Вера и Террор. Подлинная история "Черных драконов"

      Для большинства людей война означает конец одиночества. Для меня она — окончательное одиночество.       Альбер Камю       Ноябрь 1973 года. Южный фронт на Синае, близ совершенно не оправдавшей себя линии Бар-Лева. Это была унылая холмистая местность, где темноту глубокой ночи разрывало только пламя одинокого костра. Рядом лежали походные рюкзаки цвета пустынного камуфляжа, пустые консервные банки и разбитая рация, наполовину разобранная в попытке хоть как-то ее починить. У костра сидели, закутавшись в потрепанные куртки песочного цвета, трое усталых суровых мужчин. Они были американцами, отправленными на Ближний Восток для урегулирования военного конфликта Израиля и Палестины. Они прошли «Войну Судного Дня», как до того и войну в Иордании в 1970-1971 годах, и множество антитеррористических и разведывательных операций после нее. Они пережили множество послевоенных столкновений с боевиками «Черного сентября» и другими террористами. Теперь же только эти трое из отряда «зеленых беретов» выжили на последнем смертельно опасном задании. Нашли объект, подорвали, но на базу вернуться не смогли. Напали на засаду. Потеряли связь. Заплутали в сложной системе траншей и путаных дорог между давно разрушенными легкими пехотными фортами маоз. Сейчас их имена были внесены в списки пропавших без вести, а они боролись за жизнь где-то у подножия горы Рос-абу-Курин.       — Я осиротел в очень раннем детстве и большую часть жизни провел на улицах Детройта в нищете. Я воровал все, что попадалось под руку, чтобы выжить. Из простого карманника за эти годы я превратился в опытного вора и взломщика. Помню, в целях самообороны собрал какое-то пневматическое оружие, похожее на пистолет, из того, что валялось на свалке, в основном из сантехнических запчастей. Эта самопальная пушка могла стрелять патронами тридцать второго калибра. Позже удалось приобрести настоящий пистолет — в Детройте высокий уровень преступности, и подобные вопросы решаются там в два счета. Но после одной перестрелки с полицейскими я подумал: «С меня хватит. Нужно кончать с этой жизнью, которая вынудила меня идти наперекор закону. Ведь никто не будет даже слушать меня, когда я скажу, что другого способа выжить у меня не было». Я приобрел поддельные документы на имя Майкла Хэндрикса и подписал контракт… Я хотел, скажем так, отбелить свое прошлое, и верил, что после службы я буду свободен, буду жить на заработанные деньги. А сейчас… Честно, лучше бы я гнил в тюряге особо строгого режима, чем смотрел, как здесь делают пепельницы из человеческих черепов — из черепов моих товарищей! Я малодушно думал о дезертирстве, но понял, что я не смогу оставить тех, с кем сражался за жизнь плечом к плечу. Можно осудить меня за то, что я жил жизнью преступника, но неужели все то, что со мной было здесь, не докажет, что я все искупил? Но я верую, что увижу благость Господа на земле живых.       Лейтенант Майкл Хэндрикс окончил свою исповедь и протер пальцами серебряный крест, прикрепленный к ремешку наплечника бронежилета, на грудной секции которого была выведена маркером кривая надпись «Sexiest man alive».       — А что ты скажешь о себе, капитан? — обратился он к лидеру группы Тревору Гаррету.       — Я? Если честно, мало что помню о своем гражданском прошлом. Единственное, что прочно засело в памяти — военное дело. Фактически я стал солдатом в неполных семнадцать лет — меня заприметили еще в военной академии. Меня обучили владеть любым оружием, управлять всем, что ездит и стреляет, ну, или хотя бы делает одну из этих двух вещей. Я был агентом спецподразделения частной полиции, занимавшегося борьбой с наркоторговлей и организованной преступностью. Мы действовали в штате Нью-Йорк, вся информация о нас была строго засекречена. За полгода мы дали внушительные показатели. Но однажды засветили свои рожи в каком-то супермаркете — зашли купить пива прямо со всей своей экипировкой! Были ж молоды, сука, и дурные! За такой проступок нам выдвинули условие: или катитесь на все четыре стороны света, или держите те же показатели, но колесите по всей стране. Естественно, долго мы не продержались. Спецподразделение было распущено, нас всех спихнули кого куда. Я хотел попасть в спецназ — и у меня получилось, но если бы я знал, что окажусь здесь… Я на хер не знаю… В общем, уже не важно, кто из нас как здесь оказался. Только бы выжить и вернуться. Мы уже четыре гребаных года здесь! Чего только не было за эти четыре года?!       — Кстати, Тревор, ты так и не рассказал о смерти Уолтера, — перебил Гаррета сержант Джек Марстерс.       — Ты уверен, что хочешь знать?       Сержант кивнул.       — Его накачали наркотиками и срезали всю кожу. Когда действие наркотиков закончилось, умер от болевого шока.       — А как ты узнал, что это Уолтер?       — Среди обрезков кожи был его жетон… Сука! Я не могу поверить, что из целого отряда нас осталось трое. И почему вообще мы здесь? Это не наша война! Сказать честно, я тоже помышлял о дезертирстве. И остался по той же причине. Я уже ни в чем не уверен. Связи нет. Подкрепления нет. Боеприпасы на исходе. А жить, сука, хочется все так же!       