Compedes olim

Он долго не мог понять, чем же заслужил этот гнусный поступок со стороны преподавателя? От человека взрослого, которому, по всем законом жизни, нужно доверять, которому надо верить и беспрекословно внимать произносимым заветам. Не стремясь постигнуть то, что это ложь и выдумка. То, что лишние года жизни не делают из человека благоразумного и честного априори. Он никогда не старался быть лучшим в классе, но был им, никогда не стремился выделяться на фоне других, но непреднамеренно отличался от всех. Фуго имел аналитическое мышление и, дабы заглушить в себе тягу к необоснованному гневу, тратил слишком много времени на книги, на обучение. Вспоминая прошлое, единственный предмет, который порождал если не сложность, то явный вызов — была латынь, и преподаватель этого античного языка частенько оставлял его на дополнительное время в кабинете после всех пар. На первых порах внеклассные занятия заканчивалось на повторении и закреплении материала, но чем дольше они оставались наедине, тем чаще преподаватель делал непристойные намеки. Сначала казалось, что все это лишь неразумные предположения распоясавшегося детского воображения, что ничего из того, что надумал Фуго, на самом деле и в помине не было. Но расстояние между ними днем за днем сокращалось, а прикосновения жилистых рук становились все наглее, охальнее и тверже. Паннакотта был умным мальчиком, начитанным, категоричным, но в первую очередь оставался ребенком. И не понимал того, о чем не мог задуматься в силу своего возраста и отсутствия освещения темы среди подавляющего населения Италии. Эти прикосновения были неприятны, вселяли боязнь и липкий страх, стынущий в жилах. А еще вину, которая разливалась по венам, смешивалась с кровью, бурлила и сжигала изнутри. Он не понимал, что не должен чувствовать ничего похожего, не понимал, что не должен испытывать стыд за содеянное, что он — не первопричина случившемуся. Ему никто не рассказывал про такое. Однако, та самая особенность, о которой преподаватель не знал, вырвалась на свободу в самый неподходящий для мужчины момент. Он вспылил. Убил человека. Мерзкого и отвратительного, лишенного всех моральных норм и разумений, но человека. С высоты прожитых лет, Фуго мог признать, что в тот момент восторжествовала справедливость, но тогда, с тем давлением и осуждением с которым он, жертва, столкнулся, мальчик не мог справиться. И это до сих пор висело тяжким грузом. Металлической гильотиной над его тонкой шеей. «Оportet ferre hoc crucis, Fugo» Фраза, которую часто произносил преподаватель в момент своих душевнобольных правонарушений. «Ты должен нести свой крест, Фуго.» И он нес. Всю оставшуюся жизнь. Паннакотта содрогнулся от внезапно накативших воспоминаний. Ресницы задрожали и он поспешил поднять веки, чтобы унять нервный трепет в теле. Еще через мгновение Фуго осознал, что пропустил мимо ушей все, что Гирга старательно рассказывал. Теперь тот сидел возле кровати с беспокойно приподнятыми бровями и молча воззирался на изнеможенное лицо товарища, поджимая губы. — Почему ты… вдруг начал интересоваться этим языком? — пытаясь поинтересоваться как можно более обтекаемо, осведомился Фуго. Наранча пожал плечами, почесывая взлохмаченный затылок. — Ну… Это просто, как увлечение, которое у меня получается лучше, чем та же математика. Это… не серьезно я. Ну, не хочу заниматься латынью все время. Просто так. Паннакотта кивнул белесой головой на пояснение и вдруг зашипел: бок пронзила острая боль, а перед глазами заплясали черные точки, словно насмехаясь над слабостью лежащего. Гирга тут же встрепенулся, протягивая смуглые ладони в сторону раненого. Он помог Паннакотте лечь на спину, и с тревогой осмотрел товарища с ног, скрывающимися под плотным одеялом, до самой макушки. Тот был необычайно бледен, холоден и мокрый от пота, и Гирга не знал, чем еще мог помочь, чтобы облегчить чужие мучения. — Я могу остаться? Тебе нужна моя помощь? — после брошенного вопроса