Billie Eilish & ROSALÍA — Lo Vas A Olvidar
– Как? – Дарджилинг. С недоверием посмотрев на белую керамическую чашку, что переливалась янтарной жидкостью, Джун сдвинул её на блюдце так, чтобы та встала ровно по середине, издав высокий звонкий стук. – Почему такое название? Хосок пожал плечами, придерживая свою уже начинающую остывать из-за горячего напитка чашку ладонью под дно. – Не знаю, никогда не мог выговорить. Мне больше нравится его второе название, такое… В вашем духе, мне кажется, твоим обязательно должно понравиться. – Как звучит? – Чайное шампанское*. Конечно подобное наверняка пролетало мимо чуткого слуха альфы в стенах дома, только вот всё это никак не хотелось запоминаться, даже элементарное название чайного сорта, которым мужчина иногда баловался по вечерам, знали супруг и дети, даже гость, но никак не сам Ким. – Думаю, у них и такое найдётся. Я боюсь открывать этот ящик, в нём настолько сложная система хранения, что я, пожалуй, заварю простой ромашки. – Не делай их монстрами. – В некоторый степени, – всё же взяв в руки напиток, Джун отпил совсем немного, перекатывая вкус на языке, – тебя я тоже люблю. Где-то внутри глотки скользким, но острым комком рвались наружу извинения, на что Хосок лишь из раза в раз с трудом сглатывал слюну, прогоняя тревожное чувство. Кажется, всё это было слишком давно, а слов произнесённых в напряжённой звенящей тишине бесчисленное количество. Чон не помнил за собой такого раскаяния даже в самые юные годы. Это было даже не дурным сном, это было подобно щелчку пальцев. Тот человек показался опрометчиво далеко знакомым, что принёс неожиданную проблему, которую альфа так легко упустил, будучи оглушенным резким звуком разбившейся неподалёку витрины. Взяли за локоть, как неразумного ребёнка. Смешно. Опустив чашку на пробковую подставку на краю рабочего стола, Хосок отодвинулся на кресле чуть дальше, чтобы альфа перед ним без труда мог облокотиться о край стола. Склонив голову, Чон почувствовал, как на затылок опустилась чужая ладонь, слегка надавливая. – Если ты попросишь прощение ещё раз, мне придётся выпустить твои кишки. – Однажды, я смотрел фильм, где главному герою сделали точно так же. Это была зима и его тащили по тропинке куда-то влез, а за ним расплетался его кишечник. Похоже на клубок ниток. – Хосок. – Я прошу прощения, – мужчина поджал губы, вперившись взглядом в собственные чуть подрагивающим пальцы, что нервно теребили короткие нитки небольших порезов джинс. Умолкнув, Хосок приподнял голову, касаясь лбом чужого запястья с массивным браслетом часов, что холодом коснулся кожи. Джун часто замечал насколько большие глаза имел этот человек, такие кристально чистые, совершенно невинные. Словно они не принадлежали ему. – Я никогда не умел собирать оружие быстро, младший Господин Ким, – альфа широко, но абсолютно бесцветно, улыбнулся, – мне так жаль, Господин. – Этой твой единственный минус, Чон Хосок? – абсолютное спокойствие пугало сидящего на мягком кресле мужчину до спазмов в голодном желудке. – Иногда я мну пальцами мягкие упаковки продуктов в супермаркетах и не покупаю их. Потрепав по волосам мужчину, как послушного щенка, Джун склонился к лицу, прижимаясь к чужом лбу и сжимая пряди на затылке так сильно, что мужчина под ним дёрнулся, из всех сил пытаясь не зажмуриться от резкой пронзающей боли. – Почему твои координаты сразу после завершения были в точности такие же, как у твоего дома? – Потому что ему нужно было в душ, я не могу позволить заходить в эти кафельные гадюшники. – Так долго? – голос альфы понизился. – Или мне был предоставлен неполный отчёт? – Я не умею даже менять чёртову мелодию звонка, о каком изменении отчёта может идти речь, блядство?! Резкий удар выбил из груди Хосока воздух, когда тот оказался крепко прижат к спинке