S.T.A.Y. (OST Interstellar) – Hans Zimmer
Там было холодно. Помещение, не имеющее окон, ютилось в тоскливых желтоватых мазках от пламени бесконечных белых свеч. Белый высокий потолок стремительно скрадывался нарастающей темнотой, что, словно по щелчку пальцев, поглотила собой не только высокие стены с тонкими изысканными барельефами, но и тяжёлые полоски бархатной ткани венозного цвета, служившими гардинами для окон, которых не существовало. Деревянный пол скрипел под тяжёлыми шагами босых холодных ног. Узкий пояс от костюмных брюк больно впивался в кожу, словно будучи меньше на целый размер. Поверх его стягивало таким же узким жилетом на голое тело, в то время как чёрный пиджак едва держался на острых плечах, собирая складками слишком длинные рукава. Оголённую кожу неприятно обдувало прохладным воздухом, что возник из ниоткуда, заставляя кончики атласных лент, обвивающих тонкую шею, трепетать в танце. Стоило ощущению поддержки исчезнуть с рук, как Чимин обессиленно рухнул на один единственный стул, что стоял посреди комнаты, освещенный источником яркого света. Но тот погас и возник вновь, являя перед юношей стол, покрытый белоснежной тканью, с разложенными приборами и блюдом, на котором лежала пышная ветвь с мясистым розовым цветком, имя которой было – Олеандр*. Стул заскрипел, и свеча на самом краю стола дрогнула пламенем. Когда свинцовые веки вновь раскрылись, и перед юношей, по ту сторону стола появилась небольшая фигурка, имеющая повадки и глубокое море глаз тигрёнка, что, счастливо улыбаясь, с шумом отодвинул для себя второй стул напротив. Чимин чуть выпрямился, в его взгляде переливалось недоумение. – Тэ-Тэ? – хрипло произнёс он. Младший из омег встревоженно охнул, стоило тому зацепить широким рукавом стоящий подсвечник, который был тут же ловко поставлен обратно, вырывая из груди Чимина судорожный вздох. От резких движений несколько капель разгорянного молочного воска окрасили собой пятнами бёдра Тэхёна, застывая кляксами на шёлке одеяний. Но тёмноволосый юноша всё также светился белоснежной улыбкой, забирая столовые приборы брата и пододвигая на середину стола чужую сервировочную тарелку, края которой украшали собой тонкие узоры ветвей. – Иини, Мини, – весело пропел тигрёнок. – Майни, му. Как подобает воспитанному омеге, Тэхён ловко и аккуратно разделался с сочным и упругим стеблем цветка, отрезая от него несколько одинаковых частей и накалывая на острые зубцы вилки, чтобы в следующую секунду поднести ту к пухлым, раскрытым в удивлении, губам. – Скажи «А», малыш, – густые тёмные брови омеги сложились домиком. – Пожалуйста. Позади родной фигуры темнота казалась иссиня-чёрной, затягивающей и холодной. Чимин послушно принял сочный стебель, что тут же брызнул соком на язык, стоило только сжать зубы. Короткий судорожный вздох разрезал собой звенящую тишину, и стул напротив вновь противно скрипнул, позволяя следующему гостю опуститься на него. Прикосновения, которые обжигали собой бледную кожу, оказались настолько неожиданным, что юное тело пронзило крупной дрожью. Чимин пошатнулся, обмякая в руках тигрёнка, что щедро одаривал яркий румянец на щеках брата влажными поцелуями. – Папа. – Мой цыплёнок, – на плечах беззаботно улыбающегося райского омеги лежали две широких ладони, хозяина которых всё ещё густо скрывало тьмой, – только посмотри на свои губы, мой малыш, они посинели. Я говорил тебе одеваться теплее, Минни. – Папа! Нож заскрипел о поверхности тарелки, с хрустом отрезая длинные листья один за другим, от чего зелёные мазки портили собой идеальную белую глазурь. – За ногу тигра, – поддавшись вперёд, Сокджин вновь лучезарно улыбнулся, с щемящей нежностью в глубоких тёмных глазах. Вилка из-за резкого движения больно ударила омегу по кромке передних зубов, от чего Чимин дёрнулся в необычайно сильной хватке брата. – Я словлю. Стоило крепко зажмуренным глазам раскрыться вновь, смаргивая солёную пелену выступивших слёз, как фигура перед омегой исчезла, сменяясь более широкоплечей и высокой. Листья комом забивались в горле, впиваясь в плоть острыми кончиками. – Отец. Если с одной стороны прикосновения чувствовались горячими, казались давно забытыми поцелуями, от которых кожа начинала слабо поблескивать в свете редких свеч, то с другой стороны это была невесомая ласка, резко контрастирующая с сильными пальцами, что до боли впивались в руки, удерживая на месте. Чимин ощущал на своём подбородке крупные капли собственных горьких слёз. Фигура перед юношей хранила молчание, одним движением обезглавливая некогда изящный карминовый цветок и насаживая бутон на вилку. Босые ступни сводило судорогами от разрастающегося по всему телу холоду, что, пронизывая собой, заставлял мелко дрожать, вызывая вздохи недовольства с двух сторон. – Будь один единственный раз тем самым хорошим мальчиком, о котором ты постоянно говоришь нам, Минни, – голова Намджуна качнулась. – Побудь им для нас. Хриплый задушенный всхлип сорвался с приоткрытых губ и юного омегу затрясло