Гирга так и не дождался отклика. С кривой улыбкой, явно скрывая будораживающее волнение, он вскочил с места. Обогнув края кровати, Наранча дернул за фурнитуру, открывая окно с желанием проветрить помещение от удушающего запаха лекарств. Фуго приподнял брови на столь резкий жест, плавно похлопав по месту рядом с собой, и Наранча послушно сел на край кровати. А затем, вновь как заведенный, подскочил, начиная раздеваться. — Что ты… — Постой! Не хочу грязным рядом лежать, я же с улицы, а тебе мои микробы точно не пойдут на пользу! Так он говорил, расслабляя пряжку ремня и стаскивая приталенные брюки с бедер, пока Паннакотта старательно смотрел в другую сторону, на настенные часы, и не совсем понимал логики этого юнца. Но… не кривя душой, можно было точно признать, что общение с ним имело ту перчинку, которую иногда не хватало в повседневной жизни. Единственное волновало Фуго сейчас, единственное хотелось попросить взбалмошного гангстера, который залез к нему под бок в одном белье… Наранча о чем-то говорил, кажется, об университете, что-то про прошедший день и про заурядные житейские проблемы по типу предстоящего теста и нужде в зубрежке, но Паннакотта не слушал с той отдачей, с которой мог бы, с какой должен был интересоваться жизнью своего протеже. Он хмурил брови, но не от внезапной агрессии, которая раз за разом утягивала в омут, погружая с головой в беспамятство, а от чудной и непривычной взволнованности. Наранча прижимался к нему вплотную. Согревая через плотную ткань, тот сам ерзал от морозного ветерка, дующего в окно. Паннакотта хмыкнул и приподнял собственное одеяло из козьей шерсти, безмолвно приглашая Наранчу погреться под плотным материалом. Вот же стратег, зачем раздеваться после того, как открыл окно? Эта детская бесхитростность, простосердечие в действиях и словах трогало до глубины души. Забавляло, а наряду с этим смущало и вгоняло в ступор, и то, что тот без стеснения, без раздумий прижался к Фуго голой грудью, что-то бессвязно продолжая шептать и рассказывать. Но у Паннакотты слишком гудела голова, чтобы вслушиваться. Рокот разносил вибрацию от макушки и далее по всему слабому телу, а язык будто онемел и отказывался слушаться, когда он открыл рот, в попытках попросить у друга кое-что важное: — Гирга… — шепнул Фуго голосом на редкость обессиленным. — Да, Фуго? Что-то хочешь? — Наранча незамедлительно отозвался на предполагаемый зов о помощи, оторвав макушку от подушки, дабы заглянуть в глаза нуждающемуся. — Латынь… Не нужна она тебе, лучше углубись в изучение профильных предметов и не отвлекайся на чепуху, — голосом спокойным, но не терпящим никаких возражений, шепнул раненный гангстер. — Но мне… нравится учить латынь! — от удивления не сдержался Гирга, чрезмерно повышая тембр для разговора с больным человеком. Наранча категорически отказывался понимать, в чем проблема его небольшого, никому не мешающего увлечения. Вспомнив слова Аксидо про мертвый язык, он вдруг поймал себя на мысли, что причина в этом, и лишь нахмурил брови, считая причину до боли глупой и несуразной для отказа в его хобби. — И вообще… Фуго не дал ему договорить. С неведомо откуда взявшейся силой, он грубо сжал чужую ладонь, одновременно с этим проникновенно заглядывая в фиалковые глаза. От того, с какой мощью он стиснул челюсть, жевательные мышцы заметно напряглись, а зубы заскрипели под давлением. Гирга глупо хлопнул глазами, не совсем соображая, чего добивается Паннакотта. Тот всеми силами подавлял порыв что-то донести, в чем-то признаться. В том, в чем никому не мог исповедоваться, ни родным, ни близким, ни друзьям, ни священнику из соседней церкви. Фуго продолжал скрипеть зубами, не в силах вымолвить из себя хоть слово. Но вместе с глубоким выдохом полной грудью, следующий сразу после сброса напряжения, его плечи опустились, а мышцы заметно расслабились. Когда вся бессильная злоба исчезла, растворилась в быстротечном потоке крови, когда он, наконец, успокоил бушующие