Зима тревоги нашей

Предупреждение: очень морально неоднозначный Цзинъянь, упоминается фоновый гет, неграфические описания насилия. Вечер пах рекой, нефтью и гнилой рыбой. Над входом в рыбную лавку под порывами ветра эпилептически дергался на проволоке шарик лампочки. То бросал резкие тени на щербатую бетонную стену и пирамиду из пустых ящиков, то выхватывал из темноты спирали «колючки» по верху портового забора. Порт, верфи и судоремонтные мастерские тянулись по берегу реки гигантской гусеницей, сползающей в море. Полтора десятка километров со щетиной из кранов и пирсов, горбами песка, гравия, с лабиринтами цилиндров резервуаров с газом и нефтью. С опухолями из баров, магазинов и лавок, разрастающихся вокруг выходов из порта, административных зданий и офисов транспортных компаний. Когда у причалов и в устье в ожидании погрузки и разгрузки стоит по полторы тысячи судов в день, то даже небольшая часть экипажей, что сходит на берег размять ноги на вечер-два, обеспечивает вполне приличную кассу всем заведениям. Очередной взмах лампочки выхватил из темноты застрявшую между двумя покосившимися ящиками рыбешку. Вот где изменчивость и приспособляемость. Организм, выживший в нынешней Чанцзян, заслуживает быть похороненным с почестями, а не съеденным. Зато машину здесь не видно, а до более оживленной улицы — лишь короткий проход между складами. Цзинъянь на миг прикрыл глаза, расслабляясь. Темнота ожила, наполнилась деталями и цветами — теплая машина, холодный металл забора, горячее пятнышко испуганной кошки, забившейся за ящики... То и дело далеким прибоем накатывал шум голосов и гул механизмов. Запахи ила и рыбы обрели цвета и смешались с запахом людского азарта и возбуждения, которыми тянуло из переулка. Порт всегда остается портом, что в двенадцатом веке, что в двадцать первом. Будь ли это десяток юрких джонок с товаром на рейде или сотни контейнеровозов и танкеров. Запахи, звуки, эмоции плыли в воздухе невесомыми и прозрачными цветными лентами. Информацией об активах Шэнь Эрлана с ним поделились коллеги из отдела по борьбе с организованной преступностью. Господин Шэнь ко всему прочему оказался еще и судовладельцем. Абсолютно легально имел пару контейнеровозов, которые ходили под панамским флагом. Один из них, «Жемчужина», стоял в порту уже почти две недели, вроде как в ремонте. А пришел в порт за четыре дня до того, как их студент сиганул с крыши. Вопрос, как и откуда появился столь своеобразный препарат в их провинции у моря, можно было считать закрытым. Заодно Цзинъянь аккуратно узнал, не пасет ли кто-то из коллег уважаемого бизнесмена после недавних событий. А то может выйти неловко. Реалити-шоу с собой в главной роли Цзинъянь не любил. Возраст не тот для реалити-шоу. Но нет, Шэнь Эрлан интересовал только его. Слава Небу, бюрократии и замордованным другими делами коллегам. Конечно, еще оставался Юйцзинь, но тут Цзинъянь действовал на опережение. Информацию они получили из одного и того же источника. Но раз Юйцзинь пошел к Чжо Цинъяо, значит, решил действовать аккуратно, а не лезть к Шэню нахрапом. Что ж, пусть выясняет творческий путь уважаемого бизнесмена. Вместе с информацией о судах Цзинъянь получил еще и адрес квартиры, адрес офиса компании Шэня в порту и номер дока, где, якобы в ремонте, стоял контейнеровоз. Все недалеко друг от друга. Отдыхали наверняка тоже рядом. Чтобы найти, где именно, хватило одного вечера. *** В мигающих вспышках света появлялись и исчезали размытые пятна лиц и фигуры. Так прожектор батискафа на мгновение выхватывает очередных обитателей морских глубин: красных, синих, желтых. Цзинъянь потягивал воду у стойки и ждал. Соваться в нужный ему бар просто так он не хотел. Необходимо прикрытие. Сейчас — для правдоподобия, потом — возможный свидетель и алиби. Сквозь равномерную пульсацию и колышущиеся пласты цветного варева эмоций короткими, резкими всплесками пробивался чужой интерес. Пусть здесь место, куда больше приходят не пить, а снять кого-то на ночь, но не то, не то… А вот то, что надо. Буквально в метре от него. Почти неуловимый запах жасмина тонкой змейкой скользил между обычными запахами табака, алкоголя и пота. Резкие и пряные досада и злость. Девочку кто-то обидел, девочка хотела отомстить. Быстро напиться, быстро потрахаться, а утром начисто забыть о случайном партнере. Цзинъянь улыбнулся и молча передвинул ей свою нетронутую порцию маотая. Водку она опрокинула в себя, как воду. Прохладные ладони легко коснулись его скул, челюсти, нырнули под пиджак. — Как тебя звать? — Цзинъянь мягко скользнул губами по тонкой шее. — Рыбка. — Прямо-таки Рыбка? — с иронией переспросил Цзинъянь. Хотя в ней и правда было что-то рыбье. Мелкая и шустрая рыбёшка, что встречается на перекатах горных рек. На него недовольно фыркнули и острыми ногтями царапнули по шее. — Хочешь — рыбка, хочешь — птичка…— примирительно шепнул Цзинъянь, очертив губами линию ее челюсти. — Птичка — ты! Яркий, как попугайчик, а хохолок до носа висит, как челка у пони, — она шутливо подергала его за прядь волос. Пальцы прошлись по груди, забрались под рубашку и галстук. В конце раскопок гардероба Цзинжуя нашелся потрясающий своей пестростью пиджак. Лотосы, пионы и гортензии демонстрировали то ли межвидовое скрещивание, то ли достижения отечественной генной инженерии. Любой запомнит такой цветастый кошмар, но никто не запомнит лицо. Расстегнув рубашку, она медленно провела кончиками ногтей по его ключицам к плечам. — А косточки не птичьи… — Как скажешь, — притягивая к себе, выдохнул Цзинъянь ей в губы. Птички, рыбки... целый зоопарк. Путь женских ассоциаций так извилист и странен. На случайный секс настроения особо не было. С его образом жизни основной эротической фантазией были десять часов сна. Но он всегда основательно подходил к прикрытию. *** Нужный караоке-бар встретил их оглушительным и на редкость фальшивым исполнением «We Are the Champions» на кантонском диалекте. Место было очень приличное — по местным меркам. Здесь пели и пили, ну и дрались иногда. А за последний год даже никого не убили — во всяком случае, трупов отсюда Цзинъянь не помнил. Впрочем, планов портить статистику этому достойному заведению у него не было. Рыбка висела у него на плече шустрым и говорливым неупокоенным духом. Ноги от выпитого уже почти не держат, но жажда приключений и деятельности все растет. А за задницу Цзинъяня так активно лапали последний раз чуть больше года назад — на торжественном ужине национальной ассоциации судебных медиков (что неплохо разнообразило до зубовного скрежета скучное сборище). Рубашка уже лишилась половины пуговиц, галстук тоже сгинул в безвестности. Но все это, плюс несколько порций маотая, вылитых уже не в Рыбку, а на себя, придавало их дуэту необходимую