Зима тревоги нашей

Мелкий обложной дождь гасил почти все звуки. Пожухлые соцветия гортензий, сухие листья и коробочки лотосов, темное зеркало пруда застыли пожелтевшей старой фотографией. Лишь капли воды из древних водяных часов подтачивали стены безвременья и беззвучия. Больше десяти лет назад глава Чжо окончательно передал дела семьи в руки старшего сына и перебрался в старую часть поместья. Отгородившись от мира высоким забором с видеокамерами и навороченной охранной системой. Среди темного дерева галерей, позеленевших от старости каменных драконов, прихотливо искривленных слив и сосен можно было наткнуться как на пару тощих кошек, так и на таньгоу. Непуганые дикие голуби годами гнездились в беседке над прудом, осыпая перьями лотосы и карпов. Глава Чжо в своих личных покоях – анахронизм здесь был как никогда уместен – не любил посторонних, шум и пустые разговоры. Впрочем, они с Цзинъянем не так уж много разговаривали. Чаще разговор вели мечи. Цзинъянь не спрашивал, откуда у главы Чжо такие знания по изготовлению боевых мечей и техника фехтования, которой не одна сотня лет. Чжо Динфэн не спрашивал, почему больше трех десятков лет назад Цзинъянь, придя (еще к отцу Чжо Динфэна) за комплектом документов на новую личность, вдруг прошел в кузню. Почему, осмотрев мечи, не обращая внимания на направленный на него пистолет, поклонился, предлагая поединок. Чжо Динфэн отложил пистолет, взял меч и встал напротив. Он не спрашивал ничего ни через десять, ни через двадцать, ни через тридцать лет. Когда Цзинъянь появлялся – приветствовал, словно они расстались вчера, неважно, прошел ли год, пять, а было, что и десять. Не удивлялся, что за все годы в волосах у Цзинъяня не появилось седины, а на лице морщин. Они не были друзьями в общепринятом смысле. Они не были учителем и учеником – слишком разным был жизненный опыт. Они не были соперниками или деловыми партнерами – им нечего было ни делить, ни строить вместе. Они шли каждый своим путем, пусть и в одном направлении. Но при этом не было человека, которому бы здесь и сейчас Цзинъянь доверял бы больше. Бой говорит лучше, чем любые слова. Впрочем, один раз разговор состоялся. Когда Цзинъянь принес свой меч и попросил сделать копию. … – Семья Чжо передавала искусство владения, а потом и изготовления мечей из поколения в поколение. Наше оружие и знания не покидали пределов семьи. Век за веком, – короткие, сильные пальцы потомственного бойца и кузнеца касаются клинка древнего меча благоговейно бережно, но в тоже время уверенно. – Цинъяо – почтительный и воспитанный сын и хорош на своем месте. Он снял у меня с плеч груз, который я нес и который меня тяготил. Но я не хочу, чтобы путь нашей семьи оборвался на мне и знания поколений умерли вместе со мной. Поэтому я очень надеюсь на Цзинжуя. Хоть он не мой сын и не сын нашей семьи по крови. Важнее не кровное родство, а доверие и поклонение предкам. Клинок плавно возвратился в ножны, и Цзинъянь с поклоном принял его обратно. – И продолжение их – в наших делах… Я сделаю копию. Надеюсь, меч, который я сделаю, переживет меня настолько же, насколько этот меч пережил своего создателя. А предки простят мне нарушение законов семьи. – Предки вас поймут, глава Чжо. – Поклонение предкам – это всегда ритуал… – на фоне изысканных лотосов и облака голубых гортензий над прудом плотная фигура главы Чжо кажется одной из вросших в землю каменных скульптур перед императорскими гробницами. – Надеюсь, предки не в обиде, что я чту их так, как могу. И говорю с ними так, как могу. Нежности, с которой пальцы Чжо Динфэна касаются ножен меча, вряд ли удостаивался хоть кто-то из его детей. Тех, что из плоти и крови, а не из стали. – Ни мир, ни его отдельные явления не имеют жесткой формы, глава Чжо. Существует лишь временное воплощение. А любое воплощение уже само по себе равно перевоплощению… В тишине и уединении старого дома сами собой возвращаются и старые манеры. – Будь то ритуал, будь то человек, – Цзинъянь сделал паузу и закончил цитатой, – когда утрачивается гуманность, приходит справедливость. Когда утрачивается справедливость, приходят ритуалы. Чжо Динфэн молчал. Из застывшего добрые десять столетий назад интерьера выбивались лишь два смартфона на чайном столике, рядом с древним мечом. – Я знаю, что птица может летать… Узнав классический канон, Цзинъянь невольно улыбнулся. – … Я знаю, что рыба может плавать. Знаю также, зверь может бегать. На то, что бегает, можно смастерить силки; на то, что плавает, можно изготовить сети; на то, что летает, можно сделать стрелу с верёвкой. Но дракон, поднимающийся в небо на ветре и облаках, стоит выше моего понимания. Игра смыслов, буквального и традиционного иносказательного, воистину забавна. Поэтому Цзинъянь снова ответил цитатой: – Это зовется формой, не имеющей форм. Встретившись с ним, не увидим его начала. Следуя за ним, не увидим его тыльной стороны. – Небеса же не говорят. Но мы понимаем их, – завершил Чжо Динфэн их обоюдное цитирование. «Вы мне льстите, глава» так и рвалось с языка – как ему далеко до Лао-цзы, так и главе Чжо до Кун-цзы. Но Цзинъянь лишь уважительно поклонился в ответ. Они всегда сражались только боевым оружием. Не дать внутреннему огню подчинить разум, не дать даже капле злости просочиться в кровь. Когда сначала старательно разделяешь личность на «я» и «он». На «я – человек», «я – дракон». А потом даешь мечу вести за собой. И нет никакого «я – он». Только «я». Короткий церемонный поклон. Такой же поклон в ответ. Последний