Meg Myers – Monster
– Присядь. Скрипнув стулом, омега рухнул обратно на место, со злостью топнув ногами, перед тем как закинуть одну на другую. – Я понимаю, что это достаточно трудно, – мирно продолжил Джун, откладывая стопку бумаг на край стола, чтобы взять следующую и аккуратно расположить перед собой, половину перекладывая возмущённому до невозможности мужчине напротив, – но ведь всё сейчас хорошо, не находишь? – Я больше не хочу это делать. – Хорошо, мы возьмём перерыв. Договорились? Выдавив из себя чуть слышное согласие, Джин опустил взгляд на свои руки, что были крепко сцеплены, и подушечкой среднего пальца проворачивал тёплый от прикосновений металл кольца. Подобная мелочь всегда успокаивала собой райского омегу даже в самые сложные времена. Но кроме этого на запястье этой же руки красовался браслет из переплетённых шерстяных нитей с потрёпанным бантиком, на который тот был завязан, Джин уже не был уверен, сколько этой мелочи лет, что с такой гордостью была преподнесена двумя ещё совсем юными птенцами, чьи улыбки были ярче июльского солнца. Хоть время и потрепало собой подарок, райский омега относился к нему слишком трепетно, чтобы позволить оставить хоть один отпечаток. В тот день, когда неожиданным громовым раскатом раздался в тишине дома голос, что утопал в мелодии так забвенно, Джин выронил из рук корзинку с чистым бельём, роняя ту к босым ногам и хлопая пушистыми ресницами так быстро, словно пытаясь очнуться от самого дурного сна. – А если я ему нужен, а сам сижу здесь? – после долго размышления всё же сказал Джин, сжимая ладони между бёдер и поднимая взволнованный взгляд на супруга. – Моё сердце не даёт мне покоя. Устало выдохнув, альфа стянул очки, отбрасывая те на стол рядом с кружкой, от чего та тихо звякнула, встретившись с оправой. Прошло достаточное количество времени за монотонной работой с самого утра, чтобы глаза начинали тянуть болью, отдавая в затылок. Джун спал в последние дни достаточно плохо, чтобы по его глазами расцвели тёмные бутоны туберозы*, точно такие же, как и у истинного, только у того были несколько штрихов в виде тонких сосудов. Тот день забывался тягуче медленно, а на душе обосновалась неподъёмная тяжесть в виде лжи во благо. Это было инициативой того, кто оставался сейчас дома, выходя на улицу только под руку с братом не дальше границ территории придомового участка. Джун никогда не умел отказывать своему райскому саду. – С Минни всё в порядке, – твёрдо произнёс альфа без тени усталости, что сковывала его тело, как в самые первые дни появления птенцов в доме Кимов. – А тигрёнок? – И с ним тоже. – А если что-то с Юнги? – райский омега попытался снова выскочить со своего места, но был остановлен одним лишь усталым взглядом чайных глаз, – даже с этим взрослым болваном могло что-то случиться. – Джинни, ты устал. Когда мы спали нормально в последний раз? – Я сплю отлично. Издав громкий смешок, альфа прикрыл пальцами растянувшиеся в улыбке губы. – Уверен? – Абсолютно. – Ты так и сказал сегодня тому водителю, в чью машину ты уверенно сел и задремал? – Это была половина восьмого утра, – с покрасневшими скулами буркнул райский омега, – утро — это время глупостей. – Безусловно, дорогой, – одарив хитрым прищуром сидящего напротив мужчину, Джун кивнул, сверкая ямочками на щеках, – безусловно. Но в следующий раз будь более внимательным к номеру машины, в которую садишься. – А не надо парковаться среди миллионов таких же. – Ты прав, Джинни, моя оплошность. Отвлекая взволнованного истинного с непослушной прядью волос на чёлке различными мелочами, Джун пытался привести его в чувство ровно так же, как одаривал любовью двух взволнованных птенцов, помогая тем, чем только мог. Тихая просьба цыплёнка о капле времени наедине с самим собой лишь слегка рассмешила главного альфу семейства Ким, который только легко поцеловал птенца в светлую макушку. Райский омега имел странную черту — чем больше он о ком-то волновался, тем больше на этого человека сыпалось не только внимание самого Джина, но и его безграничная забота. Как бы безгранично сильно птенцы не любили папу, но оставаться наедине с мыслями всё же иногда требовалось. Так у Юнги появились вновь полюбившиеся Джином щёчки. – Я ведь могу написать ему сообщение, верно? – выудив из кармана брюк телефон, райский омега не успел и рта раскрыть, как тот оказался в руках супруга, который, сбивая рабочие бумаги, потянулся через весь стол. – Он бы ответил, когда посчитал нужным! – Дорогой, угомонись. Минни наверняка спит или бессознательно смотрит мультики, оставь ребёнка в покое хотя бы на один день. – Это он тебя попросил? – прищурился с подозрениями Джин и подался вперёд, ближе к спокойному и серьёзному лицу супруга. – Цыплёнок подговорил, да? – Брось, конечно, нет. – Тогда это наш тигрёнок? – Джинни, – устало выдохнул альфа, – позволь Минни побыть одному. Пожалуйста. – А со мной это уже не один? – Не в этом дело. – А в чём? – в негодовании нахмурился Джин. – Если нашему птенцу нужна поддержка, так почему я должен наблюдать со стороны, как он падает в пропасть? Я не хочу, чтобы те дни повторились вновь. Рухнув обратно на своё место, Джун на секунду с силой сжал ноющую переносицу пальцами. – Назови мне причину, почему в нашей двери от спальни стоит замок с ключом? – уперев руки в подлокотники кресла, альфа облокотился о спинку. – И почему ключ остаётся в скважине время от времени. Потупившись, райский омега опустил плечи, став будто бы меньше в несколько раз. – Это работает так же, – сказал Джун, – и это совершенно нормально. Каждому из нас требуется время на самолечение. У тебя есть прекрасный наглядный пример не только в виде наших птенцов, но и гостя. Ты ведь понимаешь, почему он часто проводит время у себя? Верно, он просто заряжается. – Я просто хочу помочь, – прошелестел райский омега. – И тебе это удаётся, как никогда превосходно, – ободряюще улыбнулся альфа, так, как умеет только он, – если бы не ты, этого бы всего просто не существовало. Не забывай этого.***
Раннее утро было наполнено звонкой тишиной опустевшего дома, которую разбивали собой капли мокрого дождя из разразившейся тёмной тучи. Чимин проснулся непозволительно поздно, когда правая сторона постели уже успела утратить сонное тепло, а вешалка с висевшей на ней формой опустела точно так же, как исчез второй рюкзак рядом с таким же пушистым, что приютился у зеркала. В этом было своё облегчение. Выпутавшись из плена одеяла, омега, пыхтя, расправил на себе перекрученную футболку и сел, падая лицом в ладони. Из-под толщи гардин робко пробивались серые лучи света, облизывая собой погруженные во мрак стены. Дни, сменявшие друг друга, становились одним бесконечным пространством, в котором Чимин барахтался, как не умеющий плавать младенец, в тщетных попытках коснуться пальцами ног земли. Всё больше в юной душе вспыхивала злость, колкая и рычащая так утробно, насколько это было пугающе. Но она казалась правильной, поэтому, баюкая её изо дня в день, Чимин сохранял каждую частичку злости, обдумывая её и пережевывая, как резиновый кусок мяса с сочными прожилками сочащейся крови. В тот раз, когда омежий рот был ещё полон молочных зубов, Чимин впервые понял, каково это, когда слёзы страха сменялись ужасающим зверем, который едва умещался в детское тело, блестя хищным взглядом из-под ресниц. Только сейчас зверь ощущался иначе, он был намного более покладистым, словно совершенно ручным и требующим ласки. Он был голоден в то время, как хозяина не покидало чувство тошноты. С упоением вдохнув полной грудью прохладный воздух с примесью бархатных нот пудровой розы, Чимин, хрустнув позвонками, потянул себя к краю постели, от чего ворох из одеяла упал на пол, оголяя омежьи ноги. Странная бодрость пропитывала собой, заставляя работать светлую голову с удвоенной силой, а тело набираться