Fousheé – Deep End
Рассматривая лицо лежащего перед собой юноши, Чимин думал о том, что будет, если сейчас потянуть, не побрезговав, за этот, покрытый белым налётом, язык. Под рукой находилось столько возможностей, но ничего, кроме сильной усталости, не приходило омеге на ум. Ничего не хотелось, взгляд полуприкрытых медовых глаз с слегка припухшими веками был направлен на подсыхающее пятно между глаз напротив. – Из-за тебя я устал, – сказал Чимин, не сдвигаясь со своего места на стонущих рёбрах Лина, пришпоривая бока омеги тяжёлыми каблуками ботинок. – Ну же, сделай, что ты хотел, пока что работа твоего языка самая худшая за весь мой опыт. – Так сладка речь, когда она под надёжной защитой. Вы все здесь не более, чем пушечное мясо, принимающее и течное, – Лин приподнялся на локтях, – как элитные шлюхи. Дураки уверены в своей правоте, какой бы она ни была. Они слепы и глупы, словно только родившийся на свет котёнок, и кричат так, словно их топят в оцинкованном ведре. – Ты смешон в своих словах, – с нежностью опустившиеся на лицо ладони крепко сжали скулы юноши, впиваясь в кожу ногтями и оттягивая её вниз, обнажая алую сторону нижнего века. Чимин зашептал: – Хочешь я покажу, что так нравится Господину Киму? Возможности на двоих были равны, а омеги, что окружили пару полукругом, были не менее опасными. Воздух звенел, разбиваясь о кафельные стены. Только в этой части зала можно насчитать бесчисленное количество способов усмирения подобных котят, но никто не смел даже опустить свой нож, которым только недавно разделывали кусок свежего мяса, но также не смели и сделать свой первый шаг, чтобы разнять тяжело дышащую пару. Это могло показаться безумием для любого гостя, но уважение – одна из главных черт, которую так упорно воспитывали и вкладывали в головы. Оно выражается в послушном ожидании и отсутствии вмешательства в чужие дела, пока не понадобится помощь. Пока о ней не попросят. Подув на открытую поверхность чужого глаза Чимин мягко улыбнулся, заметив раздувшиеся ноздри юноши. Существуют негласные правила, которые все здесь должны беспрекословно соблюдать, а за их нарушение будет наказание, которое раз и навсегда научит слепых котят быть теми, кого так трепетно воспитывают. Теми, кто лучше некоторых за стенами этого здания. Таких, как Лин. Он выдал: – Отсосёшь? – Убью. Лин мягко улыбнулся, сочувствие в его взгляде сочилось, как сок из переспелого персика. – Знаешь, Господин Ким любит смышлёных и послушных, хочешь покажу не только, как ему нравится, но и то, как он выдрессировал меня? – наклонившись чуть ближе и впившись ногтями сильнее, Чимин рвано выдохнул: – Обещаю, тебе понравится. Можно получить салфетку? Как только в ладони оказалась поданная салфетка, юноша коснулся ею повреждённого лица, стирая с нежностью остатки своей грязной работы. Лин выглядел озадаченным настолько, что вызывал жалость. Это не та черта, которую здесь принимали, кроме во время игры. – Почему ты не сбежал? – продолжил говорить омега, заправляя выбившиеся пряди волос Лина за уши, – На холодных улицах было лучше? Странная забота сбила мысли юноши, теперь они ворочались без возможности собраться в нечто цельное. Только хлопнув ресницами, Лин замер, когда прикосновения перешли на макушку, кружа вокруг влажных краев ссадины. Он ожидал что угодно, ведь лучшая защита – это нападение, но как давно он слышал такой ласковый, хоть и фальшивый, тон в свой адрес, эта интонация не позволяла не подчиниться хотя бы на секунду. Ей хотелось доверять. – Мой хозяин отказался от меня. – Ты отбившаяся от стада овца? – Нет. Чимин провёел большими пальцами по нижним векам юноши, слегка надавливая и потягивая за нижние ресницы. – Ты провинился, овечка? – омега подул на лицо напротив. – Плохая овечка. Лин только дёрнулся, но был резко прижат к полу, от чего голову пронзило резкой болью от встречи с кафелем. Клевета. – Тебя так плохо воспитали, – продолжил Чимин, склоняясь всёе ниже к лицу омеги. – Тебе рассказывали, что за нарушение законов следует равноценное наказание? Такие овцы, как ты, совершенно не благодарные твари. Твой хозяин, я слышал, распиливает таких и подаёт на ужин своим