кресла, пока горячее и размеренно дыхание Кима опаляло покрытое испариной лицо. Рука всё также крепко сжимала короткие пряди, пока пальцы второй нашли ту самую точку в впадинке ключицы, причиняя сильную режущую боль, от чего из горла Хосока вырвалось вибрирующее рычание, походящее на утробное. – Лиен. – Что? – голос альфы дрогнул в растерянности. – Какого черта это относится к нашему разговору? – Учитель в начальных классах так подходит ему, верно? Звуки исчезли, стоило руке Джуна оказаться на губах, зажимая рот так, чтобы большим и указательным пальцами касаться щёк, как острые зубы впились в растянутую кожу. – Его безопасность – такая же обязанность, как и безопасность твоей шкуры, моей семьи и людей под этой крышей. Ты должен ощущать это так же, как когда ты держишь в безопасности его. Вырвав ладонь из хватки острых зубов, мужчина вытер влажную руку о серую ткань свитера на груди тяжело дышащего покорного альфы, чьи клыки удлинились, выглядывая из-за под верхней губы. – Я всё исправлю. – Ты ничего не исправишь, – стянув со спинки рабочего кресла своё пальто, Джун издал добродушный смешок, одарив вжавшегося в мягкую спинку альфу спокойной улыбкой, без намёка на крупные острия резцов, – тот, кто возится в дерьме один, кончает не очень хорошо, не находишь? Потупив взгляд, Хосок передёрнул плечами. – Я виноват, – сказал он. – Это решать Чимину. – Господин Ким, – не в силах больше сидеть на месте, мужчина вскочил на ноги, делая глубокий вдох и сжимая кулаки так сильно, оставляя на ладонях красные полумесяцы, – чтобы не сказал Чимин, я полностью признаю свою вину и готов понести за свою оплошность соответствующее наказание. Я обещал, что его жизнь равна цене моей. Поправив воротник пальто, Джун кинул взгляд на лохматый рюкзак, что примостился в углу небольшого дивана и перевёл тот на опустившего голову Хосока, чьи тёмные слегка волнистые волосы оказались отличной ширмой, скрывающей любые эмоции. Фыркнув и скрипнув подошвой ботинок, поправляя неразношенный твёрдый задник, Ким сделал шаг в сторону, становясь напротив мужчины. – Где его жизнь сейчас, Чон? – В его, – Чон замялся, – теле? – А твоя? – В моём? Вытянув руку вперёд так, будто подавая её для поцелуя, Джун щёлкнул пальцами, от чего звук оказался достаточно оглушающим, чтобы альфа перед ним в испуге поднял голову, выпрямляясь и смотря в тихий взгляд уставших чайных глаз. Не думая ни минуты, Чон поспешил прижаться лбом к чужим длинным пальцам с небольшими пятнами мозолей, чувствуя тонкой спинкой носа холод от обручального кольца. – Не стоит играть в Бога, – тёмную макушку накрыла другая ладонь, а следом её коснулись пухлые, с сухой корочкой губы, – если ты всего-лишь человек. – Да, Господин Ким, – почувствовав, как прикосновения исчезли, перед этим растрепав непослушные пряди, Хосок выпрямился, расправляя широкие плечи, со свистом выдыхая задержанный в лёгких воздух. Сменившись в лице меньше, чем за мгновение, Джун, расцветая ямочками на щеках, развернулся на каблуках, чтобы покинуть кабинет, не забыв хлопнуть старого друга по плечу. – Минни у специалиста ещё полчаса, – сказал он, – допивай свой чай, мой не трогай, я допью, как приду. И, пожалуйста, его под руку и от себя ни на шаг, будет нужно, будешь стоять под дверью туалета. – Куда ты? – Хосок недоумённо хлопнул ресницами. – Ты вернёшься до того, как Чимин освободиться? Что мне сказать? Он вытрясет из меня душу. – Пусть трясёт, тебе полезно. – Я прошу прощения ещё раз, – не успев поклониться в очередной раз, Хосок оказался схвачен за волосы лишь с половой силы, чтобы выпрямить нерадивого альфу обратно, даря тому крепкий щелбан. – Меня не будет ровно до того момента, как Минни выйдет из кабинета. За это время, будь добр, обзаведись ещё таким чаем для него. – Но как же