внутри чувства, Фуго смог заставить язык слушаться. И он заговорил. Кратко и обтекаемо: — Я был бы благодарен, если бы ты не произносил подобных речей при мне, — рука Паннакотты ослабела, прекращая давить на чужую ладонь. Заместо грубости парень легким прикосновением аккуратно переплел пальцы рук, показывая тем самым, насколько подобная просьба была важна для него. И Гирга, не имея возможности противиться ослабленному, раненому и непривычно ласковому Фуго, кивнул, соглашаясь на компромисс, и смущенно потерся кончиком носа об одеяло. Странно, откуда это бурлящее, раздирающее, но наравне с этим обволакивающее тепло? Почему же оно закономерно вскипает внутри рядом с Паннакоттой? — М? И что, ты действительно не считаешь эту просьбу эгоистичной? — внезапно спросил Аксидо, наклоняя голову в бок. Они сидели в библиотеке, цветовая гамма которой в полной мере отражала всю помпезную атмосферу, которую будто преднамеренно выставляли напоказ каждому студенту: терракотовые ковры скрывали мраморную текстуру пола, а темно-зеленые обои украшались белыми и золотыми фигурами из гипса, налепленными сверху. Кресла под ними, широкие, мягкие, и удобные, так же добавляли к антуражу нужную толику роскошности. Сидеть в этом благоустроенном помещении было комфортно, и Гирга почти физически ощущал, сколько сил было затрачено для привлечения студентов к получению новых знаний. — Эгоистичной?.. — оторвав голову от учебника, с непониманием переспросил Наранча, потерявшийся в летающих вокруг мыслях. Вчерашний вечер все еще гулко отзывался в сердце при воспоминании о тихой, почти ласковой просьбе Фуго. — Ну, точно, — скривился Аксидо, мотнув рыжей копной волос, — какое ему вообще дело до твоих увлечений? Ты же не маленький мальчик, которому можно что-то запрещать, правильно? Наранча изумленно вскинул брови, и медленно отодвинул от себя книгу с теоретическими методами исследования электротехники, которую он, к слову, так и не понял. В словах Аксидо имелся смысл. Если логически подумать, пораскинуть извилинами, то он действительно имел право на свои личные увлечения и желания, и спрашивать мнение Паннакотты было совершенно не обязательным. Он был самостоятельной единицей, пусть иногда не мог сделать элементарных вещей, но разве свободы в самовыражении у него быть не должно? — Но… — при всей логике рассуждений, на сердце было не спокойно. Наранча поднял тоскливый взгляд на Аксидо, который равнодушно накручивал прядь волос на палец, и глядел на соседний столик без видимого интереса. — Хочешь ко мне на ночевку, Наранча? Завтра суббота, можем сегодня хоть всю ночь не спать, — тема поменялась с такой резкостью, точно на мирно пасущуюся лань выпрыгнула львица, — как твой кошелек? Ты его не нашел? — А… Нет, — еле поспевая за чужими мыслями, покачал головой Гирга. — Ох, бедняга, — Лемонэ сочувственно приподнял брови и положил ладонь на руку собеседника, погладив чужие костяшки подушечками пальцев, — ну, ничего страшного. Надеюсь, там не было большой суммы. Давай лучше обсудим, какие закуски ты любишь? Аксидо ни капли не походил на Фуго, ни повадками, ни характером. Он был наделен фантастическим умением быстро съезжать со сложных и давящих тем, не оставляя за этим тяжелого, душащего и тянущегося шлейфа. Просто потому, что обладал стойкостью и оставался при этом максимально выдержанным и дружелюбным. Эта закаленность походила на твердость Буччеллати, и от того так притягивало Гиргу, производя приятные впечатления. Вообще, они подружились достаточно быстро, на удивление гангстера. Больше никто не хотел с ним общаться, догадываясь, а может, точно зная, о его связях, о том, как он получает высокие баллы и почему он неприкосновенный к нападкам строгих профессоров. Наранча глубоко и задумчиво вздохнул, поднял голову к потолку и стиснул зубы. Знать бы истину, знать бы, какие слухи ходят за его спиной и почему с ним никто не общается, кроме флегматичного Аксидо. Ему казалось, что все будет по