выразительность и пьяную основательность. И вправду «We Are the Champions», с какой стороны ни посмотри. Осталось лишь выпустить Рыбку знакомиться с необходимой ему компанией, а потом присоединиться самому. Водителя и заодно телохранителя Шэнь Эрлана звали Хэ Бинь, по фото из полицейского досье он мелькал рядом со своим боссом последние лет пять. С одной стороны — не совсем чужой человек. А с другой — в свободное время пил он не с боссом, а со своими корешами. Если официально — работниками службы охраны порта и сотрудниками международной транспортной компании. Ты не просто рыбка, ты золотая рыбка, усмехнулся Цзинъянь, глядя, как нетвердая траектория перемещения завершилась прямо на нужном ему столике. Пусть завершилась не падением на этот столик, а на одного из пьющих, но и так хорошо. Четверо мирно накачивающихся пивом парней вскочили, но ругаться на Рыбку (даже абсолютно пьяную) — все равно, что пинать виляющего хвостом щенка. Рука не поднимается. Теперь можно идти знакомиться и самому. Его пинать у таких больших и крутых парней рука тоже не должна подняться — за аналогичной полной безобидностью и пьяным дружелюбием. — Ага... так вы из порта… А у меня друг. В порту. На лодке, — Цзинъянь цепко ухватил Хэ Биня за рукав пиджака. — Ну, лодка моего друга. А пропуск в порт я где-то потерял. И на звонки он не отвечает. А мы договорились… Хэ Бинь было дернул рукой в попытке освободиться, но, бросив взгляд на нервно комкающие его рукав тонкие пальцы, покровительственно-жалостливо вздохнул и налил Цзинъяню пива. — А потом я ее встретил, — Цзинъянь воодушевленно обнял за плечи Рыбку. — Вот скажи, а? Ты хочешь в порт на корабль? — Зачем мне корабль, Птичка? — в ответ она попыталась чмокнуть его в губы, промахнулась, губы влажно мазнули по скуле. — Поехали уже ко мне. Правда, он такой мииилый и забавный? — восхищенно протянула она и нетвердой рукой взлохматила Цзинъяню челку. — И он стихи знает, вот! — Рыбка гордо уставилась на всю невеликую аудиторию. Цзинъянь, изображая смущение, еще сильнее ссутулился и втянул голову в плечи, занавешиваясь волосами. В четырех ответных взглядах было исключительно недоумение с оттенком презрения. Вот пойми этих баб, вечно на каких-то убогих тянет. Отлично, то, что надо. Но деву пора отправлять домой, дальше он уже сам. Запихать Рыбку в такси получилось только после клятвенного обещания приехать к ней позже, скрасить досуг и одинокую ночь, и вбитого с третьего раза в его телефон адреса. Цзинъянь заплатил за такси и совершенно искренне мысленно пожелал ей не найти приключений на свою симпатичную задницу. В другой раз может не повезти, и встретит она уже не его. — А где девчонка? — лениво поинтересовался Хэ Бинь.— А то если она тебя послала, мы завсегда… Симпатичная же. — Домой поехала, а мне же в порт надо. Я же тебе говорил, — Цзинъянь тяжело плюхнулся на соседний стул. — Как же его корабль называется. Забыл совсем, а он же говорил… говорил, когда звал… Цзинъянь, придвинулся ближе, пьяно вздохнул и словно в задумчивости неуверенным движение зачесал пальцами волосы назад — открывая лоб. Так, как он причесывался на работе. Ну же, ну же… Давай, узнай меня. — Да какой тебе корабль, — неуверенно пробормотал Хэ Бинь, — ты на ногах не стоишь. Парень сомневался, чуял что-то знакомое, но не мог понять, что. — Неее, брат, мне надо на корабль! — с трагическими нотами в голосе заявил Цзинъянь. Он привстал, нетвердо опираясь на руки, и наклонился ниже, заставляя смотреть на себя снизу вверх. Тот же ракурс, как был в полиции. И вот тут от Хэ Биня плеснуло узнаванием. — Ты это… — он участливо похлопал Цзинъяня по руке. — Не переживай так. Ты посиди, подыши. Еще в воду свалишься с причала. Я схожу отолью пока. Цзинъянь незаметно проводил взглядом широкую спину. Хэ Бинь нервно нащупывал в кармане телефон — пошел докладывать. Шэнь должен был почувствовать, что он здесь. Так что к словам водителя отнесется серьезно. Цзинъянь не маскировал привычно свое присутствие, а наоборот. Каждая волшебная тварь покрупнее, чуя его, тихо забилась в нору и не отсвечивала. А мелкое зверье — повылезало из всех щелей и нервно трепетало на грани восприятия. Стремясь ближе, как мотыльки на свет, но почуяв масштаб чужой силы, испуганно шарахались назад. Если Шэнь не дурак и парня терять не хочет, то по уму приказ может быть только один — вали от него немедленно. Шэнь на дурака не подходил, а Хэ Бинь ему — не случайный человек. Но то слова, а перед глазами растрепанная и пьяная в хлам тощая лабораторная крыса. Смотришь и видишь: в жизни ничего тяжелее пробирок и собственного хера в хилых лапках не держала. Запястья и кисти в великоватом для него пиджаке Цзинжуя выглядели откровенно костлявыми. Словно вчера из концлагеря выпустили. Из застегнутой всего на три пуговицы мешковатой рубашки вызывающе трогательно торчали шея и ключицы. Длиннющая спутанная челка лезла в глаза. Уши почти на одном уровне с плечами. Ужас какой. Не зря старался, удовлетворенно признал Цзинъянь, разглядывая из-под полуприкрытых век свое отражение в зеркальной стене бара и сам бар позади. При дневном свете он вряд ли бы кого обманул. Рост и ширину плеч бы не спрятал, как ни сутулься. Но вот в полумраке и разноцветных вспышках света — запросто. Более безобидной картины, просто призывающей «давай, притащи добычу, порадуй босса», представить сложно. А у Хэ Биня в крови алкоголь и азарт. Так что девять из десяти — приказ проигнорируют и захотят проявить инициативу. Его задача сейчас — чтобы девять из десяти превратились в десять из десяти. Вернувшись, Хэ Бинь присосался к очередной бутылке пива, но взгляд, который то и дело ускользал к Цзинъяню, был задумчивый и протрезвевший. Цзинъянь придвинулся вплотную и пьяно уцепился за плечо Хэ Бина, прихватив и воротник его рубашки. Второй рукой, словно в попытке сохранить равновесие, проехался по спине и боку, пытаясь уцепиться за пиджак. Нож, похоже, есть, пистолета нет. — Я вспомнил! Корабль! Жемчужина! — плечо под его пальцами закаменело. — Я обещал прийти, я приду! Он меня к себе звал! Знаешь, как звал! — Цзинъянь старательно попытался взглянуть в лицо Хэ Биня. — Брат, ты должен меня провести! Хэ Бинь подчеркнуто аккуратно высвободил у него из пальцев воротник своей рубашки, — Ладно-ладно!! Не буянь! В порт — так в порт, пошли с нами. Проведем мы тебя. Ну вот и все. Уже почти не играя, Цзинъянь закинул руку на шею нового приятеля. — Это, парни, вы его там поддержите, с другой стороны. Ебнется же еще, — распорядился Хэ Бинь. *** Двое и еще трое. Итого, с теми, что были, девять. Если с ним — десять. «Ребята, вы на мою скромную персону решили навалиться всем миром?» — усмехнулся про себя Цзинъянь, почти бесчувственно вися между Хэ Бинем и неведомым ему по имени