Lana Del Rey – Pretty When You Cry
От чего ты бежал, Юнги? У двух пунктов есть только одна дорога, которая выглядит прямее и ровнее, чем любая линия, проведённая с помощью чертёжной линейки. Белые стены комнаты оказались обласканными тенями тяжёлых ветвей от лучей медленно облизывающего горизонт солнца. Всё походило на густой, пропитанный опиумными парами, сладкий сон, что окутывал своими объятиями тело в чёрной футболке на белых смятых простынях. Усталое сознание цеплялось в подол таких долгожданных сновидений всеми силами, пытаясь удержаться на тонкой кромке желанной темноты. Но прохладный воздух медленно проникал под ткань одежды и забирался глубже, сворачиваясь клубком под сердцем. Казалось, уже бесчисленное количество раз пушистые ресницы подрагивали в этой спальне, извещая пустоту о скором пробуждении своего хозяина. Возвращаясь в эти четыре стены снова и снова, Юнги всё меньше чувствовал это место чужим, оно казалось привычным. До тошноты. Всё тот же росток в стакане с наклейкой, что Мин никогда не произносил даже в мыслях, всё тот же бардак из вещей, до которых не доходили руки, всегда приоткрытые окна и чистая постель без единой лишней мелочи на ней. Сон медленно сходил, возвращая бледное тело в неспокойную реальность. Потеревшись макушкой о мятый хлопок, мужчина вытянул ноги, зарываясь ими в сбитое к изножью одеяло. Под прохладной ладонью ластилась, поддаваясь чужими прикосновениями, собственная натянутая кожа на рёбрах. Рука, слово изучая, осторожно надавливала пальцами на беззащитное место под ребрами, затем грубо скользила вниз и исчезала по костяшки под резинкой чёрных мягких штанов, ложась на выступающую бёдренную косточку. Обжигающее тепло быстро согревало, приводя в действие проснувшийся разум. Ты чувствуешь это? Поморщившись, Юнги уткнулся в согнутый локоть. Отголоски просьб разрывали собой дрожащую спасительную тишину спальни. Они были невнятными и слово глухими, но утягивали за собой, приглашая. Это злило, как неслыханная наглость. Мужчина резко сел, со злостью ударяя ногой по изножью кровати. Если сон забрал собой всю головную боль, что была побочным явлением образа жизни Юнги, то нарастающие голоса, смеясь, отбирали это облегчение, ничего не давая взамен. Чем громче становились просьбы, тем быстрее Мин приближался к рябящей светом поверхности воды, чтобы, хватая голодным ртом воздух, захлебнуться пеной от бушующих волн. Я так сильно жду тебя. Последние сладкие тени сновидений испарились, как по щелчку пальцев, когда пронзительный голос ударил Юнги прямо между глаз, пропуская целую нить холодной дрожи вдоль позвоночника. Страх за чью-то жизнь прошёл почти незаметно, когда открыв глаза, мужчина уставился на дверь спальни скрытой в полумраке тени. Эти голоса просили о продолжении. Юнги опустил босые ступни на прохладное дерево пола. То, что собирался сделать мужчина, пришло в его голову само и бессознательно, и проще было только подчиниться этому. Еще никогда Мин Юнги не чувствовал себя ведомым, таким покорным и лёгким, альфа не мог противиться этому, ведь голос просил. Оказавшись за дверью, Юнги захлебнулся той самой пеной злых волн, что пригвождали его острыми лопатками к дверном полотну позади него, за которым скрывалось то спокойствие, в котором мужчина так нуждался. Коридор второго этажа сужался до единственной цели, погружая пространство в слепую тьму. Эти стены больше не были знакомы, а под ногами, вместо добротного деревянного пола были раскалённые угли, жалящие стопы. Это было реальнее самой живой галлюцинации, это казалось настоящим миром. Я так прекрасен, когда плачу, Юнги, посмотри на меня. Становилось жарко и на висках у линии волос проступал крупными каплями пот. Дойти до нужной цели, оказалось изнуряющим и болезненным, но самое главное, тот самый голос становился оглушительны, настолько, что Юнги несколько раз тянулся кончиками пальцев к ушам, ощущая на них фантомную тёплую кровь. Дышать становилось всё тяжелее, и, сделав последний широкий шаг, мужчина замер, пошатнувшись. Из щели приоткрытой двери сочился свет, падая линией на босую стопу. На корне языка вязкой пеленой ложился сладковатый с цветочными нотами привкус смазки. – Скажи, – прошелестел голос, – я тот, о ком ты мечтал? Жар исчез, сменяясь противным липким холодом, но Юнги не мог и двинуться. Сном наяву явилась