другому, что уже на следующий день после зачисления он сойдет за своего. Будет играть с другими ребятами в футбол во дворе института, весело проводя время. Но правда была в том, что большинство моментально отводило взгляд, стоило ему подойти поближе. Что-то запоздало щелкнуло у него в сознании, когда они перешли к обсуждению любимых игр, и во что можно было поиграть вместе на приставке. Наранча вдруг прекратил увлекательное обсуждение новенького шутера, который поражал воображение своей кровожадностью и жестокостью, и на которую жуть как хотелось глянуть. — Нужно бы предупредить, что я… — М? Хочешь спросить разрешения у Фуго? — слащавый голос не скрывал нотки издевки, и Гирга, поражаясь подобному тону, вперил внимательный взгляд в сторону Аксидо, который подпер щеку ладонью и елейно улыбался. — Ты же старше на год, может, это ему стоило бы интересоваться твоим мнением? Кстати, он это хоть раз в жизни делал? Наранчу тряхнуло, и он протестующе нахмурился. Все же, Паннакотта был его спасителем, тем, кто не оставил беспризорника на произвол судьбы, тем, кто тратил силы и время на его обучение, и не бросал ни под каким предлогом. Как бы сильно Гирга не бесил, не разочаровывал его своими глупостями. — Он часто злится на тебя, разве нет? — продолжал подливать масла в огонь Аксидо, проводя указательным пальцем по твердому переплету лежащей рядом книги. Бесил. Точно. Наранча же часто его раздражает, правда? Действиями и словами. И не всегда заслуженно, не всегда на неоправданно-бушующую злобу была четкая причина. Он задумчиво причмокнул, начиная раскачиваться на кресле, опираясь пятками о поверхность ковра для опоры. В голове бурлили противоречивые мысли, и от зоркого взгляда собеседника это не скрылось. Аксидо встал с места, хлопнул себя по портфелю и озорно подмигнул Наранче. — Эй, ты уже видел «Navigatore giochi» от вчерашнего числа? — А? Да ладно, у тебя новый выпуск? — Ага. Следующая пара... Что-то связанное с электрикой. Не люблю тамошнего преподавателя. Давай на ней прочтем? Гирга почувствовал, как воспрял духом. Он резковато закончил раскачиваться на кресле и портить дорогостоящий ковер, и двинулся следом за резво уходящим итальянцем. Они сдали книги архиватору, поблагодарили ее, и вышли из просторного, поразительного зала, с широкими полками и обилием декораций. А что же он, Гирга, хотел сделать?.. Наверное, это было не столь важно. Чем они занимались в широкой аудитории, в которой сиденья располагались полукругом и устремлялись по уровням вверх, было не видно ни старому профессору, который время от времени поправлял круглые очки с расшатанными шарнирами, ни другим ученикам. Скука разбавлялась чтением журнала и методичным перелистыванием глянцевых страничек. Они сидели рядом, соприкоснувшись плечами, шепотом обсуждая самые захватывающие моменты и дискутировали про какие-то спорные. Между тем, Гирга чувствовал себя частью чего-то важного даже во время расхожих мнений. Дружба без криминального общего прошлого была для него в диковинку, и радовала простотой и непринужденностью. Аксидо не разбирался в стрельбе, но был умен и начитан, не знал, как штопать рану подручными предметами, но увлекался теми же играми, что и Гирга. С ним было в большинстве своем спокойно. Рядом никто резко не взбунтуется и не начнет по нему шмалять, и Гирге не нужно было лишний раз переживать за жизнь и здоровье Аксидо. С Лемонэ на короткое мгновение можно было забыть про преступный хвост и действительно насладиться безмятежным существованием. Когда они шли домой, прощаясь по пути с многочисленными знакомыми Аксидо, Наранча не смог отказать себе в удовольствии полюбопытствовать: — Все твои друзья? Но Аксидо на вопрос лишь скривился, словно глотнул кислоты, и раздраженно поправил клетчатый, шерстяной шарф на шее: — Друзья? Не смеши меня! Так, люди, с которыми полезно иметь связи в той или иной ситуации. Не более, — но, произнеся эти слова, Аксидо тут же встрепенулся, как будто