сил, затмевая любое истощение. Роняя себя в бушующие волны внутренних голосов, омега уже усаживался на пятки напротив приоткрытого шкафа, чтобы вытащить ту самую коробку. Чимин чувствовал необыкновенную усталость, которая ещё никогда не поселялась на хрупких угловатых плечах. Юноша ощущал себя еле живым, дыша лишь чувствами, что бурлили в нём подобно адскому котлу. Ночью, когда можно было спрятаться в родных объятиях, всё казалось не таким ужасным, забываясь, как страшный сон, даже тот день стирался из памяти, сменяясь воспоминаниями мимолётных поцелуев за кустом сирени. Словно боль заменяли любовью, которую дарил тигрёнок так щедро, совершенно не щадя себя. Но ночь проходила, сменяясь утром и торопливыми сборами, а Чимин просыпался, в испуге раскрывая сонные, слипшиеся от пролитых во сне слёз, глаза. Что-то кричало в голове юноши, требовало и рвалось, но усталость была слишком тяжёлой, чтобы сопротивляться глупым желаниям. Выудив чёрную измятую футболку, что почти утратила аромат своего хозяина, Чимин стянул верх своей пижамы, оставаясь лишь в белье и в разодранных чувствах. С минуту рассматривая ткань в своих руках, омега всё же надел её на себя, на секунду застревая лохматой головой в вороте. Плюхнувшись с пяток на пол, юноша вытянул обнажённые ноги, потянувшись носочками с довольным вздохом. Так казалось, что брошенный кусок мяса мог угомонить взбесившихся диких зверей. Пол приятно холодил слишком горячую кожу, поэтому Чимин лёг на спину, чуть изгибаясь от того, что пятки упирались в основание шкафа. Омеге казалось, что с каждым вздохом он чувствовал себя всё больше поглощённым усталостью, словно убаюканный ею. Лениво пробравшись под край измятой футболки, юный омега провёл по тёплой коже кончиками пальцев, вызывая рой мурашек. Чимин имел странную привычку, будучи сонным, юноша позволял своим руками творить то, что вздумается. Чаще всего он лишь легко поглаживал себя по бокам, успокаивая, или прятался пальцами под резинкой белья. Но в этот раз некое любопытство поселились в сонной светлой голове, поэтому Чимин, чуть поёрзав и широко зевнув, пробежался пальцами вверх, едва задевая ногтями ткань. Уложив раскрытые ладони на грудь, омега выдохнул через нос, слегка помассировав кожу через ткань футболки, пока от простых действий под прикосновениями не почувствовались твёрдые соски, которые юноша с особым удовольствием, едва касаясь, погладил подушечками пальцев, чуть прищипывая. Когда тёплый румянец окрасил светлые скулы, руки скользнули выше, обхватывая пальцами тонкую шею так, чтобы надавить подушечками под самым подбородком, чувствуя движение от каждого проглатывания вмиг полнейшей рот слюны. Болезненные ощущения не смогли спугнуть сонную негу, лишь заставляли вздыматься грудную клетку всё чаще до тех пор, пока с пухлым губ не слетел едва уловимый стон. Откинув руки за голову, Чимин шумно выдохнул, причмокивая увлажнившимся ртом словно в сладкой дреме. Сердце заходилось в бешеном темпе, стоило воспалённому разуму коснуться реальности снова, а юноше резко сесть, широко распахнутыми глазами слепо смотря в пространство перед собой. Зверь насторожился и припал к земле, зарываясь когтями в рыхлую землю. Светловолосый омега чувствовал нечто чужое, что никогда не должно было смешиваться. Этот тонкий едва уловимый аромат был подобен пощечине. Звонкой и обжигающей. Поднявшись с пола, Чимин заозирался по сторонам в поисках тяжёлой атласной лиловой ткани, что имела длинную бахрому по краю манжетов и подола, и украшения в виде массивной вышивки, узорами тянущиеся по груди вниз, прячась под широкий пояс. Одёрнув чёрную футболку так, что та касалась середины обнажённого бедра, омега, подхватив сваленную со спинки кресла одежду, накинул её себе на плечи, продевая руки в широкие рукава. Юного омегу никак не смущали босые ноги, как и взъерошенные волосы, что отказывались ложиться хоть во что-то подобающее. Отведя