миг, когда постройки вокруг, низкое небо, бурые деревья, белый гравий внутреннего двора еще дробятся на отдельные цветовые пятна. А в следующий – сливаются в размазанный серый фон на грани восприятия. Клинок проходит вплотную к коже, вспарывая одежду, но не оставляя даже царапины. Замирает, обозначая точку удара, и между кожей и сталью не протиснуться даже волосу. Нет ни раздумий, ни сомнений – только действие. Есть меч и Небо. *** Под копытами лошади лежала деревня. Россыпь убогих домишек в мелкой котловине. Словно маленький ребенок лепил домики из грязи среди степи, да так и бросил, не долепив. Ни движения – ни между домов, ни на склоне ниже, среди еще голых и прозрачных кустов. На серых холмах, плавными волнами уходящих к горизонту, тоже никого. По левую руку в дымке темнели близкие горы. Северная граница с одной стороны, западная граница с другой. Край мира. Сейчас. Эта мысль отозвалась привычной глухой злостью. Цзинъянь еще слишком хорошо помнил время, когда северная граница была ровно в два раза дальше. А с гор на западе не нужно было ждать вторжения. Он плотнее запахнул плащ и направил лошадь вниз по еле заметной тропинке. Странное ощущение – любопытство, изрядно замешанное на тревоге, – звало туда, на окраину деревни. Оно же два дня назад заставило его сорваться из крепости, взяв с собой лишь пару самых неболтливых солдат. Чтобы пойти по этому зову, как пес по кровавому следу. Ворот тут не было. Среди редких камней и зарослей высоких кустов, на пару изображавших стену, высился покосившийся столб. Получить по голове сгнившим бревном он не хотел, поэтому объехал его и кусты по широкой дуге. И уперся в площадку для ритуалов. Когда-то давно здесь стояло святилище или храм. Дерево крыши и стен уже давно сгнило. Остался лишь неровный квадрат камней фундамента в бурых пятнах лишайника, грубый алтарь и ветхие столбы с колоколом с другой стороны площадки. Пара крестьян, увидев вооруженных людей, тут же дала дёру к ближайшим домам. Цзинъянь молча проводил их взглядом. Поведение для приграничья обычное и дающее шанс прожить на пару вёсен больше. Застывшая на коленях перед алтарем фигура даже не пошевелилась. Больше похожая не на человека, а на неряшливую копну стеблей гаоляна, увенчанных тыквой-горлянкой, она не обернулась ни на фырканье лошадей, ни на лязг ножен о камень, когда Цзинъянь соскочил на землю. То, что привело сюда, что тянуло в груди двое суток, заставляя торопить лошадь, пристыженно умолкло. Он был на месте. Но ощущение как при бое в городе лишь усилилось. Когда затылком чуешь взгляд вражеского лучника и движение стрелы, нацеленной тебе в спину. Цзинъянь осторожно обошел площадку по кругу, не снимая руки с меча. Копна гаоляна оказалось старой бараньей шкурой – ее происхождение угадывалось безошибочно, стоило оказаться с подветренной стороны. В шкуру был завернут тщедушный дедок с лицом, размалеванным в синий и красный. От привычных монахов дед был крайне далек, а вот к шаманам – ближе некуда. Говорила о них пара офицеров из этих мест. Без особой охоты, правда. Водятся, мол, они тут. Суслики вот водятся, сайгаки водятся, и шаманы между ними попадаются. На алтаре чадила лампада. В надбитой глиняной плошке, стоящей на деревянной табличке, сиротливо желтела горсть сморщенного кумквата, горького даже на вид. Между лампадой и плошкой с фруктами был пристроен грубо намалёванный рисунок, изображавший синелицего монстра с рогами и выпученными красными глазами. Дары духам Земли, призыв духов Неба и посредник, защищающий проводящего обряд. Ритуал совместного спасения душ Цзинъянь представлял себе немного не так. Но раньше ему и не приходилось быть в нем непосредственным участником… с другой стороны. Старик всё так же исступленно бормотал что-то про духов Небес и духов Земли, мешая в одну кучу бодхисатву Гуаньинь, Ушэн Лаому Нерождённую праматерь и Мать-правительницу Запада Си Ванму. Защитниц и охранителей. Цзинъянь на его месте поставил бы рядом крепкого парня с дубиной, а не раскрашивал себя. Духов такая раскраска, может, и отпугнет… Но вот богинь, что прямо с небес отводят удар или наделяют избранника непробиваемой кожей, он еще не встречал. Порыв ветра швырнул в лицо клок вонючего дыма от лампады. Запах истинного учения был далек от возвышенного. Благовоний здесь не держали. Созданиям Неба предлагалась обходиться прогорклым бараньим жиром. Впрочем, и сморщенным кумкватом на месте духов Земли Цзинъянь бы тоже побрезговал. Хотя он не был уверен, к каким созданиям его тут причислили – Неба или Земли. Зимой на границе спокойно. Но стоит подняться траве, как начинаются мелкие набеги. Сейчас мир, но это мало что значит. Великий хан далеко, граница близко, а Поднебесная, как положено побежденным, платит дань. Можно немного и себе отщипнуть. Не успел сойти снег, как были вырезаны две деревни. Шпионы тут же донесли, кто из военачальников стоял за рейдом. Цзинъянь не хотел, чтобы через месяц ему пришлось оборонять уже не деревни, а приграничные города. Поэтому семь дней спустя от стойбищ этих военачальников остались лишь пятна выжженной и оплавленной земли. По степи и приграничью поползли слухи о гневе Небес. Вот местные и решили попытаться договориться с Небесами и созданиями Неба и Земли. Как умели. Их позвали – и они пришли. Негромкий стук копыт, звяканье сбруи – и рядом с площадкой стало на трех всадников больше. Солнце на мгновение выглянуло из низких, набухших водой туч, ударило острым лучом прямо в глаза. Против света были видны лишь темные