сильнее, его плечи сжались, а руки оказались лишь сильнее скованы чужими ладонями, оставляя на коже под тканью пиджака яркие пятна. Ощутив на кончике языка головку большого бутона, юноша зажмурился, едва не давясь собственной слюной. Грубые прикосновения ласки мешали закрыть рот. – Но, – тихо сказал Намджун, вставая со своего места, – если он крикнет – я отпущу. Родные горячие ладони коснулись тонкой шеи на миг обмякшего омеги, чтобы с усилием проведя кончиками пальцев вверх, встряхнуть светловолосую голову всхлипывающего юноши, крепко фиксируя ту в одном положении, задевая подушечками перепачканных соком цветка пальцев внешние уголки мокрых медовых глаз. С трудом раскрыв тяжёлые покрасневших веки, Чимин громко взвизгнул, дёргаясь в руках, лихорадочно пытаясь высвободиться. Слёз от этого становилось лишь больше и юноша завыл, ударяясь коленями о край стола. Там, на месте некогда стоящего деревянного стула, возникла одинокая фигура, в чьих руках находился пузатый кувшин. Она медленно приобретала свои очертания окутанных дымкой, сводя юного омегу с ума одним только затуманенным взглядом из-под густых ресниц, которые хотелось вырезать из собственной памяти. Светлую голову дёрнули и вновь зафиксировали, а чужие пальцы, коснувшись уголков губ, с силой раскрыли собой рот юноши, не обращая внимания на боль от острых зубов. – Юнги, – вскричал омежий разум, – Юнги, Юнги. Сервировка стола исчезла, оставляя место только белой ткани. Фигура перед юношей, поднеся кувшин к своим губам, сделала крупный глоток, задерживая жидкость, чьи следы дорожкам стремительно стекали вниз, падая к ногами мужчины. Юнги сохранял молчание, нависая над сжавшимся в комок омегой, что едва мог дышать от собственных переполняющих эмоций. Его глаза лихорадочно блестели, извергая из себя крупные капли, что резво сбегали вниз, пока юркий язычок младшего омеги, что почти заурчал подобно большому коту, не поймав те как лучшее и любимое лакомство. Мужчина навис над столом, склоняясь ближе так, чтобы еле-еле коснуться кончиком носа чужого. Чимин готов был закричать, чувствуя на собственном языке горячую жидкость.***
Пахло до тошноты чисто. Мутный медовый взгляд лениво бродил по светлым предметам, задерживаясь на шумном жалюзи, части которого трепетали из-за приоткрытого окна. Здесь было намного теплее. Райский омега всегда приносил за собой, подобно шлейфу, прохладу. Он был тем самым любителем свежего воздуха, из-за часто получал недовольное, но добродушное ворчание со стороны своего супруга. Он был здесь, как и тяжесть на собственных ногах, как и вина, затапливаемая собой по самое горло, как боль, расползающаяся по телу протяжным стоном. Шорох стих, и Чимин замер, вновь закрывая усталые глаза. Он не был готов коснуться этого мира снова, слишком громко попрощавшись с ним в тот самый раз. Пальцы на белом тонком одеяле резко дёрнулись и юноша выдохнул, касаясь подушечками упругих чёрных локонов тигрёнка, который тихо сопел, прижимаясь щекой к бедру омеги. Тёплая ладонь, что легла на покрытый холодной испариной лоб цыплёнка, отозвалась в глубине тела мелкой вибрирующей дрожью. – Папа, это ты, – Чимин ощущал, как тонкая сухая корочка губ неприятно липнет друг другу, не позволяя нормально произнести слова. – Папа. Шорох возник снова и исчез, стираясь скрипом стула. Рядом оказалось то самое тепло, что со всей нежностью накрыло бледное лицо юноши сначала лаской, и только потом сухим поцелуем в самую спинку носа. – Ты проснулся, – чуть хрипловато, но так душераздирающего тоскливо. – Мы успели сильно соскучиться, мой милый. Язык едва слушался светловолосого юношу, распластавшись во рту выброшенной на берег рыбой. Чимин, сбиваясь с дыхания, приоткрыл покрасневшие глаза, щурясь от количества белого цвета, на фоне которого иссиня-чёрная макушка брата выделялась болезненно ярко. – Как твоё самочувствие? – райский омега, облокотившись локтями на край больничной постели, не переставал поглаживать птенца. Его движения подрагивали, в то время как бледное, но покрытое румяными пятнами, лицо выражало лишь оттенки пустоты. – Я… очень хочу пить, – юноша завозился, но был мягко уложен обратно, – ох. – Тише, малыш. Давай дадим тигрёнку некоторое время для сна, в нём явно совсем не осталось сил. Чимин резко кивнул, замирая подобно испуганному зверьку. – Давай так, – стоило повернуть голову к фигуре слева, как юное сердце сжалось от одного только вида родного человека, чьи глаза были тоскливы и бесцветны. Плечи Сокджина, не смотря на его любовь к прохладе, обнимал собой большой вязаный кардиган. Чимин помнил его. Он жутко кололся из-за того, что был шерстяным. – Я знаю, что мне могут дать по рукам за это, но я всё же позволю тебе сделать несколько глотков, договорились? – Папа, – неуверенно подал голос светловолосый омега, холодея от повседневного тона, что так не подходил этому взгляду. – Я так счастлив видеть тебя. – Не рассказывай о том, что я сделаю, дяде, договорились? – перед лицом Чимина оказался