любимым собакам, наверное, у них крепкие желудки, если еда такая омерзительная. – легко поцеловав обветренные губы, Чимин улыбнулся. – На вкус ещё более мерзкий, чем внешне. – Аналогично, – высвободив одну руку из цепкого захвата, Лин оставил удар на светлой скуле омеги, превращая его в наливающуюся краснотой гематому и украшая это розоватым плевком отвращения. Шумно выдохнув, Чимин замер, переживая острую вспышку боли. Голова кружилась и давила изнутри на хрупкие виски. Под омегой тело дёргалось в приступе смеха, а позади за спиной послышался удивлённый вздох и звук сигнализации второй из треёх дверей. Аккуратно вытерев лицо краем фартука, Чимин потянулся к ближайшей рабочей поверхности, скидывая со стола предметы и слепо нашаривая руками нужный. Какие бы слова ни были здесь произнесены, они были легче, чем один удар, что привёл целый механизм в действие. Разом в теле вскипели, как в адском котле, ненависть, собственничество и справедливость. Чимин рассмеялся, запрокидывая голову, свет от ламп растворялся кляксами вставшей в глазах влаге. Ещё никогда не было тех, кто, тронув его, смогли дышать. – Я, пожалуй, воспользуюсь примером твоего бывшего хозяина, – Чимин взял со столешницы точильный камень, крепко сжимая его в ладони, – только я утоплю котёнка. Чувствительность пропадала, и удары, что пропускал омега, лишь слегка болезненно мазали по плечам и лицу, иногда попадая в шею. Чимин не чувствовал их так же как и в миг исчезнувшие эмоции, только пустота и звуки, с которым точильный камень раздирал плоть. Руки сами двигались сильнее, замахиваясь, а зубы врезались в собственный губы. Дойдя до пика, Чимин выбросил свою вещь, которая с глухим стуком упала под одно из рабочей мест, и наклонился над хнычущим Лином, оставляя с обеих сторон от его головы кровавые отпечатки ладоней и глубоко вдыхая воздух, словно выброшенный на берег утопающий. – Открой рот. Лежащий омега завыл. – Открой свой блядский рот, – закричал Чимин, от чего сзади стоящие вздрогнули, оборачиваясь на приближающиеся шаги, и где-то там бликом мигнула зелёным лампа, сменяясь с красного цвета. Дыхание становилось всё тяжелее, и мокрые от алой влаги пальцы соскальзывали, подгоняемые спешкой. С силой раскрыв окровавленный рот юноши, Чимин припал к нему губами, сменяя грубый поцелуй резким омежьим визгом, чей владелец задёргался ещё сильнее, ударяя коленями юношу, что только крепче сжимал челюсти пальцами, не давая двигаться. Когда сигнал двери разнёсся по кафельной зоне, больше ладони взяли Чимина со стекающей из-за рта кровью на потрёпанную форму под руки, стаскивая того без сопротивления и криков. Юноша не разрывал зрительного контакта с налитым кровью прожигающим взглядом, чей владелец лишь нелепо сел, засовывая свои руки в рот и визжа ещё громче. У дверей в руках альф, Чимин улыбнулся крепко сомкнутыми губами и медленно приоткрыл истекающий рот, капая на ботинки и показывая, как на собственном языке лежало нечто розовое и мясистое, то, что Лин так искал.***
Max Richter – Only Believe
Здесь ничего не было так, как могло показаться на первый взгляд. Нет ничего такого, чей смысл мог сразу преподнестись на ладони. Всё таило в себе второе дно, и даже слова, произнесеённые в этом доме не всегда имели очевидное значение. Чимин привык к этому настолько, что считал это неотъемлемой частью жизни, живя загадками и тайнами, он находил в них успокоение и умиротворение. – Зачем ты коверкаешь её имя? – спросил у брата Чимин. – У неё тоже есть душа и чувства, это живой организм. – Может, ей нравится, – ответил Тэхен, ловко лавируя щёткой для пыли из страусиного пера. – Ты же не спрашивал. Омеги медленно двигались по опустевшему дому, наводя порядок и погружаясь в собственные раздумья. День вышел серым и сонным, старшему омеге еле удалось растолкать с утра сладко сопящего брата, потому что от его веса уже не чувствовалась рука, да и желудок напоминал о существовании завтрака. Небо было настолько грозным, казалось, оно вот-вот разразится громом. От дразнящего нос страусиного пера тигрёнка, Чимин оглушительно чихнул, дёргая ногой под звонкий смех. – Ей обидно, – шмыгнув, сказал старший. – Да ну. И