силуэты с оружием, да просвечивала меховая опушка на острых шапках. Но они узнают и почувствуют друг друга всегда и в любом обличье. Во тьме и на свету. – Приветствую тебя, седьмой брат, – коротко кивнул Цзинхуань. – Приветствую тебя, пятый брат, – бросил Цзинъянь, тоже не утруждая себя поклоном. Мелькнула отстраненная мысль – надо наградить своих лазутчиков. Потом. Если останется жив. Ему доносили о ставке нойона в четырех дневных переходах отсюда. Мол, тот приставлен к брату великого хана советником. Будет направлять вторжение на запад и удар по западной границе. В том, что этот удар рано или поздно произойдет, Цзинъянь даже не сомневался. Он еще хотел проверить информацию и свое чутье, которое твердило – «он». Ну вот и проверять не пришлось… Краем глаза он видел, что его солдаты уже подняли луки. Двое позади Цзинхуаня синхронно подняли свои. Пятый брат спрыгнул с лошади и небрежно махнул рукой, приказывая опустить оружие. Цзинъянь молча сделал то же самое в ответ. – Вот и встретились, – с радушием, больше смахивающим на издевку, констатировал очевидное Цзинхуань. – Не придется гоняться за тобой по всей границе. – Воля Небес, не иначе, – в тон ему отозвался Цзинъянь, не убирая руки с меча. – Скорее, глас Небес, – протянул пятый брат, разглядывая шамана и алтарь. Глас Небес кутался в потертую от старости шкуру, был щупл, дряхл, вонюч и стар как само мироздание. И совершенно точно не понимал, кого же он позвал и кто на этот зов пришел. Короткий высверк клинка, и Цзинхуань брезгливо вытер меч о плешивую шкуру. Цзинъянь равнодушно смотрел, как старческие иссохшие пальцы бессильно скребут песок. Как слабо дергается в стремительно расплывающейся луже крови тело. Не убей старика Цзинхуань, Цзинъянь бы сделал это сам. Нельзя оставлять в живых того, кто способен заставить их прийти на свой зов. Все небесные защитницы оказались бессильны против одного удара меча. – Небеса же не говорят. Но мы понимаем их, – коротко улыбнулся Цзинъянь. Меч беззвучно вышел из ножен. – Убьешь меня за горсть кумквата? Я могу отдать тебе половину, – весело и зло оскалился Цзинхуань. Пятый брат развернулся одним плавным движением, мягко отступив назад. Короткий, резкий взгляд, как удар. Но из-под век вдруг полыхнуло таким яростным предвкушением, что Цзинъянь прикусил губу, чтобы не показать своего изумления. Цзинхуань жаждал боя так, как жаждут глотка воды посреди выжженной летним солнцем степи. Выиграть, доказать ему, что он сильнее, его же оружием. Переиграть тот поединок на Весенней охоте. – Желание старшего брата – закон, – усмехнулся Цзинъянь. – Даже если тот хочет умереть. Холодный ветер с гор пахнул талым снегом, взъерошил мех на воротнике плаща. Цзинъянь медленно распустил завязки у горла. В следующий миг тяжелый плащ темным комком полетел на алтарь. А он с мечом скользнул в другую сторону, заходя Цзинхуаню в бок. Удар меча по глиняной плошке. Кумкват и осколки взлетают против солнца горстью черных камней. Широкий замах, блеск луча на лезвии. Цзинъянь уходит от удара, отклоняя и пропуская чужой меч над собой. Рывком сокращая расстояние. От выпада снизу-вверх, почти от земли, в пах Цзинхуань уходит буквально чудом. А тяжелый клинок дао срывает часть наплечника у Цзинъяня. За годы, проведенные с варварами, пятый брат стал драться гораздо лучшее и сменил цзянь на дао. Но и он сам не только сидел на троне. Ускользать, уклоняться от тяжелого клинка. Не парировать впрямую. Он куда легче брата, но и настолько же быстрее. Не рубить, а бить в уязвимые места в сочленениях доспеха. Измотать своим темпом и ударить в брешь в защите. Широкие рубящие удары дао могли бы удержать его на расстоянии. Но лучники, лучники… Свои и брата. Отступи слишком далеко, расцепи даже на миг стальную вязь ударов – и рухнешь со стрелой в горле. Сейчас не дворцовый турнир. Про лучников помнил он, про них помнил Цзинхуань. Есть! Время замирает. На миг, на один удар меча, на два шага. Первый – когда он в который раз уклоняется от клинка дао, пропуская его над собой и ныряя под руку Цзинхуаню. Второй – и он за спиной брата. Вплотную. Слившись в объятии. Под лезвием меча – тонкая кожа горла. Вряд ли когда-нибудь еще они с Цзинхуанем будут так близки, как сейчас. Даже через доспех он ощущает, как бьется чужое сердце. Как напрягаются мышцы перед ударом… Но он быстрее. Цзинъянь медленно сжал пальцы, чувствуя, как поддаются, ломаясь, кости чужого запястья. Цзинхуань не издал ни звука, лишь дышал еще чаще, с присвистом. Пальцы брата разжались, на землю упал кинжал. Цзинъянь, не глядя, отшвырнул его ногой в сторону. – Убьешь меня, перемирие рухнет. Заполыхает вся граница. Зачем тебе это? – Цзинхуань аккуратно проталкивал слова через пересохшее горло, стараясь лишний раз не сглотнуть. Цзинъянь молчал. – Я не стал рушить твои планы тогда… – Но сейчас мы уже не в императорской тюрьме. Все стратегические расклады проносятся за один удар сердца. Убей он Цзинхуаня сейчас – сорвется перемирие, но большая война, что сметет всю Поднебесную, начнется позже. Хубилай, к которому Цзинхуань приставлен советником, известен лишь тем, что он младший брат великого хана. Без советника завоевание западных и южных земель как плацдарма для будущей атаки во фланг и тыл Поднебесной, замедлится. Может, на год, может, на пять. Оставит брату жизнь – на границе будет спокойно еще год или три. Но потом с западных гор, с юга хлынет неисчислимая варварская орда. Все же они сыновья одного отца. И он просто делает то, что хочет. Чтобы тут же