с равным успехом ей могло оказаться как двадцать, так и сорок, и кроме еженедельных и глянцевых изданий на полках разместились диски с пиратскими фильмами. Для покупателей постарше была предусмотрена коллекция, спрятанная на задернутом шторкой прилавке. Порнография Вэй Усяня не интересовала, сейчас его занимала оживленная улица, яркие вывески на витринах недоступных брендовых магазинов, непохожие между собой прохожие, не замечавшие в свою очередь его. Жизнь, настоящая и стремительная, кажется прекрасной, когда доступ к ней ограничен также, как к эротике для среднестатистического подростка. Какой-нибудь дяденька-трудоголик хочет скоротать одиночество с грудастыми девочками, а Вэй Усянь просто хочет свободы. Да и проигрывателя в приюте все равно не раздобыть.       В то время побеги из детского дома вошли в привычку. Прогулки во дворе под камерами не вызывали восторга, и чем старше становились воспитанники, тем больше им требовались другие развлечения. Например, день могло скрасить бесцельное стояния на тротуаре посреди оживленной толпы. Чтобы не вызывать подозрения у воспитателей, мальчишки удирали по очереди в течение часа, в группе было по три-четыре сообщника. Остававшиеся девчонки и мальчишки по отработанной схеме прикрывали отсутствующих. Численность проверялась по спискам на запланированных официальных мероприятиях, в будни таких проблем не возникало. Срабатывали самые банальные отмашки: «Вэй Ин? Пошел показать наш парк А-Мэй, новенькой». Главное, что все возвращались целыми, а необходимость разбираться с дисциплиной плюс-минус сорока сироток в приоритеты администрации, очевидно, не входила.       В общем, тогда, на пригревающем весеннем солнышке, мысль о скоротечности проблем показалась любопытной. Подумаешь, потерпеть и проспаться, чтобы на утро, как минимум, часть проблем решилась сама собой. В любом дне не больше двадцати четырех часов. Те же пять минут из них пролетали, пока ты зевал и потягивался.       С тех пор, как Вэй Усяня госпитализировали, он возвращался к подчерпнутой идее. Чем больше он находился в стенах больницы, тем чаще появлялся закономерный вопрос, который был прямым продолжением этого умозаключения. Что делать, если плохим был не день, а вся жизнь?       Времени она занимала побольше. От нее не проспишься, не очнешься. Стадия, которую нужно было переждать, затягивалась.       Вэй Усянь облокотился о стену рядом с приоткрытой дверью в библиотеку, куда не решался зайти. Пару минут он топтался, поражаясь, почему отношения с Лань Ванцзи строились на недомолвках и усложнялись тем сильнее, чем ближе они становились. Потому что он — единственный, кому повезло быть облитым четырьмя плошками супа? Или все началось с лестного предложения раздеться в больничном туалете? Не было в приютской жизни никого и вполовину такого же правильного, праведного и строгого, даже если искать кандидата среди взрослых, со всеми сходиться удавалось на раз-два. Трудности в общении с Лань Ванцзи были особенными. Может, все потому, что Вэй Усянь ни на ком прежде не валялся ранним утром, чувствуя упиравшийся в бедро стояк? Звучало, как достаточное обоснование, но баланс их отношений нарушился чуточку раньше. Злосчастный эпизод все подчеркнул. Между ними с самого начала проскочило что-то «не заладившееся».       Не то чтобы Вэй Усянь как-то по-особенному беспокоился о случившемся, но… да. Именно это он делал. Они оба оказались в неловком положении. Нестыдливый от слова «совсем» Вэй Усянь не мог взять и выкинуть мысли из головы. Не было очевидных поводов зацикливаться на глупости, единственным последствием которой мог стать приступ панической атаки. Вот что должно внушать тревогу. Ко всему, касавшемуся психики, подходить следовало с аккуратностью, Вэй Усянь же в случае Лань Ванцзи был скорее слоном в посудной лавке, нежели ловким сапером. И все-таки основной повод избегать Лань Ванцзи был другим, он не из благородства придерживался заповеди «не навреди». Вэй Усянь не мог разобраться, что оставляло осадок. Боялся ли он, что тот явится с перебинтованными руками, которые попробует постирать с отбеливателем, или что будет по двадцать минут оттирать места соприкосновения тел? Или страх внушил самый долгий зрительный контакт за всю историю их знакомства? Спрашивая себя, Вэй Усянь не находил ответа. Ради чего он не прекращал нервничать?       Факт фактом. Заставить себя зайти, чтобы отсалютовать занятому книгами Лань Ванцзи, он не смог.       — Занято? — знакомый голос заставил подпрыгнуть. Вэй Усянь не ожидал, что тот прозвучит у него за спиной, ведь час для встреч с родней давно закончился. Согласно нерушимому расписанию, Лань Ванцзи должен был заниматься делами добрые двадцать минут, а не подкрадываться к приятелю и пугать.       — Будешь так делать, станешь причиной чьего-нибудь инсульта, Лань Чжань! — разворачиваясь на сто восемьдесят градусов, вскрикнул Вэй Усянь. — Ну серьезно, ты на цыпочках ходишь, чтобы тебя не услышали? Аж сердце прихватило.       — Я не могу стать причиной инсульта. Инсульт — болезнь головного мозга. Проблема с сердечными тканями называется инфарктом, и к нему нужно иметь предрасположенность.       Вэй Усянь промолчал, но Лань Ванцзи лекцию закончил. Обошлось без уточнений, что смерть от испуга — спорная в медицине вещь с относительной доказательной базой. Сам Вэй Усянь знал об этом из программы по телевизору для эрудированных подростков, обожавших сыпавшиеся на них факты. Чутье подсказывало, что в категорию таких чудиков входил и его приятель, не ставший выставлять свою интеллектуальность во всей красе, ограничившись поджатыми губами.       -Какой-то ты сегодня разговорчивый, Лань Чжань, прямо удивительно. Выспался что ли? — Вэй Усянь запоздало прикусил себе язык, съязвив по инерции, но сыграв и в свои, и в чужие ворота. Стоп-кран для него природа не предусмотрела. Холодный взгляд Лань Ванцзи изменился, но оставался нечитаемым, и лучшим вариантом стала смена темы. Не хватало мусолить тревожившую его ерунду, обоих вгоняя в краску. Забыть проще. Черт, да что это, если даже не хочется шутить? — Ты опоздал.       Лань Ванцзи пожал плечами, открывая перед собой дверь, убедившись, что библиотека пуста.       — Опоздал Лань Сичэнь, поэтому я задержался. Ты пришел вовремя?       — Практически, — присвистнув, кивнул Вэй Усянь. Затем он хихикнул, протискиваясь мимо замершего у стола собеседника. Разбору накопившихся бумажек предшествовал этап проверки наличия всей требовавшейся канцелярии и ее готовности. — То есть пунктуальность у вас не врожденная? По твоим историям, семья Лань вся из себя безупречна.       Вэй Усянь пробрался к подоконнику, чтобы посмотреть результаты недавних трудов. Высохшие книги лежали стопочкой, край к краю, все строго одного размера. Выглядели они умиротворяюще, готовые попасть в читательские руки. Типографии крупных издательств допускали больше ошибок, чем их сплотившаяся команда, благодаря руководству Лань Ванцзи: с ним недопустимы самые маленькие погрешности. Делая больничный самиздат идеальным, он расслаблялся, успокаивал навязчивый голос болезни. Картонные обложки, прошитые листы, по линейке отмеренные подписи с лицевой и задней сторон, на корешках — все просто загляденье. Взяв верхний том, Вэй Усянь пролистал детектив об ограблении банка. Команда профессиональных воров, каждый из членов которой был харизматичен, умен и силен, описания улочек европейского города и достопримечательностей. Истории, как эта, навевали скуку. Лань Ванцзи впору браться за вещи посерьезнее.       Из бульварного чтива он умудрялся делать «конфетки».       — У него была еще одна встреча. Здесь.       — О. Твой старший брат виделся с Цзинь Гуанъяо? Или… — ткнув наугад с предположениями, Вэй Усянь попал в цель. Он понял по дрогнувшим плечам. Меньше секунды прошло, прежде чем к Лань Ванцзи вернулась примерная осанка. Но он заметил. Не было смысла заканчивать предложение с перечислением других кандидатов.       — Что бы я ему ни говорил, он считает его другом. А своим друзьям он обязан доверять безоговорочно, — по тону Лань Ванцзи можно было понять, что он сам придерживался какого-то иного мнения, но не понятно: по отношению к какому из предложений. Не следовало приближаться только к Цзинь Гуанъяо? Или ко всем остальным тоже?       — Вы такие противоположности. Не поверил бы, что ты и Лань Сичэнь росли вместе. Ну, по тому, что ты о нем говоришь, — положив книгу на место, Вэй Усянь принялся разбирать свежие поступления от библиотекаря. Заготовленные блоки с новыми историями, скучная классика вперемешку со скучной беллетристикой возвышались над столешницей серой башенкой. Листы были газетными, толстыми и громко шуршавшими при перелистывании. Поймав искоса брошенный взгляд, он продолжил. — Ну, он такой общительный, готовится руководить фирмой, всем помогает и улыбается. А ты нелюдимый, вредничаешь. И придираешься уж точно почаще, чем он.       Боковым зрением Вэй Усянь заметил метнувшуюся в воздух тень и обернулся. Показалось, что Лань Ванцзи замахнулся рукой, хотя для подзатыльника или тычка расстояние между ними было великовато. Тень оказалась распущенными волосами. Заплетенные в низкий хвост, они не выбивались из-под туго затянувшейся резинки, гладкие и блестящие, как будто на них прыснули маслом. Лань Ванцзи пересобрал их ловко и быстро, убирая с лица мешавшие пряди. Слова Вэй Усяня не стремились оскорбить, тон, с которым он перечислял недостатки Лань Ванцзи, был шуточным. Ответ заранее известен: излишняя колючесть как раз оберегала от назойливых людей, лезущих не в свое дело.       — Мы и не обязаны быть похожими, хватает внешних характеристик.       — Характеристик! Ты о родстве или о машинах одной фирмы рассуждаешь? Лань Чжань, нельзя же так, — прыснул Вэй Усянь в кулак, после чего громко выругался. Промахнувшись мимо листа, он попал кисточкой по пальцам. Заметить это удалось только размазав клей по губам и подбородку. — Черт, ну что за день…       Лучше бы он оставался шумным дополнением к мебели, чем старался помочь. Руки не привыкали при всем усердии к монотонным и скрупулезным движениям, которые без заминок получались у Лань Ванцзи. Редкие ляпы оставались сугубо на его совести.       — Что вчера сказал Цзинь Гуаньшань?       Вэй Усянь, схватившийся за салфетки, замер, не донеся те до лица. ПВА быстро схватывался на воздухе, стягивая кожу. Пленка ощущалась чужеродной, но получилось о ней забыть за секунду. 1:1 в негласном счете ударов по болевым точкам. Лань Сичэнь не был обязан быть похожим на Лань Ванцзи, учесть можно было и разницу в возрасте, и то, с какими людьми им доводилось общаться, но Вэй Усянь ляпнул. Как обычно. Можно было осадить его менее радикальным вопросом. Мол, пора захлопнуться, не лезь в семейные отношения, которых у тебя нет и, с вероятностью, никогда не будет. Лань Ванцзи нужно было перебеситься, что братец предпочел навестить сомнительного товарища, проведя с ним свободное время, и лишь оставшуюся от него часть посветив тому, кто ждал по-настоящему. Вэй Усянь чувствовал, что лишь в компании избранных Лань Чжань чувствовал себя в своей тарелке.       Но вместо того, чтобы огрызнуться, он заговорил о самой неприятной теме. Браво, тонкое проявление эмпатии.       — Он без понятия, когда я выберусь отсюда, — честно ответил Вэй Усянь. — У меня серьезные беды с головой, которые он не знает, как лечить. Целой недели ему было мало для уточнений.       — Недели правда мало. Вэй Усянь, чем дольше ты здесь, тем выше шансы помочь.       — А мне можно помочь? Не припомню ни одного примера, где сюжет о раздвоении личности заканчивался бы хэппи эндом. Ты же образованнее меня, да? Может, чего посоветуешь в таком случае? — Лань Ванцзи вдохнул.       Он вздохнул так громко и тяжело, что Вэй Усяню стало не по себе. Он перегнул палку. На поведении сказался недосып, яркие образы ночного кошмара, пока что не успевшие затереться в память. Десяток невидимых в темноте рук, сжимавших ему горло, раздавливающие неспособное к самозащите тело. Он бежал от многих демонов на протяжении шестнадцати лет, и всегда побеждал в импровизированных догонялках без стоп-слова. Ему не снилась смерть родителей, иногда эпизоды счастливых дней, проведенных вместе, но никто не мог пообещать ему со стопроцентной уверенностью, что они не были плодом воображения. Честно, он не помнил подробности обстоятельств несчастного случая, приведшего к их смерти: Вэй Усянь избегал чтения газет за тот год, не просматривал новостные сайты, получая доступ к интернету. Ему хватало знать, в какой день случилась катастрофа, развалившая жизнь на кусочки, и нужно было не копаться в ней, а попытаться собрать себя. Вэй Усянь прятался. Мо Сюаньюй появился, когда взрослая жизнь замаячила на горизонте.       Игнорировать факты стало сложнее, и сознание придумало пушечное мясо, подставляя его подо все, что могло потревожить старые травмы или дать новые. Но рядом с Лань Ванцзи выдуманный паршивец не появлялся, как назло, с ним приходилось быть самим собой. Внезапное осознание взволновало: Лань Ванцзи оказался одним из немногих в клинике, ни разу не засвидетельствовавших Мо Сюаньюя.       Частью озарения стало и приятное тепло Лань Ванцзи. Улыбка, заметив которую, улыбнулся сам Вэй Усянь. Рядом с ним было приятно: иначе, чем с Не Хуайсаном или Цзян Чэном, чем с А-Нином за бурным обсуждением грандиозных планов по самолечению. Приятно стоять рядом, приятно… не только стоять.       — Прости, погорячился. Конечно, мне нужно вылечиться, чтобы нормально жить, но потратить годы на психушку я не согласен. Какой смысл тогда во всем? — Вэй Усянь посмотрел в окно, зарешеченное. Стальные палки, спаянные между собой, были выкрашены белой краской, днем сливаясь с видом на улице. Но они никуда не девались. — Хочу быть таким же, как и все.       — Тут все ради этого. Почти все, — видимо, вспомнив о недавнем случае с Сяо Синчэнем, поправился Лань Ванцзи. Вот Сюэ Ян точно не торопился исправляться. О его приключениях судачили в столовке весь завтрак, и рассказ получался завидным. Стоило ему выбраться из одиночного наблюдения, как он умудрился поднять переполох и повторно отправить практически ослепшего по его вине пациента в больничное крыло.       — С другой стороны, во всем свои плюсы: я могу посмотреть один и тот же фильм дважды разными личностями, как в первый раз, многие же мечтают о таком.       — Не смешно, Вэй Усянь.       — Конечно. Для того, чтобы было смешно, нужно иметь чувство юмора, ты разве не в курсе? — дружелюбно хмыкнул тот, концентрируясь на бумажных листах, успевших съехать с плохо промазанного клеем места. Испорть он хоть один экземпляр, Лань Ванцзи точно начнет рвать чудесные волосы в клочья. — А почему ты волосы не состригаешь? Бунтуешь против современности?       — У Лань Сичэня так же, — и, предупреждая искрометную шутку, Лань Ванцзи не дал вставить и звука. — Семейная традиция. Длинные волосы в знак почитания предков, так как наш род достаточно традиционных взглядов.       — Боже мой, я надеялся, что это не будет связано с консерватизмом. Ради чего? У тебя на лбу написано, что ты воспитывался фанатиками, — Вэй Усянь закатил глаза. — И ты никогда не избавишься от хвостика? Нет-нет, не подумай, я об удобстве думаю, сам он очаровательный у тебя, смотрится миленько…       Ай.       Исключительное «ай». Наверное, следовало подумать, какие комплименты ты подбираешь для друга. В том, чтобы назвать длинные волосы милыми, ничего дурного не было, но когда они не собраны на затылке твоего сверстника мужского пола. Все, в принципе, легко переводилось в шутку, но на фоне всех пережитых и переживаемых, мать их, переживаний выходило уже не так забавно. Во внутреннем мире Вэй Усяня царил переполох похлеще того, что устроило осознание существования Мо Сюаньюя.       Лань Ванцзи работал дальше. Никакой реакции. Быть может, он впрямь проигнорировал спорное заявление? На воре горела шапка, как говорится, Вэй Усяню следовало вытравить беспокойства прочь. Он так разволновался, испугавшись показать дружелюбное расположение к парню и его внешности? Уж у него никогда не обнаруживались подобные предвзятые взгляды, а тут бац, и всплыли наружу стереотипы. Ничего не было плохого в том, чтобы определить что-либо «милым», боже!       — Мне удобно, — отозвался Лань Ванцзи в повисшей паузе. Раз комфорт оправдывал всю непрактичность гривы для страдавшего ОКР человека, значит, так надо. Он посмотрел прямо на Вэй Усяня нетипично сосредоточенно, буркнув под нос излюбленное «мгм». Звук, который записать правильно было сложно, который характеризовал Лань Чжаня лучше, чем любая составленная психологом анкета.       Вэй Усяню оставалось смотреть, как Лань Ванцзи обогнул стол, взял отложенные им салфетки, смятые, но не использованные, смотревшиеся чужеродно в стерильных руках. Те ежечасно оттирали каждую фалангу, вымывали до кровавых трещин кожу, чтобы вдруг пренебречь собственными правилами. Подушечки указательного и большого пальца держали бумажный краешек, пока другая ладонь легла на щеку, оказавшись холодной, не теплой, как когда Лань Чжань спал. Либо лицо Вэй Усяня так сильно горело. Лань Ванцзи принялся оттирать подбородок от засохших остатков клея. Шелушащаяся корочка лопнула под напором, осыпавшись на коленки лоскутками. Как сброшенная змеей шкурка. Подвигав челюстью, Вэй Усянь понял, что тянущее ощущение пропало. Он напрочь забыл о том, что испачкался пару минут назад.       — Смотреть неприятно было, — прокомментировал Лань Ванцзи, прозвучав так, будто оправдывался. Вэй Усянь был готов поклясться, что именно так дело и обстояло. Ему нужно было найти объяснение неуместным жестам. Уж кто-кто, а он понимал отлично.       Потому что быстро найденный ответ на вопрос «какого дьявола я сделал» избавлял тебя от последствий рефлексии, пока собеседник не скажет, нахмурившись, что-нибудь, растаптывающее твои аргументы. «Но ты бы сказал мне, я сам…». И тогда Вэй Усянь бы справился с тем, чему учат детишек с первой взятой в руки ложки и повешенного на грудь передника, он бы вытер гребаный рот без чужой помощи. «А ты бы не пялился на меня спящего», — мог бы парировать Лань Чжань. Им стало бы неловко. Неловкость плохо отражается на близкой дружбе.       Последний обмен ударами по взаимным слабостям закончился счетом вничью, на нем лучше остановиться.       — Да, спасибо, Лань Чжань. Беру свои слова назад, — он подмигнул, переводя дыхание. Скулы жгло от прилившей крови, не торопившейся растекаться по телу обратно, — ты шифруешься, но такой же добрячок, как и братец.       — Нет, — Лань Ванцзи взялся за книги, используя их в разговоре на манер щита, занятость важным делом отдаляла его от собеседника, спасая и защищая тем самым. Отвлекшись на механические действия, можно было поддерживать метафорическую дистанцию в маленьком помещении, сидя в половине метра друг от друга.       Что отрицал Лань Ванцзи? Снова он возражал, снова не понятно, что под этим подразумевал, Вэй Усянь поторопился называть его разговорчивым. Хотел ли Лань Ванцзи сказать, что он ничего не прятал умышленно и проявлял светлые порывы души так, как умел? Или что прятать было нечего, и внутри он такой же отстраненный и скудный на чувства, как снаружи? Он весь от и до — как его невыразительная мимика, плавные, но редкие жесты, держащийся на одной ноте голос — подразумевалось ли это? Что в нем нет ничего общего с улыбающимся всему миру добрячком? Если так, то он солгал. Если Лань Ванцзи пытался убедить, что он черствый сухарь, то становился только лгуном. Вэй Усянь не растерял в больнице навык чтения людей, наоборот, он получил свободное время, чтобы его усовершенствовать. Сколько ни старайся подавлять эмоции, накопленные, они простреливают через любую защитную скорлупу, и у Лань Чжаня этих брешей было предостаточно.       Вэй Усянь находил их.       — Не злись на Лань Сичэня, — он тихонько постукивал ножницами по краю стола, ритм напоминал звук метронома. — Я уверен, что скоро он смекнет, что за фрукт Цзинь Гуанъяо и призадумается о дружбе с ним. Он как-нибудь заставил навестить себя первым, заболтал, но ты-то брату важнее.       Вэй Усянь поддержал Лань Ванцзи, не будучи уверенным до конца, обиделся ли тот на брата. Может, волновался, как скажутся такие неблагополучные знакомства на репутации семьи в целом. И без его подсказки можно было смекнуть, что Цзинь Гуанъяо мог напроситься на встречу, надавить на жалость или использовать какие угодно манипуляции, вынудив Лань Сичэня увидеться с ним первым. В поддержке не было никакой нужды, и все-таки Вэй Усянь попытался дать ее. Протянул руку, которую могли оттолкнуть, хуже, звонко по ней ударить.       Прядка из хвоста упала на плечо, соскользнув с него вперед, и зацепилась за пуговицы. Удивительно, как ей удалось вырваться из-под резинки, нарушить целостность незамысловатой укладки. Лань Ванцзи выпрямился над столешницей и привел волосы в порядок. И как он упустил ее?       — Я уверен, что Цзинь Гуаньшань не задержит тебя надолго. Ты справишься, Вэй Ин, — если бы Вэй Усянь не смотрел на него прямо сейчас, то поверил бы, что тот улыбнулся. Нельзя же говорить такие теплые, как ладони только-только проснувшегося Лань Ванцзи, слова с каменным выражением лица.       Но у него, конечно, были особенные навыки в самообладании. ***       Будь у Цзян Чэна право голоса в подобных вопросах, он бы не упустил возможности вставить свое слово. Скорее всего, с ударом кулаком о стену и выкриком: «Нахер вашу выписку». Что-нибудь в таком духе.       Последние часы пребывания в стационаре хотелось растянуть, помедлить с подписанием всех необходимых бумаг и сбором вещей. Предстоящая поездка с родителями в одной машине представлялась серьезным испытанием: отец и мать на заднем сидении и влезший между ними сын, как барьер, разграничительная полоса. Спереди сидел бы благоразумно помалкивающий водитель. Они никогда не располагались иначе, сколько Цзян Чэн себя помнил. Никто за весь путь не скажет и слова, не включит радио или музыку, весь салон утонет в тяжелом молчании, физически ощутимом. Результаты пройденной терапии не имели значения, главное — подтверждающая ее бумажка и разрешение на возвращение к учебе. Он здоров. Семья об этом осведомлена, как и о его излишней вспыльчивости, с которой оставалось смириться. Им с детства было плевать, что там происходило у него на душе.       Стремление завершить затянувшееся приключение сменилось желанием задержаться. Вот такая непоследовательность простительна для любого подростка без страдавшего комплексом бога родителя. Матушка учила просчитывать поступки наперед, как в шахматах. Отец напоминал подумать раз десять перед принятием того или иного решения. Но у Цзян Чэна не было времени размышлять и взвешивать, у него накопились не нашедшие ответов вопросы, достаточно серьезные, чтобы не оставлять их проигнорированными.       