твой? – Я люблю холодный, – Джун кивнул, строго посмотрев на друга, – ещё одно слово о твоей вине на данный момент, и ты вылетаешь отсюда к моему отцу. – Он меня любит, – Хосок засветился гордостью. – Ты слишком тощий для его любимчика. Когда дверь за альфой закрылась с тихим щелчком замка, Чон, постояв с минуту и прислушиваясь к шорохам, широким шагом направился к диванчику, звеня брелоками на молниях лохматого рюкзака в поисках одной единственной вещи. Поморщившись от фантиков и использованных салфеток в переднем кармашке, мужчина ещё раз обследовал маленькое отделение, следом приступая к главному, аккуратно перебирая вещи и явный хлам, который омега носит с собой уже не первый месяц, постоянно забывая выбросить. На самом дне сумки что-то блеснуло, и Хосок, с победным кличем вытащил из недр сумки полупустой блистер, состоящий из двух таблеток, аккуратно укладывая все вещи и мелочь обратно и застёгивая рюкзак. Хлопнув по карману джинс, куда оказался надежно спрятан сложенный пополам блистер, Хосок облегченно выдохнул.***
– Открывай! – дёрнув ручку на себя ещё раз, тигрёнок насупился, топнув ногой. – Ну же! Двери щёлкнули замком, впуская на пассажирское место запыхавшегося омегу, что держал в руках не только кое-как застёгнутый рюкзак, но и куртку с шарфом. От быстрого бега по морозному воздуху карамельная кожа покрылись румянцем, а бока под тонкой форменной рубашкой кололо холодом, как и переносицу, спрятанную вьющимися тёмными прядями. – Давай помогу, только оденься, пожалуйста, – забрав из омежьих рук рюкзак, Джун переложил тот на заднее сиденье вместе с длинным клетчатым шарфом, что тянулся из рукава верхней одежды. – Я чуть не снёс турникет на выходе, – запыхавшись фырчит тигрёнок, пытаясь забраться в просторную куртку, пока чужие руки осторожно поправляли выбившуюся из пояса брюк рубашку, – отец! – Да? – Что случилось? – с звенящей тревогой в голосе спросил Тэхён, щенячьим лазурным взглядом смотря на мужчину. – У меня есть очень важное задание для тигрёнка. – Но у меня осталось всего несколько уроков, что за срочность? Что-то с папой? – Нет, – аккуратно поправив перекошенный воротник, Джун застегнул шуршащую омежью куртку, тепло улыбаясь, – с ним всё замечательно. Мне просто срочно понадобилась твоя помощь и она нужна не только мне. – А кому ещё? – Секрет. –Ну, как же я могу что-то сделать, если понятие не имею кому, – надув щёки, Тэхён насупился, складывая руки на груди. Его обиды хватило меньше, чем на минуту, после чего, не выдержав, крепко обнял отца за шею, ударяя ботинками о салон от неудобной позы. – Я так сильно соскучился, очень сильно. Я так рад увидеть тебя вот так просто посреди школьного дня. Щебетание, разливающееся по тёплому воздуху, делало осадок на душе альфы не таким горьким, и тот, крепко обняв тигрёнка, зарылся носом в тёмные волнистые волосы, вдыхая родной пудровой аромат, который даже через такую школьную какофонию запахов остался чистым. – С понедельника я буду бывать дома чаще, не расстраивайся, – прижав на секунду слишком крепко до омежьего писка, Джун выпустил из объятий улыбающегося во все белоснежные зубы юношу, – я же тоже скучаю по вам, очень сильно. – А кто сильнее? – Я думаю, что это папа, – альфа мягко рассмеялся, – он явно сильнее всех нас вместе взятых. – Ой, ну это мы ещё посмотрим, – щёлкнув ремнём безопасности и устроившись удобнее в тёплом гнезде из зимней куртки, Тэхён хлопнул по коленям, – я готов нести добро и помощь в мир, поехали. В последнее время снег пушистыми хлопьями всё чаще украшал собой землю, радуя этим не только птенцов, но и даже самых недовольных людей, которые не видят дальше собственного носа. День казался достаточно серым, чтобы глаза начали слипаться. Мельком посмотрев на школьные окна, Джун вздохнул, поворачивая руль, от