отшатнуться назад, развернуться спиной к своим, прикрываясь телом Цзинхуаня, как щитом. На его движение сорвались стрелы. С обеих сторон. Один из кочевников лежал на земле со стрелой в глазу. Другой успел вздернуть лошадь на дыбы. Она, хрипя, билась на земле со стрелой в шее. Рядом валялся свалившийся шлем. А спина убегающего солдата сейчас исчезнет в кустах. Лови его там потом. Цзинъянь метнул нож почти наудачу, но тот точно вошел под основание черепа, бросив беглеца грудью на камни. А следом в спину вонзилась стрела – кого попало он в свою охрану не брал. Тело сползло на землю, оставив кровавый след на светлом камне. Вот теперь Цзинъянь позволил себе оглядеться. Со своими все в порядке. Лошади целы, у Ли-третьего легко ранена рука. Неплохо. – Добить лошадь, и уходим, – бросил Цзинъянь короткий приказ, вскочив на лошадь и подбирая поводья. Дома и улица чуть дальше как вымерли. Деревня переживет своего шамана ровно на столько дней, сколько потребуется, чтобы солдаты брата пришли сюда по его следам. Если местные соображают, то сожгут тела и упряжь, съедят лошадь и через пару дней уйдут, чтобы отсидеться в горах. Дома им сожгут, зато сами останутся живы. Если не соображают – значит, в предгорьях станет на полсотни трупов больше. Цзинъянь бросил последний взгляд на площадку. Тела шамана и пятого брата лежали рядом. На бледно-сером песке кровь казалась почти черной. Ее оказалось слишком много, чтобы сразу впитаться в песок. Шаман, хоть и мертвый, выполнил, что хотел. Земля и Небо поняли друг друга. Луч солнца отразился от глазури на черепках глиняной плошки. Рассыпавшиеся среди крови кумкваты на мгновение вспыхнули маленькими желтыми солнцами. *** Полупрозрачный полог, в ткани которого сплетаются движение, цвета, эмоции, прошлое и настоящее, беззвучно треснул и разошелся по шву, как куколка цикады. Мир снова стал детальным и фактурным. Цвет – белый, серый, коричневой, черный. Звук – свое и чужое надсадное дыхание. Ощущения – плотная ткань чужого рукава под пальцами, холод – по ребрам и по руке от прорех в куртке. Тонкая кожа чужого горла. Под лезвием его меча. Цзинъянь резко отвел меч от горла Чжо Динфэна, склонился в поклоне. – Прошу простить, глава. Я повел себя недостойно. Пристальный взгляд главы Чжо давил не хуже пресса. – Ты сейчас видел не меня. Это был не вопрос, а утверждение. Цзинъянь еще ниже склонил голову. Утверждать обратное означало врать прежде всего себе. Чжо Динфэн резко кивнул, принимая извинения. Махнул рукой, подзывая сына. – Цзинжуй, сюда. Тот, поняв без объяснений, взял меч и присоединился к отцу. Обычно Цзинъянь побеждал Чжо Динфэна один раз из трех. С Цзинжуем расклад был обратный. Но вдвоем они его не то что будут гонять по площадке, как лисы кролика, они его в землю втопчут. Эта мелькнувшая мысль изрядно отдавала обреченностью. Затем всё слилось в бесконечное движение и блеск клинков. Когда шаг и просветление. Когда шаг, и лечь, и не вставать. Никогда. Мелкий гравий на площадке был восхитительно холодным, твердым и родным. Лежать так и лежать. И глаза закрыть, и не шевелиться, и вода пусть сверху капает. Умиротворяюще. Хотя нет, дождь как раз кончился. Это уже туман опустился. Сколько же времени отец с сыном его гоняли? Чтобы поднять руку и посмотреть на часы, сил не было. Цзинъянь машинально облизал губы, собирая капли влаги. Давно он так не терял контроль… Настолько давно, что даже точно не помнил, когда такое случалось в последний раз. Он ведь видел перед собой брата и сражался с пятым братом. Это и беспокоило, дергало чем-то знакомым, смутным ощущением неправильности. Но спокойно подумать не вышло. Чьи-то шаги простучали по полу галереи, а потом заскрипел сырой гравий. На жизнерадостное «Эй, высшее существо!» Цзинъянь даже не открыл глаза. – Ты уже издохло или еще нет? – вместо приветствия его ласково потыкали носком ботинка под ребра. – Бэмби ставит на «издохло». Цзинъянь честно изобразил мертвого, в глубине души надеясь, что его оставят в покое. Вдруг сегодня день чудес? И для разнообразия приятных. Вместо чуда ему на живот выплеснули полбутылки холодной воды. – Человечество придумало столько прекрасных вещей для убийства. А вы тут машете заточенными железками. Абсолютно противозаконными железками, прошу обратить внимание. Своего недовольства Юйцзинь не скрывал. Впрочем, как и всегда. Его позиция была проста и прагматична. «Старик Чжо тебя рано или поздно зарубит. Или его зарубишь ты, а тебя прикончит его семья. А мне трупы в три часа ночи кто вскрывать будет?» – Офицер, вы хотите меня за это арестовать? – так и не открывая глаз, утомленно поинтересовался Цзинъянь, бросив изображать труп. Юйцзинь над ним многозначительно откашлялся, тем самым уточнив свое местоположение. Усмехнувшись, Цзинъянь вскинул вверх руку с мечом. – Да чтоб тебя! – гравий резко скрипнул, когда Юйцзинь попытался отшатнуться. – И твои ролевые игры! Убери! Голос звучал сдавленно. Когда острие меча упирается под подбородок, особо не подергаешься. – Чему вас учили, офицер? Как вы до сих пор еще живы, офицер? – меланхолично поинтересовался в пространство Цзинъянь, не открывая глаз. Но меч опустил. Пусть и не сразу. – Зато я стреляю лучше тебя. Поехали. Хватит валяться, когда можешь работать. – У меня выходной. – Кончился твой выходной. Мир без тебя не рухнет, а у меня труп стынет. Юйцзинь, опустившись на корточки, потыкал пальцем в длинную царапину у него на груди – Цзинжуй к концу экзекуции тоже подустал и пару раз был неаккуратен. – Где твое человеколюбие