будь здоров. – Никто не меняет твоё имя, тигрёнок, прояви уважение. – Фактически, я не меняю её имя, ведь «квасан» это круассан по-французски, – надул губы младший, – я всего лишь делаю её француженкой. Чимин провёл со всей осторожностью кончиками пальцем по массивной рамке для фотографии, что парой стояли на каминной полке. Они всегда влекли любопытные юные разумы, ведь это не было лишь красивой картинкой, а держало в себе нечто, что вызывало трепет. Особенно у впечатлительного и романтического омеги Тэхёна, который буквально заслушивался этой волшебной сказкой на ночь. И Чимин тайно тоже ловил ухом эту историю из уст родителей, только глубоко в душе надеясь, что от сказки это только название. На красочных картинках были два момента. Один с того самого выпускного, о котором так любил из раза в раз, то приукрашая, то изредка недовольно пофыркивая на некоторых моментах, рассказывать папа. Фотографии лучились счастьем, переливаясь глянцем. Там в нелепой позе, словно карабкающаяся коала, был взят омега на любимые руки, что держали его крепко, не давая и шанса упасть, испачкав свой красивый праздничный костюм. Во второй рамке была не менее красочная и милая фотография, которую Чимин трепетно любил, на ней был изображён долгожданный момент, о котором папа всегда рассказывает с волнением, будто бы снова оказался слушателем клятвы, посвящённой только ему. Отец мало рассказывал об этом дне, отдавая всё внимание супругу, который, казалось, мог говорить об этом бесконечно. Но немногословие отца лишь фасад, за которым скрывалось штормовое море. Однажды, когда Чимин был младше и ещё более любопытным, его мучал один, как казалось, не требующий отлагательств вопрос. – Почему все рамы, как рамы, а эти, как три? – Как три? – переспросил Джун. – Да, толщиной в три, – мальчик закивал, – в такие рамы делают какие-то подделки, я знаю, точнее видел в таких висящих на ниточках бумажных бабочек, которые будто бы парят. – Они с секретом, – тепло улыбнувшись, доверительно шепнул альфа серьёзному мальчишке, – как твои шоколадные сладости с игрушкой. – Я люблю секреты! – воскликнул омега, сразу же стушевавшись собственного звонкого голоса, и добавил уже тише: – Очень люблю. Джун протянул руку заинтересованному мальчику. – Я обязан взять с тебя обещание на мизинчиках о неразглашении. – Ох, конечно. Когда с обещаниями было закончено, омега забрался с ногами на диван, беря в руки одну из протянутых фотографий, а когда отец сел рядом, то развернул её задней стороной к себе, как сделал альфа. Чимину хотел пищать от переизбытка чувств и загадок. – Ты же знаешь, я не большой любитель подобных вещей, – Джун начал открывать зажимы на рамке свадебной фотографии, пока Чимин почти уткнулся от любопытство в его руки, щекоча светлой макушкой подбородок, – мне Джин постоянно это припоминает. Но именно это мне хотелось сделать ещё с детства, не знаю откуда я подсмотрел эту идею, но она всё не выходила у меня из голова. – А что за идея? – Написание клятв, ты знаешь о них? – О, это то, что повторяют люди? Ну, когда им говорит тот человек с книгой. Джун мягкой рассмеялся. – Не совсем, – он легко поцеловал макушку, – это немного другое. Существует традиция очень давняя, я правда не могу с точностью сказать откуда она пошла, но могу её объяснить. Некоторые люди считают, что свадьба это нечто непонятное, пьяный сумбур. Но я не представляю почему сложилось подобное мнение, в нашем случае мы ждали этого с замиранием сердца. – Тэхён бы сказал, что вы ждали съесть этот большой торт. – Он был вкусным, – кивнул Джун, складывая руки на заднике рамки для фотографии, – но всё держалось не на торте, а на моменте, который всегда является из ниоткуда, тот момент, когда ты чувствуешь, как твоя душа больше не одинока, а связана с другой и так крепко, что не разорвать. Это как единение. Я плохо объясняю, с этим намного лучше справился бы ваш папа, – альфа вздохнул, – но о чём это я? За долгое время до этого дня, влюбленные пишут клятвы друг другу, конечно, держа это в секрете до того самого дня. У меня было исписано много листов, и в каждой был я, мои чувства и мысли, что появляются только об одном