парнем. Перестраховывается, мальчик. Цзинъянь не собирался сам выбирать место для разговора по душам. Зачем? Ведь есть люди, которые знают порт и все его укромные места гораздо лучше него. Эти люди любезны настолько, что готовы сами доставить его туда так, чтобы лишний раз не попасть ни под камеры, ни под ненужные взгляды. Сзади лязгнул железом замок. На улице не осталось никого. Отлично, никого ловить не придется. То, что он вернётся живым, не предусматривалось. Тело бы потом выловили у причала — свалился пьяный в воду и утоп. Напряженное предвкушение стелилось пологом, дрожало вокруг каждой фигуры полупрозрачным подрагивающим ореолом. Стая хотела зрелищ и слабой добычи, которую так сладко рвать в клочья. Зрелище они получат. Оборачиваться или поднимать голову ему было не надо. Он и так безошибочно чувствовал, где находится и где бьется сердце каждого. Еще рано. Щелкнул выключатель на щитке. Где-то высоко под потолком зажглась одна тусклая лампа. — Э... эй, брат, — дернулся от вспышки света Цзинъянь, — А мы где? Это не причал. Хватило одного беглого взгляда. Это один из старых цехов судоремонтных мастерских. Они где-то рядом с доком, где стоит «Жемчужина». — Не причал, — согласился с ним Хэ Бинь. От внезапного удара в лицо Цзинъянь отшатнулся нарочито медленно, взмахнув руками. — Эй, ты чего! — пьяно запротестовал он. На открытое пространство он вырываться не хотел, еще кто-то пистолет вытащит. Перестрелка ему не нужна — пока. Двое сзади схватили его за плечи, выкручивая руки. — Не дергайся, — кто-то из этих двоих сунул ему под подбородок нож. Шагнув вплотную, Хэ Бинь схватил Цзинъяня за волосы, грубо задирая ему голову вверх. — Точно! Это ты! И что же полицейский делает в порту вечером? Нож у горла Цзинъяня многозначительно дрогнул. Лезвие сильнее нажало на кожу, справа на шее потеплело. Глупые дети, так же можно и прирезать от нетерпения. — Поговорим? Хэ Бинь радовался, как щенок, поймавший голубя с подбитым крылом. В первый и последний раз поймавший. Мелькал блик света на коротком ноже, крутящемся в пальцах, заставлял щурить в полумраке глаза. Все. Поиграли и хватит. Нож почти беззвучно выпал из разжавшихся пальцев. У горла стало свободно. Юркой рыбкой мелькнул в луче света и канул в темноте второй нож, выпавший из ладони Хэ Биня. Державшие его руки ослабли. Цзинъянь передернул плечами. Со сдавленным влажным всхлипом осели на землю двое у него за спиной. Охотники сами стали добычей. Плоть от плоти, кровь от крови земли, реки и моря вокруг. Кровь, что бежит по их жилам — его кровь. Плоть, что покрывает их кости — его плоть. Мир живых дрожит и переливается тонкой пленкой, а под ней мягко колышется извечное небытие. Что вкрадчиво, исподволь всегда мягко дышит в затылок на границе света. Его не задобрить дарами, не отпугнуть защитными талисманами или фейерверками. Оно всегда здесь, надо лишь дать ему на миг, на тысячную долю мига потянуться с той, изначальной стороны и вздохнуть в полную силу. Тончайшая сеть, пронизывающая все живое и неживое. Нет «тогда», нет «сейчас». Нет иллюзии, нет реальности. Реальность — это все и ничто. Воздух застывает в легких прозрачным стеклом. Кровь в жилах, как горная река в мороз, густеет и рвет торосами льда любую преграду. Не движение, а намек на движение, намек на вздох заставляет сжиматься невидимые нити. Они с одинаковой легкостью плывут живым мерцающим огнем в тусклом луче света с улицы, пробившемся сквозь разбитое окно. И они же режут кости и мышцы, повинуясь не жесту, а мысли и взгляду. Ибо не дано ни одному дитяти восстать против своего родителя. Не восстать плоти и крови против плоти и крови, ее породившей. Было бы куда бежать, от него бежали бы без оглядки. Но бежать отсюда было некуда. — И о чем же ты хотел со мной поговорить? — спокойно поинтересовался Цзинъянь. Хэ Бинь беззвучно шевелил губами, глядя на лежащие в лужах крови тела. На молитвы это походило мало, скорее на ругательства и попытки сообразить, что делать. Цзинъянь не спеша обошел цех. Неудобное место, от каждого шага и прикосновения куча улик. Впрочем, он и не собирался ничего здесь оставлять. Как и никого живого тоже. На одном из тел Цзинъянь нашел ключи от ворот, открыл калитку. Он ждет гостя, в конце концов. Кроме Хэ Биня, было еще двое, кто пока еще были живы. Прятались за дальним рядом станков. Цзинъянь демонстративно повернулся к ним спиной. Один рванул к нему, вскидывая пистолет. Под высокими сводами цеха выстрелы звучали резко и сухо. Цзинъянь дал ему выпустить всю обойму, и только потом тот осел на пол в метре от него. Второй бросился к трупу, у которого раньше были ключи от ворот в цех, но с воплем покатился кубарем, как подстреленный кролик. А через миг затих окровавленной неряшливой кучей мяса. Хэ Бинь сглотнул. Застоявшийся холодный воздух цеха казался густым от концентрированной смеси запахов пороха, крови, металла и машинного масла. Глянул на новые трупы и уставился в темноту под потолок. Цзинъянь присел на ближайший станок. Токарный вроде. С травмами при работе на станках он сталкивался довольно часто. — Ну что? Как насчет общения? — Ты все равно не отпустишь. Хэ Бинь попытался шевельнуть рукой и закусил губу, по кисти к пальцам потекла кровь. — Не отпущу, — не стал врать Цзинъянь. В кармане пиджака Хэ Биня раз за разом звенел телефон. С пальцев беззвучно капала на бетон черная в полумраке кровь. — Хочешь, ответь, — усмехнулся Цзинъянь. — Ты же знаешь, кто это. — Он не придет. Он сказал съебать от тебя нахер за горизонт и не лезть. — А ты полез. Цзинъянь смотрел на Хэ Биня без капли жалости. Любое действие рождает последствие, только понимают обычно это слишком поздно. — Придет. Ему нужен я. Мне нужен он. Поэтому он будет надеяться, что я тебя не трону. Начнешь говорить — может, даже протянешь до прихода твоего босса. Вопросы у меня есть. И на них я бы хотел услышать более развернутый ответ, чем да или нет. Не начнешь говорить… Кровь по пальцам Хэ Биня потекла сильнее. — Я найду, чем себя занять до его прихода. Думай. *** Цзинъянь ждал. Ждал привычно, терпеливо, как десятки и сотни раз до этого. Была ли то засада на заросшем лесом горном перевале, императорский дворец, послевоенные трущобы или современные лабиринты из стекла и бетона. Отношения с пацифизмом у него так и не сложились. Охотился он, охотились на него… Рациональных причин приходить у Шэнь Эрлана не было ни одной. А вот эмоциональных — с избытком. Цзинъянь надеялся, что рассчитал правильно — гордыня и эмоции перекроют все доводы рассудка. Хотя на месте Шэня Цзинъянь для начала позвонил бы в полицию с жалобой на шум и подозрительных людей. Полиция отправит в службу безопасности порта. Те, со своей стороны, шевелиться не станут, будут ждать полицию. Так что Шэнь Эрлан плюнет и придет сам. В