и гуманистические ценности? – поморщившись, приоткрыл один глаз Цзинъянь. – После вот этого? – Юйцзинь похлопал его по руке, в которой Цзинъянь так и сжимал меч. – Но я подожду, пока ты переоденешься и сходишь в душ. Заодно Юйцзинь с деловитой заботой стянул с него рассеченную на груди куртку. – Тебе понравится. Там все как ты любишь. Кто, кроме брата Юйцзиня, обеспечит такое зрелище невиданной красы? Цзинъянь открыл второй глаз. Юйцзинь сидел над ним на корточках с таким гордым видом, словно неведомый покойник был убит лично им. А теперь он притащил его в зубах, чтобы Цзинъянь мог полюбоваться. На труп, а не на Юйцзиня. И готов сгрузить этого покойника прямо ему на грудь. Вздохнув, Цзинъянь бросил тоскливый взгляд в сторону покоев главы Чжо, куда Юйцзиню хода не было. – И даже не думай сбежать, – клещом вцепился в его рукав Юйцзинь. *** Белье, висящее на фоне грязно-желтых стен, билось на ветру не хуже флагов над полуразрушенной крепостью. Остальные здания по обеим сторонам улицы, которая как раз и заканчивалась тупиком с бельем, тоже старались соответствовать. Возрастом, грязью и общей потрепанностью фасадов. Ветер гулял здесь, судя по всему, исключительно юго-мусорный и западно-овощной. Цзинъянь поморщился сначала от концентрированного аромата помойки, а потом от не менее концентрированного запаха гнилой капусты. Гомонящая толпа местных жителей увлеченно делала фото и селфи, полицейские устало и привычно отжимали ее от ленты, перегораживающей конец тупика. Среди машин полиции стоял и знакомый фургон криминалистов. Ну, свои уже на месте. – А вот и ты, босс, – приветствовал его у фургона похожий на полысевшую и изрядно обрюзгшую панду дежурный эксперт Люй Цзи. – Все, полный комплект. Слетелись, как мухи на… Цзинъянь неспешно перевел взгляд от толпы на почти кубическую фигуру эксперта. Тот осекся, не закончив фразы, и резко сменил тему: – У тебя же вроде выходной? – Был. – И чем тебя вытянули? – Обещали зрелище невиданной красы. – Ну, значит, и командуй, раз приехал, – радостно и не скрывая облегчения махнул рукой Люй Цзи, тут же свалив на него ответственность как на старшего по званию и должности. – Наши уже все здесь. – Вижу, – кивнул Цзинъянь, гадая про себя, что же там за красота, раз такая радость. Над входом в подъезд низкого трехэтажного дома висел труп. Между вторым и третьим этажами. Вверх ногами. Мужчина, азиат, двадцать-двадцать пять лет. Вокруг ног и болтающихся рук погребальным саваном обвивались простыни и наволочки. Покойный широко являл всему миру строение своей гортани и частично шейных отделов позвоночника. Все мягкие ткани от ключиц до второго позвонка были срезаны аккурат до поперечных отростков. Трахея, пищевод, кожа и мышцы вывернулись одним пластом, закрывая подбородок. Голова запрокинута назад. Похоже, то, что так хорошо снесло бóльшую часть шеи, всё ещё в ране, и именно оно оттягивает голову назад, упираясь в позвоночник. Цзинъянь пригляделся к висящему белью. А, ясно, чем его так располосовало. Кое-где картина из белья и трупа был присыпана лепестками магнолии. Хилое деревце боролось за жизнь в кадке на плоской крыше. Единственное живое растение на фоне обшарпанного кирпично-бетонного пейзажа. А к телу как раз с крыши и придется подбираться. Козырёк над входом, с которого все еще медленно капала кровь, доверия не внушал. – … В человеческом теле пять с половиной литров крови, – с искренним восхищением провозгласили перед ним очевидный факт. – И это прям дохрена! Вздохнув, Цзинъянь посмотрел на две тощие спины, закрывающие обзор, и негромко скомандовал: – Разошлись. Спины, узнав его голос, тут же раздвинулись. Цай Шэнь и Оуян Вэй – будущие светила уголовной полиции, по утверждению Юйцзиня – были очень молодые и очень бойкие. От мелких желтых оберток, застывших островками посреди громадной лужи крови, передернуло. На мгновение показалось, что это рассыпанные желтые кумкваты. – А что там светленькое такое? – Лепестки магнолии? Вон, прямо над ним на крыше цветет, – будучи однофамильцем великого поэта, Вэй периодически отличался возвышенностью и романтичностью. – Трахея, – бросил Цзинъянь, мельком глянув, на что эти двое тычут. – Какой вы неромантичный, Сяо шифу, – грустный вздох, который издал Шэнь, видимо, должен был растопить его каменное сердце. Тощего, с длинными руками и ногами, круглыми глазками и ежиком коротких волос Цая Шэня никто не называл по имени. К нему с легкой руки Юйцзиня намертво прилипла кличка Макака. – Отошли еще дальше, оба. Сейчас мы здесь работать начнем. – И суровый, –продолжил умильно подлизываться Шэнь. – Возьмите нас на крышу? Шеф не пустил. А с вами пустит. Не хватало только протянутой за бананом лапы. Цзинъянь хмыкнул. – Макака, у твоего начальника один неоспоримый талант. Прозвища он дает точно. Старик Гао Чжань от ленты заграждения укоризненно покосился на сержантов с видом «ох, молодежь» и продолжил опрос приведенных ему свидетелей, всей пухлой спиной изображая «я не с ними». Рядом с ним, серьезный, как суслик на могильном кургане посреди степи, высился Ся Чунь, заместитель Юйцзиня. И имел лицо столь мученическое и озабоченное, что Цзинъянь ему невольно посочувствовал. Свора молодых и шустрых талантов в составе шести экземпляров, которую Юйцзинь собрал в отделе, могла утомить кого угодно. Впрочем, в криминалистическом озере свой бестиарий с жабами, лягушками, аистами и рыбами всех цветов и размеров. Обидно будет, если он не закончит некоторые дела в этой жизни. Потому что у его жизни