чего колёса заскрипели на белом снежном одеяле. Какую же силу воли имеют ученики, пытаясь не упасть в сладкую дрему? – Ты голоден, Тэ-Тэ? – Если только, – юноша замялся, – самую малость. В последнее время не только улицы приобретали сказочный вид, но и тьма, что подкрадывалась медленно, но от этого не менее стремительно, всё больше заполняя собой душу альфы. Джун всё больше чувствовал себя абсолютно беспомощным, это возвращалось циклами и пряталось настолько глубоко, чтобы никто не мог и предположить. Он ощущал себя тем одним человеком, который держал на своих плечах весь мир, укрывая свой Эдем от любой тени пушистой грозовой тучи. Даже если альфа не был таким же как его истинный, светящимся существом, подобно самой яркой звезде, Джун хотел почувствовать хотя бы долю этого, увидеть свои черты в двух птенцах. Нельзя сказать, что Ким был плохим истинным или родителем, он лишь чувствовал себя другим, тем, кто разительно отличается от райского сада, словно он сам был Адом. В мире не было столько любви, сколько теплилось в душе Джуна, но её было ровно столько, чтобы утонуть в вине и тревоге. Часто мужчина задавался вопросом, никогда не произнося его вслух, что же в нем нет такого, что есть в его истинном? Почему его любовь такая лёгкая, почему птенцы, стоило тому только посмотреть на них, сделали его своим, почему Джун не может быть таким? За все года, за которые две юные омеги были выучены наизусть, Ким все ещё до дрожи боялся допустить ошибку и оплошность, он боялся не понять и причинить случайный вред, боялся быть отвергнутым. Ким Намджун настолько же любил свою семью, насколько боялся быть не принятым ими. Это даже не было ревностью, это было детской кристально чистой обидой на то, что сколько бы он ни старался проводить больше времени в кругу своей маленькой семьи из трех человек, но всё ещё чувствовал, что его место всегда последнее, будто он тот, кто всегда остаётся позади. Это настолько сильно въелось в тревожные мысли Джуна, что тот даже не пытался отвергнуть их, называя глупостью. Это началось ещё тогда, когда Ким не смог пойти наперекор обстоятельствам, всё ещё ощущая свою никчемность и вину. – Папа сказал, что ты снова вступил в ссоры с едой, мы можем как-то это исправить? – Мне просто не хочется, – сказал тигрёнок, точно так же, как и брат, заламывая пальцы, – я не знаю. – Может не можется? – Я не знаю, просто если я возьму хотя бы крошку, это всё окажется в ту же секунду передо мной. Даже если это было всего-лишь чувством, Джун прекрасно понимал, всё было намного сложнее, чем мысли о вывернутом наизнанку желудке. Не в первый раз младший омега семейства Ким отодвигал от себя тарелку и отводил нос, даже если перед ним было его любимое лакомство. Как ни странно, как только возникало это, Чимин следовал за своим братом, преподнося что-то со своей стороны. – Тигрёнок, никто не собирается кормить тебя насильно и читать тебе лекции. Твоему организму сейчас, как никогда нужно это, какая бы затяжная ссора у вас с едой не была. Ты нуждаешься в этом так же, как в воздухе. – Папа говорит, что нет ничего плохого в том, что у меня в тарелке. Но я чувствую вину. – Вину? –Вину, что расстраиваю своим поведением не только Минни или самого себя, но и всех вас, и от этого мне ещё хуже. Никто не вбивал в мою голову мысли о слишком мягких боках, просто во мне так много волнения, это просто есть во мне, словно кто-то попросил подержать свою вещь, пока этот кто-то отошёл. Я не понимаю. Я чувствую ещё большим вину от того, что есть люди которым хуже, чем мне, – Тэхён рвано выдохнул, – я не могу есть, когда рядом кому-то действительно плохо на душе. Из-за этого вся тревога стоит у меня в горле, награждая тошнотой даже от клубничного сока. – Но сейчас ты голоден? – Я не брал и крошки с вчерашнего