сиянии драконоборчества и воинской славы. Хотя про воинскую славу Цзинъянь мог рассказать очень много. Но он старался меньше задумываться о прошлом. Цзинъянь помнил сплошное болото и тростники, что тянулись вдоль реки десять столетий назад. Помнил мельтешение лодок в каналах семь веков назад. Помнил пароходы, оранжевый от пламени туман над рекой, горящие джонки и вспышки залпов пушек — два с лишним века назад. Эта память жила на краю сознания, не вызывая никаких чувств. Если слишком долго вглядываться в прошлое, оно затянет в себя не хуже трясины и растворит, как кусок тростникового сахара в горячей воде. Может, у него никогда не было такого острого мозга, как у Чансу. Цзинъянь зачастую проигрывал тому в стратегии, но выигрывал в тактике. Однако у него было упорство и настойчивость. Он мало рассуждал, а больше делал. Вне зависимости от эпохи. Правда, тот, кого он ждет, скорее всего, гораздо, гораздо старше него. Когда Цзинъянь вносил свой вклад в историю, Эрлан Шэнь уже внес — в легенды. Миру действительно слишком мало одного Цзинъяня. Поэтому в мир вернулся кто-то из его более старых собратьев. Это возвращение Цзинъянь и почувствовал. А если сопоставить все детали, даже ясно, кто именно вернулся. В равномерном сером колыхании пространства вокруг появилось яркое пятно. Цзинъянь позволил себе улыбнуться. Он не ошибся. Шэнь пришел. Лицо Шэнь Эрлана дернулось и застыло, когда в неверном свете он увидел лежащие в проходе и между станками тела. — Ты пришел, — констатировал он очевидное. Шэнь Эрлан подходил медленно и аккуратно, стараясь не ступать в кровь, что была всюду. Не шевелясь, Цзинъянь следил за ним взглядом. — Время. Вам нужно время. Старшая сестра вернулась недавно и еще не набрала силу. А ты слишком рано привлек внимание к себе. Ты это понял и затаился, — все же пояснил Цзинъянь. У странного затишья последней недели могло быть лишь одно объяснение. — Ты ей нужен, ты ее защита сейчас. Пока она слаба и поэтому страшится меня. Но так нужного вам времени я не дам. — Решил прикончить по отдельности? — понимающе усмехнулся Шэнь Эрлан, внимательно оглядывая каждое тело. Цзинъянь соглашаясь, опустил веки. — Тебе не нужно было приходить сегодня. Тебе всего лишь нужно было подождать. Но ты хочешь мою голову на стену и ни с кем не хочешь делиться, о великий воин… Иначе не пришел бы. Над последним, девятым телом, телом Хэ Биня, Шэнь Эрлан на мгновение замер. — Ну и зачем? — бесстрастно поинтересовался он уже без всякой рисовки. — Годы портят характер. Он, кстати, знал, кто ты. Нравится, когда на тебя смотрят как на небожителя? — А может, во мне больше осталось человеческого? И близким мне людям я говорю правду. — Я осторожен, — усмехнулся Цзинъянь. — Кто может оставить от горизонта до горизонта выжженную пустыню? Кто за свою жизнь уничтожил сотни тысяч? Кто, подозреваю, при желании может скупить весь этот город на корню? — Могу, но зачем? — Цзинъянь, склонив голову к плечу, не мигая, внимательно разглядывал Шэнь Эрлана. Да, Хэ Бинь много значил, и Шэнь все же надеялся увидеть его живым. — Почему вам всем так хочется поговорить и в чем-то меня убедить? — Не нравится разговаривать с тем, кто знает и понимает, что ты такое? Предпочитаешь лицемерно изображать праведника? Воинственный и добродетельный… — насмешливый голос сочился издевкой и ядом. — Или как там тебя канонизировали «воинственный и верный»? Герой и символ нации. — У меня был хороший политтехнолог, — Цзинъянь даже не пытался замаскировать хищный оскал под улыбку. — А человека ты сейчас и близко не напоминаешь. Захочешь, не спутаешь. Шэнь Эрлан следил за каждым его жестом с откровенным и жадным любопытством. Больше подходящим какой-нибудь передаче из цикла «Энимал планет» или каналу «Дискавери». — Она предупреждала, что ты — это ты. Я не поверил. «Запомни эту фразу, Сяо Цзинъянь, и обдумай потом, — самому себе наказал Цзинъянь. — На кого ты мог не обратить внимания прямо под носом? Месяц-два назад. Сейчас-то уже и почую, и узнаю в лицо. Ты уже приняла свой настоявший облик, старшая сестра». — Его ты тоже предупреждал, — указал подбородком на тело Хэ Биня Цзинъянь. — Он тоже не поверил. — Но я тебя оценил. Никому даже в голову не придет заподозрить что-то… эдакое. Информация стекается к тебе сама, а при необходимости ты можешь заставить работать на себя всю полицию. Выбрал себе логовом не мегаполис, но крупный город в шаговой доступности от мегаполиса. Неплохо. — Очень большое заблуждение, — вздохнул Цзинъянь, — судить о чужих мотивах и поступках по себе. — Договориться не выйдет, — с чем-то похожим на сожаление признал Эрлан Шэнь. — О чем? — искренне удивился Цзинъянь. — Или я, или та тварь, которую вы пытаетесь воплотить. Других вариантов нет. — Именно. Живым уйдет один. Почему бы и не поговорить? Встретились два героя... — И убили друг друга. Очень традиционно, — в тон ему продолжил Цзинъянь. — Только летописцев здесь нет. Времена не те. А все, что мне было нужно, уже сказал твой пес. Шэнь отчетливо поморщился на «пса». — Надеюсь, ты не считаешь, что меня убить так же просто, как их? — уже сухо и отстраненно поинтересовался он, кивнув на трупы. — Не считаю, — хотя голос и удалось сделать холодным и ровным, но не движения. Дикая первобытная ярость рвалась наружу. Держать ее под контролем хотелось все меньше и меньше. Эта земля моя! Все, кто посягнул на мое, будут мертвы. Сухо хрустнул, ломаясь в пальцах, резец по металлу. На станке лежало несколько запасных. — Все же красивые вы твари, драконы, — с невольным любованием, усмехнулся Шэнь, глядя на сломанную, как тростинка, сталь. — Я ведь вижу истинный облик под любой личиной. И под твоей, унылой и правильной, тоже. Даже жаль тебя убивать. Цзинъянь одним плавным движением соскользнул со станка, заходя Шэню вбок. — А еще я тот, кто пережил всех. Невидимые кольца драконьего тела, до этого мига расслабленно обтекавшие стены, лежавшие на крыше и земле, сжались. Заключив все здание и маленькие человеческие фигурки внутри в непроницаемую чешуйчатую броню. Начисто отсекая от остального мира. — Она все увидит, она тысячеглаза и всевидяща! — вскинул руки в атаке Шэнь Эрлан. — Пусть наслаждается зрелищем. Иллюзия и реальность сливаются воедино. Пропадают слова и формы. Есть лишь бесконечное движение и изменение. Власть и яростный хищный восторг битвы. И становится жестким воздух, и движение становится цветом, а цвет — звуком. Одно касание пальцев крошит камень и сминает ткань мира, как неразумный ребенок комкает в кулаке рисовую бумагу. Когда время застывает в сомнении, а стальной клинок не перерубит даже шелковую нить. Реальность, небытие, вода и земля. Нет ничего, и есть все. Здесь не нужно оружие. Они сами оружие. Если стихию можно назвать оружием. — Ты ведь этого