пара омег утопающих в мягких цветах жёлтых и фиолетовых оттенков от приглушенного света различных ламп. Юнги чувствовал себя безумно лишним, но, дыша через раз, его взгляд упирался в оголённое фарфоровое плечо омеги, с блестящим наливающимся синевой укусом на нём. Тонкие сизые палочки, вытягивали из себя стройные струйки ароматного дыма, превращая всё в томную опиумную вечеринку. Мужчина не удивился бы, найдя под ногами подобную трубку для курения. Двое омег совершенно не были заинтересованы зрителем, задыхающимся сплетением тяжёлых и кричащих ароматов пудровой и грасской роз. Они были увлечены лишь собой и чувствами, что делили на двоих. Это не были крики о помощи и боли, это были крики тайного удовольствия, урвавшего своё мгновение. От ароматов, воздуха и голосов создавалось ощущение осязаемого тумана, который одурманивал не хуже опиума. Здесь было хорошо, даже слишком и мужчина рвано хныкнул, цепляясь воспалёнными пальцами за дверной косяк для равновесия. Там, на широкой постели, в ворохе белого облака сбитого одеяла были две прекрасные розы, светлые волосы одной из которой мягко покачивались от каждого толчка. Становилось всё душнее, когда легкая тюлевая чёрная ткань сползала с белого плеча ниже, оголяя плавный изгиб узкой спины и острые лопатки. Руки омеги были заведены назад и перехвачены оторванным куском ткани накидки, натирая нежную кожу запястий до первых маленьких каплей крови. Юнги находил это прекрасным, силясь рассмотреть больше, мужчина поддался вперёд и тут же замер, почти не дыша. Под светлыми прядями на тонкой шее виднелась грубая кожа чёрного широкого ошейника с массивным блестящим замком, он ничем не отличался от собачьего и имел тонкую цепь и такую же кожаную ручку, что крепко держал натянутым в своём кулаке Тэхён. Здесь всё было прекрасно, от локонов цвета воронова крыла*, разметавшихся по подушке, до почти незаметного поворота головы Чимина, блеск чьих алых спелых губ притягивал к себе в немой просьбе. Чем громче становились такие разные стоны, тем сильнее расширялась бездна зрачка и пальцы отдавались горячей тянущей болью. Это не было пошло и грязно, это было нереально. – Я чувствую, что я для тебя – целый мир, – скулящий голос Чимина с пронзительным блеском наполненных слезами глаз сжимал тисками сердце альфы. Юнги мог поклясться, что обращение было к единственному человеку, и этим человеком был он. Быстрое удовольствие никогда не сможет сравниться с медленным и тягучим. Запрокинул голову, обнажая покрытый испариной лоб, старший омега тихо застонал, опускаясь до предела. Тени от дрожащих ресниц танцевали на высоких скулах, а чужие длинные пальцы, что так грубо впивались ногтями в мягкое бедро омеги, надавливали сильнее, грозясь разорвать. Чувство наполненности дарило то, что сводил омегу с ума, удовольствие разливающееся по телу превращалось в волны и сжигало под собой. Чимин был оглушён им, сужая свой мир до единой точки, что изнывала внизу живота. С каждым медленным толчком становилось всё слаще, желаннее, а стоны более голодными. Это ослепляло, заставляя щёки и шею сгорать от нестерпимого жара. – Потому что ты прекрасен. Эта грасская роза являлась доминантой этого небольшого представления, на неё были направлены восхищенные, полные любви взгляды. Те стоны, что раздавались под омегой, казались ниже, они словно ластилась как прирученный лаской зверь, поддаваясь возвышающемуся над их хозяином алевшего щеками и шеей Чимину, будто не на его шее удушающе был затянут ремнем широкий ошейник. В сложный аромат переплетений роз, медленно проникала нежная новая чувственная нота, что заставляя медовые глаза омеги закатываться от приторного удовольствия, разливающегося по венам. Тосканский Ирис так прекрасен сегодня собой, не правда ли? Всё удовольствие, что бурлило в хрупком фарфоровом одарённом поцелуями и ласками теле, принуждало онеметь и раскрыть в беззвучном крике наслаждения влажные с тонкой блестящей ниточкой слюны пухлые губы. От чего ты бежал, Юнги?***
