Золото и уголь

— Итак, мы что-то имеем, — говорит Моника, стараясь не обращать внимания на глухую тишину, похожую на зев пересохшего колодца. Рэйвен молчит, Джеймс тоже — только если Росс сидит спокойно и смотрит на них выжидающе, то Джеймс сидит и горбится, как стукнутый пыльным мешком. Ну еще бы: смотреть, как его идол разбивается вдребезги и еще и самому бить по нему молотком, попадая периодически себе по пальцам — сложно. Вот потому Моника и не очень любит людей, говоря откровенно. Тем не менее, Джеймса ей даже жаль — как жалко уличного щенка в непогоду; тем не менее, она бы не взяла щенка домой, какие бы умильные и жалобные глаза он ни строил, и дело тут не только в отце — Моника хотела бы упорядочить мир вокруг себя, оставить его спокойным и мертвым, без множества новых вещей, без сотен неожиданностей. Моника хочет покоя, хочет остановить все время вселенной и просто лежать в безвременье, догоняя мыслями и делами уходящие дни, часы и минуты — то, чего ей никогда не удавалось. Время слишком быстро для нее, она не успевает, и внутри у нее нет никакого спортивного азарта, ее попросту душат злые слезы, какие наворачиваются когда ты старался изо всех сил и в очередной раз потерпел полный крах.  — Серьезно? — отзывается Джеймс — Моника думает, что скорее от въевшегося в него инстинктивного желания возразить, чем оттого, что ему правда есть что сказать. — У нас есть рассказы, в которые никто, кроме нас, не поверит — думаешь, этого достаточно для полиции? «Кроме нас», отмечает Моника невольно. Видно, Джеймс все-таки под впечатлением и пока не собирается ставить слова Росс под сомнение — наверное, это можно счесть отличным началом. Тем не менее, у нее тоже есть кое-какая гордость и раздражение в ней зудит не меньше — особенно оттого, что еще слишком ярка память о том, как она позорно разрыдалась перед ним в пустом классе. И с чего бы — просто вдруг врезалось в голову, что это смешное расследование будет последним, что она по-настоящему сделает в пансионе, прежде чем отец заберет ее домой, как оставленный на хранение багаж. А там — бесконечные проверки, беспричинный гнев, страх, который сковывает язык вернее любого довода рассудка, день за днем в серой густой хмари, освещенной только смутной надеждой на освобождение: хорошим или плохим путем.  — Ну, это больше, чем если бы мы по твоему желанию забили на эти рассказы и сочли их просто бредом, — она кидает неловкий взгляд в сторону. — Прости, Росс.  — Да ничего, — пожимает плечам Рэйвен. — Все нормально. Джеймс краснеет сразу и резко, будто ему пощечин надавали: Моника с легким любопытством смотрит на него и думает, что же он будет делать сейчас. Это Джеймс, управляться с ним только Джесс и умела, но теперь он куда больше растерян, чем в их первую встречу — зашипит или промолчит? Буркнет что-то себе под нос или…  — Извини, — с трудом выдавливает из себя Джеймс. Он чуть косится в сторону Росс, но явно не может заставить себя открыто посмотреть ей в глаза. Моника неловко отворачивается, будто бы подсмотрела за кем-то: для кого-то вроде Джеймса извинения, наверное, что-то личное; в любом случае ей до боли неуютно.  — Ладно, — просто отвечает Рэйвен. Моника переводит взгляд на нее — и ловит себя на мысли, насколько же они с Джессикой непохожи: такое просто уму непостижимо. Рэйвен действительно странная. Дело тут даже не в привычке замыкаться в себе и сидеть в одиночестве в третьей арт-галерее, рисуя и даже не показывая рисунки никому — таких в общем-то немало, интроверты всегда будут интровертами — но Росс сама по себе кажется чем-то большим. Это нечто неуловимое и непонятное, что заставляет Монику напрягаться и думать, не так ли узнают ведьм, не так ли они выдают себя? Ее не оставляет настойчивое