Капитан встал и с удрученным видом удалился. Ему хотелось побыть наедине с собственными мыслями.       Тревор Гаррет присел на обрыве, опутанном серебристыми нитями лунного света. Его одолевало чувство небывалой тоски. Он смотрел вокруг, прижав к своей мускулистой груди холодный ствол штурмовой винтовки, видел вдали заброшенные деревни, разоренные войнами… Луна была не такой, как всегда, светила трепетно и маняще. Тревору не нравилось здесь. Здесь все было ему чуждо. Да и в США его вряд ли кто-нибудь ждал… Но зачем все это? Почему все проблемы должна решать грубая сила? И зачем было ввязываться в чужую войну? Здесь не было ничего родного, ничего ценного ни для кого из оставшихся в живых «беретов». Потому в сердце и стыла такая безнадежная слезная грусть.       Он, капитан Тревор Гаррет, исполнял здесь фальшивый долг перед фальшивой родиной, под фальшивым именем. А настоящее имя? Уже прошло больше десяти лет, как у Тревора его не было. Было только прозвище, под которым в США его знали свои. И это кодовое имя — Кэно.       В 1969 году Черный Ангел по приказу Уехибы сделал ему поддельный паспорт на имя уроженца Тасмании Тревора Гаррета, приписав ему при этом год, и отправил Кэно на службу в Форт-Кэмпбелл. Перед отбытием на военную базу Морихей сказал ему:       — Ты хотел обучиться военному делу — ты получишь лучшее обучение. Ты говоришь о безрассудстве власти, о войне, о боли, которую причиняла тебе жизнь. Вот и узнай, что такое на самом деле безрассудство власти! Узнай, что такое война! Узнай, что такое настоящая боль! Тогда ты смоешь с себя прошлое. Ты перестанешь быть ублюдком — зато будешь героем. И тогда расскажешь нам, как тебе это понравится.       Сейчас Кэно казалось, что за этими словами стояло непреодолимое желание Морихея избавиться от него. Да неужели японец боялся, что новым лидером будет Кэно? И этот человек пытался построить анархизм! На свободе и авторитете!       — Уж не это ли пророчил Клык, мир праху его? — раздумывал Кэно, потирая ладони, покрытые мозолями от оружия. — Предательство. Мастер, готовивший меня, стал вдруг опасаться за собственное теплое место — и сдал назад. Иначе какой резон гнать из клана лучшего бойца? С чего бы еще я оказался в такой гребаной глухомани? Хер с ним! В таком случае нужно выжить хотя бы ему назло! А потом прикончить его самого. Только сначала заставить его сознаться в том, что ему был за резон. Ну, уж об этом я позабочусь. Хотел сделать из меня идеального убийцу — ты свое получишь!       Кэно решил, что сходит с ума. Да что еще можно было ожидать после всего пережитого? Трупы, лишенные кожи; пепельницы из человеческих черепов; молодой снайпер, которому исламские террористы выкололи глаз, смотревший в прицел, и отрезали указательный палец, нажимавший на курок… Список увиденного здесь за четыре года можно было продолжать. Отсюда невозможно было выйти прежним человеком, никто уже не сможет вправить искалеченную войной душу! И теперь эти трое, оставшиеся в живых, жили одним — безумной жаждой мести. Мести за погибших друзей, мести за собственные сломанные судьбы.       — Морихей хотел, чтобы я понял, за что он борется. Что ж, я понял! Я, сука, понял — в таком мире жить нельзя…       — Тревор! — услышал Кэно бешеный крик Джека Марстерса.       Схватив штурмовую винтовку, Кэно бросился бежать к боевым товарищам. Послышались два выстрела и крики на арабском языке. Четверо арабских боевиков в камуфляжных штанах и куртках, с лицами, закрытыми пестрыми платками шемахами, обступили Майкла и Джека. Кэно прицелился и приготовился стрелять, когда один из боевиков схватил Джека и приставил пистолет к его виску. Он что-то прокричал на арабском, из чего Кэно понял только три слова: «оружие» и «он умрет». Второй боевик поставил ногу в высоком военном ботинке на грудь раненому Майклу Хэндриксу и направил дуло автомата на его лицо. Кэно осторожно положил штурмовую винтовку на землю, глядя в глаза араба. Он видел, как эти глаза забегали от волнения. В мгновение ока Кэно выхватил из ботинка нож и метнул его прямо в шею боевика, и тут же с разбегу в прыжке ударил ногой в голову второго, прежде чем тот попытался прикончить Майкла.       — Кто-нибудь, прикройте меня! — закричал Кэно, схватив свою винтовку. Майкл вскочил на ноги и поднял пистолет убитого боевика, когда раздалось еще несколько выстрелов.       — Нет, — послышался глухой предсмертный хрип Марстерса, и сержант упал, закрывая рукой раны на груди выше бронежилета. За несколько секунд его не стало, но изо рта продолжала струиться темная густая кровь.       — Джек! Мудаки, мать их! — вскричал Майкл, пытаясь отыскать глазами убийцу.       Араб, который минуту назад ставил ногу Хэндриксу на грудь, теперь поднялся с земли, шатаясь и тяжело дыша, черно-белый шемах, скрывающий его лицо, пропитался кровью. Его руки твердо держали автомат. Майкл выстрелил — пуля попала точно в сердце. Очередью «капитан Гаррет» уложил двух оставшихся боевиков.       — Как ты? Ранен? — громко отрывисто дыша, спросил он Майкла.       Хэндрикс разорвал перепачканный кровью рукав куртки — на левом плече были две огнестрельные раны.       — Кость не задета, — проговорил он, сдерживая слезы. — Силы Небесные! За что нам все это?!       