холодный, покрасневший на кончике мизинец. – Я ведь доверяю тебе, Минни. Удостоверившись, что цыплёнок всё же сжал палец в немом обещании, Сокджин кивнул и потянулся к сумке, висевшей на спинке стула, с трудом игнорируя молящий и отчаянный взгляд. – У меня как раз есть один лишний стакан, – тихо начал райский омега, скорее потерянно обращаясь к самому себе. – Он правда бумажный и маленький, но подойдёт. Не думаю, что тебе будет удобно пить из бутылки, верно? И улик не будет, как хорошо. Закрыв бутылку, мужчина оставил ту на тумбочку, и, приподнявшись со стула, поднёс стакан к сухим пухлым губам цыплёнка. – Вот так, – подставив ладонь, сложенную лодочкой, под подбородок омеги, Сокджин чуть наклонил стакан, – только аккуратно, малыш. И сейчас разбудим тигрёнка, он будет очень счастлив видеть тебя, ты бы только знал как. Подняв пропитанный отчаянием взгляд на тусклое лицо мужчины над собой, Чимин сделал слишком большой глоток, отчего горло сковало болью. Юноша закашлялся.Почему так нежно, почему эта чёртова любовь бьёт по щекам наотмашь?
– Как ты себя чувствуешь? – едва слышно выдохнул Чимин, прочистив горло, стоило Сокджину исчезнуть в совсем небольшой примыкающей комнатке в противоположном конце палаты, служившей ванной, чтобы вытащить несколько салфеток. Каждый шаг, который позволял райскому омеге отстраниться всё дальше, вызывал в груди светловолосого омеги большую боль, чем всё то, что было под больничной рубашкой, переплетало тонкие руки, уходя иглами в вены. Отец был здесь совсем недавно. Это он всегда отключает звук аппаратов, чему Чимин был лишь благодарен. Этот писк сводил с ума ещё хуже, чем ноющая боль от каждого стянутого стежком вмешательства. Это было подобно тяжёлому одеялу, что вместо тепла, дарило отчаяние. – Что ты говорил, малыш? Чимин поднял голову, вплетая непослушные пальцы в тёмные локоны. Юноша, утопающий в принесённых одеялах в объятиях больничной постели, казался Сокджину чем-то настолько маленьким и беззащитным, что попросту не укладывалось в голове, смазывая прошлый день и года в один лишь затяжной ночной кошмар. Райский омега не мог осознать происходящее, даже когда его обнажённой кожи из-под задравшегося рукава коснулись своим холодом тонкие ненавистные трубки. – Как ты себя чувствуешь, папа? На потрескавшихся губах мужчины расцвела нежная улыбка, и тот вновь, коснувшись спинки носа цыплёнка, отстранился. – Тебе не стоит обо мне волноваться, моё сокровище. – Но, пап… это ведь просто обычный вопрос. Я беспокоюсь. – Мы с отцом в полном порядке, да и Тэ-Тэ тоже, – тигрёнок оказался спрятан в тёплые объятиях, от вида которых Чимин вновь завозился, пытаясь отстранить взгляд. – Тебе не о чём волноваться, Минни. – Пап… – робко и абсолютно безнадёжно. – Вставай, моё солнце, – растрепав тёмную кучерявую копну волос юноши, Сокджин оставил поцелуй на взлохмаченной макушке, из-за чего тигрёнок замычал, морща недовольно нос. – Не беспокойся, – отстраненно произнёс Сокджин, чуть покачнувшись на месте. Мелкий неприятный холодок коснулся внутренней стороны рук и Чимин поежился, не решаясь попросить о такой же ласке, что раньше получал сполна. – Сейчас важнее всего твоё здоровье, ты должен достаточно отдыхать и не волноваться. Так ты быстрее пойдёшь на поправку. Светловолосый юноша с трудом сглотнул. Сокджин едва смог поймал юношу, что неожиданно, слово придя в себя, подскочил со стула, ринувшись вперёд, вытягивая руки так, будто бы стремился поймать за самый кончик длинного ускользающего шлейфа. – Минни! – воскликнул он, и лазурные глаза тут же увлажнились. Тигрёнок застопорился в руках райского омеги, плотно сжав губы. С острых, ещё таких подростково угловатых, плеч спала большая кофта, обнажая руки, из-под коротких рукавов футболки отлично просматривалась красные точки, что складывались в пятна, причиняя собой больше, чем просто дискомфорт. Чимин вжался в подушки за своей спиной, он в раз почувствовал себя нестерпимо плохо от одного только осознания, причины этого. – Ты можешь обнять, – раздалось над покрасневшим ухом, – только очень аккуратно, хорошо? Если вы очень захотите, я смогу вас обустроить на постели двоих. Но только до прихода дяди. А пока я отойду, вам многое нужно обсудить. – Минни… – лазурные глаза поглощали собой весь свет светлой палаты, – я думал… Мне казалось… Протянутые в ответ руки оказали на тигрёнка такой же эффект, как спусковой крючок, дуло пистолета которого была направлено прямиком между глаз. Он не мог вымолвить и слова, давясь ими, как большими глотками воды. Глухой едва читаемый аромат роз наполнял собой лёгкие щедро, с жадностью сжимая юное сердце. Тэхён был готов рухнуть на колени перед этим человеком, даже если бы внизу было только острые осколки. – Тише-тише, – прижав к себе лохматую макушку, Чимин осторожно продвинулся к краю постели, уступая чуть больше места для вмиг ослабшей фигуры брата, что дрожала то ли от напряжения, то ли от счастья. – Я рядом, тигрёнок, всё хорошо.Если бы не… я, всё было бы иначе.