есть все шансы внезапно прерваться в ближайшие время. При любом раскладе – и удачном, и не очень. Криминалисты, выполняя его распоряжения, начинали сбор образцов внизу и суетились на крыше. Еще десять-пятнадцать минут, и можно туда идти без риска повредить улики. Гао Чжань и Ся Чунь продолжали опрашивать свидетелей. В стороне, где стояла группа начальства, директор Мэн Чжи что-то втолковывал вытянувшемуся перед ним Юйцзиню. Рядом маячил директор управления по борьбе с оборотом наркотиков. У этих тут тоже свои интересы, что ли? Привычная за последние десятилетия что в Китае, что в Европе суета – его жизнь. Жизнь, которая сейчас так и норовила соскользнуть, подобно змеиной шкуре. Хватит тебе уже, Сяо Цзинъянь, ты и так уже слишком долго живешь, как обычный человек… – Ну, кто полезет первым это снимать? Кого назначить добровольцем? Сквозь толпу подтянулась остальная часть стаи молодых и ранних. – Самый мелкий и самый легкий. И самый ненужный. – Самый ненужный встанет снизу. Козырек держать, на случай если наш летун на него ебнется. Вместе с тем, кто полезет его снимать. Все, хватит. О том, что произошло утром, он подумает вечером. Надо работать, пока эти юные и инициативные щенки ему труп не порвали на части от излишнего рвения и радости жизни. – Тихо все. Сверху меня спустите, – вклинился Цзинъянь в упражнения в остроумии. – Мне к телу снизу надо подобраться. Двигать и не думайте. Одно движение, и голову оторвете. Она на соплях держится, даже отсюда вижу. Я осматриваю, потом говорю, куда его тянем. Вверх или вниз. Шесть пар глаз вопросительно уставились на подошедшего Юйцзиня с видом «да, начальник?». Взъерошенный после начальственного втыка Юйцзинь кивнул. – Двое на крышу. Остальные в обход по домам. На краю зрения со стороны большого начальства и толпы зрителей обнаружилось какой-то движение. Словно черепаха встала на ноги и обмотала себя тряпками, которые помнили не то что культурную революцию, но и половину императорских династий. – Кто здесь главный?! Черные черепашьи глазенки оббежали не слишком частые и несколько помятые ряды ревнителей правопорядка. Из вороха тряпок высунулся костлявый и узловатый палец и уперся в грудь Цзинъяню. – Вы? Макака за спиной бабки, усиленно хмуря брови и морща лоб, изобразил пантомиму «Сяо Цзинъянь – Ответственность и Суровость». – Мое белье вон там! Кто мне возместит? Он все попортил!! – палец другой руки синхронно указал на труп. – Как он мог! На мое чистое белье! Каждое предложение сопровождалось воинственным тычком ему в грудь. – Ужасающая безответственность, тетушка… – максимально вежливо начал Цзинъянь, стараясь не улыбнуться. – Тетушка Ди, – припечатала старуха. Цзинъянь аккуратно отодвинул от своей груди палец и, старательно не замечая недоверчивый взгляд, переместил палец к груди Юйцзиня. Тот очень удачно стоял рядом. – Но главный тут – он. И облегченно удрал на крышу, изображая стратегическое отступление, а не банальное бегство от склочной бабки. Полный достоинства отход несколько смазал то и дело начинающий вырываться и истошно верещать Макака, полностью оправдав свое прозвище. Но отпускать сержанта, пусть даже немного придушенного собственным воротником, Цзинъянь не собирался. Хотел на крышу? Пошел на крышу– рысью. Будешь стоять и страховать веревку. Козырек под его весом нехорошо потрескивал, но пока держался. Цзинъянь, следя за веревкой страховки, аккуратно лавировал между бьющихся на ветру влажных тряпок. Одновременно пытаясь не слишком влезть в кровь, которая была здесь всюду, и не завалить всю ветхую конструкцию. То, что он увидел с земли, подтвердилось. В одной из проволок, на которых развешивали белье, покойник запутался ногами. Получившейся петлей ему разрезало голени до кости, но проволока выдержала. А вот остальные проволоки он частью порвал, частью стянул под собственным весом. Одна из них как раз и срезала ему большую часть шеи и почти оторвала голову. Но это все было неинтересно. Куда интереснее, как тело на эти тряпки свалилось. Белье висело на уровне верха плоской кровли. По периметру крыши шло стальное ограждение где-то метровой высоты. Цзинъянь, задрав голову, еще раз прикинул траекторию полета. Падал спиной вперед, без вариантов. Ограждение крыши на фоне низкого пасмурного неба выглядело тонкими черными полосами. Идеально ровными. Что стойки, что поперечины. Ну и что же тебя перебросило через метр не самого хлипкого ограждения? И почему ты в одной рубашке и джинсах, хотя на улице зима? Рубашка, голубой шелк в мелкий цветочек, была расстегнута на две верхние пуговицы. Очень удобно. Вся кровь из тела через разорванное горло стекла вниз, так что голубой шелк в общей массе даже остался голубым. Цзинъянь не стал расстегивать рубашку, просто потянул вверх, чтобы увидеть верхнюю часть груди – ничего на взгляд, и… ничего на ощупь. Ладно, теперь тут – он аккуратно отвел от подбородка ошметки кожи, мышц и трахеи с пищеводом – ничего. Нижняя челюсть на ощупь тоже целая, но он особо не надеялся здесь что-то обнаружить – тело падало под прямым углом к стене здания. Голова и лицо были покрыты толстым слоем загустевшей на холоде крови, но серьезных внешних повреждений Цзинъянь не увидел. Скорее всего, при вскрытии он найдет черепно-мозговые травмы, но это будут последствия падения. Если бы покойник упал, стоя на ограждении, то горло было бы цело, а за проволоку зацепился бы только ногами. Так что через ограждение он явно перевалился. Между висящим телом и стеной здания оставалась узкая щель. Цзинъянь