хотел? Пальцы легко скользнули по коже шеи, размазывая кровь. — И этого… Цзинъянь немного сжал пальцы на горле, ощущая, как лихорадочно частит чужой пульс. Отпустил, давая вздохнуть. А потом вновь сомкнул. Сминая трахею, ломая хрящи гортани. Другой рукой выдирая мышцы груди, ключицу и ребра. Кожа и мышцы поддались с влажным звуком, как рвется мокрое белье. Цзинъянь поморщился и разжал руку. То, что было трахеей и гортанью, смятым комом, как перезрелая хурма, упало рядом с телом Шэнь Эрлана. На месте правого плеча и груди было месиво из костей и мышц. От подбородка до ключиц зияла залитая кровью яма. Цзинъянь брезгливо дёрнул кистью, стряхивая стекающую с пальцев кровь. Нещадно ныли все мышцы. Тело ему еще ответит за такие издевательства над ним, но завтра. Он огляделся, нашел среди трупов валяющийся пистолет. В кармане покойного владельца нашлась и запасная обойма. Цзинъянь выпустил ее всю в грудь Шэня, в район таза и бедра. После пожара не останется никаких следов, только кости — со следами пулевых ранений. *** В порту уже не горело, а нехотя тлело. Ветер доносил вонючий дым даже сюда, на вершину холма. Холодно было зверски. Стоило развернуться, как на плоском камне у него за спиной уже лежал аккуратным рядком пяток дохлых кошек. Издевательски шелестели мокрые кусты вокруг. Ну, не куры, и то радость. Мелкая нечисть чуяла его злость и пыталась задобрить, как могла. «Куплю могилу с видом на залив», — почему-то упорно крутилось в голове. В кармане настойчиво вибрировал телефон. Цзинъянь просмотрел сообщения. Рыбка просто слала ему свои фотки. Барышня легла и ждет. С Рыбкой активно конкурировал Ле Чжаньин. «Вы нужны. Сильный пожар в порту». Вместо фото ню — координаты геолокации. «Босс, я помню, что у вас выходной, но…» Цзинъянь медлил, выбирая между алиби и возможностью лично контролировать поиски на месте пожара. «Пожарные говорят, через час можно попробовать туда зайти». Знакомое здание цеха в дыму и огне. Спуститься в поместье — это полчаса, и еще полчаса на доехать. «Через час буду». Ле Чжаньин выиграл. *** Причиной пожара в порту признали криминальную разборку с перестрелкой. Цех и прилегающая к докам территория выгорели дотла. Согласно записям камер видеонаблюдения, в квадрат, где был пожар, прошло десять человек. Из-под обломков извлечены фрагменты тел со следами пулевых ранений. Оружие тоже найдено. Все сходится. Была сделка по продаже наркотиков, сделка сорвалась — десять трупов плюс пожар. Бывает. «Эк, как удачно самоликвидировались. Все бы так», — гласило коллективное мнение. Правда, система видеонаблюдения на нескольких отрезках периметра то отключалась, то включалась, а потом сдохла совсем из-за пожара. Влияние исключительно естественных факторов и ничто иное. Она и до этого весь месяц глючила. Управление по борьбе с наркотиками даже не стало затевать грызню по дележу славы. С высокомерным «подавитесь» облегченно отфутболило дело о падении с крыши обратно в их управление. Зато отдел по борьбе с организованной преступностью ходил счастливый, довольный и обласканный внезапным везением. К нему в кабинет Юйцзинь зашел вечером, через неделю после пожара. Молча положил на стол список погибших с двумя обведенными именами. Цзинъянь аккуратно сдвинул распечатку с рабочих бумаг к краю стола. — Недоволен, что они сбежали от тебя на тот свет? — Они слишком вовремя умерли. Покажи трупы, — смотрел Юйцзинь тяжело и мрачно. Цзинъянь взглядом показал на часы, где не было еще и пяти, потом на гору бумаг перед собой, требующих его визы, и поинтересовался уже вслух: — Все брось и вот прямо сейчас? — Цзинъянь, — с нажимом повторил Юйцзинь. Или выгоняй меня силой, или я жду, пока ты освободишься; чтобы это понять, великих талантов не требовалось. Цзинъянь мог, конечно, выгнать. Мог заявить, припомнив не столь уж давние угрозы Юйцзиня, что никакой информации без официального запроса. Но ладно, никто не рубит хвост по кускам. — Видишь? — Цзинъянь открыл рентгеновские снимки верхней челюсти. Юйцзинь хмуро кивнул. — Дарю, — Цзинъянь пустил пару из них на печать. — А теперь пошли. Они в дальнем крыле. В холодильнике Цзинъянь выдвинул один стеллаж. Вместо тела там был пакет с обугленными костями: обломки челюсти, плечевые кости, фрагменты ребер и часть грудной клетки, позвоночник и таз, бедренные кости. — Думаю, ты в курсе, что молекула ДНК распадается при нагревании свыше ста градусов Цельсия, — лекторским тоном начал Цзинъянь. — Чтобы тело так обгорело, нужно около восьмисот. Поэтому идентификация жертв пожара часто невозможна. Или возможна только по отдельным костным останкам и на основании косвенных признаков. Слушая его, Юйцзинь внимательно разглядывал кости и являл собой картину «терпение есть высшая добродетель». Из общей кучи костей черепа Цзинъянь отодвинул в сторону часть верхней челюсти. Положил рядом оба рентгеновских снимка. — Первый — прижизненный. Второй — посмертный, — пояснил он. — Найди десять отличий. Это импланты, это его родные зубы, ну, ты и сам видишь разницу, — показал он на челюсти. — А вот следы старой травмы, из-за которой он и потерял зубы, — Цзинъянь указал зону на первом и втором снимке. — Прижизненный снимок пришел сегодня. Мы запрашивали подтверждение личности от полиции Сингапура. Они нашли его дантиста. Челюсть, на которую ты смотришь, принадлежит Шэнь Эрлану с вероятность в девяносто девять целых и девять десятых процента. Если совсем просто — без большей части верхней челюсти еще ни один человек по земле живой не бегает. Юйцзинь методично сверил два снимка между собой и фрагментом челюсти. — Проверил? — стараясь, чтобы ирония не проскользнула в голосе, спросил Цзинъянь. — Я продолжаю? — Да, — серьезно кивнул Юйцзинь. — Вот это, — Цзинъянь указал на обугленные остатки позвоночника, грудной клетки, таза и бедренные кости, — найдено рядом. Кости принадлежат мужчине высокого роста и крепкого телосложения. Поэтому можно утверждать, что не только челюсть, но и все костные фрагменты принадлежат Шэнь Эрлану. Дальше, — Цзинъянь перешел к костям таза. — Трещины и отверстие в верхней части крыла левой подвздошной кости — раз, разрушен левый крестцово-подвздошный сустав — два. И то, и то — следствие огнестрельных ранений. Одна пуля извлечена из крестца, еще одна — из позвоночника, — Цзинъянь указал на полуразрушенный позвонок в поясничном отделе. — Обнаружено четыре пистолета. Температура плавления стали тысяча четыреста — тысяча пятьсот градусов, так что металл остался в достаточно приличном виде. Думаю, было и еще оружие, но остальное просто не нашли. При том количестве железа, что там было, и немудрено. — А это что? — указал Юйцзинь на два куска кости. — Бедренная кость. Правая. Сломана. Эта травма от падения какого-то предмета сверху, — терпеливо пояснил