Всё было бы хорошо.
Всё обязательно было бы хорошо.
– Минни… Тэхён не был уверен, что растворяясь в таких родных любимых объятиях он говорил свои заветные мысли вслух, звучание которых робко пробивалось сквозь горькие слёзы. Шёпот обжигал собой тёплую щеку, но Чимин лишь вслушивался, прижимая брата ближе, не смотря на всю ту боль, что вновь медленно оживала в слабом теле от напряжения. – Я так виноват, так сильно… – Тэхён судорожно втянул носом воздух, закрывая тяжёлые веки. Слова давались с трудом. – Это всё из-за меня. – Ты ни в чём не виноват, тигрёнок. – Я всё испортил, я лишил нас того, чего мы так хотели. – Моё сокровище, – цыплёнок обхватил чуть влажными ладонями горячее лицо брата, – ни в чём нет твоей вины, с чего такие мысли? – С одной стороны, – выдохнул тигрёнок, – мне так хочется ударить тебя, но с другой, я бы запросто убил себя. Чимин оставил на спинке носа тёплый поцелуй, прижимаясь своим лбом к лбу младшего омеги. – Ты такой глупыш, мой родной. Что же только творится в твоей прекрасной голове? Приподнявшись на локте, тигрёнок с надеждой на дне расширенных зрачков заглянул в медовые усталые глаза напротив. – Я должен был уберечь тебя. Как делал всегда. Я обещал тебе. – выдавил он из себя. – А я… Я не сделал этого. Всё произошло из-за меня. Из-за этого я мог бы лишиться… Чимин в непонимании хлопнул мокрыми ресницами. – О чём ты говоришь? – Мне так трудно убедиться в том, что ты видишь сейчас всё моими глазами, – продолжал ровно говорить тигрёнок, чем заставлял юное сердце брата сжиматься от пронизывающего страха. Темноволосый растрёпанный юноша будто смотрел мимо, сквозь него. – Я не понимаю… – Я думал, что нашёл для нас выход. Но теперь я совершенно не уверен, смогу ли я выбраться даже спустя несколько жизней. Я просто хотел быть счастливым, чтобы мы были счастливы. Чтобы наша любовь была свободной. Дверь в палату натужно скрипнула, и длинный язык света лизнул собой холодный воздух, послушно ложась на пол. Младший омега, прильнув ближе к влажным ладоням брата, не сводил опустошенного взгляда с его потускневшего лица. Тот дрожал. Крупные капли падали Чимину на лицо. – Но разве наша любовь недостаточно свободна? – Это разрывает меня. Разорви меня на кусочки, от меня осталась только кожа и кости. Разве я не достоин быть счастлив? Неужели было бы правильнее уйти с молотка.***
Шлёпаенье босых ног казалось оглушающим в звенящей тишине небольшой квартиры, в которой тут и там были расставлены различные коробки и бумажные пакеты, набитые вещами. Тэхён насупился, засовывая ноги в папины тапочки, что были с вечера оставлены в гостиной. Лицо всё ещё было припухшее и покрасневшее, да и глаза оставляли желать лучшего. Тигрёнок устал, он иссяк, как пачка молока, даря последнюю каплю тарелке с хлопьями. Минни. Взлохматив волосы, что ещё минуту назад были собраны в подобие хвоста, юноша приподнялся на носочках, чтобы вытащить из микроволновки две глубокие тарелки, наполовину наполненные овсяной кашей, а на разделочной доске лежали несколько долек персика, которыми та и оказалась украшена, стоя на деревянном подносе. Всё было непривычно до неприятного осадка. Эта квартира встретила двоих омег, что стояли на пороге с одним лишь наспех набитым рюкзаком, в свои холодные объятия несколько дней назад. С того момента мало что изменилось, но только не райский омега, что превратился в собственную оболочку, стоило только переступить порог больницы в ту злосчастную ночь. Тэхён держался для него, сжимая кулаки до ярких полумесяцев на ладонях. Тигрёнок всегда держался рядом с омегой, ощущая, как тот заметно расслабляется, стоило быть чуть ближе, притереться своим плечом к чужим.Тэхён делал всё, что было в его силах, пытаясь не переступить ту самую черту, что вела в далёкую бездну.