осторожно выдернул у трупа рубашку из джинсов, обнажив поясницу. Конечно, ее можно было посмотреть позже, когда труп будет на столе. Но после того, как он не увидел никаких видимых прижизненных травм на груди и голове, хотя ожидал их после осмотра места падения, насчет следов на спине и их расположения он хотел убедиться прямо сейчас. Да, вот тут следы и ссадины есть. На уровне поясничного отдела. Все, теперь наверх, а труп надо спускать вниз. Больше сейчас тут ничего не найти. Сверху на него спланировали лепестки магнолии, а по открытому участку лба над маской липко мазнуло очередной сырой тряпкой. Выругавшись, Цзинъянь стряхнул лепестки и отмахнулся от розовой детской ночнушки, попытавшейся обмотаться вокруг шеи. Наверху его встретил нахохлившийся Юйцзинь – утихший было дождь начинал накрапывать снова. Терпеливо подождал, пока Цзинъянь выпутается из страховочной системы и стянет грязный защитный комбинезон и пока уберется с веревками с крыши Макака. – Что скажешь? – Захочешь так убиться – не убьешься, – в сердцах бросил Цзинъянь, натягивая свежую пару перчаток и бахилы. – Стоял спиной к ограждению и упал назад, – он кивнул на огороженную лентой часть крыши с расставленными маркерами взятых образцов. Юйцзинь изобразил удар в челюсть. Цзинъянь отрицательно мотнул головой: – Падал прямо, не под углом, – и нырнул под ленту еще раз осмотреть место падения. Металлическое ограждение стояло на низком – от силы пятнадцать сантиметров – парапете, что шел по всему периметру крыши. На чистом и аккуратном бетонном парапете. Хотя перед ним, на поверхности кровли, грязи было изрядно. Вода с крыши уходила плохо. Поэтому по центру было просто влажно, зато по периметру тянулась полоса сырой грязи вперемешку с лужами. На этой грязи прекрасно отпечатались следы. Одного человека. Того самого, чей труп сейчас, под ругань и треск ветхих досок, выпутывали из тряпок этажом ниже. Бабка явно весила белье вчера, когда еще было сухо и хорошая погода. Дождь прошел перед рассветом, а начиная с утра то было пасмурно, то как сейчас, накрапывало непонятно что. Присоединившись к нему, Юйцзинь изобразил уже прямой в подбородок. – А если так? Как раз голова запрокинута. А шею ему покромсало в клочья. Цзинъянь скептически поморщился. – Подбородок я тоже смотрел. Повреждения на уровне седьмого – второго позвонка, а мягкие ткани срезаны под углом к позвоночнику. Смотри. Не удержавшись, он начал показывать на пальцах. – Вот моя ладонь. Со стороны большого пальца – ключицы, с другой – седьмой позвонок, а мизинец – второй позвонок. Вот у тебя траектория проволоки – он провел косую линию от большого пальца до мизинца. Она дошла до середины второго позвонка и на нем остановилась, сместив его, соответственно отклонив и череп. Попала бы между позвонками, был бы у нас труп без головы. А вот при ударе в подбородок… Цзинъянь откинул голову, продолжая показывать на себе. – …повреждения будут специфические, в районе основания черепа и первых позвонков. Причем легко обнаруживаются при вскрытии и на рентгеновских снимках. Я, разумеется, проверю, но сомневаюсь, что что-то найду. Плюс, при одинаковом по силе ударе в подбородок надо стоять ближе, чем при ударе в грудь. Встань туда. – Он дернул Юйцзиня за рукав, подтянув к ограждению. – Труп где-то с тебя ростом. Сам он встал напротив. – Вот я бью тебя в подбородок. Цзинъянь выбросил кулак вперед. Юйцзинь невольно отшатнулся назад. – Посмотри на положение моих ног. А вот я тебя бью в грудь. Смотри снова, где я стою. Если бил кто-то моего роста или выше – отпечатков обуви ты не увидишь. А он отлетит назад один в один, как при его повреждениях. Но такой удар должен оставить видимый след. Это не легкий толчок. – А следа на груди нет, так? То так, то так примеряясь к перилам, Цзинъянь, не оглядываясь, кивнул. Внезапно Юйцзинь фыркнул. – Видел бы себя со стороны. Глаза горят и зубы щелкают – пазл не сходится. В такие моменты я тебе верю, что в детстве ты был очень шустрым и очень упрямым ребенком. Цзинъянь только отмахнулся, рассуждая вслух. – …Или его просто взяли за плечи, приподняли и перевалили вниз. Если он не сопротивлялся, то запросто. Но здесь, где он стоял, грязь вдоль всего парапета. Следы только одного. Парапет чистый. Юйцзинь снова встал рядом с ним у ограждения и попробовал отклониться максимально назад. – Случайно можно упасть, только если ты на ограждении сидел или на нем стоял. Он стоял на кровле. Суицид ты исключаешь? – Нет. Но траектория падения меня смущает. Он не просто перевалился спиной. Стой как стоишь. Цзинъянь положил одну ладонь на грудь Юйцзиню, а вторую на ограждение. – Вот ты начинаешь падать, – он нажал ему на грудь, – чувствуешь, где касаешься спиной моей руки? Это начало грудного отдела, у тебя тут последняя пара ребер к позвоночнику крепится. У него же следы ниже, – Цзинъянь ткнул пальцами, где именно. Юйцзинь дернулся. – Поясница. Словно был еще и толчок. Да, и еще. Суицид головой в трусы в цветочек и розовые ночнушки? С третьего этажа? Он и умер не сразу. Пара минут точно прошла. Я по брызгам крови сужу. – Ну вот поэтому и спиной, – ухмыльнулся, не удержавшись, Юйцзинь, – чтоб глаза не видели. Справа от них крыша, на которой они стояли, вплотную примыкала к стене соседнего здания, и по этой стене шла наверх пожарная лестница. – Вот, – Цзинъянь указал на лестницу. – Десять метров дальше, но на два этажа выше – шикарный асфальт внизу. Прыгай сколько угодно. Нам удобно, ему удобно. И никаких тебе трусов и простыней. Он