упоминании возлюбленного. Там нет глупых шаблонов и примеров. Во всяком случае, этот листок с клятвой выражает всё то, что я никогда больше не смогу сказать или написать. – Потому что нельзя? – Нет, глупыш, потому что не смогу превзойти. Как будто все слова кончились. Убрав задник, Джун вытащил из-под него помятый, но с любовью сложенный в несколько раз исписанный лист бумаги. – Для начала, открой свою, Минни, – сказал он. С замиранием сердца и почти не дыша, Чимин принялся разгибать зажимы, чтобы затем, как можно осторожнее, вытащить на свет такой же листок бумаги, только более помятый, со старыми отпечатками от влажных пальцев из-за волнения. На раскрытой ладошке, мальчик принялся осторожно разворачивать его, краем глаза наблюдая за действиями отца. – Это папин! Это его почерк! – омега заерзал от радости, будто бы перед ним возник святой грааль. – Ты можешь прочесть их, если хочешь, – Джун переложил в другую ладошку омеги свой листок. – Можешь сделать это один, а я пока отнесу свои бумаги, потом всё и соберём, подойдёт? Чимин закусил пухлую губу. Один вопрос не давал ему покоя. – А это… – осторожно начал мальчик. – Это только с истинными работает? Мне так нравится. Но что если я никогда его не найду? Мне нельзя будет их писать? Вид поникшего омеги отозвался тянущей болью в груди альфы, тот аккуратно погладил хрупкое плечо, ободряюще улыбаясь. Что только в голове у этих детей? – Глупости, Минни. Любовь и истинность это разные вещи, но иногда они совпадают, но это никак не означает, что одна не может существовать без другой. Мальчик насупился. – Цыплёнок, послушай меня, – Джун коснулся указательным пальцем места, где находится омежье сердце, – вот здесь всё живёт. Всё то, что создаётся само, без чужой помощи, ты творец всего этого. И любовь в том числе, она прекрасна, веришь? – Верю, – вздохнул Чимин. – Истинность – это как сироп к кофе или сладкий наполнитель к йогурту, как дополнение, понимаешь? Оно не обязательно. Важны только твои чувства и твои желания. Я верю и знаю, что твоя любовь будет самой чистой и прекрасной, а будущая клятва самой сильной и красивой, что только будет можно услышать. – А если я её забуду? – Слова от сердца всегда лучше, чем заученный текст, – Джун улыбнулся, – но лучше твоему альфе не заикаться, иначе у меня не хватит сил удержать твоего папу. Став постарше, Тэхен сам проникся этой идей из книг и нескольких просмотренных фильмов, только в другом исполнении. В тот день, падения с велосипеда были как нельзя кстати, ведь, длинные свежие порезы на ладонях были не так заметны для обрабатывающих ранки родителей. Что-то им знать было совершенно не обязательно.***
Нажав на звонок ещё раз, Юнги топтался у порога, глубоко вдыхая спёртый воздух лестничной клетки, что только делало хуже состоянию альфы, который кружил на придверном коврике. Даже если дышать не животом, а грудью*, то это тоже мало чем помогало, поэтому развернувшись на просьбу быть тише из соседней квартиры, Юнги прорычал не своим голосом: – Завали, блять, уже. Где-то в соседней квартитре завыла собака, а этажом ниже запищала собака поменьше. Пальцы нещадно ломало, но хуже было глубоко внутри, где творилось невообразимое, и чего Юнги боялся, как самого горячего пламени. Всё эти новые эмоции были настолько неподвластны, что альфа терялся и не мог справиться с собой и тысячами игл в собственной глотке. Словно это был не он, это не он метался израненным зверем в маленькой клетке, это не тот Мин Юнги, который боялся темноты. Волосы на затылке и шее взмокли от спешки, всё было похоже на жар, нескончаемый и сильный. Ещё с десяток звонков и рычания, дверь отворилась и послышался поток извинений, только не для Юнги, а для проклинающих соседи. Альфа протиснулся в щель между хозяином квартиры и косяком, почти выбегая на середину прихожей. Юнги слегка потряхивало, как от удара током. – Господи, почему ты здесь? – Хосок щёлкнул замком, во все глаза рассматривая разом онемевшего друга, чьи глаза блестели так, будто были сделаны из самого чистого стекла. – Юнги? Приоткрыв рот, чтобы произнести хотя бы слово, альфа буквально захлопнул его обратно, ощущая, как желудок