плечи назад так, чтобы лопатки коснулись друг друга, Чимин выдохнул, запрокидывая голову назад и на секунду прикрывая глаза. Это было похоже на охоту. Рассвет только вступал в свои права, когда дверь спальни скрипнула, выпуская облако душистого омежьего аромата, заставляющий мужчину в конце коридора в раскрытой двери собственной комнаты замереть испуганным зайцем. Но страх был лишь мимолётным чувством, даже если из темноты за Юнги с интересом наблюдала пара блестящих глаз. – Я думал, дом пуст, – сказал Мин, кивком головы указывая на омегу, чей пояс халата волочился у самых ног по полу, пока тот подкрадывался бесшумно, словно хищник. Чуткое омежье обоняние слышало не только родные тёплые бутоны ирисов, но и то, что юноша слышал на старом друге по имени Чон Хосок. Это было больше, чем дружеские посиделки, ведь друзья не пахнут так, словно съедали друг друга заживо. Аромат оставлял на мягких щеках тяжёлые пощечины, и Чимин вскипал неизвестной ревностью, что так легко дополняла клокочущую до этого момента злость. Альфы. В альфах скрывалась боль. – Он кончил? – безэмоционально спросил светловолосый юноша, поднимая бездонные тёмные глаза на изумлённого мужчину, из чьих рук выпал маленький блокнот. – Что? Спрятав смешок в ладонях, Чимин перекатился с пятки на носок, сцепляя руки за спиной. – Ему было хорошо? Ему понравилось? – Минни, – осмотрев юношу перед собой, Юнги взволнованно насупился и отошёл назад, упираясь ногами в изножье кровати, – у тебя жар? Твои родители не предупреждали меня об этом. – Я так ненавижу тебя, – выплюнул слова Чимин, чьё лицо исказилось маской отвращения. – Что с тобой? – с искренним непониманием спросил Юнги, в нерешительности кладя руку на острое плечо, чуть сжимая. – Эй. Аромат розы душил не хуже накинутой на горло удавки. Не дав себя коснуться, юный омега ударил по чужой руке, брезгливо оттолкнув ту от себя. В голове кричало столько мыслей, что Чимин, потерявшись в собственном теле, решил довериться чувствам, утопая в них так, чтобы чуть позже принять за ночной кошмар. Действия юноши были грубые и резкие, но сколько бы ударов ни обрушивалось на сильные плечи, альфа оставался спокойным с чуть приподнятым уголком губ. Сколько бы слов ни стекали по телу ядом, Юнги всё ещё чувствовал изумление, что отдавалось щекоткой смешка. Чимин был в ярости, а его аромат, вспыхивая томными нотами, растворялся в воздухе тем, что называют течкой. Но даже она была не так просто на первый взгляд, как и всё в этом чёртовом доме. Одаривая колкими ударами, Чимин рухнул лицом в грудь мужчины, вдыхая глубоко и тяжело до колющей боли в рёбрах, пока волосы чуть ниже затылка не оказались сжаты в крепкую хватку подрагивающего кулака. Поцелуй мазком прошёлся по приоткрытым персиковым губам и едва коснулся мочки уха, перерастая в ощутимый укус в основании шеи, щедро задобренный лаской языка. Это не было меткой, лишь только предупреждением, от которого юношу бросило в жар, настолько сильный, что обжигающей дорожкой капли пота облизывали собой узкую спину, впитываясь в ткань белья. Изменчивый аромат тосканского ириса переливался различными нотами и красками, сменяясь распустившимися бутонами белых фиалок и вечерами после затяжного ливня, становясь лишь сильней, забираясь под кожу, въедаясь в неё. С силой растерев стремительно начинающее полыхать жаром лицо, Чимин поджал губы в попытках подавить тяжёлую тошноту, что тянула собой желудок от впившегося в слизистую носа такого правильного тосканского Ада. Чем больше слюны собиралось под языком, заставляя юношу проглатывать вязкие комки, тем сильнее в омежьем теле вскипала злость на лисьи глаза напротив, себя и всю собственную жизнь. Даже душистая капля, что медленно скатывалась по внутренней стороне бедра, скрытая лиловой атласной тканью, вызывала в горле юноши настолько болезненный спазм, что Чимин, не думая ни минуты, одарил белоснежную скулу альфы звонким