Десять разговоров с лидером

Во сне возвращалась способность чувствовать. Чувствовать, как сухие губы отца прикасались к костяшкам пальцев и тыльной стороне ладони. Чувствовать, как теплая мамина рука ложилась на щеку. Чувствовать осторожные подбадривающие прикосновения к плечам от всех, кто приходил. Чувствовать, как сжималось сердце, когда кто-то начинал говорить. Кюхен думал, что успел узнать, что такое одиночество, но теперь понимал, что это была только поверхность глубокого океана. Одиночество от отсутствия близких было привычным и легким. Но одиночество от их присутствия во сне заставляло желать собственной смерти. Кюхен часто думал о том, что имел право игнорировать ту непривычную для обеих сторон заботу, которую проявляли к нему старшие в последние месяцы. Но теперь понимал, что если бы научился отвечать на нее, то перед глазами в момент аварии пронеслось бы намного больше счастливых моментов. Он не стал бы таким колючим, не будь у него повода для этого, но не собирался убирать иголки, когда опасность почти исчезла. Возможно, Реук был прав, и у него со старшими было только безразличие, но Кюхен слишком хорошо помнил эту ненависть. Нельзя было так просто перестать ненавидеть кого-то. Кюхен понимал, что ненависть была бы такой же, окажись на его месте любой другой идиот. И не стоило обвинять в ней старших. Нужно было обвинять тех, кто внушил им, что они – расходный материал, сборище неудачников, слишком талантливых, чтобы отпустить их так просто. Но недостаточно, чтобы предоставить им шанс на нормальное существование. Кюхен понимал все, но… Ненавидеть тех, кто рядом, было легче. - Это было тяжело, - сказал Итук, тем самым вернув Кюхена к реальности. - Я знаю. Кюхен видел. До ужаса упорную работу, закушенные до крови губы и слезы в уголках глаз. Злость на самого себя, ненависть и разрывающая жалость ко всем, кто безнадежно старается. Они плакали на дебюте, плакали от облегчения, плакали от горечи, потому что отсчет времени пошел, плакали от страха, что все это кончится, плакали от понимания, что все только началось, и совсем немного плакали от счастья, потому что на счастье уже не оставалось сил. Кюхен почти радовался, что его не было рядом в тот момент, но в то же время жалел, потому что именно это мешало ему сблизиться с остальными. Отсутствие пережитых вместе несчастий. Отсутствие такого огромного количества пережитых вместе несчастий. - Ты часто видишь наши слезы. Кюхен кивнул. Он ничего не имел против эмоциональных людей, но то, что все вокруг него так часто плакали, раздражало. Пока он не понял, что позволить себе подобное могли только по-настоящему сильные люди. Которые молча переживали самые тяжелые удары. - Я не думаю, что это плохо, - после долгого и тяжелого молчания отозвался Кюхен. Он не хотел видеть лицо лидера в этот момент, но не закрывал глаза, потому что боялся, что уснет и не услышит чего-то важного. Но Итук почему-то говорил только то, что он и сам знал. Тихое сумасшествие продолжалось, и, просыпаясь каждый раз, Кюхен боялся не обнаружить рядом с собой лидера. Желание выздороветь и вырваться отсюда становилось все более неподъемным, врачи делали все более туманные прогнозы, а рутина все больше превращалась в трясину. - После слез всегда становится легче, - продолжил Итук. – Но гораздо сложнее заставить себя заплакать. Иногда кажется, что слезы – это маленькая победа над собой. Или большая. Как посмотреть. Кюхен криво улыбнулся. Он считал победой над собой исключительно возможность не заплакать. Плакать всегда было легко. Еще легче – позорно разрыдаться на глазах у людей, которых с каждым днем хочешь видеть все меньше. Слишком большой удар по гордыне, которая слишком долго была всем, что осталось у Кюхена. Избавиться от нее было нелегко. - Хен. Кюхен, наконец, пересилил себя и посмотрел на стоящего рядом Итука. Краем глаза он зацепил неприятную пустоту на том месте, где когда-то, много снов назад, стоял диван. Это было сумасшествие. - Ты и глазом моргнуть не успеешь, как я вернусь, - выдавив из себя подобие улыбки, сказал Кюхен. Он понятия не имел, что заставило его так расчувствоваться. Скорее всего, необходимость прощаться со всем, что было. Нежелание оставаться с одиночеством один на один. - Наверное… - начал Итук, закусив губу. – Наверное, поздно просить прощения?