Золото и уголь

Моника понятия не имеет что ей делать с двумя вырубившимися ребятами в третьей арт-галерее, в которой даже случайных прохожих никогда не бывает. Ей надо звать на помощь? Ей надо кричать, что Рэйвен Росс кого-то прокляла? Ей надо проверять их пульс? Она настолько растеряна, что едва не достает телефон, чтобы начать гуглить — но на поверку оказывается, что прошло всего три минуты с того момент, как Росс и Джеймс отрубились прямо на полу. Устали, может? У Джеймса под глазами темные круги, и Моника даже не может испытать стыд при мысли о том, что она этого не замечала раньше. Моника не очень хороший друг, она знает, ну и какая разница? Она покинет пансион через два месяца, чуть меньше, а там уже наверняка не вытерпит и вскроется или сбежит; Джеймс может не спать и молотить стены сколько ему заблагорассудится. А Росс… Она ведь выглядела получше, когда мы только пришли, думает Моника, критически рассматривая посеревшую кожу и синяки под глазами. Не как мисс Мира, но определенно лучше. Она выглядела хотя бы отдохнувшей, а не вылезшей из могилы пять минут назад оголодавшей вампиршей. Неожиданный страх впивается холодом в ее позвоночник: она здесь, рядом с Росс, о которой ходят слухи один лучше другого, ее друг вырубился после того, как Росс приложила руки к его лицу, и все это место выглядит жутко, не хуже старых кладбищ. Моника сглатывает, и ей почти хочется сбежать от этого болезненного давления — от темной странной комнаты в месте, ставшем ей домом, от ужаса где-то в глубине пансиона. Моника ставит таймер на пять минут и обещает — как только он прозвенит, я разбужу Джеймса или просто дотащу его. А вдруг это правда порча? Боже, думает Моника, это будут самые страшные пять минут в моей жизни. Рэйвен открывает глаза через полторы минуты и, кажется, выглядит чуть получше, чем была. Она привычным жестом достает из сумки книгу и открывает на закладке. «Океан в конце дороги», читает Моника, пробегая взглядом по тисненым золотом буквам снова и снова, чтобы хоть чем-то себя занять. Она отмечает, что закладка в пальцах Рэйвен — совсем детская, несколько склеенных слоев бумаги с узором в три полоски; это слишком не вяжется со всем остальным, так что Монике не остается ничего иного кроме как запомнить это — вдруг будет полезно. Вряд ли. Они молчат, и Моника смутно понимает, что они просто ждут Джеймса — и она могла бы задать несколько вопросов, только вот каких и как убедить свой язык начать двигаться? Когда Джеймс в сознании, ей хотя бы чуточку спокойнее, он известный драчун и всегда сумеет помочь, пусть даже без особого желания. Но сейчас Моника остается наедине с Росс, беспомощная и растерянная, и ей кажется, что если она сейчас вскочит и кинется к двери, та будет заперта. Монике до панического визга не хочется это выяснять. Поэтому она остается на месте. На таймере остается минута сорок, когда Джеймс просыпается с тяжелым вздохом. Выглядит он определенно спокойнее, чем раньше, и Монику накрывает волна облегчения. Она почти улыбается — и почти готова схватить Джеймса за руку и вытащить отсюда, но они ведь пришли сюда ради ответов, верно? Джеймс так повернут на Джессике, что без них не уйдет вовсе. Джеймс откашливается. Росс откладывает книгу.  — Теперь ты готов поговорить? — спрашивает она таким тоном, будто они двое сейчас не лежали несколько секунд в обмороке или дреме, или что это такое было — или будто в этом нет вообще ничего странного, будто бы каждый так делает время от времени. Монике не хочется задавать этих вопросов — наверное, будет лучше, если они просто встанут и уйдут. С поправкой на фанатизм Джеймса: спросят то, что должны, и уйдут. Отличный план.  — Отлично, — говорит Росс. — Тогда давайте я задам свои вопросы, а потом вы зададите свои.  — Ну, валяй, — пожимает плечами Джеймс, и Монике до чесучки в руках хочется дать ему подзатыльник. Вместо этого приходится закатить глаза и простонать что-то невнятное; Джеймс смотрит на нее исподлобья, и она отмахивается.  — Она много вам рассказывала о себе? — Росс переводит взгляд с него на нее, и Моника точно знает, от кого она ждет ответа. Ладно, маленькой ведьме из арт-галереи не откажешь в проницательности — или это Джессика рассказывала ей все, что могла узнать? Мысль оставляет за собой неприятный налет, хрусткий, как ржавчина.  — Вообще ни черта, — отвечает Моника, опередив уже открывшего рот Джеймса. Он, кажется, хочет возразить, но не находит слов. Джеймс даже краснеет — Моника отводит взгляд, словно что-то подсмотрев; у Джеймса сейчас свои серьезные проблемы с призраком идеальной подруги и идеальной девушки, смысл разговаривать с ним об этом? Моника еще и не лучший кандидат на такую задушевную болтовню, если честно.  — Джессика была параноиком, — произносит Рэйвен. — Она говорила, что ей постоянно кажется, что за ней наблюдает вся школа, что если она сделает ошибку, они тут же расскажут обо всем, и об этом узнают ее родители. Что она выбрала вас в качестве друзей потому, что вы казались ей немного более настоящими, чем все остальные, но что и вы, кажется, следите за ней.  — Боже, какая чушь! — раздраженно фыркает Джеймс. Моника тяжело вздыхает: ну вот кто бы сомневался, ему нужны даже не ответы, а те ответы, которые устроят конкретно его. Жаль, что их нет. — Ты серьезно?  — Здесь нет Айронвуд, чтобы ты спросил у нее, — голос Рэйвен слегка холодеет — совсем чуть-чуть, но Моника напрягается. Отец иногда звучал так, когда не мог кричать от злости, и бил ее в эти разы жестко и точно. — Так что придется верить мне. На слово. И мне никогда не нравилось лгать, да и зачем мне это?  — Чтобы поиздеваться над нами, — огрызается Джеймс свирепо. Моника все порывается встать, но не может — что-то держит, как на привязи, то ли любопытство, то ли какая-никакая привязанность к Джеймсу. — Чтобы ухватить себе славу — смотрите, Айронвуд со мной делилась всем подряд!  — Конечно, — произносит Рэйвен безукоризненно спокойно, но Монике кажется, что еще немного, и от их дыхания пойдет пар. В третьей арт-галерее слишком холодно для такого отапливаемого пансиона, и наверняка этому есть абсолютно логичное объяснение — как и всем странностям Росс. Удобное объяснение, к которому не подкопаешься. — И именно поэтому я не искала вас и не рассказывала это никому другому.  — А нам-то ты зачем это говоришь? — вмешивается она внезапно даже для самой себя. Боковым зрением она видит, как Джеймс поворачивает голову к ней — вот он, защитник и друг, готовый поддержать, да? Монике до боли паршиво от себя самой.  — Вы ее друзья, и вы пришли, — Росс внезапным резким жестом протирает обложку книги рукавом кофты — если бы речь шла не о странной девчонке, Моника бы мог поклясться, что она начинает нервничать. — Но если вы не хотите слушать и не хотите ничего — дело ваше. Я говорю лишь то, что знаю. — И ты говоришь, что знаешь Джесс, — вновь бросается в атаку Джеймс. Ей хочется встряхнуть его и напомнить, что он сейчас не в драке и не надо грызться за любое слово. — И что, оказывается, она не сбежала, потом попав под руку какому-то психопату, а ее украли из пансиона. Потому что она не любила зерновые батончики.  — Во-первых, да, — Рэйвен чуть горбится — Монике на мгновение кажется, что сейчас из-под черного кардигана появятся дряхлые ведьмины пальцы, а нос изогнется крючком; или из-под одежды вылетит настоящая ворона и, покружив над ними пару минут, улетит в коридоры пансиона. — А во-вторых, мне кажется, что Джессика в последние пару недель… ну, что я неправильно все расценила.  — Расценила что? — теперь она вскидывается: что-то важное, что-то нужное, чутье не обманывает.  — Она начала говорить, что теперь ей кажется, что за ней следят не только все люди вокруг, но как будто за ней кто-то следит даже когда никого нет поблизости. Еще она говорила про важную выставку, курила больше обычного…  — Стой, что?! — Моника почти кричит, но вовремя себя одергивает. — Джессика курила? Ты смеешься?  — Нет, — рассеянно качает головой Рэйвен. — Она курила, и довольно много. Не знаю, откуда брала сигареты, но тем не менее. И, возвращаясь ко второй причине — тогда я думала, что она просто перенервничала, и ее паранойя обостряется…  — Ты не попыталась ей помочь, — выплевывает Джеймс резко и зло. Монике становится погано: да, может, и так, но она бы тоже не стала помогать. Чужие проблемы все еще чужие, какой бы матерью Терезой ты ни была. — К тебе приходит человек, изливает душу раз за разом, а ты просто о чем-то думаешь и даже не пытаешься…  — А еще у этого человека есть хорошие знакомые, — обрывает его Рэйвен, и Монике кажется, что ее призрачно-серые глаза почти светятся. — И два лучших друга, которые о ней ничего не знают