Цзинъянь. — Останки его водителя также идентифицированы по зубам. Достаточно? Или все же смотрим остальные девять? Они такие же, — кивнул Цзинъянь на то, что осталось от называвшего себя Шэнь Эрланом. — Пулевые ранения и травмы от обрушившихся конструкций. Только фрагменты мельче. Там же еще кран-балка на это все завалилась. А когда из-под крыши на трупы рушится железяка в пару тонн весом, то упс. От уже и так обгорелого тела под этой железякой остается только мелкий мусор, — закончил Цзинъянь. Юйцзинь хмуро кивнул: помню, мол. Тоже там рассвет встречал. Правда, больше как наблюдатель. Сначала среди торчащих в небо закопченных бетонных стен, мокрых лабиринтов из металла, груд стекла и перегородившей все долбаной балки, лазили пожарные с людьми Цзинъяня, отыскивая тела. Так как даже по запаху было ясно: трупы есть, и много. — Ну что, ты удовлетворен? Я убираю тело, и мы идем обратно? — Нет. Да. Из-за чего такой пожар? До тел в уголь. Там же цех. Металл да бетон, гореть нечему. — Есть, — вздохнул Цзинъянь.— Там еще и кузня. И машинное масло. Детали в нем охлаждают. Плюс кучи ветоши и горы промасленных деревянных поддонов из бруса. Из-за перестрелки полыхнуло сначала внутри, потом еще и цистерна снаружи. Почему вы, следователи, не читаете отчеты, что мы вам присылаем, я даже не спрашиваю. За бесполезностью. Но хоть на месте происшествия по сторонам смотрите. Чтобы все удовлетворяло. Юйцзинь промолчал, забрал себе оба снимка, но смотрел все так же задумчиво и мрачно. Дверь автоматически закрылась за ними, почти беззвучно щелкнул замок. Здание центрального управления многократно надстраивали и достраивали, расширяя старые корпуса. Так что теперь холодильник и секционная для инфицированных трупов были вынесены отдельно, в старый флигель, и соединялись с основными помещениями коротким застекленным переходом вдоль стены здания. Но инфицированных трупов у них был не переизбыток, не больница же, поэтому здесь хранили те тела, которым еще долго лежать из-за следственных действий или проблем с опознанием. Не самое проходное место. Цзинъянь кивнул в сторону ближайшего окна. — Юйцзинь, в чем дело? Мне это уже надоело. Ты на меня смотришь, словно я их сжег. — Знаешь, это очень плохая шутка. — Коридор — слепая зона. Камеры пишут только перед дверями на входе и на выходе. Могу шутить, как хочу. — Тогда повторю, — в голосе Юйцзиня отчетливо прозвучал вызов. — Это очень плохая шутка, Цзинъянь! — У тебя и у меня за спиной десять трупов со следами перестрелки, — подчеркнуто спокойно ответил Цзинъянь. — Десять. Юйцзинь, давай ты не будешь пугать уже меня. А то я, чего доброго, подумаю, что твой вечный сарказм про «высшее существо» — совсем не сарказм. В сердцах Юйцзинь шваркнул на широкий и низкий подоконник папку бумаг, которые таскал с собой. Резкий звук отозвался эхом в пустом коридоре. — Сначала ты… Ты, Цзинъянь! Тот, кто своей дотошностью и принципиальностью при фиксации улик заебет даже мертвого — убеждаешь меня не лезть в мутное дело. Потом вылезает, что, возможно, это мутное дело связано с другим, не менее мутным. Потом ты наезжаешь на меня катком за невинный вопрос. А не проходит и пары недель, как все, кто был или мог быть причастным к этим делам, отправляются к праотцам. Совпадение?! Предостерегающе и устало заныл висок. Цзинъянь предполагал, что может это услышать, но надеялся, что все же не услышит. Правильно предполагал и зря надеялся. — Профессиональный риск при их работе. Сорвалась сделка. Ты же тоже в курсе о его судах и видел, когда корабль пришел в порт. — Возможно. Только наркоту так и не нашли. А еще я один раз уже наблюдал, как ты заходишь безоружный к пяти вооруженным людям. Меньше чем через час четверо из них — покойники, а пятый живой, но инвалид. Чтобы мог дать показания на суде. Ты их хладнокровно пристрелил. Из их же оружия. На глазах заложников. Особых эмоций это у тебя не вызвало. Ты продолжил оказывать помощь тем, кому она требовалась. В том числе и тем, у кого шок случился уже от столь радикального правосудия в вопросе о национальном самоопределении. Потом ты спокойно объяснился перед дисциплинарным комитетом о правомерности своих действий. А на следующий день с утра уже выезжал на очередной труп. Вот именно с такой же мордой, как сейчас стоишь: как меня утомил этот бренный мир и все эти ничтожные людишки, что снуют вокруг. История была давняя, случилась четыре года назад, и про нее Цзинъянь старался вообще не вспоминать. В истории с ранением Юйцзиня и еще в паре подобных эпизодов, что случались за последние годы, хотя бы можно было найти что-то забавное. А вот в захвате цеха с рабочими на одной из многочисленных местных фабрик ничего забавного не было. «Все же хороший ты полицейский, Янь Юйцзинь, и хороший друг. Друг, потому что прямо сказал о подозрениях, и полицейский, потому что чуешь ты все верно, — с сожалением признал Цзинъянь. — Вот только я не собираюсь ни признаваться, ни что-либо объяснять». — И чего ты об этом вспомнил? — не поворачивая головы, вздохнул Цзинъянь. Край оконного проема приятно холодил ноющий висок. Если на то пошло, бренный мир действительно утомлял. — Потому что, раз уж речь зашла о ничтожных людишках, Янь Юйцзинь… Минимум два десятка трупов, если бы начался штурм, и все четыре, если бы он не начался. Я, может, и сторонник радикального правосудия. Но я не понимаю и столь радикального милосердия — когда считают, что четырем десяткам человек лучше умереть. Они и так по четырнадцать часов всю жизнь пашут, зачем им такая жизнь? Юйцзинь, это был единственный возможный вариант. Туда мог зайти только врач. Никого другого те нервные долбоебы с пушками не пропустили бы. А заложники действительно мерли без медицинской помощи. Это признал и дисциплинарный комитет, и та толпа народу, что два часа толклась стадом вокруг фабрики и смотрела, помрут несчастные работяги или не помрут. Потела и тряслась от страха, чтобы информация не просочилась в СМИ. А все остальное чтобы рассосалось. Как-нибудь так. Само. Оно и рассосалось — само. Погоны у меня не полетели чудом. Исключительно из-за моего послужного списка и того, что в своих кругах я все же достаточно известен. Не захотели связываться и побоялись огласки. Поэтому я подписал бумажки о неразглашении, а директору за меня влепили выговор. А стадно-прозорливым людям за их мудрое руководство вручили какие-то цацки на фоне флага. Каждый получил по делам его… Как и всегда, в принципе. — Я же не об этом, Цзинъянь… — вздохнул Юйцзинь, тоже гипнотизируя взглядом окно. В тусклых сумерках под редкими порывами ветра уныло, как пальцы утопленника, царапали стекло потрепанные листья веерной пальмы. — У меня ощущение, что последние две недели я старательно бьюсь головой о стену, — разорвал повисшее