медленно наполняется тяжестью, а под языком скапливается влага. Слизистая носа так крепко впитала в себя этот удушающий аромат переплетения грасской и пудровой розы*, от которого мужчина бежал словно бы в панике, что хотелось захлебнуться чашечкой хлорки. – Юнги, что стряслось? Ты воняешь, как целая плантация ириса. – Тосканского? – хрипло спросил альфа, смотря сквозь друга, тщетно пытаясь сфокусироваться на знакомом лице. – Ага, – Хосок сложил руки на груди. Стоило достать из ящика новую зубную щётку, видимо, поздний вечер плавно перетечёт в раннее утро. – Ох. Мужчина замер в нерешительности, принимаясь за молнию на высоком воротнике, но та не поддавалась, от чего Юнги жалобно хныкнул, до седых волос напугав своего друга. Бросив любые попытки справиться с этой ужасной вещью, альфа бросился в ванную комнату, падая на колени перед своей целью и оставляя за собой грязные следы от подошвы. Желудок просился наружу. Хосоку не противились звуки или сама происходящая картина, его до безумного волнения изводил сам вид друга, чья спина выгибалась дугой с каждым новым приступом. Альфа не припоминал за Юнги подобного даже в самые сложные времена. Чужие руки под прикосновениями были горячими и чуть покрасневшие на костяшках, но которые берегли, не работая ими во всю силу. Осторожно погладив по спине, Хосок аккуратно отстранил альфу от объятий с туалетным ободком и усадил того ровно, протягивая стакан, наполненный водой. – Я же говорил, заканчивай со своими таблетками, посмотри, на кого ты похож. Мне теперь соседям пирог тащить из-за тебя. – Ты же не печешь пироги. – Придётся научится, – Хосок вздохнул, осторожно отстраняя руку друга, чтобы расстегнуть злосчастную куртку, под которой, к удивлению альфы, оказалась футболка от пижамного комплекта. – Можно остаться здесь, пожалуйста? – стянув верхнюю одежду, Юнги под чужим взглядом показался ещё меньше, с подрагивающим стаканом в руках. – Ты предупредил? Юнги отрицательно замотал головой, сразу же пихая стакан в чужие руки, чтобы склониться в новом приступе тошноты. Футболка на спине казалось влажной, но Хосок и не думал прекращать лёгкие поглаживания, заговорив тихо-тихо. – Я знаю, что ты тот ещё кофейный червь, но у меня для тебя есть отличный и наивкуснейший чёрный чай, – Хосок подал другу полотенце, в которое тот уткнулся лицом прямо на руках альфы, – я добавлю туда три ложки сахара и сотворю для тебя тост. С маслом. _______________________ *Rose (лат.) – собирательное название видов и сортов представителей рода Шиповник, выращиваемых человеком. На языке цветов – В бутоне розы греки видели символ бесконечности, потому что роза круглая, а круг не имеет начала и конца и потому символизирует бесконечность; к тому же в бутоне листья туго скручены, так что его нельзя развернуть. Но как только роза раскрылась – ее век недолог. Лепестки ее осыпаются или увядают, будучи сорваны. От греков роза была перенесена в Рим. Здесь во времена республики роза считалась символом строгой нравственности. Римские воины, отправляясь в поход, снимали свои шлемы и надевали венки из роз – считалось, что эти венки вливают в сердца воинов мужество. Роза служила эмблемой храбрости: знаменитый римский полководец Сципион Африканский разрешил своим солдатам в день их триумфального вступления в Рим нести в руках букеты из роз, а чтобы увековечить память об их храбрости – выбить изображения розы на их щитах. Но у розы было еще одно, совершенно неожиданное значение: она стала символом молчания. Роза не одному болтуну спасла жизнь. *Розовые розы (грасская) – часто символизируют новое начало отношений, некий намек на то чувство, которое, возможно в скором будущем, разгорится во всю силу и поразит двух влюбленных в самое сердце. Розовый цвет бутонов роз и букетов из этих прекрасных и благородных цветов выражает благодарность и гордость, симпатию и сладкие мысли, нежные эмоции и чувство восхищения. *Чаще всего женщины дышат грудью, а мужчины и дети – животом. Нередко встречается и верхнегрудное дыхание, когда человек дышит, поднимая плечи вверх, при этом удлиняя грудную клетку, а не расширяя ее, и как следствие – не увеличивая объем легких.