и даже не замечают этого. А я — изгой и странная девчонка, которая наверняка навела на золотую девочку порчу, потому что… завидовала? Обиделась? Какие еще могут быть причины? — Так, хватит, — Джеймса чуть ли не подбрасывает с пола. Моника закрывает глаза и тяжело вздыхает: вот уж бешеный пес. — Если ты у нас такая святая и волшебная…  — Я этого не сказала, — голос Росс, несмотря на ее прохладный тон, звучит обвиняюще. — Я просто удивляюсь тому, насколько святая и волшебная Айронвуд была одинока, раз ее лучшие друзья понятия не имеют о том, что она ненавидела зерновые батончики. Моника впивается взглядом в сжатые до побелевших костяшек кулаки Джеймса — видно, есть у него какие-то пределы, и сейчас он готов их перейти. Хороший друг бы успокоил его и помог справиться с гневом и болью, но Моника не собирается подходить к человеку, который может ее ударить, пусть даже и пожалев об этом в тот же миг. Это меры предосторожности, это разумная паранойя — не станет же кто-то пытаться успокоить бешеного медведя, верно? До драки, слава богу, не доходит. На краю сознания Моника не может отделаться от мысли, как бы Росс вообще дралась: превратила бы она их в лягушек или вытворила бы еще что-то вроде? Дурацкие мысли.  — Моника, — бросает Джеймс резко и раздраженно. — Ты идешь?  — Ага, — отзывается она поспешно, чуть неловко вставая и отряхивая одежду. Рэйвен наблюдает за ними обоими задумчивыми серыми глазами, поглаживая большим пальцем узоры на самодельной бумажной закладке. — Ладно, прости, Росс. Пока. Моника выскальзывает из третьей арт-галереи, бросив на Рэйвен последний взгляд — ей до боли хочется, чтобы что-то произошло, чтобы Росс действительно сделала что-то совсем необычное; сейчас Росс как вор, о котором все знают, но никак не могут поймать, вор, сводящий с ума одним своим умением искусно ускользать из любой ловушки.  — Что ты думаешь? — спрашивает Джеймс, не трудясь понижать голос и не обращая внимания на то, что дверь все еще чуть приоткрыта — результат его удара. Моника тяжело вздыхает: да, правила вежливости в него вряд ли вобьешь. А может, оно и к лучшему, не ей же его учить.  — Я считаю, что она может говорить правду, — произносит она, упрямо сжав губы и игнорируя его возмущенный возглас.  — Ты в это веришь?! — Джеймс набирает воздуха в грудь, раздувает ноздри. Монике чуть страшно, но она держит себя в руках. — Да она… просто чокнутая!  — Может, так и есть, — огрызается она, не в силах унять собственное раздражение. — Но что поделать. И уж в одном она права — ни один из нас Джессику не знал! Перестань упираться, как баран!  — То, что она сказала, может даже не быть правдой, — шипит Джеймс, но Моника чувствует, как его недавно прочные позиции начинают терять опору. — Джесс курила — ага, а мистер Брукс спит с выпускницами!  — Не знаю, кто с кем спит, — отвечает Моника хмуро. — Но почему-то мне кажется, что полиция и правда нашла у Джессики сигареты.  — Еще бы у нас была возможность выяснить.  — То есть ты допускаешь эту возможность? — цепляется она. Джеймс раздраженно закатывает глаза.  — Факты есть факты. Но у нас есть только рассказы школьной сумасшедшей. Джеймс молчит, отводя взгляд, и Монике хочется бросить ему в лицо: даже если тебе бы дали факты, ты бы до последнего отказывался им верить, ты как фанатик, который никак не может отвергнуть своего бога, придумывая новые и новые оправдания вместо того, чтобы увидеть мир как он есть. Тебе нужен был идол, и ты его нашел, и Джессика знала, что ты видишь в ней, и она всегда могла тобой манипулировать. Моника не говорит этого. Отчасти — потому, что это слишком жестоко; отчасти потому, что Джеймс сегодня был очень близок к своей грани, и она не хочет выяснять, что может его разозлить достаточно, чтобы он набросился на нее с кулаками.  — Значит, факты, — произносит она вместо всего этого. — Ладно. Я, конечно, сомневаюсь, что это сработает — но я попробую узнать, были ли у Джессики сигареты. И если я узнаю — ты, умник, вместе со мной пойдешь к Росс снова, понял?  — И почему же ты одна к ней не будешь ходить? — огрызается он, слишком подавленный и растерянный, чтобы сопротивляться по-настоящему.  — Мне страшно, — хмыкает она, не кривя душой. — А еще — ты сам втащил меня в эту галерею, так что теперь не отделаешься. И уж извини — мы узнаем, кто убил Джессику. Так или иначе.