обеда, – юный омега щёлкнул костяшками пальцев, – Минни был очень подавлен. – Это нам на руку, тигрёнок. Джун ощущал свою беспомощность настолько сильно, что альфу бросило в холод. Он не мог удержать счастье омег в своих руках, что исчезло словно песок сквозь пальцы. Даже слыша внутренние голоса отрицания, мужчина чувствовал себя жалко. – Минни был подавлен? – переспросил альфа, хмуря густые брови. Ему казалось, что он пропускал полжизни, пачкая руки по локти в крови, не слыша даже собственный внутренний голос. – Что произошло? – А у тебя вчера не было такого чувства? – тигрёнок повернул голову, потервшись кончиком носа о высокий воротник куртки. – Это были отвратительные ночь и утро. Не знаю, как описать, но весь дом был какой-то странный, а Минни и наш гость как кошки перед землетрясением, даже папа их не трогал от слова совсем. Я давно не видел, чтобы он говорил так мало. – Они поссорились? – Нет, как будто это случилось само собой, щёлкнули выключателем. Мне было трудно дышать и становилось физически плохо. Когда Минни ушёл, я отправился в комнату и уснул слишком рано, папа даже подумал, что у меня жар. Закусив нижнюю губу, Джун на мгновение задержал дыхание, с силой растирая грудь через ткань пальто и кашемир чёрного свитера с горлом. – А что произошло утром? – Если бы ты был дома, ты бы знал, – фыркнул юноша. – Тигрёнок. – У меня как будто был какой-то приступ астмы, но у меня никогда не было ничего подобного, верно? Я испугался, мне стало страшно быть одному в таком состоянии. Это было где-то на границе ночи и утра, я подумал, что папа не будет против… – Тэхён нервно взлохматил брови, надавив на веки. – Но его не оказалось ни в спальне, ни в гостиной. Такое чувство, что дом полностью проснулся, потому что даже в комнате Юнги слышались непонятные шорохи, это ведь так не свойственно ему. Почему-то у меня возникла уверенность, что папа ушёл, не знаю почему. Я даже посмотрел все куртки в прихожей, но он оказался в зимнем саду, и выглядел, если честно, абсолютно отвратительно, – помолчав с минуту, Тэхён продолжил уже не так быстро. – Он и не ложился, даже не собирался. В тот момент я ощутил, словно этот дом для меня в эту секунду был чужим. – Он что-то сказал тебе? – взволновано спросил Джун. – Нет, его руки были такими же тёплыми, а объятия все так же наполнены любовью, просто все словно дурной сон. Мне было страшно. Джун часто задумывался о переплетение красной нити и о том, насколько это сложно и неподвластно объяснениям. Было действительно глупо отрицать её существование, если существовало то, что происходило прямо на глазах. Даже если голова так же игнорирует любую правду, как зрение игнорирует кончик носа.***
Нет ни одной пары летних рассветов, что могли бы быть абсолютно схожими, не имея даже единого совпадени. Каждый рассвет, когда солнце утопало в тёмно-лиловом море, дарил свою маленькую жизнь, точно такую же, как проживают самые крохотные бабочки. Эту жизнь длиной в несколько часов хотелось выпить залпом, не оставляя и капли. Даже тёплый ветер был иным, запутываясь в волосах, он ласкал не хуже поцелуев. В эти часы хотелось жить, ощущать себя живым. Сочная зелень растений в рассветным свете была тёмной и сочной, такой же нереальной была и звенящая тишина спящего города, когда на улицах только медленно бродили заблудшие души. Чимин любил море, реки и дождь вместе с ливнями и градом. Юный омега любил воду в каком виде она ни была, даже если она выплёвывала на песчаные берега густую пушистую пену. Чимин любил бабочек, ощущая себя чуть схожим с этими дивными существами с их неземными крыльями. Чимин любил цвета и ароматы, окутывая ими себя, словно воздухом, не в силах надышаться. Ответь мне, что ты сделаешь с этим ядом? Чимин любил жизнь так же сильно, как ненавидел