перевел дыхание, и Юйцзинь заботливо подсунул ему бутылку воды. Цзинъянь выпил почти половину, разглядывая злосчастную крышу. Весь его опыт и чутье твердили, что никакой это не суицид. Но «я чую» в заключении о смерти не напишешь. – Если в крови у него что-то будет, а на вскрытии я ничего больше не найду, тогда можно будет говорить о суициде или смерти по неосторожности. Спустился к нему дух любимой бабушки, он отшатнулся от счастья такого, и готово. Или не дух, – улыбнулся Цзинъянь, вспомнив бабку-хозяйку белья. – Тогда на этой прекрасной грязи были бы другие следы, – возразил Юйцзинь, ткнув им под ноги. – И были бы следы на этом парапете. Правда, на крыше мог быть не один, даже если его никто не толкал. – С парапета образцы взяли. С кровли тоже. Если что найдут, узнаешь. Тут Цзинъяня передернуло от холода. В комбинезоне ползать по стенам было жарко, так что, раздевшись, он так и ходил по крыше в одной водолазке. – Кстати, а где его вещи? Он же не в шелковой рубашке на голую грудь по улицам зимой бегал. – Ищем, – помрачнел Юйцзинь. – И личность выясняем, – уточнил он, предваряя следующий вопрос. – Токсикологию сделайте максимально быстро. Очень надо. – Ты из-за этого успел получить? – Цзинъянь вспомнил маячившего внизу шефа управления по борьбе с наркотиками. – На чужую грядку залез? Юйцзинь оперся на ограждение и указал подбородком на здание слева. – Видишь вход? Красная дверь и лестница в подвал. Это черный ход. А главный вход с соседней улицы. Я думаю, что он выбежал оттуда, добежал сюда. А потом или его скинули, или он сам. Там барыжат наркотой. Самой разной. Я первым делом послал парней туда. – Но тебя взяли за шкирку, вытащили из перспективной норы и отправили перетряхивать окрестные пустыри и трущобы, – закончил за него Цзинъянь. Юйцзинь хмуро кивнул. Цзинъянь обшарил взглядом ближайшие дома. – Записи с камер по соседству. Вон один склад и еще два рядом, воняют на всю округу. А вдруг. Они обычно пишут посетителей. – А то я не знаю, – раздраженно буркнул Юйцзинь. Похоже, уесть управление по борьбе с наркотиками стало для него делом чести. – Ладно, давай работать. К вечеру предварительно скажешь по крови? Цзинъянь утвердительно кивнул, но выставил свои условия. – Но его личность ты будешь выяснять до утра. Юйцзинь оценивающе глянул на него, прикидывая, стоит ли того сделка и что бы еще выторговать. – Не торгуйся, – усмехнулся Цзинъянь. – Дай мне время спокойно сделать вскрытие, пока не появились родственники. Мрачный Юйцзинь ушел выгрызать место под солнцем и доказывать, что нечего вставать у него на пути. Цзинъянь остался на крыше один. Подозрительное «чую, что тут что-то не то» не давало развернуться и уйти. Ощущение, что он что-то заметил краем глаза, но не придал значения. Плотнее запахнув куртку, он снова вернулся на то место, с которого свалился их труп. – И явился тебе дух любимой бабушки… – пробормотал Цзинъянь себе под нос. В голове крутилось какое-то смутное воспоминание, но ухватить его за хвост не выходило. Что еще можно увидеть на кровле? Стену другого дома. Выход на крышу. Горшки с голыми кустами и деревьями на столах стоят. Пара облезлых шезлонгов. Еще несколько стеллажей с какими-то горшочками и прутиками. Несколько рассохшихся столов. Штабель пустых канистр из-под средства для очистки бассейнов. Все. Их труп стоял здесь и смотрел перед собой. Цзинъянь видел только стеллажи с горшками и цветами. И рассохшийся от старости стол перед ними. И стену соседнего здания. На что же он смотрит, но не видит? Еще раз он оглядел кровлю, метр за метром, от себя и до стеллажей с горшками. И уперся взглядом в лежащий перед стеллажом, за ножкой стола, крупный колокольчик. Цзинъянь поднял взгляд выше – среди обычных горшков стоял и горшочек с палочками от ритуальных благовоний. Дальше дело пошло быстрее. За горшками, у стенки, обнаружилась миска с засахаренными яблоками. Приглядевшись, Цзинъянь провел пальцами по полке, на которой стояла миска. Пусть в перчатках чувствуется такое плохо, но – влажная, и не от дождя. Принюхался к пальцам – вино. Он провел рукой за полкой, по задней стенке стеллажа, тщательно ощупывая старое дерево. По центру заднюю стенку пересекало что-то – может, стык двух досок, а может, и нет. Когда-то так матушка прятала погребальную табличку супруги Чэнь. Цзинъянь невольно улыбнулся, представив, как та служанка матери, шпионка хуа, искала табличку. И как он сейчас, через полтора десятка столетий, ощупывает старый шкаф. Но тут от очередного нажима дерево глухо скрипнуло и поддалось. Створки не распахивались, они раздвигались в стороны. Никаких табличек или рисунков не было. Только три листка с текстами. Цзинъянь уже потянулся за телефоном, чтобы набрать кого-то из своих и попробовать поискать здесь улики всерьез. Но, вытащив наполовину, медленно опустил телефон обратно – он узнал один текст. Очень старый ритуальный текст, который пытались стилизовать под современное написание, но дальше попыток стилизации не пошло. Но увидеть его здесь… Взяв несколько пакетов для улик, он аккуратно опустил туда колокольчик и каждый из найденных листков. Это не обычный алтарь предков. Кого же здесь призывали? Или наоборот, отгоняли? Порыв ветра мазнул влажным дыхание и запахом талой воды, мокрого дерева и прелой шерсти. Облезлые фасады вокруг на мгновение смазались, обернувшись серо-коричневой степью с плывущим над ней заунывным шаманским речитативом. *- имеется в виду магнолия кобус, которая цветет очень рано и еще до появления листьев.