молчание Юйцзинь. — А ты не бейся, ты отойди, — не удержавшись, от души посоветовал Цзинъянь. Пристальный взгляд Юйцзиня буравил уже второй висок. — Цзинъянь, ты на меня принципиально не смотришь? — Нет. Стена холодная, а у меня висок ноет. Цзинжуй действительно хорошо тебя знает. — Ты о чем? — буркнул Юйцзинь, удивленный внезапным поворотом разговора. — Он пытался поговорить о тебе. Цзинъянь развернулся, прислонившись к уже ставшей родной стене затылком. В конце концов, действительно невежливо не смотреть на собеседника. Особенно когда собираешься говорить ему очень неприятные для самолюбия вещи. — Тебя же пять лет назад переклинило на мне, Янь Юйцзинь. Я слишком отличаюсь от всего, к чему ты привык. Ты на меня смотрел, как на нефритовую вазу в музее. Реликвия реликвией, а поколупать ногтем и камнем кокнуть хочется. Ты залез в мое личное дело, задолбал расспросами Цзинжуя. Ты знаешь, я могу приставить клинок к горлу. Понимаешь, что я могу и перерезать горло при необходимости. Могу зайти безоружный к вооруженным и выйти оттуда живым. Как человек, мягко говоря, неглупый, ты отдаешь себе отчет, что конкретно тебя привлекает. Вроде варана в террариуме. Красивенькое, свое, сидит себе в ящике под лампой, мирно ползает по рукам и дает чесать брюхо. Можно любоваться, можно показывать гостям. Можно кормить мышками и улитками из рук и гордиться собственной смелостью… Юйцзинь молчал. Но по тому, как тот сжимал и тут же волевым усилием расслаблял кулаки, Цзинъянь видел, что следующей репликой в их диалоге может стать прямой в челюсть. Неудивительно, в принципе. — А в один прекрасный день ящерице надоедает есть из рук улиток и мышей. Сразу становится очень обидно, а кусачую рептилию хочется взять за хвост и приложить с размаху об стену. Я тебя кормил, а ты, гад, меня жрешь… Но не надо проецировать свои психологические особенности на меня. И создавать ложные связи и прецеденты. И не надо позволять этим особенностям влиять на работу. — Цзинъянь, ты специально? Чтобы вывести меня из себя? — Юйцзинь справился с собой, и голос звучал ровно. Даже слишком ровно. — Так я тоже могу продолжить зоологические ассоциации. Только в другую сторону. Что некоторые заводят веселенькую и милую пушистую собачку. Скуку разгоняет, загривок можно снисходительно чесать. Заодно бок греет. А потом эти некоторые сильно обижаются и оскорбляются, когда в клубке шерсти находятся зубы. Все?! — он отрывисто и зло выдохнул. Все же до конца с собой ему справиться не удалось, и прорвались настоящие эмоции. — Мы закончили с внезапными откровениями? Теперь, не удержавшись, стиснул челюсти Цзинъянь. Юйцзинь тоже знал, куда бить. Получи своим же оружием и устыдись, Сяо Цзинъянь. — Закончили. Юйцзинь, за благостью и просветлением не ко мне. Особенно когда меня пытаются обвинить во всех грехах мира. Особенно когда я не понимаю, а почему вообще обвиняют? И почему я должен в чем-то оправдываться! — Да все ты понимаешь, Цзинъянь… — вздохнул Юйцзинь, снова не глядя на него. Сожаление и попытка понять, да что же происходит, висели между ними невидимой стеной. — Иначе бы так не огрызался… «Меня ты тоже раньше не обвинял в убийстве», — мысленно прокомментировал Цзинъянь. — Ты приехал через час после начала пожара, и это был твой выходной, — отбросив все эмоции, уже другим тоном, резко и серьезно бросил Юйцзинь. — Моя машина полдня стояла в поместье. И приехал я оттуда. Меня там видела куча людей, — также парировал Цзинъянь. — Старый Чжо подтвердит для тебя все, что угодно. Как и его люди и его семья. Даже что ты летал над поместьем и кидался мандаринами. Вот шишка на лбу. Вот три свидетеля. — Моя фамилия не Хогбен, а за окном у нас не экзотическое Кентукки, а банальная провинция Цзянсу, — невольно улыбнулся Цзинъянь, но продолжил всерьез. — Спроси Цзинжуя, если не веришь мне. Отсмотри записи камер. В поместье, в нужном участке порта. На портовых записях четко видно — десять человек зашло, десять трупов нашли. Не умножай сущности без надобности. — Уже. И спросил, и посмотрел. Цзинжуй мне сказал то же, что и ты. Но если выбирать между мной и тобой, он выберет тебя. За тобой его семья. Еще около порта очень интересно задело пожаром кусок забора и глючила система видеонаблюдения. Там никаких записей с начала пожара. Возможность у тебя была. — Юйцзинь, исходя из твоей логики, возможность была как минимум у процентов пятидесяти населения города. Я выкидываю стариков, беременных, детей и инвалидов. Пусть у нас приморское захолустье, но половина — это три с половиной миллиона. Ты им тоже будешь излагать свои подозрения? Юйцзинь мотнул головой, отметая все доводы, и продолжил: — Но у тебя нет мотива и нет никаких контактов с Шэнем. Все же я тебя знаю уже пять лет, из которых последние три знаю распорядок каждого твоего дня. Да и доброй половины ночей тоже. А до этого ты торчал в Европе, а Шэнь безвылазно сидел в Азии. — В порочащих связях, о которых бы ты не знал, не замечен? — с нескрываемым сарказмом подытожил Цзинъянь. Сарказм был проигнорирован, и ответил Юйцзинь абсолютно серьёзно. — Да. Цзинъянь вздохнул, нашел нужные фотографии и протянул телефон. Юйцзинь пролистал все, методично проверяя время и дату каждой. — И что мешало сказать сразу — пошел снимать бабу на ночь? — наконец спросил он. — Мне было интересно тебя послушать, — сказал чистую правду Цзинъянь. Юйцзинь вскинул на него взгляд, подозревая издевку. Кротость и добросердечие — то, что надеялся изобразить Цзинъянь. Но Юйцзинь оглядев его, стиснул зубы, промолчал и снова уткнулся в фотографии на его телефоне. Над кротостью и добросердечием, похоже, работать еще и работать. Хотя куда уже. Цзинъянь чем дальше, тем больше чувствовал себя псом, которому тычут в зубы тряпку и говорят «куси», а он раз за разом деликатно отворачивает морду. — А почему там? На то, чтобы иногда поужинать и потом позавтракать, ты успешно находишь кого-то и среди наших. Ты ей дал пофоткать на свой телефон. Ты не стер фотки. Хотя ты сразу же трешь все, что не относится к работе, — Юйцзинь ткнул в сфотографированные днем раньше крупным планом куски самодельного взрывного устройства в развороченной грудной клетке. — Или к своим странным эстетским задвигам типа какой-то покореженной хрени в тумане, — следующее фото. Напомнив себе про кротость, Цзинъянь с бесконечным терпением пояснил: — Куски этой хрени в тумане вон там видны, на предыдущей фотке, в грудине торчат. Раз. Это не покореженная хрень в тумане, это было велосипедом. Два. Почему — потому что иногда людям хочется просто секса без вопросов и прочих социальных условностей. И не в своем круге. Она, кстати, туда шла тоже за этим. Не стер — руки не дошли, да и девушка симпатичная. Юйцзинь по второму разу посмотрел уже более поздние фото, фыркнул. Рыбка была уже с голой грудью, да и не только грудью. — Меня ждали, но не дождались, — пояснил Цзинъянь.