– Твой тост, доброе утро. – Это уже десятое доброе утро за сегодня. Хосок на это только улыбнулся, подвигая к своему внезапному гостю кружку и лежащее в раскрытой упаковке жёлтобокое масло. – Стой! – альфа замахал руками, вставая со скрипом стула и направляясь стоящей на рабочей поверхности сахарнице, чтобы кинуть гостю в кружку щедрую порцию сладости. Юнги поморщился от звона упавшей в посуду ложки. – Мешай, – приказал альфа, садясь обратно и вздыхая, – ох. – Я слышал скрип твоих коленей, ты аккуратно давай, – хмуро пробурчал Юнги, размешивая сахар под пристальным присмотром. – Пей. – Я вообще такое не пью. – Пей. – Хо, нет. Вытянув из-за своей спины висящее на спинке стула полотенце, Хосок скрутил его жгутом и опустил с замахом на плечо друга, который взвился, роняя тост обратно в тарелку. – Я рад, что ты уже способен на свои глупые шутейки, – миролюбиво сказал Чон, кладя полотенце перед собой. – Без твоего согласия я не звонил Кимам. – Спасибо, – Юнги откусил кусочек хрустящего тоста с маслом, оставляя несколько крошек вокруг рта. – Может, тогда поделишься нормально, что выворачивало твою душонку целую ночь? – Хосок с любопытством поддался вперёд. – А Кимы тебе не звонили? – А должны? – Они должны вернуться сегодня, мало ли что. Хосок прищурился. – Мин Юнги – первый Ирис Тосканы, привёл в чужой дом дурно пахнущего омегу? – альфа звонко присвистнул. Обессиленно вздохнув, Юнги поднял усталый от бессонной ночи взгляд на своего веселящегося и громкого друга. – Дай мне мёд, он мне жизненно сейчас необходим. – И это мне говорит тот, которого пришлось бить за сладкий чай? Господи, они тебя портят. Хочешь переехать ко мне? У меня есть пылесос, который ездит и боится грома. – У меня работа, – с благодарностью приняв банку с мёдом, Юнги опустил ту на стол, – это будет глупо в любом случае. Что я скажу Кимам? Это будет похоже на бегство, мне что, два года, чтобы бежать от своих проблем? – Ага, так всё-таки там что-то стряслось. – Не твоего ума дела, – веско сказал Мин. Хосок по-детски заканючил, опуская уголки губ. – Ты приносишь свою тощую задницу на мой порог не предупредив, потом отскребай тебя от кафеля, таблетками накорми, спать уложи, а ты даже не можешь мне сказать, почему я этим занимаюсь в свой законный выходной? – Ты уверен что слово «законный» вообще может относиться к тебе? – В любом случае, – альфа пожал плечами, – это нечестно. Отломав ещё кусочек, Юнги отложил тост обратно на тарелку и облокотился о спинку стула. Утро выдалось тяжёлым, но ни в какое сравнение не могло идти с этой ночью, альфа даже не мог вспомнить, как он оказался на пороге этой квартиры. – От чего ты бежал, Юнги? – тихо спросил Хосок. – Себя. Губы Чона сжались в тонкую линию, мужчина опустил взгляд в стол, теребя пальцами потрёпанный край полотенца. – Я давно не слышал твой аромат, ты теперь наконец-то живой для меня и всех. – Ненавижу ирисы. – Лжёшь, – Хосок ослепительно улыбнулся, – хотя признаюсь, бывало от тебя подташнивало. Юнги пригрозил другу пальцем. – Молчу, – руки оказались подняты в невинном жесте, – давай съездим развеемся, у тебя остался доступ, я знаю, а ещё выплеснешь эмоции, твои глаза так блестят, как у ребёнка, у которого отобрали конфетку перед обедом. – Мои руки они немного… Болят. – У тебя душа болит, а не руки, – альфа несильно хлопнул друга полотенцем, – вставай, пойдём тебя реабилитировать. Только без тошноты в машине, всех так и тянет там вывернуться наизнанку. Поднявшись, Юнги взял кружку и полупустую тарелку с отломанным тостом и замер, тихо дыша. Желудок больше ощущался набитым камнями, чем довольным завтраком, который, кстати, оказался действительно вкусным. Боль в суставах была не от бессонной ночи или плохо самочувствия, казалось, лицо Мина осунулось и побледнело ещё больше, от чего тот походил на печальное полупрозрачное существо. Альфа чувствовал себя слишком подавлено для начинающего просыпаться утреннего солнца и нарастающего городского шума, мужчина не хотел быть в том мире, что расцветал за окном новым днём. Пустой взгляд был направлен на чужую руку, которой осторожно взяли за локоть. Посуда тихо звякнула от прикосновения. – Не важно от чего, Юнги, важно, что есть куда. – Прости. – Тут нет ничьей вины, здесь есть только время. Как я могу просить у тебя то, что ты сам не готов впустить в свои мысли? Юнги кивнул, слегка оборачиваясь на рядом стоящего альфу. – Спасибо, – тихо сказал он, – что у вас осталось по крупным калибрам? _______________________ *Цвета воронова крыла; как вороново крыло — чёрный с синеватым отливом (преимущественно о волосах). Тяжелые волосы цвета воронова крыла, на которых трепетала свежая темно-красная роза.