Начиналось все иначе.       Не проходило и дня без мечтаний о скорейшем освобождении из окружения разномастных психов, соседство с которыми могло всерьез сказаться на рассудке. Всему виной столкновение с избалованным сынком Вэнь Жоханя, которого требовалось поставить на место раз и навсегда, рано или поздно он все равно оказался бы в травматологическом отделении по чьей угодно вине. Цзян Чэн просто взял обязанность вправить мозги зарвавшемуся мажору на себя. Переусердствуй он чуть-чуть, и причиненный ущерб суд определил бы, как тяжкий, впаяв более суровое наказание. Все ограничилось штрафом и курсами по контролю гнева — популярная в той же Америке тема, которая начала применяться в Китае усилиями частных клиник.       Переговариваясь с соседями, Цзян Чэн прикидывал, на кой черт кому-то понадобилось, чтобы все сложилось таким образом. В мире совпадения случались редко, а тут их целая непрекращающаяся череда. От Вэнь Нина он впоследствии узнал, что Вэнь Жохань выступал одним из главных спонсоров бизнеса Цзинь Гуаньшаня, тот в благодарность пристроил сюда его племянника после попытки покончить с собой, а затем нанял на подработку Вэнь Цин. Скорее всего, тоже по указке богатейшего политика страны. Получалось складно. Главврач продемонстрировал успех разработанной в стенах его учреждения программы, с высокой вероятностью и порекомендовав ее Вэнь Жоханю в качестве условия компенсации со стороны семьи Цзян, с которой пытался сблизиться, минуя все разногласия.       После смерти старшего сына, жениха Цзян Янли, отношения между их сторонами разладились. Кстати, Цзян Чэн не удивился бы, выяснись, что Цзинь Гуаньшань умудрился бы на всем заработать, но лезть в счета крупной клиники и пытаться в них что-нибудь отследить было предприятием рискованным с маленьким шансом на успех. Если главврач и остался в плюсе, пусть так тому и быть, никакой уже разницы, в общем-то.       С самого начала задумка была абсурдной. Как только взрослые с ней согласились?       В любом случае, тренинги Цзян Чэн отработал полностью, получив невероятный опыт в самопознании. Было бы попроще, обойдись они без элементов психотерапии и акцента на том, что все беды идут из детства: мама и папа не долюбили, не научили, как прорабатывать свои проблемы по-взрослому и без применения силы. Теперь Цзян Чэн знал, как контролируют гнев, как направляют его в продуктивное русло… но не то, чтобы планировал эти навыки регулярно использовать, оказавшись по ту сторону закрывшихся ворот. По крайней необходимости, разве что.       Программа пройдена. Душевные болячки сковырнуты, но не содраны с мясом. Полным ходом должно идти возвращение в обычное русло.       Спокойствие нарушил Не Хуайсан. Или вернее сказать «нарушила» после сделанного соседом каминг-аута, но Цзян Чэн не поправлял себя. Не Хуайсан оставался «им». Нужно признать, что мало какие вещи способны вызвать удивление такой силы, но события последних трех дней в голове укладывались с натяжкой. Как там говорилось в подобных ситуациях: жизнь к некоторым поворотам не готовила? Подходящее объяснение для человека, никогда не сталкивавшегося с явлением «трансгендерности» лицом к лицу.       В мире Цзян Ваньиня все было устроено незамысловато, раскидано по двум полярностям: выглядевшие парнями были априори мужского пола, выглядевшие девушками — соответственно, женского. Под исключения попадали всякие неформалы, лишь при близком знакомстве с которыми угадывалась их принадлежность к первым или вторым. Размалеванные парни на фестивалях или на видео в интернете, накачанные девушки в объемных кожаных куртках, стянутых с отцовского плеча. Но у Не Хуайсана все было иначе. Он не выглядел вызывающе, не был эксцентричным, наоборот. Тихий, скромный мальчик за тенью старшего брата, мнущий в руках оригами. Или следовало догадаться раньше по осточертевшему вееру, который Не Хуайсан таскал повсюду?       Технически, то есть биологически, он был мужчиной, то есть наследником семьи, единственным сыном. По этой причине он лежал в одном отделении с Цзян Чэном, Вэй Усянем, Вэнь Цюнлином и всеми прочими. По какой-то необъяснимой причине ему стало казаться, что природа допустила ошибку, запихнув его при рождении не в то тело — так понял Цзян Чэн по спутанным словам, последовавшим за признанием. Информации было мало, и даже ее крохи противоречили всем усвоенным знаниям.       Выбирать можно профессию, любимые предметы в школе и ведущих их учителей, цвет рубашки на собеседование или фасон костюма для выпускного. Выбирали возлюбленных, даты свадьбы и развода. Есть категории, где варианты недопустимы, они — данность. К ним относились рост, цвет глаз и прочее, включая гребаный пол. Все равно, что попробовать представить себя женщиной, получалась нелепость.       Цзян Чэн перехватил Не Хуайсана в коридоре, придержав его под локоть. Тот не сопротивлялся, послушно замедлив шаг. В глазах, широко распахнутых, как у олененка из мультфильма, у него отразилось непонимание, как будто он не ждал, что после всех откровенностей Цзян Чэн спокойно его коснется.       — Ты задолжал разговор.       — Не сейчас, же? Нам надо увидеться с семьями, если ты помнишь, если мы не появимся, они заволнуются…       — Подождут, — отрезал Цзян Чэн, в нетерпении передергивая плечами. — Ты обещал со мной поговорить, и если маменька надумает забрать меня прямо сейчас, у тебя не будет шансов сдержать свое слово.       — Какая забота о моей честной репутации, — натянутая улыбка не пыталась сгладить сарказм, звучавший в притворно-восхищенном голосе. — Мне показалось, ты для себя решил, что мне там полагается чувствовать и как ко мне обращаться. Тебя ведь не переспорить, Цзян Чэн. Так зачем пытаться разобраться в моем… как там было, «бреде»? Или ты выразился не так мягко? Ох, точно…       — Спасибо, но цитировать меня не обязательно. Ты в курсе, что я мог сорваться, — Не Хуайсану впору удивляться, потому что его собеседник в самом деле демонстрировал что-то, напоминающее чувство вины, да вдобавок с тактичной сдержанностью. Для Цзян Чэна привычнее кидаться на людей с обвинениями во всех грехах, как на нем самом возложено предостаточно ответственности. Мол, он отвечает за себя сполна, другие также обязаны.       Его искренность, с которой он обращался к Не Хуайсану, сработала. Смягчившись, он развернулся, прежде так и стояв вполоборота, как и был пойман, и взял за руку. Чувство чужой ладони в своей было неожиданным и никак незапланированным, но Цзян Чэн не стал вырываться.       Кивнув в противоположную сторону от комнат, в которых проводились свидания для несовершеннолетних пациентов, Не Хуайсан потащил не сопротивлявшегося Цзян Чэна следом. Сначала последнему показалось, что они направляются в их палату, где утром он оставил собранную сумку и тщательно заправленную кровать, но путь резко свернул в сторону от лестницы, ведущей на нужный этаж. Они дошли до пустой уборной, поблизости не дежурил никто из персонала.       — Здесь редко кто бывает, на этаже преимущественно кабинеты врачей и нет палат с пациентами, — принялся объяснять Не Хуайсан, заметив растерянность Цзян Чэна, — и камеры проверяются в туалетах нечасто. Плюс медсестры сейчас беседуют с нашей родней, а мы не из тех, кто нуждался бы в постоянном надзоре, — он продемонстрировал три загнутых пальца. — Ведь достаточно плюсов, чтобы поговорить здесь?       — Без свидетелей, да? — Цзян Чэн не выглядел расслабленным, и все-таки отсутствие лишних ушей грело сердце. Чутье подсказывало, что Не Хуайсану следовало доверять в вопросах сохранения всяких тайн.       — В точку. Так что тебя интересовало, напомни, пожалуйста? — подоконники в больнице были узкими и неудобными для сидения, но Не Хуайсан успешно вскарабкивался на них, как сделал и теперь. Покачивавшиеся в воздухе ноги смотрелись по-родному, Цзян Чэн привык наблюдать их едва ли не двадцать четыре на семь.       — Почему ты сказал, что не чувствуешь себя мужчиной? — в лоб спросил Цзян Чэн, как делал обычно. Правда, в этот раз сложнее было держать маску непринужденности и отсутствия личного интереса. Щеки стали розовее обычного цвета, но ставку можно было сделать как на стыд от щекотливой темы, так и на раздраженность. Или все вместе. — То есть я не идиот, слышал о трансвеститах, но ты не похож на… такое       — Потому что трансвеститы переодеваются в женские шмотки для шоу, а у меня под вопросом трансгендерность. И какое «такое»? — Не Хуайсан не сразу выцепил из предложения употребление пренебрежительного среднего рода. — Тебе противна косметика и юбки на мужчинах?       — Если честно, то да. Еще как.       — Какой кошмар, — невесело присвистнул Не Хуайсан, покачав головой. Он опустил ее, и отросшее каре прикрыло лицо, как недавно в столовой, делая загадкой выражение на нем. — Как все-таки хорошо, что я девушка, да? А не мерзкий ряженый гей.       Общение с Вэй Усянем не доводило до добра, иначе от кого можно научиться выдавать такие слова сгоряча? Нужно запомнить, что некоторые высказывания должны преподноситься аккуратнее, потому что Цзян Чэн аж поперхнулся от неожиданности. Его представления о мире отказывались уживаться с тем, что до него пытались донести. С одной стороны, он мог бы согласиться, что длинные волосы и даже помада в образе Не Хуайсана не смотрелись отталкивающе, но он видел перед собой такого же парня, как и он сам. Щупленького, ниже ростом, с забавным разрезом глаз и поджатыми губами. Мягкими и сладкими от ягодного блеска, нанесенного щедрым слоем, но это лучше вытравить из памяти.       Женщины — это мать, уставшая после работы, вернувшаяся с учебы сестра, готовившая на кухне любимую всей семьей выпечку, это одноклассницы, пересказывавшие на перемене выпуск вечернего айдол-шоу. У них другие формы тела, черты лица, несмотря на всю миловидную внешность и высокий голос, человека напротив нельзя перепутать с ними. У Не Хуайсана, для начала, начинала проступать юношеская щетина, которую сложно регулярно сбривать в здешних условиях.       — Давай попробуем заново? — Цзян Ваньинь кивнул, молясь, чтобы ему не передали слова в ближайшее время, пока он тут собирался со всеми мыслями. — Поначалу я попал сюда из-за того, что симулировал шизофрению, ее симптомы подробно расписаны на всяких форумах: апатия, безразличие к внешнему виду, галлюцинации. Я так скучал по брату, что было легко представить, как он разговаривает со мной, а окружающие и впрямь перестали интересовать… Выходило, что я преувеличивал то, что было по-настоящему. Родители через неделю после похорон стали требовать от меня посещения курсов, записали на кучу дополнительных, чтобы я стал вторым Не Минцзюэ. Заменил им его… Любопытно, кто бы заменил брата мне в таком случае. Но это никого не беспокоит, да? — Не Хуайсан нервно вздохнул, заправив за ухо непослушную прядь, которая, только-только соскользнув с пальцев, снова упала на лицо. Он поправил ее снова, и снова безуспешно. Следивший за повторением этого жеста Цзян Чэн заметил, как начали вдруг дрожать руки, раньше уверенно державшие каллиграфическую кисть, веер, палочки.       Смерть брата стала крахом, сложно оценить, какой удар она нанесла всей семье целиком, но вот судьбу Не Хуайсана надломила в достаточной степени. Все построенные им планы полетели по известному направлению, и теперь он играл роль запасного колеса, чудесным образом найденного в багажнике остановившегося автомобиля, у которого на половине чертовски важного пути пробило шину.       — Я и до этого читал всякое, но думал, что ощущения как-нибудь изменятся. Ну знаешь, может я просто неженка и слабак. А если все останется, как есть, то пройду нужных врачей, разругаюсь с родственниками и заживу собственной жизнью так, как хотела бы. На сеансах Цзинь Гуаньшань сразу раскусил, что я пытаюсь сойти за шизофреника, чтобы взять передышку от оккупировавшей меня родни. От всего, что они навязывали. Так он предложил мне помощь и стал консультировать на тему гендерной дисфории… Ну эта та штука про неправильное ощущение тела, я тебе тут упоминал.       — Но на кой черт ему этим заниматься? У тебя нет шизы, ты не слышишь голоса мертвых. Почему нельзя оформить выписку и назначить какие-нибудь успокоительные? — Цзян Чэн сдерживался, чтобы не повысить голос. У него это часть защитной реакции, непонимание скрывать за криком и скрипящими зубами, Не Хуайсан уже привык и не пугался его ярких эмоций. Он улыбался, неприметно один уголок губы дергался чуть выше второго.       — Валерьянку посоветуешь или зеленый чай? Цзян Чэн, это все сложнее, чем ты думаешь, и мне сложно объяснить. Но успокоительные мне бы не помогли. Что насчет Цзинь Гуаньшаня: вопрос уперся в деньги. У меня якобы обследуется риск шизофрении, а может эмоциональное расстройство, все же так сложно, ага? — он подмигнул, усмехнувшись. — А родители платят за мое содержание. Дотерплю почти до совершеннолетия, восстановлюсь в школе. Доучусь. И там решится остальное. Так проще будет абсолютно всем.       — Особенно ахуевшим от обретенной дочурки родителям? — Цзян Чэн сам не понимал, откуда в нем столько презрения, почему он не мог скрыть его в одной-единственной фразе. Как будто считал решение Не Хуайсана бегством.       — Цзян Ваньинь. А-Чэн, я устал бояться не быть лучшим не только потому, что не дотяну до рекордов Не Минцзюэ, но и потому что просто не смогу поставить нужного окончания. Мне не страшно от перспективы бороться с конкурентами фирмы, планировать, вести переговоры, пусть и хочу рисовать и складывать поделки из бумаги, как в пять лет. Мне страшно не быть. Не быть по-настоящему.       Голос надломился. Нежный и тонкий, он соскочил на ноту выше, и Не Хуайсан замолчал, шумно проглатывая ком в горле.       Цзян Чэн в определенном роде чувствовал то, что пытался донести Не Хуайсан. Его самого не тяготила необходимость быть идеалом, он стремился побеждать. Ему нравилась атмосфера триумфа, когда он занимал первое место, еще маленьким мальчиком он наслаждался, представляя себя несокрушимым героем. Но ему не хватало точек опоры. Сестра пыталась восполнить родительскую отчужденность, на правах старшей подарив ему всю заботу, игнорируя собственные неприятности. Начиная от домашних заданий и заканчивая драками за школой, Цзян Янли была рядом, протягивала хрупкую на вид, но чертовски сильную ладошку. Родители требовали, но когда все их запросы Цзян Чэн исправно удовлетворял, они отказывались этому радоваться, предпочитая собственные дела. Пока Цзян Чэн боялся остаться ненужным, за бортом, Не Хуайсан стремился к неприметности. Один хотел быть в центре внимания, второй — нет. Обоим было страшно промазать мимо целей.       Вся разница… нет. Есть другая. Один хотел быть в центре внимания. Вторая — нет.       Поэтому да, Цзян Чэн понимал, о чем говорил Не Хуайсан.       — Мне дали тесты, много всяких бумажек. В Китае с этим всем переходом такие проблемы… Например, я должен пролежать в психушке, чтобы врач подтвердил отсутствие всех болячек, которые могут помешать. Ну что это не бред и не психоз. Выпишусь, спрячу справку от Цзинь Гуаньшаня, попробую получить разрешение на гормоны… Тошно все звучит? Особенно про гормоны. Буду обкалываться всякой гадостью, чтобы уважаемые люди воротили носы.       Цзян Чэн не был уверен, но вроде бы ничего мерзкого в рассказанном он не находил. Разве что только в том, что точно найдутся люди в ближайшем окружении семьи Не, которые будут поливать Не Хуайсана грязью. Ему самому было непонятно, но ничего отталкивающего. Первый шок проходил.       — Почему тогда ты говоришь о себе в мужском роде?       — Потому что, выбери я женский, мне бы разбили лицо?       Замечание резонное. Не Хуайсан выглядел расслабленным, рассказывая впервые кому-то, кроме лечащего врача, настоящую историю болезни, остававшуюся скрытой законом о медицинской тайне в личном деле. Он говорил все это как будто повторяя заготовленную речь, безразлично перечисляя факты. То же самое когда-то услышал Цзинь Гуаньшань. Не Хуайсан зацепился одной болтавшейся в воздухе ногой за другую, уронив тапочку. Та громко шлепнулась о кафельный пол, подчеркивая повисшую тишину. Парню приходилось несладко, Цзян Чэн попытался представить, как бы он почувствовал себя, заставь его кто весь день использовать неправильные местоимения. Было бы неуютно… нет. Его бы не заставили.        Босая ступня с поджатыми пальцами замерла. В туалете было прохладнее, чем в палате, казалось, что помещение продувается сквозняком, которому неоткуда взяться при закрытой двери и окнах. Поднять взгляд у Цзян Чэна не хватило решимости. Он побаивался неправильного восприятия, будто мог обидеть лишь тем, что увидит перед собой не того человека, кто был перед Не Хуайсаном в зеркале. Там отражалась «она», так получается?       — Мда, — без конкретики отозвался Цзян Чэн, почесывая переносицу. Кашлянул, прикусил щеку, злясь на скудный словарный запас. Ему надо убедить друга, что все окей, что он не придал значения поцелую и многозначительным намекам, которые были бы куда прямолинейнее, если бы на месте Не Хуайсана представить обыкновенную девушку. Выходило, он нравился ему — или ей?       