ударом вмиг порозовевшей небольшой ладони. – Истинности, – ядовитой змеей зашипел Чимин, оголяя маленькие, но не менее острые, чем резцы альфы перед собой, клыки, – недостаточно. Юный омега дышал настолько громко, что удары сердца оглушали собой, не позволяя расслышать звуки, слетающие с губ, которые несколько мгновений назад заставляли выпускать хриплые непослушные стоны. Обманчивая нежная ласка, коснувшаяся горячего лица омеги, сменилась резкой болью. Такой же болью, как и минуту назад, что украшала собой яркий отпечаток мягких пальцев на щеке мужчины. Чимин никогда не чувствовал подобного закипающего адским котлом бешенства, которое забурлило в венах настолько сильно, что юноша, лишь приоткрыв взмокшие от слюны и удара губы, смог почувствовать как тёмная радужка исчезает в безграничной бездне расширяющегося зрачка. Чимин не помнил, как оказался пронизанным пробирающимся под атласную ткань холодным воздухом из приоткрытого окна, и точно не мог сказать, когда появилось то невыносимое удовольствие от любования небольшой ранки, что украшала собой переносицу альфы с маленькими бурыми каплями, но понимал слишком чисто, когда вырывал из шлевок на джинсах мужчины под собой грубый ремень из чёрной кожи. Под дёрганными действиями подрагивающих в предвкушении рук, Юнги таял, превращаясь в свой самый сильный страх. Кожа горела и болезненно ныла от каждого лёгкого прикосновения, принося самую ощутимую боль там, где вес тела ёрзающего юноши приходился сильнее всего. Юнги шипел и покладисто ластился под прикосновения мягких нежных ладоней, что не имели и единой грубой мозоли, лишь один заусенец на мизинце левой руки. Тишина дома казалась благословением, отделяя собой личный Ад от просыпающегося от сладкого сна мира. Под треск рвущейся ткани, юноша вырвал необходимый аксессуар, складывая его петлёй так, чтобы один из концов проходил в пряжку, не цепляясь о язычок. Каждая ссадина, что горела и щипала собой некогда чистое лицо, отзывалась клокочущим удовольствием, которым Юнги не смог бы насытиться, даже если бы его тело утопили в этом, насильно удерживая за макушку до последних маленьких пузырей. Альфа чувствовал, что где-то ещё пробегали влажные тёплые дорожки и то, как сковывало сзади рёбра от каждого вдоха, но больше всего мужчина ощущал то, с каким трепетным послушанием подставлялась собственная открытая шея будто бы сама собой, позволяя себя лишить себя жизни. Юнги был потерян так же, как безумец в атласном халате лилового цвета. Отстранившись, Чимин сел на бёдра мужчины, крепко сжимая в руках тонкую холодную выделанную кожу, чтобы устремить взгляд в одну точку, дыша глубоко и часто. Кончики пояса, что были украшены отделкой из бахромы с серебристой тонкой нитью, пропитывались ярко пахнущей пудровой розой смазкой, которая въедалась не только в пояс, на котором сидел омега, но и в чёрную ткань джинс, помечая собой. Вздрогнув всем телом, Чимин замотал головой, крепко зажмурившись. Дышать становилось с каждой минутой всё сложнее, а руки, не прекращающие одаривать незатейливой лаской, сводили с ума всё сильнее, превращаясь в нестерпимую муку, похожую на наказание. Зажав ремень между зубов, юноша, упираясь ладонь в быстро вздымающуюся грудь альфы, откинул полы халата в попытках стянуть с себя влажную ткань белья, и пуская рваные стоны от каждого прикосновения к коже, словно всё тело было открытой воспалённой раной. Выпутавшись лишь одной ногой, юный омега оставил бесполезную ткань на щиколотке, выплёвывая на задранную футболку альфы свою любимую игрушку, от которой тянулась тонкая ниточка слюны. Непослушными дрожащими руками, Чимин аккуратно продел петлю через голову, оставляя ту свободно болтаться на тонкой шее, не сводя глаз с длинных пальцев с покрасневшими горячими костяшками, что наматывали на себя конец чёрного ремня с блестящей крупной пряжкой, украшающая собой кадык омеги. Сжимая саднящими от ударов