Тэхён чувствовал себя якорем.
Сокджин больше не приезжал в дом, стараясь докупать необходимые вещи, не щебетал утренней певчей птицей, не отвечал на звонки. Он изредка ел и мало спал, перед сном обязательно скрываясь в ванной комнате, где вода шумела ровным потоком. Сокджин обнимал крепче, всё чаще зарываясь в кудрявую макушку холодным носом. Аккуратно выудив из пакета деревянные ложечки, омега направился в спальню, не забыв про два стакана с апельсиновым соком. Сокджин спал только с закрытой дверью в спальню, от чего с приближением полуночи и приготовления ко сну, Тэхён чутко ощущал чужой необъяснимый страх. И только после того, как дрема всё же окутает измученный усталостью и переживаниями разум райского омеги, юноша вновь открывал дверь, пропуская не только свежий воздух, но и отблески приглушенного света.Минни, Минни, мой Минни...
– Пап, уже достаточно поздно, тебе пора вставать, – водрузив поднос на прикроватную тумбочку, смещая собой бутылочки с лекарствами, что тут же попадали, Тэхён принялся отодвигать тяжёлые гардины, впуская в спальню дневной свет, – почему ты делаешь себе какую-то норку, уф. Комок на постели зашевелился и застонал, явно переворачиваясь на другой бок. Тот был схвачен в тёплые объятия тигрёнка. Юный омега повалился сверху, обнимая, словно коала. – Тебе снова снились кошмары? – стянув одеяло с головы родителя, юноша пригладил его растрепанные волосы, замечая совсем свежие мокрые дорожки на румяных со сна щеках. Тэхён с силой прикусил губу. – Пап, я ведь рядом, – юноша покрепче обвил кокон руками, – ну, чего ты... – Всё в порядке, – голос совсем не слушался райского омегу и тот, прочистив горло, вновь заговорил. – Просто воздух здесь очень сухой, малыш, всё хорошо. – Ты используешь мои оправдания? – тигрёнок хитро прищурился. – Ты слишком взрослый для этого! Комок из одеяла вновь застонал и завозился, чтобы в следующую минуту выпутаться из него, крепко обняв птенца в ответ. Тело Сокджина было горячим от долго сна в некомфортной температуре, и Тэхён вздохнул. Главное, что папа наконец-то поспал. – Ты умылся и поел, я надеюсь? Вопрос тигрёнок едва услышал за своим шумным дыханием. Прижимаясь щекой к груди омеги, Тэхён глубоко вздыхал, пытаясь насытиться родным ароматом, что уже не был настолько горьким, как несколько дней, когда выводил своего обладателя на рвоту и тошноту. Может, улучшения случились благодаря препаратами, а может… – Что? – юноша встрепенулся, хлопнув ресницами. – Ах, да. Я был в душе и прибрал немного, а то со вчера остался небольшой хаос. – Ты моё маленькое солнце, – поцелуй потонул в тёмных локонах, – чтобы я делал без тебя.Был счастлив.
Вопросы, что касались семьи, оставались не озвученными, никто не старался найти ответы, для начала пытаясь разобраться в самих себе. Тэхён до одури тосковал по прошлым дням, боялся позвать брата снова по имени, не решался заговорить с отцом. Тэхён чувствовал себя потерянным в толпе маленьким ребёнком. Тэхён хотел выплакаться. – Отдохни сегодня, пап, – тигрёнок потерся щекой, вздыхая, – а вечером мы обязательно прогуляемся, тут парк совсем недалеко, помнишь? Когда мы с… Когда мы с Минни были младше, вы водили нас туда на каток. – Там была большая украшенная ель. – Да, точно. Объятия на юном теле стали чуть крепче, и Сокджин прикрыл глаза, хмуря густые брови. Его пальцы медленно становились достаточно холодными, чтобы вызывать мелкую дрожь. – Я так люблю наше Рождество, – хрипло выдавил из себя тигрёнок, прижавшись крепче, – я так любил наши прогулки. – Они мне снилось сегодня, – Сокджин слабо улыбнулся, – и Рождество. – Расскажи мне. Узких плеч коснулось объятиями пуховое одеяло, забирая в своё тепло тёмноволосого омегу, что потянув чужую ладонь, обхватил пальцы, прижимая к своей щеке, согревая. – Вы были такими крошечными, – с пухлых губ сорвался добрый смешок, а сам голос был сладок, как яблочная патока, – как два совёнка. Я так жалею, что у меня нет фотографии вашего первого дня в этом доме. – Я совсем не помню его, – юноша насупился насупился. – А помнишь наше первое Рождество? Тогда ещё, каким-то необъяснимым чудом, удалось собрать всех вместе, даже мои родители – ваши дедушка и бабушка, были здесь. Я люблю эти воспоминания. Они пахнут пудингом и корицей. – Мы так хотели встретить и увидеть тот момент, как появляются подарки, что уснули, – тигрёноком издал весёлый смешок. – Мы с