ощущение, непонятная ассоциация: будто бы она стоит на краю разрытой могилы и почему-то ждет, пока то, что там лежит, не вырвется наружу. Смесь страха и любопытства разгорается все сильнее — но Моника все еще избегает смотреть Рэйвен в глаза. Было бы иронично, если бы ее фамилия была Блэк. Росс — из тех людей, у которых попросту не может быть друзей; каждый миг Моника думает об этом и вспоминает Джессику, которая походя улыбалась всей школе и которую любило так много человек. Росс — из тех, от кого чистят друзей в социальных сетях, из тех, кто остается один на вечерах с медленными танцами, Росс из тех, кто остается позади толпы, потому что ее опасаются и потому, что она никогда не сумеет сделать ничего, чтобы изменить это. Может, прикинуться дружелюбней и мягче, может, перестать таиться по углам — но Росс не спрятать этого странного взгляда и не убрать чувства, валящегося на окружающих как могильная плита. Что самое жуткое, думает Моника невольно, Росс сама хорошо все понимает, и это видно. Завидовала ли она Джессике? Радовалась ли тому, что у идеальной девочки под золотой маской сплошные черные угли? Нет, отвечает Моника сама себе. Точно нет. Чего-чего, а самодостаточности — врожденной или выученной, не так уж важно — Росс не занимать.  — У нас есть настоящая зацепка, — говорит она. На нее смотрят две пары глаз, и она чуть сбивается: Моника терпеть не может внимания. — Сигареты. Мы можем спросить у Рут подробнее про них, если будет нужно, но сигареты в любом случае просто так не достанешь. Джеймс морщится, будто ему на мозоль наступили. В каком-то смысле так и есть, пожалуй.  — Джесс сказала соседке, что сигареты она забрала у него, но он не курит, — поясняет Моника в ответ на слегка приподнятые брови Росс. — И там было слишком много для стрельнутых по знакомству, несколько пачек, что ли. У кого вообще можно достать сигареты, если подумать?  — У пары учеников, у учителей и у родителей, — вставляет Рэйвен задумчиво. — Мне кажется, если знать людей, можно достать очень многое. Нет?  — Так-то оно так, — внезапно вставляет Джеймс — его лицо почти перестало полыхать красным, но следы румянца все еще отчетливо видны. — Но все обычно знают про тех, кто так что-то достает. Слухи быстро летают. А про… — он осекается, сглатывает, и его кадык дергается как у приговоренного. — Джесс, — голос на мгновение ему изменяет, и он молчит, пытаясь вдохнуть поглубже. Моника приходит ему на помощь почти против воли.  — Про нее никто ничего не знал и не говорил. Так что те самые студенты, видимо, отпадают. Родители вряд ли ей пачками привозили — да и если так, ей бы не было смысла это скрывать. Остаются учителя.  — К которым не подойдешь и не спросишь, — мрачно замечает Джеймс.  — У которых могут быть серьезные проблемы, если узнают, что они дают сигареты ученикам, — бормочет Рэйвен.  — Видно, нам надо поговорить с Рут, — подытоживает Моника. И нервно передергивает плечами, когда на ней снова пересекаются взгляды. ***  — Мне точно надо заходить? — спрашивает Росс непривычно робко. В залитом светом коридоре она теряет в жуткости, а когда так нервно мнется, то становится почти похожа на нормальную девчонку без репутации ведьмы и наркоманки, один взгляд которой наводит такую порчу, что можно сразу заказывать место на кладбище.  — Рут вроде неплохая, — отвечает Моника с сомнением. — Но мне будет спокойнее, если там со мной будет кто-то еще. Джеймсу нельзя — если в его присутствии спросить о сигаретах, сразу станет понятно, что Джесс солгала; да и комната девочек, и его не звали.  — Я не то чтобы против, — блекло отзывается Рэйвен, обхватывая руками локти — если Моника правильно помнит книги по языку тела, это означает попытку защититься и закрыться. — Просто там… там могут быть зеркала. Не люблю их.  — Почему? — спрашивает Джеймс с искренним удивлением. — Ты, ну, красивая, — и, тут же мешаясь под взглядом Моники, добавляет так, словно каши в рот набрал. — Наверное. Я не знаю. В смысле… Ничего. Моника едва сдерживает улыбку: вот ведь упертый мальчишка, ну и черт с ним, пусть мнется. Росс вряд ли станет высмеивать его или цепляться к словам; Моника сама не понимает, почему у нее до странного прибавилось уверенности, словно крылья вырастают за спиной. Она чувствует себя необычно сильной, необычно способной на все, и ей кажется, что стоит ей пожелать свернуть гору, и она срубит ее без какого-то усилия.  — Спасибо, — коротко отзывается Росс. — Я просто не люблю отражения. Они меня нервируют. Интересно, думает Моника невольно, это не один из симптомов чего-то, что может быть записано в карте психиатрической клиники? Она поспешно гонит мысль подальше: Рэйвен просто странноватая, мало ли какие у людей могут быть причуды, она вон терпеть не может тесно общаться с людьми, это же не повод записывать ее в шизофренички, верно? Дело ведь попросту в том, что все причуды Рэйвен неотделимы от нее, и каждая достраивает образ, который наверняка и существует лишь в ее голове: реальность вероятнее всего окажется куда проще, чем хитроумные построения. В конце концов, речь идет просто о странной девушке, учащейся в одном из английских пансионов, а не о героине комикса про суперлюдей.  — Там немного зеркал, — заверяет Моника. — Пара мелких по столам и одно высокое. Вроде больше никаких и нет.  — Тогда ладно, — нервно отзывается Рэйвен. — Но лучше бы побыстрее, честно говоря. Моника стучит трижды — перед этим проверив, что Джеймс ушел достаточно далеко и его спину нельзя разглядеть и уж тем более узнать. Рут наверняка в комнате, а Эмили уехала на несколько дней на какой-то конкурс юных биологов. Моника мрачно думает, что выглядит одной из тех девушек, которые отслеживают чью-то жизнь по сети, не высовываясь и не спрашивая напрямик. Неприятное чувство. Рут открывает им и улыбается — впрочем, улыбка на ее лице тотчас замирает, едва она замечает Росс. Монике остается утешаться лишь тем, что они обе явно чувствуют себя не в своей тарелке: Рэйвен вообще нервничает за пределами третьей арт-галереи, а Рут с очень большой вероятностью всегда была одной из тех, кто распускал о ней слухи. Ситуация вряд ли может быть глупее, чем она есть, но как только Моника думает, что она пришла бы расспрашивать Рут в одиночку, ей становится слишком неуютно, чтобы прямо сейчас сказать Рэйвен что-то в духе «спасибо, что показала комнату, пока».  — Привет, — выдавливает Рут неуверенно. Улыбка на ее губах нервно дрожит, но она хотя бы не теряет дар речи. Впрочем, думает Моника, ее же наверняка упорно и долго допрашивали, поневоле научишься держать себя в руках.  — Привет, — отвечает она. — Впустишь? Я хотела поговорить.  — Э-э-э, — взгляд Рут снова замирает на Рэйвен, и вся ее поза — вопрос. Что-то вроде «зачем ты ее притащила?» — Ну ладно. Входите. Рэйвен в комнате Джессики выглядит куда странее, чем в коридоре. Странная девочка мнется, нервничает и сжимается чуть ли не в клубок; Моника готова поклясться, что Рэйвен много бы сейчас отдала, чтобы вернуться в свою родную третью арт-галерею. Тем не менее, Росс находит в себе достаточно душевных сил, чтобы выдавить что-то похожее на «спасибо» в сторону Рут и сесть на кровать Эмили рядом с Моникой. Кровать Джессики пуста до того, что там нет даже постельного белья, но все трое избегают смотреть на нее и воспринимать ее — точно так же, как и всякого слона в комнате. Моника невольно вспоминает, что на тумбочке у Джессики вечно стоял ноутбук, а на полке вызывающе блестел буквами «Код да Винчи». Сейчас все пусто и оттого выглядит голым. Монике неуютно натыкаться на место Джессики взглядом — словно на обмытого покойника — и потому приходится начинать разговор; вся ее уверенность словно осталась за дверьми, а зажатая нахохлившаяся Росс по левую руку ее не прибавляет.  — Это про Джесс, — говорит Моника. — Ну, про сигареты. Росс просто не очень мне верит.  — Так ты правда видела ее с куревом? — с любопытством спрашивает Рут. — Моника мне сказала.  — Угу.  — С ума сойти. А что это за укромное место было, где ее не видел никто? Я просто спрашиваю, чтобы самой про него знать, а то тоже светиться не хочется.  — Крыша второго корпуса, — тускло отзывается Рэйвен.  — Так она же закрыта.  — Когда я ее видела — была открыта.  — Н-да, — Рут вздыхает. — Жалко. Я надеялась на что-то попроще. Так что ты спросить хотела?  — Она правда сказала, что забрала их у Джеймса?  — Ну да. Мне зачем врать? А что, что-то не так?  — Да я просто подумала, откуда у него столько сигарет, — вздыхает Моника. — Надеялась, что ты скажешь про наших барыг — у Джеймса не очень хочется спрашивать, у кого он покупал.  — Да у барыг и купил наверняка, — пожимает плечами Рут. — У кого тут еще курево можно достать, сама подумай.  — У учителей стащить, — фыркает она, следя за Рут — но та только улыбается.  — У них стащишь, как же. Помнишь Говарда? Он-то и попытался. Вылетел в два счета. Я тоже не люблю иметь дела с барыгами, потому что треплются направо и налево, но это хотя бы оправданный риск и денег своих стоит.  — Я просто думаю, почему Джессика эти пачки не продавала, — качает головой Моника. — Ну ладно конфисковала ты их, не хочешь учителям ребят сдавать, так выкинь или перепродай, зачем у себя держать?  — Она же вся правильная была, — Рут закатывает глаза. — Не кури, не пей, уроки делай, учебники читай; а еще добрая — фиг кого сдаст, так, пригрозит только. Вообще здорово было, что она старостой стала, а не кто-то другой. Да и не Росс ли видела, как она курила? Видно, для себя и конфисковывала, черт знает. А потом просто запланировала сбежать и вещи раздавала. Раздавала, думает Моника. А ведь и точно: Джессика сигареты отдала, а не в ящике оставила, наверняка собиралась бежать. То есть они возвращаются к побегу, а не исчезновению, и опять хотя бы догадка о том, что Джессика была не одна строится на рассказах Росс про батончики. С ума сойти, почему она раньше не сопоставила два и два? Так поверила в то, что Джесс не сбежала на поиски приключений, что забыла про все на свете. Монике становится чудовищно стыдно за себя, за собственную глупость, и ей хочется уйти — как-нибудь, куда-нибудь, аккуратно закончить разговор, раз уж она спросила то, за чем пришла — но тут Росс дергает ее за рукав, и она невольно обращается в слух.  — …а я смотрю: срок годности не вышел, все нормально. Ну ладно один раз, но два подряд блевать и рассказывать, что йогурт просроченный, когда с ним все хорошо? — Рут хмурится. — Я все думала, неужто Джессика и правда анорексичка с этими двумя пальцами в рот и всем остальным, но вроде такого больше не было, так что я и решила, что лучше не болтать.  — А полиция спрашивала? — уточняет Моника, заранее зная ответ. Рут в подтверждение ее догадок презрительно фыркает.  — Да будто им дело было! Обычные вопросы, тебе тоже наверняка такие задавали: не была ли она возбужденной в последнее время, не казалась ли странно нервной, не говорила ли о побеге, не узнавала ли о местах для ночевки, всякая такая дурь. Ну я ответила им. На том и закончили — я вообще надеюсь с полицией не связываться больше.  — Понятно, — говорит Моника, хотя понятно ей не очень-то много. — Ладно, спасибо. Я тогда попробую с барыгами поговорить.  — А что, тоже куришь? — Рут улыбается. — Хочешь, стрельну тебе пару штук, если невмоготу?  — Да нет, спасибо, я пока просто узнаю, что и как, — отмахивается Моника. — Хотя со всей этой нервотрепкой, наверное, и вправду начну скоро. Пока. Уже на пороге ей в голову приходит совсем неожиданная мысль, и Моника спешно вскидывается, пока Рут не закрыла дверь и не пришлось снова стучать.  — Слушай, а ты не помнишь, сколько коробок батончиков Джесс покупала?  — Зачем тебе?  — Да просто мы с ней как-то эти мюсли обсуждали, и она сказала, что покупает столько, сколько нужно, чтобы не заканчивались. А я и не спросила, сколько. Рут размышляет несколько долгих секунд.  — Я и не помню, чтобы вообще их у нее видела, — говорит она в конце концов. — То есть, они у нее были, но она их и брала только на занятия, кажется. Или доставала где-то, черт знает. Но вроде она и не покупала их.  — Вот как, — Моника вздыхает. — Ладно, спасибо.  — Ага. Заходи… те. Рэйвен рассматривает закрытую дверь так, словно боится, что она слетит с петель и, согнувшись пополам, откусит ей голову.  — Может, кто-то давал ей батончики? — спрашивает она вдруг. — Вместе с сигаретами.  — Может быть, — говорит Моника. — Но я хотела сказать: Джессика ведь и правда могла просто сбежать. Она отдала сигареты, не похоже, что она не планировала бежать, иначе зачем ей это?  — Она не говорила об этом мне, — возражает Росс тихо. — Впрочем, ты права, может, она и правда сбежала. Но она наверняка была не одна. И все-таки лучше давай вернемся к Джеймсу и обсудим все, что есть.  — Тебе это нравится? — вдруг спрашивает Моника неожиданно для самой себя. Рэйвен растерянно моргает, осмысливая вопрос.  — Это немного интересно, — отвечает она в конце концов. — И я решила вам помогать, поэтому я сделаю что нужно.  — Но тебе нравится быть кем-то вроде детектива? — настаивает она, сама не зная, что именно хочет узнать. Какая разница, право слово, кто там и чего хочет? Рэйвен пытается помочь им, и у нее — ключ к той части Джессики, которую она прятала ото всех; этого ведь должно быть достаточно, правда?  — Я чувствую себя отчасти виновной, — говорит Росс в конце концов, кусая губы, словно не будучи уверенной, стоит ли произносить слова, которые слепо толкаются и несутся следом за теми, что уже сказаны, или нужно промолчать. Все-таки она добавляет. — Я знаю, каково остаться с миром лицом к лицу и знать, что тебя никто не сумеет понять. Я бы хотела, чтобы кто-то пришел мне на помощь.  — Но никто не пришел? — Моника чуть напрягается, готовая хвататься за крупицы рассказа, будто надеясь, что это поможет ей перестать чувствовать себя теленком на заклание — или кем-то настолько безрассудным, чтобы стоять у край разрытой изнутри могилы. Рэйвен тяжело вздыхает.  — Есть человек, который пришел. Просто она тоже не понимает этого. Но она очень добра и даже любит меня, насколько я могу судить. Некоторые вещи просто не находятся в чьей-то власти. Да, думает Моника. Сложно любить кого-то кроме тебя, кого-то, кто приносит с собой чувство опасности, кто настолько нездешний, что хочется оставить где-нибудь и позабыть, как о всяком неудобном родственнике: странной тетушке, дяде с Альцгеймером, о ком-то из дальних родственников в доме престарелых. Ты понимаешь это, и даже не осуждаешь — но какая разница? Ты просто та, кто ты есть, и если бы ты старалась накинуть шкуру овцы, чтобы стать своей, выглядело бы это, пожалуй, еще страшнее. Вы с Джессикой действительно совсем разные, и это причина, по которой о тебе бы наверняка забыли, а ее до сих пор кто-то оплакивает. Рэйвен вскидывает на нее внимательные и проницательные серые глаза, и Моника может поклясться, что Росс слышит все ее мысли до одной. Росс коротко кивает и уходит, поворачиваясь к ней спиной и оставляя ее с неприятным ощущением угрозы откуда-то неподалеку.