пораженный ожидаемым вестовым звуком, и с улыбкой повернул голову в сторону Наранчи, — знаешь, у меня и не было никогда настоящих друзей. До недавнего времени. Лемонэ мигнул, делая Гирге вполне доходчивый намек. Но непонятливый Наранча лишь глупо хмыкнул на жест, хлопая фиалковыми глазами, и осторожно кинул догадку на удачу: — А? Неужели, это ты про меня? — Да! — Аксидо зашелся тонким смехом, прикрыв губы пальцами, и тут же резко положил ладонь на чужую, темную макушку, растрепав непослушные волосы на затылке. Гирга точно не знал, что должен чувствовать, но отчего-то смугловатые щеки покрылись легким розовым румянцем, а в груди затеплилось радостное чувство, что его, разумеется, ценят. Начался дождь и все вокруг моментально зазвенело от мороси. На заваленной осенними листьями мокрой брусчатке, их каблуки звонко, торопливо постукивали. Гирга прикрыл волосы ладонью, не догадавшись как-то иначе справиться с проблемой, но Аксидо достал из портфеля спасительный радужный зонтик и любезно накрыл обе макушки разноцветной тканью. В итоге мелкий дождь превратился в косой, беспощадный ливень, который сек лицо, а их быстрый шаг в спешный бег. Когда парни добрались до дома Аксидо, они уже вымокли до нитки, тряслись и стучали зубами от сырости и холода. Наранча сразу вспомнил, что не взял сменную одежду для ночевки, но Лемонэ быстро успокоил однокурсника, сказав, что поделится футболкой и шортами. — Я заварю нам чай, хорошо? Какой предпочитаешь? — повесив пиджак на вешалку, поинтересовался студент у снимающего обувь Наранчи. Гирга замер от брошенного в его сторону вопроса. Воспоминания перенесли его в недалекое прошлое, ровно пару дней назад, когда они с Фуго поцапались по подобной ерунде. — Думаю, черный… Наранча раздосадованно поджал губы, вновь вспоминая, что неплохо было бы позвонить Паннакотте, и предупредить, о его временном отсутствии с непреднамеренной ночевкой. Но Аксидо прервал размышления гостя, кинув в его руки скрученное полотенце. От удивления Гирга выронил рюкзак и машинально ухватился за махровую ткань. — Ого, какая реакция… — присвистнул Аксидо, кивком головы указывая за спину. — Можешь сходить в душ первым, уступаю. Наранча кивнул на предложение, только сейчас в полной мере осознав, как плотно сжалось мерзлое кольцо на шее, как сводит мышцы на каркасе из костей. Все, что ему оставалось — так это поскорее согласиться на предложение. Ему выдали, как и обещали, домашнюю одежду, и показали, где и что находится на железных полочках в ванной комнате, а затем оставили одного. Гирга встал под горячие струи воды весело размышляя о предстоящем вечере. О том, что он будет, как абсолютно нормальный подросток, играть в страшные, пугающие и жестокие игрушки с другом, есть вредную еду и говорить ни о чем, не думая о грозящей опасности и возможных перестрелках. Он нежился, наслаждаясь тем, как мышцы постепенно расслабляются под напором горячей воды, как усталость, вместе со стекающими струйками, смывается в канализацию, как опускаются плечи и очищаются мысли. И пока Гирга ни о чем не догадывался, пока безмятежно смывал пот и грязь, Аксидо уже давно поставил чайник и вышел за пределы уютной, скандинавской кухни. Он тихо, подобно рыси, пробрался в коридор, минуя злополучную дверь ванной комнаты, и осторожно, натаскано вытащил чужой телефон из кармана твилового пиджака. Тот без умолку трындел уже минуту, заставляя венку на шее раздраженно пульсировать в такт звонка. Контакт, высвеченный на экране дорогого телефона, был наименован «Фуго», а мелодия выбрана крайне громкой и надоедливой. — Как хорошо, что ты так вовремя позвонил, Фуго, — сладкий голос сопровождался стальным, холодным взглядом на черные буковки, на номер и фотографию абонента, — буду надеяться, мы скоро встретимся лично. Он сбросил звонок и поставил телефон на беззвучный, скривив губы в ехидной улыбке. А затем, положив все на свои места, с осторожностью направился на кухню, заливать кипятком чайные листья.