её. Ничего хорошего. Всё чаще возвращаясь мечтами в топлёное лето, юный омега вздыхал, пытаясь уловить в воздухе те тонкие ноты сочных, сочащихся спелым соком, бархатных персиков, что так часто оказывались в глубокой деревянной тарелке. Всё это приносило облегчение, хоть и фантомное, но ощущалось оно непременно реальным и ручным, как домашний зверь. Даже летние вечера имели свой образ, дни и серые утра с моросящим дождём. Просто это было отвлечением, таким необходимым. Чимин скучал. – Мне трудно дышать. – Ты задыхаешься? – Нет, просто словно что-то давит на мою грудную клетку. Мне страшно спать. Только за окном всё так же большими хлопьями кружился снег, не позволяя рассмотреть ничего дальше нескольких метров. Кабинет Джуна всегда был прохладным, сколько бы Хосок ни менял в недовольстве цифры уровня отопления. Чон вообще с трудом понимал эту любовь друга к холоду, когда тот зимой мог ходить лишь в чем-то лёгком, часто отвергая даже перчатки. Но, как ни странно, юный омега с пшеничными волосами обладал большим количеством качеств характера своего отца, и любовь к холоду он тоже с удовольствием перенял. Разместившись на диване без единого огонька света, Чимин привалился спиной к боку альфы, вытягивая ноги, предварительно скинув обувь на пол. Замерзшие руки юноши согревал тёплый воздух от небольшого квадратного ветродуя, что стоял напротив дивана и убаюкивал своим мерным гудением юношу. Этот хитрый приём Хосок перенял у своего друга, он был до смешного прост. Птенцы успокаиваются и засыпают от низкого мерного звука, как гудение прибора или включённый двигатель автомобиля. И к счастью, это никак не изменилось с детства, чему Хосок был очень благодарен. Дороги сейчас и правда были отвратительными, добраться до этого места заняло больше обещанного времени, только юноша будто и вовсе не замечал отсутствие главной фигуры. Он словно был не здесь вовсе. – У меня тоже бывает такое. – Прямо сейчас? – Чимин запрокинул голову, укладывая ту на чужое плечо. – Нет, Минни, вообще. – Это пугает, – вздохнул юноша, – я не знаю, что делать, если начну задыхаться. Вдруг у меня не будет возможности позвать на помощь? – Таблетки, данные доктором, плохо подействовали? – Хосок взлохматил светлые пшеничные волосы. Юноша перед ним сейчас был до странности чужим, Хосок не привык видеть его таким, словно к нему жался не человек, а оболочка. С одной стороны это было лучше, чем слышать истошный крик, с другой – это было так же жутко. Сколько бы всего Хосок ни видел в своей жизни, сейчас альфа хотел лишь проснуться. Чимин был нелепо спокойным, не в силах допить небольшую кружку чая. Молчание, растворившееся в мерном гудении, больно резало Хосока по сердцу. – Я не хочу домой, – чуть слышно сказал Чимин. – Ты не хочешь к папе, Минни? Юноша покачал головой. – Они тебя очень ждут, они волнуются. – Я хочу исчезнуть, – юный омега сел, разворачиваясь к альфе лицом, – я устал бояться. – Ты под нашим крылом, под крылом семьи. – Я хотел бы, чтобы тот человек разбил стекло, – твёрдо произнёс цыплёнок, широко распахнутыми глазами смотря на того, чьи губы приоткрылись в ответе. – Я хотел бы, чтобы ты не успел. – Почему твоя умная голова не допустила мысль, что ты такой не один? – мужчина чуть поддался вперёд, не разрывая взгляда. – Подумай об этом. – Тогда почему ты всё ещё здесь? Ты слабак? – Потому что в моих руках только один конец красной нити. – Звучит, как оправдание. Это только твоя жизнь. Хосок усмехнулся, юный омега под действиями успокоительного становился на редкость чудным. Больше, чем обычно. – Она связана с другими, как бы я этого не хотел. Рассказать тебе сказку? – мужчина понизил голос, переходя на шепот, пока в медовых глазах напротив бушевало дикое необузданное море, выбрасывая на берег пену. – Она с грустным