пальцами крепкие плечи, Чимин слепо хлопнул ресницами, не сводя взгляда с глаз, что прожигали его душу. Юный омега не мог сфокусироваться ни на единой детали, лишь улыбаясь от того, как тонкая прозрачная нить от ещё одного поцелуя коснулась чужих слишком мокрых губ. Пряжка ремня холодила кожу, заставляя её покрыться мурашками, а тонкие волоски подняться, как шерсть на загривке взбешенного зверя, от чего омега издал высокий смешок, прижимаясь к чужому приоткрытому рту кончиками пальцев, чтобы надавливая с силой, размазать по ним и подбородку оставленную слюну, смешивая со свежей кровью от ссадин и каплей своей, упавшую из разбитого уголка рта. Воздух в комнате был настолько плотный, что его можно было коснуться голыми руками и сжать, подобно кусочку сахарной ваты. Это ощущалось так же остро, как и боль, оказавшейся слишком яркой, выбивающая из лёгких юного омеги последние глотки воздуха. Чимин с упоением наблюдал за пляшущими зрачками в слишком тёмным глазах, что скрывались за пеленой желания, пока ремень натягивался всё сильнее, впиваясь в кожу до первых алых полос. Издав слишком высокий звук, омега замер, выпрямляясь настолько ровно, насколько позволяли ощущения внутри тела, едва касаясь кончиками пальцев живота мужчины и легко покачиваясь, дразня. Пропустив волосы сквозь подрагивающие пальцы, Чимин заправил выбившиеся пшеничные пряди за уши и скинул с плеч атласную ткань снова, оставляя ту болтаться на обнажённых от задранных рукавов футболки предплечьях. Ослепляющее безумие накатывало волнами, обещая перерасти в настоящие цунами, накрывая с голово, лишая чувств и даже жизни. Когда мягкие ладони оказались на крепкой шее, Юнги лишь улыбнулся со всей затаившейся нежностью, поворачивая конец ремня так, чтобы ладонь обвил ещё один оборот кожаной полоски, натягиваясь так сильно, что мокрые глаза омеги наливались кровью с каждым глубоким толчком всё сильнее, окрашивая край нижнего века цветом спелой клубники. Чимин задыхался в собственных звуках, пытаясь вдохнуть через толщу бьющих по перепонкам стонов, и чувствуя, как от тщетных попыток резко сокращаются мышцы живота, выбивая омегу в нарастающую панику. Только когда яркие пятна под веками стали превращаться в тени, юный омега почувствовал не только блаженный глоток такого необходимого воздуха, но и твёрдую постель под лопатками, уносясь разумом настолько далеко, что поцелуи, ощущающиеся касанием крыльев бабочки были слаще самого карамельного сахара на языке. Не смея убрать руки от горячего тела над собой, Чимин впивался в него пальцами, пытаясь разорвать кожу короткими ногтями под которыми уже запеклась родная кровь. Влажное чужое дыхание опаляло собой взмокшее омежье лицо, искаженное мучительным удовольствием, от которого Чимин лишь упирался пятками в сбитое к ногам одеяло в попытках прижаться дрожащими бёдрами к чужим так тесно, насколько только позволяли медленные сильные толчки. Коснувшись лбом растрепанной светлой чёлкой, Юнги не смел открыть глаза, ловя губами хриплые звуки и оставляя невесомые поцелуи на чётко очерченной вене на виске омеги. Юноша чувствовал себя на грани реальности и зазывающего к себе сна, что был так необычайно сладок и манящ, не оставляя и единой попытки сопротивляться. Вмиг нарастающий темп вырвал из Чимина громкий вскрик, от чего омега, вцепившись ослабевшими руками в удавку на собственной шее, раскрыл алые припухшие губы, тщетно хватая ими воздух и выгибаясь до боли в позвонках от ослепительного чувства, от которого глаза закатывались настолько сильно, что была видна лишь покрасневшая полоска белка под подрагивающим веком с россыпью тонких сосудов и слипшимися мокрыми кукольными ресницами. _______________________ *Polianthes tuberosa (лат.) – Тубероза, многолетнее растение рода Полиантес подсемейства Агавовые семейства Спаржевые. Экстракты растения используются в парфюмерии. *На языке цветов Тубероза – опасные удовольствия.