Кэно снял с шеи Марстерса жетон и повесил на пояс, к десятку таких же бирок сослуживцев, которым не суждено было вернуться домой. Он накрыл мертвое тело курткой, чтобы не видеть окровавленного лица убитого товарища.       — Похоронить не получится, — с горечью произнес он. — А нам надо уходить отсюда, найти своих, иначе мы погибли.       — Найти своих? Сколько уже ищем?! Связи нет, ничего нет!       — Мы выживем, Майк. Просто надо верить в это. «До победы — всегда»!       Майкл Хэндрикс взъерошил испачканными кровью пальцами свои темные волосы с еле заметной проседью. Капитан достал второй нож и отрезал длинный кусок ткани от рукава его куртки, чтобы оказать товарищу хоть какую-то помощь — у них давно не осталось перевязочных пакетов. Кэно вновь вспоминал слова Уехибы: «И тогда расскажешь нам, как тебе это понравится!». Что это за проклятье — быть здесь героем! Эта война уже успела отобрать у него веру в людей, в справедливость, но еще не отобрала веры в собственные силы. И эту веру укрепляло страстное желание жить, единственное желание, управляющее теперь всеми его действиями.       — Ответь мне на один вопрос, Тревор, — обернувшись, неожиданно сказал Майкл. — Но только честно. Ты как-то связан с кланом «Черный дракон»?       Кэно почувствовал, как поперек горла стал комок, на его обожженном солнцем и ветром лице выступил пот.       — Что?! — выговорил он сорванным голосом умирающего человека.       Глаза Кэно вспыхнули яростью, на напряженных мышцах рук под кожей проступили вены, зубы устрашающе лязгнули. Он прекратил перевязывать раны Майкла и снова выхватил из ботинка нож, чтобы приставить лезвие к шее лейтенанта там, где под челюстью напряженно билась артерия.       — Твою мать, ты что, под меня копаешь? — взревел он. — После всего, что мы вместе прошли?!       — Нет! — закричал в страхе Хэндрикс. — Убери нож! Нет! Я из наблюдений сделал этот вывод! Вор — он зоркий, все замечает. Вспомни, как в штабе почитывал книгу о теории анархизма. Потом сам попросил меня наколоть тебе на плече черного дракона. А когда ты был ранен? В лихорадке лежал, бредил. Кого ты в бреду проклинал? Морихея Уехибу! В Детройте высокий уровень преступности, там все знают это имя.       — Это что же, год назад было, мать твою так? Ты год назад вычислил меня?!       — Да, — ответил Майкл, отчаянно хватая ртом воздух.       — Ну и херь! Но выбора у меня тут нет. Молись, святоша! — прорычал Кэно, лезвие его ножа сильнее уперлось в мягкую плоть под челюстью лейтенанта. — Смерть твоя пришла.       — Ты что, псих ненормальный?! — заорал лейтенант Хэндрикс. — Убери нож!       Кэно приложил еще немного силы, и по сверкающему лезвию заструилась кровь, однако он медлил с расправой.       — Ты же был мне как брат! — с дьявольским оскалом боли и гнева выкрикнул он. — Но твое гребаное любопытство — где оно взялось?! — обойдется слишком высокой ценой! Ты ж поминаешь, какие мы серьезные люди?!       — Остынь! Идиот! Хотел бы я тебя сдать — сдал бы год назад! — дрожащим голосом пробормотал Майкл. — И слова бы тебе не сказал о том, что понял!       Кэно убрал нож и, прищурившись, взглянул в глаза Майкла, всегда носившие выражение хитрости. Хэндрикс отер дрожащей рукой кровь с шеи и попытался отдышаться.       — Отчего же не сдал? — сурово спросил Кэно.       — А мне какой резон? Я сам бандит. Я-то тебя могу понять, а вот остальные вряд ли поняли бы. Вот я и молчал… — тут его глаза стали еще хитрее, чем обычно, он почесал пальцами кудрявую черную бороду и произнес: — Послушай, вашему клану бойцы-то нужны? Если вернемся живыми, позволишь мне пойти с тобой?       — Ты же с криминальным прошлым хотел завязать, хренов святоша! Что сейчас за резон?       Хэндрикс насупил брови:       — Ты пойми, Трев, мне некуда идти! Ни кола, ни двора. А перед тобой-то я в долгу. Ты же мне жизнь спас. Ваше дело правое — война за свободу, Тревор.       — Мое имя не Тревор, — резко оборвал его Кэно. — Мой паспорт, как и твой — липа.       — А твоя история?       — Легенда. Ну какая на хер частная полиция? Хотя с организованной преступностью реально воевал. Но навыки мне дали «Черные драконы».       Лейтенант Майкл Хэндрикс улыбнулся, сверкнув двумя золотыми зубами.       — Джарек, — представился он настоящим именем, протягивая «капитану» руку.       — Кэно, — ответил террорист, пожимая руку Джарека. — Что ж, приятно наконец-то познакомиться. И если уж дальше идти вместе, — Кэно перебросил нож, закатил рукав своей куртки и полоснул себя лезвием по предплечью, затем схватил руку Джарека и сделал то же самое, после чего прижал порезы друг к другу, — скрепим кровью. И даже если мы не выживем, то одно останется верно: теперь мы братья. Кровь у нас одна.       Кровники еще раз пожали друг другу руки и обнялись. Побратавшись, мужчины снова взялись за оружие.       — Нужно уходить, ты прав, — признал Джарек. — За этими придут другие.       Именно в этот момент неподалеку послышалась матерщина на арабском языке, а следом из-за скалы кто-то бросил гранату.       — Твою налево! — заорал Кэно во все горло. — Ложись!       