Золото и уголь

— Привет, — говорит Джеймс, остановив Монику на выходе из библиотеки. Она угукает и пытается пройти мимо, но он преграждает ей дорогу. — Стой. Он замечает, как раздраженно она поджимает губы и сам вдруг ощущает прилив гнева: высокомерная зазнайка, лучшая заучка в классе, что она вообще выпендривается? И тут же заставляет себя успокоиться — боже, Джессика умерла всего две недели назад, а ты ругаешься с единственной подругой? Вряд ли она бы этого хотела. Еще она наверняка не очень хотела умирать, влезает в его голову злобный голосок. Но это не меняет того факта, что изуродованное тело Джессики Айронвуд, по слухам, хоронили в закрытом гробу.  — Чего тебе? — спрашивает Моника грубовато, кусая губы. Глаза у нее чуть опухшие, а белки глаз красные, и Джеймсу остро хочется перед ней извиниться за то, что влез в ее горе, которое она наверняка хотела бы пережить одна. Но порыв он подавляет — больше от неловкости, потому что понятия не имеет как бы сказать то самое «мне очень жаль», чтобы Моника не захотела разбить ему нос; стоит признать — он бы разбил, оказавшись на ее месте.  — Нам надо поговорить, — говорит он и чувствует себя на редкость глупо: звучит это так, словно речь идет о деле на миллион долларов. — Ну, то есть… Если хочешь. Но это нужно сделать. И лучше бы в тихом месте.  — Я чувствую, у тебя есть такое на примете, — ворчливо отзывается Моника, отходя от прохода — какой-то ученик едва не роняет учебник прямо на ее ноги. — Если нужно, давай, фиг с тобой.  — Галерея, — говорит Джеймс, и Моника мгновенно отшатывается.  — Ты совсем дурак? — шипит она яростно. Он думает, что это даже забавно — не нужно уточнять, какая именно галерея и почему там будет тихо, как в склепе. — Я не пойду к этой чокнутой!  — Мы идем не к ней, — возражает он так же яростно. — Мы идем поговорить!  — При сумасшедшей, которая порчу на нас может навести? Джеймс, ты рехнулся, что ли?!  — Боже, — он передергивает плечами. — Я думал, в эти сказки про порчу верят только совсем идиотки, перечитавшие сонников и кельтских сказок. Ты-то куда, Моника?!  — Знаешь, уж лучше я буду дурочкой, чем той девчонкой из хорроров, которая достает спиритическую доску и вызывает демонов ради развлекухи. Я не хочу даже связываться с этой… — она морщится, явно сдерживая себя от очередной шпильки; Джеймс чувствует, что невольно сжимает руки в кулаки. Он бы ничего не сделал ей — да, он тот еще человек, но бить беззащитную девочку как-то мерзко, как ни взгляни — но этот инстинкт готового к бою драчуна возобладал над разумом слишком быстро.  — Если у тебя есть другое место на примете, я буду рад. Жду предложений, Моника.  — Поговорить надо тебе, — отбивает она. — Ты и думай. Он раздраженно вздыхает: вот ведь уперлась, зараза, а как все хорошо начиналось. Не Моника ли смотрит ужастики почти без дрожи, не она ли высокомерно закатывает глаза, когда ей рассказывают очередную городскую байку про вырезанные почки, мигающие фары и бродящую призрачную женщину? А вот поди ж ты.  — Пошли тогда обратно в библиотеку, — Джеймс нервным жестом одергивает рукава рубашки так, чтобы они налезли на костяшки пальцев — и тут же поправляет их, поймав себя на неосознанном жесте, вбитом в него множеством драк. — Думаю, там местечко найдем.  — Ну, что уж поделать, — Моника закатывает глаза и цокает языком. — Раз уж ты не способен придумать хоть один запасной план, придется работать с импровизацией. Джеймс хочет огрызнуться, ударить по чему-нибудь больному для нее — но видит, как Моника нервным жестом трет подведенные глаза, и держится. Она ведь никогда не была такой язвой, язык у нее мог быть острым — но не на каждую фразу; он мрачно думает, что, видно, не один он не может оправиться — только вот ему помогает разбивать кулаки о стену, а она чем занимается, интересно? Да не наплевать ли, думает он устало. Своих проблем хватает, чтобы еще и в чужие так впрягаться. Библиотека похожа на распахнутые для объятий руки — приветливая и светлая до рези в глазах. Джеймс никогда не понимал, на кой черт включать лампы, если дневной свет еще не ушел, но спрашивать не собирался: такие вопросы больше подходят для детей. Он мгновенно чувствует себя неуютно, точно так же, как на выставке неделю назад — слишком много людей, слишком много света, не зря он хотел перенести этот разговор в третью арт-галерею. И черт с этой ненормальной Рэйвен — там хотя бы будет она одна и, как выяснилось, ее даже можно попросить уйти на какое-то время; даже если не ушла бы — один человек где-то неподалеку лучше, чем куча людей вокруг, чье внимание сразу сосредотачивается на них, осязаемое и мерзкое, как прикосновение жирных пальцев. Он сглатывает.  — Так чего ты хотел? — спрашивает Моника тихо, когда им удается отыскать место в каком-то закутке. Свет все еще болезненно режет ему глаза, да так, что тошнит — слава богу, что он почти ничего не съел на завтрак. В последние две недели он вообще толком не может есть.  — Ну, — Джеймс вздыхает, понимая, как глупо будет сейчас звучать их разговор. — Я вообще-то как раз насчет Росс.  — Тебе что, сплетен не хватает? — Моника кладет голову на скрещенные на столе руки и смотрит вбок, на книжные полки, уходящие высоко вверх. — Я в них тоже не особенно разбираюсь, знаешь ли.  — Нет, я просто ее обидел, — он молчит несколько мгновений. — Кажется. Ну, разговаривал я с ней довольно грубо.  — Так иди извинись, если тебя это так волнует.  — Я на нее наехал в день выставки, — он вздыхает. — Это не поздно уже, нет?  — Ты знаешь, — Моника с тяжелым вздохом поднимает голову, упирается подбородком в скрещенные ладони. — Вот чего не понимаю — так это с чего ты ко мне прикопался? Что, боишься, что Росс на тебя и правда порчу напустит? Так я не знаю, как ее снимать, умник.  — А ты веришь в то, что она способна напускать порчу? — фыркает он, пропустив мимо ушей все остальное. — То есть прямо на полном серьезе?  — Понятия не имею, — отвечает она с явной неохотой, побарабанив пальцами по столу. — То есть, знаешь, очень классно рассуждать о том, что ничего такого не бывает, и все это бабушкины сказки, пока не зайдешь в галерею и не увидишь Росс. Есть в ней что-то… не знаю. Порча или не порча, но я бы не хотела встать у нее на пути — вообще бы не хотела ее встречать, если на то пошло.  — По-моему, с ней никто пересекаться и не хотел, — он вздыхает и отворачивается, рассеянно окидывая взглядом библиотеку, насколько может увидеть из их закутка. — Ну, наверное, надо извиниться, я знаю. Просто думал, вдруг ты знаешь о Росс что-то в духе «она любит яблоки, принеси ей».  — Ага, — Моника кривит губы. — Отравленные, как в сказке о Белоснежке. Или еще лучше — притащи ей записку от комитета… Она умолкает так резко, что Джеймс поворачивает голову, уверенный, что Монике стало плохо или она задыхается — и мгновенно в его голове проносятся все надерганные откуда попало воспоминания об астме — но она сидит прямо, уставившись в никуда и шевеля губами. Она бледна, очень бледна — но он не уверен, в чем причина: может, она сегодня плохо спала или у нее закружилась голова от того, что она снова хочет начать рыдать по Джессике.  — Что такое? — спрашивает он, чувствуя себя глупо — ну и чем он может ей помочь? У него даже платка нет, чтобы отдать ей в случае чего, а вести Монику из библиотеки на глазах всех учеников, которые будут шептаться и пялиться, кажется ему таким отвратительным выходом, что он отбрасывает его сразу же.  — Джесс, — Моника содрогается, и губы ее начинают дрожать. Она молчитнесколько секунд и, судорожно вздохнув, продолжает. — Она ведь к ней ходила, помнишь? Какая-то подпись? Экология, да? Признаться честно, ни черта он не помнит — какая экология, кто куда ходил — но на всякий случай кивает.  — Так это что, правда порча? — Моника дрожит, и ее зубы стучат, словно они сидят не в хорошо отапливаемой библиотеке, а где-то на вершине Эвереста в летней одежде. — Господи, надо ведь… Нельзя вообще… Иди извинись! Хотя, а вдруг ты не успел?.. Джеймс честно пытается уследить за полетом ее мысли, но сдается.  — Я извинюсь, — говорит он неловко. — Ну то есть, я ведь про это и говорил. Я пойду к… Он осекается. Верно, думает Джеймс, оцепенев. Вот что сказала Джессика за несколько дней до своего исчезновения — до своего побега, как он теперь знал. «Я пойду к Росс, мне нужна ее подпись на петиции». Да, думает он, Моника права, петиция была точно об экологии — что-то там про панд, кажется, или нет, да и какая разница? Самое главное, что Джессика потом вернулась нервная и, бесконечно улыбаясь, говорила, что немного поругалась с Росс — и шутила, шутила про порчу, про древних ведьм и про то, что теперь у нее осталось семь дней, но нет никакой проклятой кассеты, с которой можно сделать копию. Джеймс тогда, кажется, улыбнулся и напрочь забыл.  — Ты думаешь, это Росс? — он не замечает, как повышает голос — осознает только тогда, когда Моника яростно вцепляется своими ногтями в его запястье. — В смысле… Что это все настоящее?  — А у тебя есть другие объяснения? — шипит она раздраженно. — Что, по-твоему, Джесс могла просто так сбежать — а именно ее подстерегли случайно? Ты сам знаешь, что в округе не было никаких убийств в переулках до нее! Хочешь сказать, совпадение? Джеймс сам не знает, что он хочет сказать — его сковывает ледяной ужас: неужели он тоже захочет сбежать, неужели он тоже будет забит до смерти где-то там, за пределами пансиона? Неужели Джессика должна была умереть просто за пару слов? Он пытается убедить себя в том, что это все бред, что такого просто не может быть — и даже если принять идиотскую версию с порчей на веру, как объяснить тот факт, что с момента грызни с Росс прошла уже неделя, а он ничего нового не ощущает? Пожалуй, он впервые чувствует себя на месте тех копов из ужастиков, которые никогда не верят ни во что сверхъестественное, даже если доказательства лежат перед ними на столе, а камеры записали все от и до.  — Значит, нам надо с ней поговорить, — говорит он и понимает, что его голос звучит глухо и тускло, словно он уже умер и сам этого не понял. Джеймса вдруг начинает потряхивать от холода, хотя температура в библиотеке не падала, и он смотрит, смотрит, смотрит в напуганные глаза Моники и уже не чувствует даже боли от того, как сильно она сжимает его запястье. — Пошли со мной.  — Нет! — отзывается она хрипло, и он может поклясться, что только привычка говорить тихо удерживает ее от крика. — Я не хочу, Джеймс. Я не могу.  — Ты просто постоишь за дверями, — шипит он зло. — Не дури, Моника. Ты не будешь даже заходить, просто я буду знать, что ты неподалеку! И если эта дрянь действительно что-то сделала с Джессикой — ты что, просто это оставишь?  — Библиотека — тоже неподалеку, — не сдается она. — И вдобавок, а разве ведьмы не могут насылать порчу через стены? И видеть сквозь них? Я не хочу умирать!  — Никто не умрет! — запальчиво обещает Джеймс. — Боже, не сходи с ума! Мы просто поговорим. Если узнаем, что это Росс убила ее — мы придумаем что-нибудь. Моника, пожалуйста, мы ведь не можем оставить это так! Моника явно слегка колеблется. Он умоляюще смотрит ей в глаза, не зная, что еще может сказать или сделать.  — Ладно, — выдавливает она явно через силу. — Хорошо. Но я буду за дверьми.  — Здорово, — ему кажется, что костлявая рука, совсем рядом с его сердцем, разжимает пальцы. — Спасибо.  — Не рассыпайся, — Моника вся как-то сжимается. — Лучше подумай, что ты Росс скажешь. И что спросишь. И было бы неплохо иметь железные башмаки, откровенно говоря.