Но сказать, что все в порядке, значило бы соврать. В порядке не было, хотя бы потому что Цзян Чэн чувствовал себя невероятно глупым и неуместным здесь и сейчас. Он не злился, просто… это как ступор, заевшие тормоза. Он не понимал и не мог ни за что ухватиться.       От необходимости объясняться его спасла влетевшая медсестра, раздраженно сверкавшая глазами. Их разговор затянулся, заставив волноваться дожидавшихся детей родителей. Главврачу, в кабинете которого сидела накручивавшая на пальцы ремень сумки госпожа Юй и ее вежливо улыбавшийся супруг, надоело ждать запропастившихся пациентов. Между семьей Цзинь и Цзян напряжение зафиксировалось константой, им ни за что не преодолеть его. Лучше бы их близкие отношения, так и не наладившиеся вопреки ожиданиям, завершились вместе с коррекционной программой Цзян Чэна. И поскорее. Цзинь Гуаньшань мечтал проставить последние подписи и выдворить всех взашей.       — Вот вы где! Боже, вас обыскалась вся больница, бегом в кабинеты, все стоят на ушах.       Цзян Чэн был благодарен ее суетливости, даже не возмутившись спешке. Это было то, что нужно, чтобы быстро извиниться перед Не Хуайсаном и пообещать когда-нибудь в будущем увидеться и обсудить то, что осталось. Осталось многое.       — Я, — Цзян Чэн прокашлялся, — я услышал тебя. Правда. Надеюсь, ты не задержишься тут.       — Как получится, — грустно улыбнувшись, ответил Не Хуайсан. Наверное, он ждал более явного признания, но все слишком быстро. Всем нужно время.       Как во сне Цзян Чэн попрощался с Вэй Усянем, обменявшись крепкими похлопываниями по плечам, помахал Лань Ванцзи и Вэнь Нину. Первый взял с него клятву, что они встретятся «на свободе» и крепко напьются, отмечая освобождение от своих проблем, да и вообще будут поддерживать контакт. «Ты же мне как брат стал, Цзян Чэн, как младшенький!» — отшутился Вэй Усянь, награжденным ударом локтя, пересчитавшим несколько ребер. Они рассмеялись под недовольным взглядом Юй Цзыюань, ждавшей у дверей вестибюля. Само собой, им следовало всем вместе гульнуть после общей выписки. Обмен остротами и прощание со ставшими близкими людьми растормошили Цзян Чэна, но, к сожалению, следующая половина дня обещала быстро снизить градус энтузиазма.       Раньше упоминалось, что Цзян Чэну не нравилось ехать с родителями в одной машине. Чего уж там, ему не нравилось вообще находиться в их компании дольше десяти минут. Их противоположность, как различия льда и огня, неизбежно приводила к стычкам.       Юй Цзыюань была не в духе, обвиняя сына в безответственности: сначала он пропал, полностью проигнорировав время приема, потом обжимался с психами на глазах у всех. Матушка кипела от злости: мол, сынок опять надумал угодить в неприятности в первый день завершения психиатрической эпопеи? Если так, то ему следовало хорошенько подумать над приоритетами в жизни.       Понимая, что на одно сказанное слово жена выдаст десять менее любезных, Цзян Фэнмянь предпочел ограничиться приветственным кивком и похлопыванием по сыновьему плечу, которое отдавалось легкой болью от усилий расчуствовавшегося и повисшего на нем Вэй Усяня. Добро пожаловать обратно в реальный мир, где тебе положено не привлекать лишнего внимания.       Водитель плавно вырулил по пустым в середине рабочего дня дорогам, направляясь к центру города. В доме должна была ждать готовившаяся к возвращению брата Цзян Янли. Наверняка она хлопотала на огромной кухне, отправив нанятую кухарку по каким-нибудь менее важным делам. Ей нравилось хозяйничать и готовить, уступала она место у плиты разве что по праздникам, когда на ужин приглашались другие семьи с детишками разных возрастов, и требовалось богатая сервировка и сильное разнообразие блюд. Но сегодня она сама будет варить суп, печь сладкие маленькие булочки, которыми откармливала маленького Цзян Ваньиня, когда тот едва научился говорить и ходить. Пока матушка не отправила сына на занятия по боевым искусствам, вынудив ограничиться в тяге к мучному. Для крепнувших мышц требовался белок… Цзян Янли быстро адаптировалась к новому рациону, разнообразив его полезными перекусами.       Только с ней было комфортно. Сидя между матерью и отцом, Цзян Чэн в прямом смысле слова находился под перекрестным обстрелом. За время его отсутствия те продолжали отдаляться. Виновником мог оказаться настойчиво добивавшийся внимания Чжао Чжулю, но Цзян Чэн не был дураком, чтобы считать его единственным разрушителем домашнего очага. Увести Юй Цзыюань без ее согласия было бы за гранью чьих бы то ни было возможностей. Родители с самого начала были разными, сведенными исключительно договоренностью старших, неподходящие друг другу в юности, с годами они отыскали точек соприкосновения. Слишком много прожитых, но не пережитых совместно и не разобранных конфликтов легло между ними пропастью.       Цзян Чэна тошнило и без их высокомерно вздернутых носов, направленных в противоположные стороны.       Выбираясь из машины следом за Цзян Фэнмянем, Цзян Чэн поправил задравшуюся на спину футболку и посмотрел в небо без единого облачка. Чистое, как натянутая кем-то однотонная ткань. Не пролетело ни пташки.       — Знаете, — голос был незнакомо тихим, от чего на него обернулся хотя бы отец. Матушка тоже прислушалась, Цзян Чэн уверен на все сто, но не подала виду. — А мне вроде как кое-кто нравится.       Оставив ошарашенных родителей позади, Цзян Чэн взбежал по крыльцу, на котором ждала раскрывшая объятия Цзян Янли. Он остановился на ступеньку ниже, позволив обрадованной сестре поцеловать его в макушку.