— Я по пожарищу лазил. Правда, думаю, что утром, проспавшись и протрезвев, она первым делом внесла меня в черный список. Увидев, что слала мне ночью. И постаралась забыть, как страшный сон. Юйцзинь невидящим взглядом разглядывал голую грудь. Правую. С пирсингом в соске. — Тебе что, дать ее контакт? — предложил Цзинъянь. — У тебя еще тогда кто-то пошутил, что обломали тебе бурную ночь… — Юйцзинь размышлял вслух, не глядя на не него. — Ты оставлял машину в поместье, значит, собирался пить. Но приехал все равно на своей. — Они свежие следы на шее заметили, — Цзинъянь кивнул на фотку. Там хорошо был виден маникюр. Острый ноготь поглаживал сосок. — Когда мне Чжанинь написал, я еще не пил, она пила за двоих. Так что погрузил деву в такси, чтобы не нашла приключений, и вернулся за машиной. Там же рядом. Юйцзинь исподлобья смотрел на него, борьба с самим собой («верить — не верить») читалась на лице невооруженным взглядом. Чувства против профессионального чутья, которое твердит, что тут что-то нечисто. Не примешивайся тут личные отношения, Цзинъянь с Юйцзинем в такие игры играть бы не рискнул. Где и как его можно подловить на нестыковках по времени, он понимал. Поэтому нужно было заставить сомневаться Юйцзиня, что же истинная причина подозрений. С другой стороны, не будь тут личной вовлеченности, никаких подозрений и не возникло бы. — Юйцзинь, ты определись, это у тебя сейчас личное или нет? Так как я чувствую себя персонажем семейной разборки. Ты где шлялся, скотина? Вместо ответа на подоконник легли фотографии с крыши. Гроза немного смыла копоть с кровли, но покореженные перила и жалкая кучка оплавленной пластмассы впечатляли. Своим вопиющим одиночеством посреди черной крыши. — Хорошо. Ты там был, Цзинъянь. И там тоже случился пожар. Улик теперь нет. Там теперь вообще мало что есть. — Все улики собраны до того и приобщены к делу. — Все? — с нажимом поинтересовался Юйцзинь. — Если бы я хотел уничтожить какие-то улики, я бы сказал, где я? — Не знаю. Может, и сказал бы. «Сяо Цзинъянь, вот как ты находишь таких людей на свою голову и задницу? Что за редкий талант? — с мрачной иронией поинтересовался у самого себя Цзинъянь. — Такими темпами скоро дойдет до вопроса — что ты такое Цзинъянь?» — Юйцзинь, а что тебе мешало дождаться меня у меня же дома? Ты тоже уехал до того, как я вернулся. И подумай еще вот над чем. Если бы я хотел, я мог просто не говорить тебе ничего — ни про наркотики, ни про возможную связь между двумя случаями. А твою абсолютно незаконно добытую битую посуду выкинул бы в ближайшие кусты, а не искал бы на ней следы дури. — Про возможную связь ты бы мне не сказал, если бы я не начал задавать вопросы и не припер тебя к стенке. И именно после этого ты и взбеленился. — Ладно, — примирительно поднял ладони Цзинъянь, чувствуя, что они снова сбиваются на повышенные тона. — Я там был. Вот только скажи мне, чем нанесены такие повреждения? И чем надо жечь, чтобы начисто сгорело все покрытие до бетона, но при этом осталась целая краска и свежий металл на ограждении. Все остальное в пыль рассыпалось? И что разнесло в хлам ограждение на всей крыше? Там оно такое было — весь дом бы развалился, а оно бы стояло. Цзинъянь машинально водил пальцами по снимкам. Бледные пальцы на фоне темных фотографий и светлых полос следов — продранный, словно тонкая рисовая бумага, металл. Юйцзинь неотрывно наблюдал за движениями его пальцев и всем видом показывал — ты мне и расскажи. — Я врач, а не специалист по пожарам, — сухо ответил Цзинъянь на повисший в воздухе вопрос. — Юйцзинь, дело закрыто! Объединено с перестрелкой в порту и закрыто. А я здесь стою и терпеливо тебя выслушиваю исключительно в силу наших довольно близких отношений. И даже не называю это бредом… — Ты всего лишь назвал это семейной сценой — не выдержал и огрызнулся Юйцзинь. — Да. А чем мне это еще называть? Потому что если я назову вот это обвинениями в совершении уголовно наказуемых преступлений — то у нас будет уже совсем другой разговор в совсем другом месте. Но как ты думаешь, что скажет директор или любой другой, если ты придешь к нему с вот всем этим? — Цзинъянь кивнул на разложенные фотографии. — По уже закрытым делам. «Ты в своем уме?» — будет самой мягкой реакцией. — Он уже меня спросил, что, бля, происходит, — мрачно процедил Юйцзинь.— И с кем я переспал по кобелиной своей природе. Что ты на меня вызверился. Но сраться из-за этого — не дело. И если я не могу хрен в штанах держать, то он эту проблему мне решит быстро и радикально. Это если литературно. — Директор Мэн мудр и зрит в корень, — закусил губу Цзинъянь, чтобы не рассмеяться. — И печется о сотрудниках, как о собственных чадах. — Да ты издеваешься!? — «Чадо», похоже, было готово покусать его не хуже бешенного енота. — Цзинъянь, да ты понимаешь, что я сейчас чувствую?! Когда я начинаю сомневаться в словах человека, на мнение которого привык полагаться всецело. А теперь я вынужден гадать — а сказал ты мне об уликах, а не сказал об уликах, о чем промолчал и почему? А ты вместо того, чтобы ответить по-человечески, изображаешь… то последнее мудло, то оскверненную крепость добродетели. — А что я должен чувствовать, когда ты меня обвинил в массовом убийстве и сокрытии улик?!— огрызнулся Цзинъянь. — Я не обвиняю! — на автомате парировал Юйцзинь. — Серьезно?! А что я тут полчаса уже слушаю?! Юйцзинь, ты можешь сколько угодно рассуждать насчет моих личных качеств. Я переживу и даже выслушаю. Где, сколько раз и как именно я был не прав. Но если ты все же решишь изложить эти измышления кому-то еще… Я такие обвинения терпеть не стану. Но по лицу Юйцзиня было видно — в мыслях тот уже пожалел, что сказал слишком много. Так как за вежливым предупреждением скрывалось простое и откровенное: «Если дойдет до открытой драки, то я, Янь Юйцзинь, тебя сомну. У нас с тобой разные весовые категории». Цзинъянь вздохнул и добавил, чтобы сгладить впечатление: — Реши для себя, что причина, что следствие и что тебе надо. Тогда и приходи. На этом и закончим наши беседы. Пошли работать. Не сдвинувшись с места, Юйцзинь угрюмо буравил взглядом сумеречную муть за стеклом. Стекло еще не плавилось, но убогая пальма листья уже испуганно отодвинула. Цзинъянь отстраненно прикидывал шансы, чем закончится внутренняя борьба. На душе было так же муторно и мутно, как в колышущейся за окном серой взвеси из воды и тумана. Пусть он и знал, что этот разговор рано или поздно состоится. Пусть сам его инициировал — раньше начнем, раньше закончим. Но все равно тошно. Надо было идти. Но развернуться и уйти не выходило. Лежащие на подоконнике фотографии все равно притягивали взгляд, как магнитом.