Минни старались держаться до последнего. Но когда на утро мы обнаруживали надкусанные печенья, становилось до чёртиков обидно. Сокджин приоткрыл один глаз, хитро глядя на порозовевшего щеками сына. – Это был отец. Тигрёнок приподнялся на локте, с недоумением смотря на посветлевшее лицо райского омеги. – Отец? – У нас было распределение рождественских обязанностей, малыш, – тёплый смех разлился по медленно согревающейся спальне. – Для начала вас, маленьких неугомонных птенцов, было необходимо как следует вымотать, чтобы вы спали крепко и сладко. – Вымотать… – юноша задумался, ластясь под прикосновения, которые с нежностью поглаживали слегка спутанные ото сна темные волосы, – ваш план заключался в выпечке? – Совершенно верно. Никто не украшает печенье лучше вас с Минни. Да и пряничный домик, разве не ваши глаза сверкали таким счастьем, даже если крыша его не всегда хотела держаться с первого раза? А какие вы делали ему декорации… Боже, у меня полно фотографий! – Это было жутко утомительно, хуже, чем ждать индейку из духовки! Сокджин заливисто рассмеялся. – За то все гости были в искреннем восхищении, а мою грудь распирало гордостью. – А как же… – робко проговорил тигрёнок. – Отец? Он тоже был горд нами? – Безусловно, милый. Квадратная улыбка коснулась губ юноши, и сердце райского омеги сжалось от острой тоски. – Когда вы были всё же уложены в свои постели, – продолжил, поглаживая сына, Сокджин. – Мы выжидали несколько часов и уже только заполночь принимались за свои приготовления. У, – мужчина прочистил горло, – у вашего отца была очень важная роль. Он усаживался у украшенной ели между подарками, там где вы ставили тот маленький столик, на котором стояло молоко в стакане и выше печенье на тарелке. Это он надкусывал каждое и выпивал молоко. Лазурные глаза в удивлении расширились. – А как же записка?! Она всегда была по утрам, я точно помню, прямо под тарелкой. – Отец писал её левой рукой, малыш, – райский омега щёлкнул юношу по кончику носа, – правда, отличный план? Я никогда не забуду ваши лица этими чудесными ранними рождественскими утрами.***
– Я помню, что как-то в той записке, которая лежала под тарелкой с печеньем, – Чимин улыбался, похлопывая ложкой по пудингу в своих руках, – был целый абзац, посвящённый папиному пудингу. Мы тогда приготовили слишком много… поэтому решили побаловать и Санту. И на прогадали. – Он был восхитительный, – лицо альфы озарила мечтательная улыбка и тот на мгновение зажмурился, подобно довольно у коту. Намджун облокачивался на край больничной постели, устало сутулясь. Стул был до ужаса неудобным, свет, в виде небольшой лампочки позади кровати, был неприятен глазам, чьи капилляры давно превратились в красные пятна. Мужчина всегда был рядом, держа руку на белом одеяле цыплёнка. – Значит, это тоже был ты? – Что именно? Чимин направил на отца ложку, предварительно забрав с неё порцию пудинга. – Это ты специально не только съедал наше печенье, но и разбрасывал по столику крошки? Папа потом всегда причитал, почему Санта такой неряшливый. Альфа одарил юношу ямочками на едва впалых щеках. – Мне кажется, – протянул он, – это было отличной задумкой. И ваш папа со мной согласен. – Мне так нравилась идея с шагами… это до сих пор заставляет мурашки бежать по телу. И эта прохлада, было так волнительно, я чувствовал, как рука тигрёнка дрожала в моей. – Это был идея вашего папы, – в глазах альфы играли гордость и восхищение, – я не знаю, как он до этого додумался, но… Джинни откуда-то в первое наше Рождество нашёл большие сапоги. Они были до жути нелепыми. Джинни брал газету и щедро поливал искусственным снегом, чтобы хорошенько потоптавшись на той, пройтись прямиком до ели с подарками. – Это так здорово, – восхищенно выдохнул Чимин, едва не промахиваясь ложкой мимо рта, – а холод был из-за специально приоткрытого окна? – Точно. Светловолосый юноша хихикнул. – Но это странно, – деловито произнёс он, – почему мы никогда не видели этих сапог? – А вы часто пользуетесь кладовкой, птенцы? Чимин возмущенно надул губы, заерзав на постели и засопев. – Достаточно часто! – Ох, ну раз так, – Намджун мягко рассмеялся, – беру свои слова назад, – чуть помолчав, альфа добавил уже тише, его слова пропитались тоской. – То Рождество… Оно заставило меня влюбиться в этот мир ещё раз. Юноша тяжело сглотнул, прикусывая с силой губу. – Всё будет хорошо. Взгляд, что