Золото и уголь

У Рэйвен в сумке — серебряный нож, несколько блокнотов для рисования, карандаши и пара книг. Она редко носит с собой что-то еще — тетради она оставляет прямо в столе в классе, не особенно боясь, что кто-то их заберет и ей потом придется искать их по всему пансиону, чтобы обнаружить размочаленными и изрезанными в одном из туалетов; Рэйвен умеет пугать людей, хоть никогда и не стремилась к этому — но чужая вера в ее ведьмовство, хмурый взгляд и молчание способны творить настоящие чудеса, какие мало кому снились. Рэйвен порой кажется, что к ней не ходят за приворотными зельями просто из страха, что она возьмет слишком дорогую цену: отнимет голос, ноги, превратит в лягушку или сделает еще что-то такое же непредсказуемое и опасное, чтобы просто поразвлечься. Рэйвен с легкой грустью думает, что не смогла бы сделать ничего такого даже если бы захотела.  — Двое идут, — говорит Кай равнодушно. Его голос трескается битым стеклом и сломанными карандашами. Его голос мог бы потеряться в легком шелесте книжных страниц, которые она перебирает с такой осторожностью, будто они готовы рассыпаться в прах от одного прикосновения, мог бы упасть ниже того звука, с каким карандаш стучит по корешку то одним, то другим концом, но он не делает этого. Его голос — сосредоточие всего этого, сердце и душа, и Рэйвен в который раз становится слегка неуютно от мысли о том, что она своими руками дает ему все это — и шепот, и крик, и мягкость, все, что он пожелает взять… все, в чем она отказать не сможет. Кай зол: сегодня, как и многие дни до этого; раздражен: сейчас, как и многие часы до того. Его гнев шипит, как пузырьки в лимонаде, как заглушенный толщей воды крик утопающего — его бешенство бессмысленно и неумолимо шепчет Рэйвен в уши даже когда она сидит неподвижно и в полной тишине: поскорее бы ты сдохла, поскорее бы я стал свободен, надеюсь, ты испытаешь то же, что и я по твоей вине, надеюсь, скоро тебе в горло воткнется твой собственный нож, надеюсь, я увижу твою смерть. Слов много, но суть всегда одна и та же — однако груз вины не может быть тяжелее, чем он есть, и Рэйвен давным-давно научилась молчать в ответ на упреки и пропускать их мимо ушей. В конце концов, он имеет право на все это. Если его действительно зовут Кай, придет ли за ним Герда? Тянет ли она сама на Снежную Королеву? — Идут оба, — шипит он, и голос его скачет из одного угла в другой, пока он сам — тень в тенях — остается на месте, в самом дальнем углу. Они оба прячутся здесь, если подумать, и даже не по таким уж разным причинам: пока Кай ненавидит свое отражение, Рэйвен своего боится; пока Кай вздрагивает от отвращения, вспоминая изнанку, Рэйвен даже думать о ней не хочет, боясь пробудить свой бесконтрольный дар, больше похожий на проклятье. Только пропусков занятий ей сейчас не хватает, право слово, тем более тех, которые зависят не от нее. Смутное шушуканье за дверью набирает обороты. Рэйвен не отрывает взгляда от книги даже когда чувствует пальцами холодное прикосновение Кая. У Рэйвен в рюкзаке несколько блокнотов, потому что нельзя смешивать разные рисунки, и каждому нужно свое собственное место в общей идее; у Рэйвен в сумке карандаши, потому что захотеть рисовать она может в любой момент; у Рэйвен в сумке пара книг, потому что порой любые мысли покидают ее, а пустота — верный путь на изнанку, и нужно что-то, чем она сможет заполнить голову до того, как сможет пробудиться от этого странного оцепенения, потому она берет с собой придуманных людей с придуманными словами и выставляет между собой и местом, которое пугает ее, целый отряд никогда не живших и потому не способных умереть. Еще у Рэйвен в рюкзаке есть серебряный нож, и если бы кто-то набрался смелости и спросил, она бы ответила, что точит им карандаши. И это — неполная правда, которой она так хорошо научилась в клинике; так же хорошо, как и откровенной лжи.  — Отойди, — говорит она негромко, но хватка на запястьях лишь усиливается. Рэйвен знает — еще немного, и она перестанет нормально чувствовать пальцы. Кай не опасен для нее по-настоящему, но может доставить множество неприятностей, если захочет. — Я предупреждаю. Дверь открывается до того, как Кай отвечает.  — Привет, — говорит ей один из двух друзей Джессики Айронвуд, который пару недель назад выгнал ее отсюда — или попытался выгнать.  — Привет, — говорит она, следя за ним взглядом и игнорируя тень совсем рядом с собой, которая сжимает ее запястья все крепче и крепче.  — Росс, — произносит он. — У меня есть пара вопросов. Ответишь?  — А ты… Джеймс, да? — она почти уверена, что запомнила правильно, но перестраховаться никогда не мешает. — Друг Айронвуд? — выкладывает она беспроигрышную карту. Он кривится, как от зубной боли, и она отстраненно думает, что совершила ошибку.  — Я удивлен, что ты помнишь мое имя, — говорит он наконец. С губ у него явно рвутся другие слова — множество других слов, если уж на то пошло — но он сдерживает себя то ли потому, что боится ее, то ли потому, что хочет узнать у нее что-то, то ли по обеим причинам. Рэйвен чувствует усталость, какую не ощущала уже давно — с тех самых пор, как в последний раз говорила с другим человеком по-настоящему, не скользя взглядами и мыслями где-то поверх него. С тех пор, как в последний раз говорила с тетей Дженис, если точнее.  — «Друг Айронвуд» более чем достаточно, разве нет? — Джеймса явно начинает слегка заносить, но он хорошо держится для кого-то, у кого болезненно зудят кулаки, если верить всем слухам, долетающим до третьей арт-галереи перевранными сотню раз — и если верить словам Джессики, пару раз обмолвившейся про друга-драчуна.  — Ты злишься, — замечает Рэйвен как можно спокойнее. — Извини, я не хотела тебя обидеть. Кажется, Джеймс хоть и хмурится, но немного успокаивается. Рэйвен вздыхает.  — Тем не менее, у меня тоже есть вопросы, если ты не возражаешь. И пожалуйста, позови Денвер тоже. Кай скользит мимо нее, чуть мазнув ледяным прикосновением по щеке, кидается к двери, из тени в тень, из очертания в очертание. Его движения никогда не были похожи на человеческие.  — Откуда ты знаешь, что она здесь? — Джеймс даже горбится, будто готовый принять удар. Кай зло скалится и скользит пальцами по его позвоночнику — Рэйвен напрягается, но не одергивает его. Наверняка Джеймс это почувствовал, но исправлять ситуацию поздно и незачем: слухи о ней ходят разные, так что холодок по спине вполне объясним. Боже, Кай, почти воет она мысленно, перестань хотя бы сейчас.  — Потому что я слышала две пары шагов, — отвечает она вслух. — И я знаю, что ты бы ни с кем сюда, кроме нее, не пришел. Предположим, даже не совсем ложь: она знала, что людей двое, но Кай не говорил, кто это. Рэйвен с мучительной усталостью предвосхищает долгий разговор — сотни жестов и слов, которые она должна успеть остановить, оговорки, которых она не должна допускать; кажется, еще немного, и начнет ломить виски. В голову пробирается верткая мысль: как Джессика жила так постоянно? Отвратительно, отвечает Рэйвен сама себе. Джеймс молчит несколько секунд, и в глазах его — только недоверие.  — Моника! — в конце концов кричит он, видно, решив приберечь вопросы и сомнения при себе. — Заходи! Она знает, что ты тут! Дверь приоткрывается на какие-то доли метра — и Рэйвен смотрит прямо в напуганные глаза запуганной, но слишком упрямой Денвер. Не то чтобы она удивлена: Джессика была достаточно проницательна, чтобы в искренних рассказах достаточно точно описывать своих друзей — но это определенно слегка мешает. Страх, думает Рэйвен, усложняет все. Кай кидается обратно в свой темный угол, как старый пес, боящийся удара. Рэйвен переводит взгляд на Джеймса. Игра начинается.  — Ладно, — произносит она. — Давай сюда свои вопросы. Джеймс медленно вздыхает перед тем, как начать: Рэйвен становится почти грустно при мысли о том, как же сильно он был привязан к Джессике, раз сейчас не может и произнести ее имени без того, чтобы не настроить себя. Она была так привязана только к отцу, и слишком давно множество таблеток, уколов и сеансов терапии выбили из нее бесконечные слезы и истерику при одном упоминании имени Эвана Росса — остался только болезненный спазм где-то рядом с сердцем, и только. Может быть, дело во времени?  — Ты видела Джессику перед тем, как?.. — Джеймс судорожно сглатывает, и Рэйвен в непонятном порыве странного сочувствия обрывает его.  — Да, — отвечает она, вспоминая радостные глаза и игру с зажигалкой. — За два дня до ее исчезновения. Она сказала мне «Увидимся, Росс», хочет добавить Рэйвен, но сдерживает себя. Она попрощалась, хотя раньше не делала ничего такого, и я знала, что что-то не так, но подумала, что она вернется через пару дней, и я узнаю в любом случае. Я думала, что все в порядке, что она просто обрадовалась так, что радость плескала на всех вокруг.  — Она приходила к тебе за неделю, — возражает Денвер так тихо, что ее голос почти теряется на расстоянии от двери до стены. «Моника — как картежник с картами наружу», говорила Джессика. Да, думает Рэйвен, так и есть.  — За неделю до исчезновения она попросила меня подписать петицию в защиту панд. Точнее, кричала на меня, как бешеная фурия, думает Рэйвен. Тогда что-то с ней было особенно не так, что-то было совсем уж надломлено — и я видела это. И я решила не вмешиваться, потому что не хотела иметь отношения ни к чему. А теперь Джессика мертва и кто знает, сколько в этом моей вины.  — За два дня она приходила поговорить, — добавляет она. Они не верят ей — это очевидно, но не то чтобы ей действительно была разница. Они пришли сюда по какой-то из своих причин, и она напрямую связана с Джессикой, так что их выбор слушать или не слушать ее. Это уже даже не вопрос жизни и смерти, если подумать. Рэйвен немного грустно, но грусть ее точно не убьет. Убивают твари с этой или другой стороны. Она невольно бросает взгляд на Кая и встречает его раскрытый зев, полный то ли зубов, то ли просто заостренных костей — твари изнанки не подчиняются местным законам эволюции и биологии, так что глупо предполагать заранее. Еще глупо спрашивать, поэтому Рэйвен отводит вот него глаза. У нее есть живые вещи, требующие внимания.  — Поговорить о чем? — ощетинивается Джеймс; его гнев бесцелен, но упрям и хочет жрать больше и больше, даже когда для него нет пищи. Рэйвен неопределенно ведет рукой, осознавая, насколько нервным выглядит этот жест. Пожалуй, она давно не говорила с людьми.  — Поговорить, наверное, немного неверное слово. Она приходила высказываться. Кричать. Все такое. Они молчат. Рэйвен думает, что идеи, которые люди вбивают себе в голову, могут быть крепче гранита, а идолы в чьих-то глазах более долговечными, чем любой памятник — и не удивляется, когда слышит голос Денвер:  — Мне кажется, — голос Моники неуверенно дрожит. — Рэйвен… Росс… Я не… Извини, конечно, но все это звучит странно. Я не имею в виду, что ты лжешь, конечно, я просто…  — Это звучит очень неправдоподобно, — резко произносит Джеймс, проигнорировав судорожный выдох Моники за его спиной. Рэйвен переводит взгляд с одного на другого — вот они, потерянные и заблудшие, потерявшие свой путеводный свет; думала ли Джессика о них, когда сбегала в пустоту и неизвестность? — Ты ведь не насылаешь на нас сейчас порчу?  — Что? — переспрашивает она, не понимая, что нужно отвечать — и нужно ли вообще. Что за странные вопросы, право слово; или они с самого начала пришли сюда за этим? Черти что.  — Джесс сказала, что вы поругались. А потом она пропала. Рэйвен молчит несколько долгих секунд, которые требуются ей на то, чтобы скользнуть взглядом по последней фразе в абзаце, закрыть книгу и аккуратно убрать ее в сумку, сделать все что угодно, лишь бы занять руки — и говорит, старательно выговаривая каждое слово:  — То есть вам показалось, что мы с Айронвуд поругались, я наложила на нее из-за этого порчу, а потом она исчезла, и это результат моего заклинания.  — Да. Рэйвен не уверена, должно ли ей быть смешно: наверное, она должна грустить о том, что ее считают настолько странной и абсолютно бесчувственной, что обвиняют в убийстве из зависти, может, она должна разозлиться на это, может, она должна закричать и выгнать обоих из арт-галереи, наплевав на то, что они имеют право находиться здесь так же, как она; Рэйвен перебирает реакции ненастоящих книжных людей — но понимает, что ей действительно просто стало чуть веселее.  — Вот как, — говорит она, смотря Джеймсу в глаза. Он растерян — видно, произнесенные слова и его заставили посмотреть на вещи другими глазами. — И тем не менее, вы здесь. Смело, что уж там. А если бы вы действительно попали к кому-то, кто убивает словом и убил Айронвуд, хочется спросить ей. Что бы вы сделали перед смертью? Нет, напоминает она себе. Это крайне бестактный вопрос. Кай смеется скрипом двери, которую Денвер невольно тянет вниз за ручку каждый раз, как просовывается чуть дальше в арт-галерею.  — Но ты не напускала на нее порчу? — спрашивает Моника с сомнением. Она готова верить куда больше, чем Джеймс — потому что в отличие от него смотрела на Айронвуд ясным взглядом. Картежница с картами наружу, но умеющая видеть сквозь рубашку все остальные.  — Боже, — Рэйвен цокает языком. — Разумеется, нет. Если бы я насылала порчу на каждого, кто когда-либо меня оскорбил, пансион бы вымер весь, вам не кажется?  — То есть ты умеешь ее насылать?  — То есть вы правда поругались? Голоса Моники и Джеймса звучат в унисон. Это должно повеселить ее, верно?  — Расскажи им, — выдыхает Кай ей на ухо, и она чувствует невесомый холод, исходящий от него как от глыбы льда. — Расскажи, что ты такое, на что ты способна, маленькая тварь — и скажи, что ты действительно могла бы убить их драгоценную девочку, если бы захотела; а потом докажи им, что не хотела. А потом пойди и повесься. Рэйвен не отвечает — да и что ей ответить?  — Мы немного повздорили, — говорит она. — Ничего серьезного не произошло, как мне кажется. Не думаю, что это имеет хоть какое-то отношение к ее исчезновению. «За мной будто кто-то следит».  — Побегу, — поправляет Джеймс. Росс качает головой.  — Нет, исчезновению. За два дня до того Айронвуд ничего не говорила о том, что собирается бежать. И она была не одна около баков. Денвер от удивления отпускает ручку двери, и она распахивается в немом приглашении. Помявшись пару мгновений, Моника все-таки решается войти, застывая недалеко от выхода настороженным зверем, готовым броситься прочь, как только почувствует ловушку. Лань, думает Рэйвен невольно.  — С чего ты взяла, что она бы тебе рассказала? — глаза Денвер полны интереса. — И почему ты решила, что она была не одна? С одного из пыльных стекол в дальнем углу за спиной Джеймса чуть соскальзывает плохо закрепленная ткань — Рэйвен слышит судорожный вдох Кая, похожий на предсмертные хрипы и таящийся в скрипе половиц под мольбертами у стены. Рэйвен сцепляет пальцы в замок и вытягивает его вперед. Смутное отражение в стеклах мутнеет, и отражений больше нет. Мир вокруг на мгновение идет рябью, но Рэйвен мгновенно расплетает пальцы, и марево спадает.  — Она говорила обо всем, что собирается делать со своей жизнью, — произносит она. — И после того, как я узнала, что Айронвуд нет в пансионе, я пошла к бакам. И нашла там упаковку от зернового батончика.  — И? — Джеймс явно медленно закипает. Теперь Рэйвен видит чуть больше — такова плата — и она замечает огонь. Слишком много огня и крови.  — Она ненавидела эти батончики.  — Она их ела! — возражает Моника. Рэйвен хочется закрыть глаза, спрятаться в одном из темных углов и не видеть и не слышать никого — сейчас оба мира давят на ее веки, чуть смешиваясь в мелочах, на которых нельзя фокусировать взгляд, сейчас голос Кая становится громче, не таясь во всевозможных звуках, а обретая свой собственный. Ее начинает подташнивать, но она приказывает себе отвечать, чувствуя, как ее голос становится чуть раздраженнее, чем был.  — Ну да, ведь вы на нее смотрели.  — Я не понимаю, — говорит Джеймс раздраженно, и Рэйвен хочет умыться холодной водой, лишь бы прогнать ощущение жара и липких бесцеремонных взглядов со всех окружающих стен — не таких и явственных, но ощутимых. И уж тем более ей не хочется разбираться с друзьями Джессики, которых она бросила одних. — Ты сейчас заявляешь, что знала Джесс лучше нас всех, ты говоришь, что она приходила к тебе выплакаться и вот ты, такая замечательная и чудесная, знаешь, что все-то на самом деле было не так, да?  — Если утрировать и отбросить замечательную и чудесную, — отзывается Рэйвен безо всякого выражения. — Но ваша общая проблема в том, что вы просто не понимаете, в чем была проблема Джессики.  — И в чем же она была?  — В идеальности. Джеймс хохочет, почти захлебываясь — огонь теперь жрет его самого, готовый поглотить, как множество раз до этого. Рэйвен не уверена, что поступает правильно, но терять ей уже в любом случае нечего, раз она сама позвала изнанку на этот раз — потому она делает шаг вперед и кладет ладони ему на щеки, без труда поймав его лицо. Денвер судорожно всхлипывает. Рэйвен чувствует, как лед Кая прошивает ее пальцы, как огонь шипит и трескает, затухая. Рэйвен видит, как Джеймс отшатывается, судорожно вдыхая и отбрасывая ее руки.  — Может, вы присядете? — спрашивает Рэйвен. Она знает: сейчас его начнет клонить в сон, и если ему повезет, он даже не увидит снов. — У нас у всех есть вопросы, проще будет не стоять во время этого разговора.  — Ты точно не наведешь порчу? — спрашивает Джеймс, закрывая глаза и почти падая на пол. Рэйвен смотрит на него несфокусированным взглядом: на полу сейчас точно прорастут грибные глаза или что похуже и померзотнее, увидеть их она успеет всегда.  — Нет, не наведу, — Рэйвен поворачивает голову. — Тебя это тоже касается, Денвер. Моника бормочет что-то себе под нос — кажется, какую-то шутку про ведьм — и Рэйвен опускается на ноги, привалившись спиной к стене и закрыв глаза. Ей тоже не помешает немного отдохнуть. — Не буди его, — говорит она, не видя, но чувствуя, как Моника отдергивает руку от Джеймса. И падает в черноту.