концом и имеет в себе правду. Представь, кто-то забирает твою жизнь, далее из-за этого заберут мою. А за ней, ещё одну мою. Думаешь это конец? Нет. Думаешь твоя семья легко избавится от своих нитей? Нет, ты потянешь их за собой в пропасть. А знаешь, кто будет первый? Следом за которым будет твой тигрёнок. – Кто? – одними губами проговорил юноша. – Твоя истинность, кто она? – заметив, как взгляд омеги переместился на дверь за спиной мужчины, Хосок поддался ещё ближе, произнося почти беззвучно: – Тосканские ирисы так прекрасны в последнее время, не правда ли? – Юнги, – выдохнул юноша. – Твоя пропасть не так страшна, какой ты её видишь. Посмотри в глаза того, кого любишь той самой любовью, – Хосок отстранился, – которая сводит тебя с ума и заставляет кричать, а не той, от которой на коже лишь табун мурашек. Чимин сомкнул губы, сжимая их тонкую полоску. Мысли лениво переворачивались в пшеничной голове, медленно выстраивая связи. Казалось, что даже двигаться было невыносимо сложно, не то чтобы выдать целое предложение. Юноша сел на пятки, ощущая себя мокрым до нитки от ледяной воды, что водопадом гусиной кожи обрушилась вниз от загривка. Диван скрипнул, оповещая юного омегу о том, что присутствие альфы исчезло, сменяясь слишком обжигающим теплом от прибора. Чимин не имел возможности даже сомкнуть широко распахнутые глаза, чувствуя, как слизистая стремительно пересыхает от сухого воздуха, пока голова наполнялась звуком слишком громких шагов. Таких быстрых. Тигрёнок всегда ступал уверенно с пятки, особенно, если взволнован или зол. Медовое бушующее море было подвластно только одному человеку, кто мог укрощать его одним лишь взглядом, кто мог забирать жгучую боль, кто был предназначен судьбой. – Судьбой, – сорвалось тихим шепотом с пухлых губ, пока тонкий пудровый аромат розы, окружающий Чимина вуалью, становился всё сильнее, слово перебивая собой взволнованное щебетание. – Что? – тигрёнок умолк, забирая бледное лицо в ладони. – Что ты сказал, хороший? Слишком резко покачав головой, юноша рухнул в теплые объятия, обмякая. Выпутавшись из дымки странного немого бесшумно сна, Чимин раскрыл глаза уже только в салоне автомобиля, тёплом и ужасно уютном. Юноша, как в детстве, лежал в руках младшего омеги, что трепетно держал за плечи, поглаживая по острым лопаткам большими пальцами. Цыплёнок поджал ноги сильнее, упираясь ими в спинку заднего сиденья и зарываясь носом в хлопок белой форменной рубашки. Не раскрывая глаз, юноша вслушивался в мерный стук сердца и лёгкую совсем тихую мелодию, медленно приходя в себя, но не выдавая себя и шорохом. Чем больше трезвело сознание, тем больше жгло под веками, сколько Чимин ни пытался жмуриться, сдерживая так неуместно рвущиеся эмоции, предательская капля всё же впиталась в белую ткань. Светловолосый юноша раскрыл глаза, стоило темноте стать более густой, чувствуя, как к спине прижимаются колени, стаскивая омегу в объятия. Прижавшись губами к взъерошенной макушке, Тэхён был не в силах отстраниться, даже если от напряжения в ногах заболели бёдра, пытаясь надышаться тусклой розой. _______________________ *Cypripedium calceolus (лат.) – Венерин башмачок, многолетнее травянистое растение, широко распространённое в Евразии от Британских островов до Тихого океана, вид рода Башмачок семейства Орхидные. *На языке цветов Венерин башмачок – капризная красота, непостоянство. «Я чувствую, что я у тебя не один». Дарящий венерин башмачок готов на многое, чтобы «укротить» Вас, сделать более покорным и менее ветреным. *Чайное шампанское – второе название индийского чая Дарджилинг – чай с выраженной терпкостью и одновременно мягкий, нежный с цветочными, травяными и фруктовыми акцентами. После чаепития остается долгое послевкусие – ощущение бодрящей свежести, мягкой кислинки.