устремился на юного омегу, вызвал у Чимина лёгкое головокружение. Он никогда не видел этого мужчину перед собой настолько сломленным, это пугало, проникало под кожу. – Я никогда не видел его настолько счастливым, как в тот день, – с хрипотцой продолжил Намджун, – даже в день нашей встречи, когда… – альфа изобразил нечто в воздухе, – когда это происходит. Тот момент, словно ты влюбился под чем-то. – Но истинность… Она ведь навсегда. Папа всегда так говорит. Мы остались такими, как были, он ведь любил нас, – с робкой надеждой умереть себя, скороговоркой пробормотал Чимин. – Никто не идеален из нас, верно? – усмехнулся с горечью альфа, рассматривая собственные руки, – но почему именно в этом человеке, именно в нем и в вас, все собирается в нечто настолько идеальное, что режет глаз. Я не хочу видеть этого, я так не хочу чувствовать этого. Кто-нибудь справился бы с этой ролью намного лучше. – Пап… – сжав широкую ладонь в своей, юноша погладил ту подрагивающим большим пальцем. – Всё будет хорошо, у нас все будет в порядке. – За нашими спинами такой громоздкий груз воспоминаний, что мы делили для начала на двоих, а следом и на четверых. Он тяжкий местами, совершенно тоскливый, такой, который хочется поскорее забыть, но этого так мало… Мало по сравнению со всем тем, что мы имеем. Всё остальное кажется несчастной песчинкой по сравнению с тем, что клокочет в моей груди. – Всё будет у нас хорошо. Мы справимся, папа. – Какое сердце я должен иметь, чтобы не оглянуться на наши воспоминания и не подумать о доме, над дверью которого, всегда включён чёртов свет. Он такой… родной для меня, словно всю жизнь я помню только его. Смогу ли я его как прежде назвать своим? Моё обещание, данное ещё совсем юному, едва оперившемуся все ещё мальчику, оно вонзилось в самого меня спустя столько лет. Как я смогу противостоять собственным призраками, чтобы увидеть тот самый огонь внутри нас, если я все ещё и всегда буду полностью в его руках. Чимин крепко зажмурился, стиснув зубы. Горло сдавило спазмом. – Я такой идиот, Минни. – Папа... Неподвижно сидевшая с минуту фигура альфы вдруг склонилась над постелью, прижимаясь лбом в покрытые одеялом ноги омеги. Лицо, что оказалось закрыто ладонями, медленно покрывалось красными пятнами от подступающих крупных слез. Чимин ощущал это где-то глубоко внутри собственной истерзанной души, его пронзило холодом, словно вонзив лезвие между измученных стонущих рёбер. Выронив из ослабевших рук остатки ужина, юноша потянулся к альфе, чтобы вплести непослушные пальцы в жёсткие светлые волосы, чуть сжимая у основания. Медовые глаза могли едва ли разглядеть что-то перед собой, из-за возникшей солёной пелены, что беззвучными слезами скатывалась по бледному лицу, отдавая противной болью от прикосновения к ссадинам. Одеяло медленно становилось влажными, а душа, что делилась в этой комнате на двоих, пустой.***
Палата, наполненная букетами цветов, что имели одинаковый характер, наполняли помещение сладковатым ароматом. Этой ночью сон совершенно не шёл к светловолосого омеге, что заламывал пальцы, всматриваясь в синий потолок, на котором весело танцевали тени. И дело было не только в бушующих штормовым морем мыслях, но и отсутствию тепла рядом. Первый его источник был уведен добрым дядюшкой для сна за неимением в палате хоть какого-то для этого места, второй же и третий были слишком далеко, чтобы срываться для того, кто совершенно не стоил этого. Чимин вздохнул, роняя руки на постель.Тигрёнок.
Страх окутывал собой юное тело, даря нарастающую волнами тревогу, что сводила с ума. Даже его вины в происходящем было чрезмерно много, то сделать её ещё больше Чимин попросту не мог себе позволить. Те слова, что были сказаны в тех стенах внушали собой панику. Чимин не должен был… Не должен был подвергать всех ещё большей опасности. Но память подводила юношу, всплывая в разуме лишь редкими размытыми моментами. То, что происходило с этим телом, должно остаться только в этом теле, не переходя в разум. Что произошло после? Как удалось оказаться здесь, в родных руках? Почему все шло не по плану.Идеальному плану.
Глаза припухли, от чего юноша то и дело тёр внешние уголки глаз, раздражая нежную кожу. Папа… тигрёнок они были так далеко, это так пугало юного омегу. Были ли они в порядке? Были ли они в безопасности?Они стали счастливее, когда вокруг не было того, что отравляло их счастье?
Слова отца, произнесенные этим вечером, больше походили на исповедь, чем на мысли уставшего человека. Они были пропитаны собственным ядом, слезами и кровью, что омывала собой двух людей. Чимин бы предпочел никогда не слышать эти слова. Телефон на тумбочке глухо завибрировал и замигал, оповещая о звонке. Поспешив нажать зелёную кнопку, юноша воровато глянул на дверь и прижал холодный экран к уху, с трудом разлепив сухие потрескавшиеся губы. – Алло, – глухо произнёс он. Было слышно только чужое дыхание, загнанное, как после долгой пробежки. Голос вдруг что-то зашептал и вновь затих, чтобы явиться раскатом грома в юной душе. – Это Минни? – уточнил голос. – Всё верно? – Минни. – Минни… – на выдохе произнёс Юнги, прижимая к себе телефон сильнее, пытаясь расслышать каждую, даже почти незаметную, мелочь. Юноша удивлённо хлопнул ресницами, аккуратно падая обратно на подушки, горло снова сдавило спазмом, и тот почти рассмеялся, вовремя накрыв рот ладонью. – Спустя столько времени. – Почему ты ответил на звонок в такое позднее время? – недоуменно спросил Юнги, падая на освещенную фонарём скамью. – Я могу положить трубку. – Нет! – воскликнул мужчина, тут же стушевавшись. – Нет, совершенно не стоит. Но если я тебя разбудил или я не вовремя, то коне- – Болван, – пухлые губы растянулись в подрагивающей улыбке. Юнги рассмеялся с облегчением, сжимая подол своей куртки. Напряжение медленно отпускало его, от чего все заранее продуманные слова исчезли, оставляя за собой молчание, которые даже не ощущалось неловким. Юнги был до одури взволнован. – Я уронил твой фикус, – выпалил он. – Ты позвонил мне глубокой ночью впервые за долгое время, чтобы сообщить мне это? – Нет. – Нет? – Помоги мне его пересадить. Чимин рассмеялся, едва шипя от боли. – Уже давно за полночь… ты в порядке? Мне кажется, ты самую малость пьян. – В полном. Я одет, собран и держу в руке проездную карточку, – шмыгнул альфа, зашуршав курткой, – я полностью готов посетить садовый магазин, я смотрел, что он круглосуточный. – Мне кажется, обезболивающие дают побочный эффект, – пробубнил омега, отнимая телефон от уха, чтобы ещё взглянуть на экран и ущипнуть себя за бедро, – ауч. А где твой грозный Гу, Юнни? Он знает, что тебя нет дома? – Скорее всего, да. – Что это значит? – Он спал. Чимин вздохнул. – Юнни, почему ты не звонил мне раньше? – Мой автобус уже подъезжает, ты поможешь мне и нашему фикусу? – Я… – юноша поник. – Да. Конечно, я помогу. – Не отключайся. К моменту, когда неповоротливый и безлюдный автобус всё же остановится на необходимой отставке, обязательно в небе робко начнёт расцветать рассвет, размазывая по небу розовую краску. Тогда стоит свету коснуться бледного сонного лица, все окажется не таким уж страшным, как казалось в объятиях холодной ночи. Тогда захочется дышать. Пройдя вдоль одинокого салона, Юнги опустился на задний ряд сидений, прямиком по середине, чтобы оказаться точно в проходе, где отлично просматривалась дорога, что вела словно в никуда. Улицы были абсолютно тихими, даже свой собственный шёпот казался громким криком. Юнги чувствовал себя единственным для кого наверху расцветают звезды. Небо, что просматривалась сквозь переднее стекло медленно окрашивалось лиловым, съедая облака. Откинувшись на твёрдую спинку, альфа обнял свой собственный рюкзак, вновь прижимая телефон к уху. – Я всё чаще прихожу к мысли, – едва различимым шёпотом начал альфа, – что мне это уже всё далеко не под силу. Отдавая себя в чужие руки, я не могу перестать продолжать искать то, что мне так необходимо. Это преследует меня призраками, заставляя обрывать всё то, что я имею. Шумных вздох раздался шорохом в трубке. – Это похоже на то, когда не можешь надышаться, как бы ты не пытался. И ты задыхаешься, звучит совершенно глупо, не правда ли? Но все что мне нужно, это дышать, отдавая себя в чужие руки. Чимин едва мог сказать и слово, жадно вслушиваясь в трепетный шёпот мужчины. – Этот так необходимый для меня воздух кажется недостижимой звездой, но вновь разбивая голову и сердце, я готов убить ради того, чтобы только надышаться им сполна. – Даже если мои руки не свободны, я готов дать тебе свою душу. Найти в ней место, где ты сможешь надышаться сполна. – Я хочу своё собственное место, там где свет будет гореть только для меня. – Юнни. – Эти мысли обжигают, совершенно не согревая. Будучи всё старше, я признаю всю совершенную собой глупость, только я больше не хочу придерживаться того пути. Я хочу ожить, узнать вкусы и цвета этого мира. Я хочу узнать, правда ли солнце согревает, а дождь заставляет продрогнуть. Правда ли трава колет ладони, правда ли, что когда тебя ждут, это действительно также приятно, как написано в песнях. Всё, что мне нужно, это моя любовь в чужих руках. И больше никогда… никогда не искать. _______________________ *Nerium oleander (лат.) – Олеандр — это монотипный род цветковых растений семейства Кутровые. Единственный вид — Олеандр обыкновенный – кустарник, который имеет широкое распространение в субтропических регионах. Олеандр широко используется в ландшафтном дизайне в регионах с субтропическим климатом с большой осторожностью, данное растение ядовито. *На языке цветов Олеандр – внимание, предостережение, самоотверженность, чистая бескорыстная любовь. *Олеандр считается самыми ядовитым растением. В его соке содержатся сердечные гликозиды, способные привести не только к отравлению организма, но впоследствии к остановке сердца и коме. Яд Олеандра находится во всех частях цветка – в бутонах, плодах, древесине и листьях. Плоды надежно скрыты цветами-колокольчиками, имеют одну большую косточку, в которой также находится яд. *Существует легенда, которая гласит, что женщина, узнавшая об измене мужа, должна положить возле тарелки с едой изменника цветок Олендра. Это будет являться предупреждением о том, что в следующий раз в тарелке окажется яд.