Джарек успел отпрыгнуть за камни и упал ничком на землю, закрываясь руками, но мелкий осколок камня все же ударил его в голову, чуть выше левого уха. Кэно пытался спрыгнуть с уступа на более низкий выступ скалы, но не успел — осколки изрезали ему левую ногу. У него потемнело в глазах, террорист слышал выстрелы наверху и крики Джарека. Кэно схватил штурмовую винтовку, которую чуть было не выпустил из рук. Скрипя зубами от боли, он встал на здоровую ногу, держась рукой за скалу. Теперь нужно было взобраться наверх и помочь товарищу. От боли Кэно практически не ощущал левую ногу, ему пришлось взбираться на скалу лишь за счет силы рук. Он собрал последние силы, подтянулся вверх и увидел троих боевиков в камуфляже и черных шемахах, скрывающих лица. Джарек мастерски отстреливался из-за камня, но уложил только одного, а еще одного ранил. Слева по уху и шее товарища обильно стекала кровь.       — Сейчас всех вас порешу, суки! — прокричал Кэно и начал стрелять. Пристрелив боевиков, он упал на землю навзничь, и его лицо обрело страшное выражение, полное страданий.       — Кэно! — вскричал в отчаянии Джарек. — Силы Небесные, второй раз за мою шкуру — спасибо тебе! Как ты?       — Боль… — прохрипел Кэно, кусая губы до крови. — Адская боль…       Джарек вытащил ремень из брюк и сделал из него жгут. Осколки раздробили Кэно кости, особенно сильно было повреждено колено.       — Держись! — убеждал его Джарек. — Ты сам говорил, надо только верить!..       — На хер Израиль… — хрипло шептал Кэно в приступе накатывающей лихорадки. — На хер Палестину… Египет… Ливан на хер… Иорданию… Все суки… всегда нас… Больше всех ненавидят нас… Слышишь? Нас, потому что не в свое дело влезли…       — Тебе совсем хреново. Дьявол! Что мне делать, проклятье!       Кэно закрыл глаза. Страшный жар и боль ввергали его в полуобморочное состояние, у него снова начались уже знакомые галлюцинации: пауки, огромные полчища черных пауков, окружавших его, и каждый, каждый стремится ужалить, впрыснуть яд в его разгоряченную плоть.       Джарек склонился над раненным капитаном. Ему казалось, что все кончено. Бой выигран, но проиграна чужая война.       Внезапно чья-то рука легла ему на плечо.       — Ты веришь в дьявола? — спросил скрипучий демонический голос. Джарек вскочил на ноги, его пробрал неприятный озноб.       — А он, поверь, есть! — ответил тот же скрипящий голос. Перед ним стояла группа солдат, вперед вышел сержант в пустынной боевой униформе. Он снял кепку и немного покрутил пальцами свои короткие волосы, соорудив на голове какое-то подобие рогов.       — Бес, разведчик, — отрекомендовался сержант с демоническим голосом.       — Козырь, специалист по связи, — представился Джарек.       — А его как? — спросил Бес, указывая на Кэно.       — Скиталец, — ответил лейтенант. — Спецоперации, антитеррор.       — Нам нужно идти на северо-восток, — доложил Бес. — Там наша база. Носилки есть — донесем раненого.       — Слава Богу! Слава Господу Богу! — вскричал Джарек. — Я сам, видите, сам головой ударенный. Но идти смогу. Вот ему, ему реально херово. Но слава Всемогущему Богу!       Разведчик присел, осматривая раны Кэно, который приоткрыл затуманенные глаза, услышав крики товарища.       — Действительно, херово, — констатировал Бес. — Боюсь, ногу могут отнять.       Капитан запомнил эти слова. На базе Скитальца, как Кэно прозвали в армии, доставили в передвижной хирургический госпиталь. Там врач, осмотрев его изрезанную осколками ногу, сделал прискорбное заключение:       — Колено раздроблено, перерезаны крупные артерии. Здесь вряд ли можно что-то сделать. Придется ампутировать.       Сразу по прибытию в полевой госпиталь Кэно отказался от обезболивающих, и не только из-за давнего приказа Уехибы — препараты почти не давали эффекта, а только искажали сознание, что было недопустимо для него. Он находился в здравом рассудке все время, он слышал каждое слово, чувствуя, как его начинает трясти от гнева. Скиталец достал из кармана куртки гранату, припрятанную еще после неутешительных прогнозов Беса, и выдернул чеку.       — Слушай сюда, ты, доктор Ампутация, мать твою! — сорванным голосом заговорил он. — Рука у меня не железная — долго держать не сможет. Так что везите меня в нормальную больницу и делайте операцию, иначе я разожму пальцы — и всем, абсолютно всем, сука, будет херово! Усек?       Военным ничего не оставалось — они выполнили требования Кэно. Его вертолетом транспортировали в Исмаилию, привезли в военный госпиталь и сразу стали готовить к операции. Его пальцы закоченели — он не выпускал из рук гранату до тех пор, пока его не положили на операционный стол.       После возвращения в США Кэно перенес еще несколько операций. В один день в Армейский медицинский центр имени Уолтера Рида, где он лежал, пришли полковник Эрик Дес Баррес, который все пять лет службы отдавал ему приказы, и представитель американского Сената. Они награждали вернувшихся с войны бойцов. За все блестяще выполненные миссии, которых за время его службы была тьма, за неоднократное спасение своих товарищей, за исключительную отвагу в бою и серьезное ранение при исполнении последней миссии «капитану Тревору Гаррету» вручили Крест Выдающейся Службы и уже третий орден «Пурпурное сердце». Солдаты, лежавшие с ним в одной палате, смотрели на Скитальца с восхищением и уважением, сенатор пожал ему руку, но на суровом лице Кэно не было ничего, кроме злости и презрения.       — Это — не плата за мою пролитую кровь, — отвечал он, — этим вы не вернете мне моих погибших в том аду друзей! Вы гордитесь тем, что сделали, не думая, сколько ребят там погибло в мясорубке не за свою, а за чужую страну! Какого хера вы ввязались? Это не ваша война! И вот мой «дружеский» совет правительству США: после того, что вы сделали — идите в отставку!       Сенатор одернул руку и с возмущением взглянул на Эрика Дес Барреса.       — Что ж, капитан Гаррет оказался самым эмоциональным из нас, — объяснил полковник представителю власти. — Не обращайте внимания, это из-за сильной боли — он принципиально не принимает обезболивающих препаратов.       Когда инцидент был заглажен, сенатор ушел, но полковник Дес Баррес остался. Это был суровый крепкий мужчина лет пятидесяти, чье лицо расчерчивал узор старых шрамов, а левая рука всегда была в черной перчатке. В руках он держал трость с металлическим набалдашником в виде орла. Этой тростью часто попадало по спине и икрам всем новобранцам. Иногда Кэно, не считая нужным усмирять свой вольнолюбивый бунтарский нрав, смел перечить ему и огрызаться, за что Дес Баррес мог и засветить со всей силы в челюсть, и дать с кулака под дых, и врезать коленом в живот… Список можно было продолжать. Его ненавидели и проклинали, но теперь Кэно называл его единственным своим авторитетом. Когда Скиталец дослужился до офицерского звания, он сделал для себя однозначный вывод: «Единственный, кто может мне приказывать — полковник Дес Баррес. Я выжил лишь благодаря тому, что он вбил мне в голову. Да, поначалу измывался, но это он научил воевать. И выживать в самом кошмарном аду».       — Я не выдержал, — попытался извиниться Кэно перед бывшим командиром. — Я закрываю глаза — и вижу кровавое месиво! Каждый, сука, раз, когда закрываю глаза! Я думаю, Вы понимаете все, но этот ушлепок из Сената — нет. Никогда.       — У тебя железная воля, — ответил Эрик Дес Баррес, и его исчерченное шрамами и морщинами лицо озарил какой-то намек на улыбку. — Ты — очень сильный человек. Но теперь с тебя хватит. Ты больше не будешь воевать — ты уходишь в отставку героем.       Кэно угрюмо опустил голову.       — И вот, — добавил Дес Баррес, — возьми это от меня на память, — полковник поставил у его кровати свою трость, украшенную головой орла. — Тебе теперь нужнее. Живи спокойно. Если, конечно, после всего пережитого тебе удастся это. Но я тебе этого желаю. * * *       К весне 1975 года Кэно оправился после ранения, хотя и далеко не полностью — левое колено не сгибалось. Он был рад, что ушел в отставку, но совершенно не знал, куда ему идти теперь.       — Возвращаться в клан не хочу — нервы я себе прилично попортил. Как увижу надменную рожу Уехибы — так за свои действия не ручаюсь. А потом меня остальные за него порвут. И куда теперь идти? Еще и с такой ногой… Кому я нужен? Где меня ждут?       Так он разговаривал сам с собой, сидя у стойки в детройтском баре и допивая очередной бокал не самого лучшего виски.       — Бармен, плесни еще, — попросил Кэно, поставив пустой бокал.       На нем была военная форма цвета пустынного камуфляжа: тяжелые боевые ботинки, штаны, подпоясанные армейским ремнем, и куртка с закатанными до бицепсов рукавами, надетая на голое тело. Рядом со стойкой он поставил трость, подаренную командиром.       — Кэно. Почему-то я знал, где смогу найти тебя, — окликнул его кто-то за спиной.       Кэно обернулся. Перед ним стоял, радостно улыбаясь, Джарек. Он был также одет в пустынную боевую униформу с планками наград и серебряными крыльями на груди.       — Брат! — обрадовался встречи Кэно. — Вот так новость!       Он осторожно встал из-за стойки и дружески обнял сослуживца. Товарищи присели рядом и заказали еще выпивки.       — Ну что, чем живешь? — спросил Кэно.       — А ты? В клан вернулся?       — Нет. Не знаю, стоит ли… — задумчиво ответил Кэно.       Джарек улыбнулся:       — Стоит! Уж ты мне поверь! Борьба за свободу — это дело чести. Вы — единственные в современном мире правые анархисты.       — Мне кажется, здесь есть еще кое-кто из наших, — заметил Кэно. За столиком неподалеку сидел Бес.       — Эй, разведчик! Своих не засек, что ли? — крикнул Джарек.       — Не-е, слежу за вами, — лукаво прошептал Бес. — Анархисты, значит? Что ж, вас разыскивают…       — И что, сдать нас хочешь? — вызывающе спросил Кэно. — Я же и прирезать могу.       — Да что вас сдавать? — горестно усмехнулся Бес. — Я сам к вам собирался. Там я нужнее. Более никому не нужен.       — Случилось чего? — спросил Джарек, видя боль в потухших глазах разведчика.       — Жена ушла, забрала моих двоих сыновей, а я чуть не наложил на себя руки… — нехотя исповедался Бес.       Все замолчали. За соседним столиком громко переговаривались какие-то иностранцы.       — Хотите анекдот про тупых американских военных? — спросил человек с русским акцентом своих товарищей.       Кэно подошел к их столу и ударил по нему кулаком.       — Значит так, смотри сюда, сопляк! — зарычал он сквозь зубы, гневно уставившись на парня, обронившего эту фразу. — Это Бес, заслуженный разведчик. Это Козырь, «зеленый берет», лейтенант. Я капитан спецназа, награжден тремя орденами «Пурпурное сердце», Серебряной Звездой и Крестом Выдающейся Службы. Мы втроем почти пять лет по горячим точкам парились. Ну что, все еще хочешь рассказать свой сраный анекдот?       — Нет, — ответил парень, — не хочу повторять три раза.       Кэно со всего размаху врезал русскому кулаком по лицу. Парень упал со стула и, останавливая рукой кровотечение из сломанного носа, что-то закричал на родном языке. Кэно, разобрав отдельные слова, понял, что тот позвал земляков.       — За анархию! — взревел он. — «Черный дракон», наших бьют!       Началась драка. Многие, совершенно непричастные к разборкам люди, поспешили заступиться за приезжих, но они еще не подозревали, с кем столкнулись. Несколько людей, одетых в черные футболки и кожаные жилеты, выбежали на улицу и прокричали:       — За анархию! «Черный дракон»!       На зов пришла огромная толпа народа с ножами и кастетами, они обступили и повалили на пол непокорных туристов, кидаясь в драку с криками: «Черный дракон!», «Vivat anarchia!».       — Кэно? — окликнул анархиста небритый мужчина в клетчатой рубашке. — Я-то думал, что ты умер!       — Потом обрадуешься моему возвращению, Кифер! — крикнул Кэно, добивая какого-то крепкого мужика.       Анархистов становилось все больше. Они просто раздвигали толпу своих, чтобы нанести удар хотя бы кому-нибудь. Когда хозяин бара вызвал полицию, они ушли в темноту ближайших переулков и растворились в ночной мгле, оставив лишь избитых и напуганных до полусмерти, но проученных на всю жизнь иностранцев, разломанную мебель и битую посуду.       — Кэно, ты вернулся! — радовались соратники, узнавшие анархиста. — Ты выжил!       Кэно оглядел толпу, пытаясь найти знакомые лица, но почему-то безуспешно.       — Кифер! Кто еще из моих наставников с вами?       — Увы, из всех, кого ты знал, остались только я да Морихей, — угрюмо уведомил Кифер, сплюнул себе под ноги и продолжил: — Это от нас остальной клан узнал о тебе — много наших с тех пор, как ты ушел, погибло. Черного Ангела зарезали в переулки наемники «Красного дракона». Скарлетт получила пулю в затылок — в лоб эту бестию честно хер бы взяли. Демон взорвал сотню «Красных драконов», но вместе с собой. Про Виконта вообще и начинать не хочу — я его зарезал. Он так просил… Взрывом руки — две сразу! Я понимаю его, конечно, — гребаный медик, че ему делать без рук…       Кэно слушал эти траурные вести с каменным лицом — немыслимая жестокость окружающего мира давно перестала удивлять его.       — Сразу видно — с войны пришел, — отметил мужчина по имени Биннак, — лицо суровое, железный взгляд… Сколько тебе лет-то?       — А сколько дашь? — поинтересовался Кэно.       Биннак задумался:       — Скорее всего, за тридцать…       Анархист грустно ухмыльнулся, приглаживая густую черную бороду:       — Мне двадцать три года.       Биннак, простодушно подняв брови, взглянул в его глаза и прошептал:       — Ты устал. Жизнь измотала тебя… Слушай, парень, а поезжай со мной в Бразилию! Я с удовольствием тебя возьму в команду!       — Ах, да, старина. Ты же пират, — вспомнил Кэно. — Хочешь, чтоб я на твоем судне занимался морским разбоем, помогал тебе на дно пускать суда твоих конкурентов, брать заложников, возить контрабанду?       Биннак, капитан южноамериканских пиратов, положил грубую ладонь на крепкое плечо Кэно:       — Ты не знаешь, какой жизнью мы живем! Поверь, ты отдохнешь, развеешься! Соглашайся!       — А вы-то куда пойдете? — спросил Кэно Джарека и Беса.       — Я в клан вступлю, — ответил разведчик.       — А ты, Джарек?       Кровный брат чуть заметно подмигнул:       — «Карточный долг — это святое». Ты же знаешь, я хоть в Ад теперь за тобой. К тому же, я тоже не против отдохнуть.       — Вот и славно! — обрадовался Биннак. — Вы не пожалеете!       К пиратской жизни Кэно и Джареку было не привыкать. Они еще в армии несколько раз занимались приличным разбоем, если уж говорить начистоту: разоряли арабские деревни, насиловали женщин, грабили жителей, забирая еду и деньги. Таково было лицо любой войны — военные преступления с обеих сторон становились чуть ли не обыденностью. Кроме того, авантюра, предложенная Биннаком, для Кэно имела сладостный привкус почти забытой детской мечты.       Биннак был сыном капитана южноамериканских пиратов, унаследовавшим от отца и «профессию», и корабль. Какими аферами папаша Биннака достал и присвоил себе его, теперь не знал, должно быть, и сам дьявол. Это было небольшое грузовое судно с пьяными и без перебоя матерящимися матросами, за борт которого постоянно летели пустые бутылки из-под выпивки, а на борт с каждой пристани поднимались проститутки. Удивительно, как этой команде праздных беспечных пьяных мерзавцев удавалось отправлять ко дну посудины конкурентов, грабить корабли крупных судовладельческих компаний, брать заложников и получать немалые отступные, но, тем не менее, они год за годом оставались на плаву.       Первое, что почувствовали анархисты, ступив на палубу, — едкий запах влажного воздуха. На этом корабле все до нутра провонялось соленой рыбой, дымом и пивом. К их счастью, им не довелось побывать на камбузе — тамошние запахи уж точно не пощадили ни одну носовую полость. Вечером члены команды единогласно решили скоротать время под пиво и гитару. Пиво команде разносила длинноногая белокурая девица спортивного телосложения в высоких сапогах, кожаных брюках, элегантно облегающих стройные ноги, белом топе и бандане, на которой были изображены красные губы с высунутым языком.       — «The Rolling Stones»! Хорошая группа, — сказал Кэно, узнав логотип. — Не хочешь послушать их песни под гитару, детка?       Женщина ничего не ответила, а только с улыбкой вылила пиво из кружки на свой топ. Мокрая ткань мгновенно стала почти прозрачной и прилипла к телу, обрисовывая контуры соблазнительной груди.       — Я так понимаю, — Кэно резво ударил по струнам, взяв какой-то тяжелый аккорд, и похотливо лязгнул зубами, — хочешь! Да, детка?       — Джола, — представилась девица. — Пива хочешь?       Сладострастно усмехаясь и скаля зубы, Кэно одобрительно кивнул. Джола, не сводя с мужчины глаз, поднесла кружку пива к своим губам и отхлебнула приличный глоток. Она поставила ногу на стул, на котором сидел Кэно, склонилась над анархистом, взяв его за воротник, и их губы соприкоснулись. Он почувствовал у себя во рту ее язык и все еще прохладное пиво.       — А ты смела, детка, — заметил Кэно, облизывая смоченные пивом губы.       — То ли еще будет! — улыбаясь, заявила Джола и тут же ее голова оказалась под столом, на коленях анархиста.       Послышался звук расстегивающейся молнии, затем стонущее от наслаждения дыхание Джолы слилось с довольным рычанием Кэно.       — Я так понимаю, до «The Rolling Stones» дело не дошло, — заключил сидящий рядом Джарек.       — Да ну и черт с ними! — бросил Кэно, погладив ладонью ровные светлые волосы Джолы. — Держи, — он отдал товарищу гитару, — оружие массового поражения — действует быстро и безотказно.       — Да я всего три аккорда знаю, — пробормотал Джарек, взяв инструмент.       — Поверь, этого достаточно, — заверил его Кэно.       Джарек присмотрел достаточно хорошенькую пышногрудую бразильянку и кое-как сыграл для нее всего одну песню. На последнем припеве она уже стаскивала с него одежду, горячо целуя анархиста взасос.       Такими были они — прошедшие сквозь века пиратские нравы. Гуляния с песнями под гитару, с огромным количеством выпивки и секса длились больше недели. Потом подвернулась работенка, как сообщили Кэно двое матросов: шустрый пацан лет семнадцати с русыми зачесанными наверх волосами, одетый в кожу, и высокий кудрявый темнокожий бразилец в джинсах и старой ветровке.       — Заложников будем сегодня брать, — сообщил русый парень. — Биннак сказал, чтобы вы взяли меня с собой.       — А ты собственно кто? — недовольно спросил Кэно.       — Я Кибрал, сын Биннака, — представился пацан. — А это Хесус, погоняло Сельдяной Король.       Заложников они взяли успешно, и без лишних проблем получили отступные. Такое дело полагалось сразу отметить. После третьей бутылки крепкой терпкой кашасы анархисту приспичило орать хиты рока под гитару. Джола с улыбкой наблюдала за пьяными выходками команды, но глазами искала Кэно.       — Детка, еще кашасы! — попросил он, когда она подошла к его столу.       Джола собралась идти за выпивкой, и в этот момент он ударил ее по заднице. Женщина глянула на него полными гнева глазами.       — Не сейчас, — попросил Кибрал, кладя руку на плечо Кэно, но мужчина ударил парня по руке и злобно спросил:       — Ей-то, шлюхе, не один хрен?       — Не один, — ответил Кибрал. — Ты ж пьян в мясо. А круто ты окрутил мою сестру…       Кэно был так поражен этим фактом, что не смог ничего ответить. Джола — дочь Биннака! Кто бы подумал! «Правду говорят: у мужчины две головы, но думает он ими по очереди», — пронеслось в его голове.       — Ей неприятно, что ты так пьян, — продолжал объяснять Кибрал.       — А мне по хер, что ей неприятно!       Утром Кэно не смог вспомнить, что было после третьей бутылки кашасы. Только проснулся уже в своей каюте, в одной постели с Джолой. Она сказала, что он грубо сносил ее, но ей все равно понравилось. Он молча закурил. Он не знал, как теперь смотреть Биннаку в глаза.       Капитан корабля молчал, но, скорее всего, давно был в курсе всего.       Время стало с тех пор тянуться мучительно медленно — прошедший месяц сошел за три. Джола была смелой и отчаянной, весьма опытной в постели, анархист тонул в наслаждении и ласке, но совершенно ничего не пробудило в нем каких-то чувств, даже смутного намека на чувства. Может, если бы что-то дрогнуло в душе, общество этой девицы не казалось бы ему таким навязчивым и утомительным. Жаркий секс был хорош, но Джола хотела большего, да еще и пыталась навязывать свое мнение, за что Кэно не раз срывался на нее по полной. Доходило до того, что он распускал руки. К несчастью, Биннак продолжал закрывать на это глаза.       Еще мучительнее стал второй-третий месяц пребывания анархистов на судне южноамериканских пиратов. Кэно коротал вечера в одиночестве, сидя в каюте и покуривая сигары, пытаясь не думать ни о чем. Пиратская жизнь начинала надоедать ему — слишком уж все просто было у этих ребят, и все их стремления были максимально приземленными, ограниченными физиологическими и материальными потребностями. Кэно уже не первый раз заявлял Биннаку, что планирует вернуться в анархистский клан.       — Мне нужно только собрать деньги на операцию, чтобы снова нормально сражаться. И тогда я отчалю.       Капитан посмотрел на него с какой-то отеческой тоской.       — Уехать бы тебе на родину — в Австралию, — завел он уже заезженную пластинку, — и жить там спокойно. На что тебе еще одна война?       — Это война за свободу, старина, за свободу.       — И помрешь за свободу? — спрашивал Биннак, хотя давно знал неизменный ответ.       — Поживем — увидим… — устало отвечал Кэно.       — «Поживем»? Ты только и говоришь о том, чтобы сдохнуть за свободу.       — Ну, сдохну, тебе-то какое дело?       — Ты жизни не видел! — тревожно восклицал капитан. — Не видел!       Кэно с презрением посмотрел в его простодушные распахнутые глаза:       — А что ты видел, всю жизнь просидев на этом суденышке, а?       Биннак, удрученно замолчав, ушел. Кэно не знал, что думать. Уже не в первый раз его отговаривали от возвращения к анархистам. Но он-то чувствовал себя частью этого клана, чувствовал кровную связь с этими людьми, долг перед теми, кто дал ему новую жизнь — жизнь, в которой он был хоть кому-то нужен. Теперь сомнений не возникало — его место было там. Однако он в глубине души боялся быть не нужным никому. Потому все мысли были заняты тем, где достать деньги, чтобы подлечиться и снова встать в ряды воинов свободы.       Приятный аромат сигары помогал Кэно расслабиться и успокоить нервы. Неожиданно Джола вошла в его каюту и бесцеремонно села ему на колено.       — Детка, отвали, — недовольно пробурчал он. Рука Джолы легла на его плечи — ей было откровенно наплевать на его слова.       — А ты знаешь, что капитан может поженить влюбленных на палубе корабля в любой момент? — не без намека шепнула она анархисту на ухо.       — With no loving in our souls and no money in our coats, You can't say we're satisfied, — протянул Кэно, — But Angie, Angie, you can't say we never tried.       Джола взяла сигару из его пальцев.       — Мы же можем продолжать пытаться. Может, бросишь курить для начала — и я буду довольна? — повелительным тоном заявила она.       Кэно не стал утруждать себя ответом — только показал ей средний палец. Джола изменилась в лице, глаза ее наполнились злостью, она ответила на жест грубой пощечиной. Кэно не остался в долгу и в ответ ударил девицу по лицу. Джола упала, подвернув ногу, из разбитого носа пошла кровь.       — Ну, пока ты валяешься — подумай вот о чем, — строго монотонно заговорил анархист, не вставая со стула, — приказывать мне мог лишь один человек — полковник Дес Баррес. Переделывать меня и что-то мне указывать никто не имеет права, а уж тем более такая шалава, как ты. Если тебе что-то не нравится — ищи себе кретина без вредных привычек. А пока поднимай свою задницу и вали отсюда, — и, чтобы прогнать ее, он врезал ей ногой в бок, поздно осознав, что такой удар наверняка сломал Джоле несколько ребер. Она не смогла встать на ноги, и Кэно поспешил уйти сам, без извинений, с отвращением и страхом, что сможет даже убить ее, если ее бесхребетный отец закроет глаза и на это. Женщина, конечно, была отчасти виновата в том, что попала под горячую руку, но на самом деле глубоко в душе анархист не поминал и ненавидел Биннака.       После этого инцидента Кэно с небывалым облегчением оставил поприще пирата. Оставил с горьким осадком на душе в виде подозрения, что понапрасну, совершенно безрезультатно убил три месяца жизни.       — Куда теперь? — раздумывал он безрадостно, сидя с Джареком в баре за кружкой пива. — Грабануть бы кого, да тут план нужен. И риск сильно велик…       — Что, деньги и впрямь так сильно нужны? — с сожалением уточнял товарищ.       Кэно потер ладонью колено больной ноги:       — А как иначе? Я клану не нужен в таком состоянии, как сейчас… Эх, Уехиба! Японский ублюдок! Хотел лучшим «черным драконом» меня сделать — перестарался, сукин сын!       — Но навыки-то у тебя есть?       — И что ты предлагаешь?       Джарек жестом подозвал его ближе, мужчины склонились над столом, и кровный брат еле слышно шепнул:       — Податься в наемники.       — Чего? — замер от неожиданности Кэно.       — Столько мы нигде не заработаем. А навыки, как я говорил, у нас есть. У меня остались связи в Детройте. Там матерый бандюга Корсар меня давно пытался вербовать на это поприще: где чего украсть, из кого деньги выбить, кого пришить… Так идет?       Кэно принял идею без особого энтузиазма, но легко вжился в новую роль — наемный убийца, грабитель, вымогатель. Он быстро стал известной и уважаемой фигурой в криминальном мире, Джарек тоже преуспевал, иногда поигрывая в казино и подделывая произведения изобразительного искусства. Была, конечно, в этой новой работе масса недостатков — нелегкая жизнь вне закона, потребность постоянно скрываться, и, в конце концов, бессонница, порожденная чувством небезопасности мира даже на родной земле. Но в целом работа все же нравилась Кэно — он снова почувствовал себя в родной стихии, когда приклад снайперской винтовки уперся в затвердевшее за годы сильное плечо. К тому же, заказывали обычно убийства денежных мешков и власть имущих, что не могло не доставлять удовольствие. Запах рыбы наконец-то выветрился из одежды — его сменил запах бензина, копоти, сигар и виски. Анархист снова чувствовал себя нужным и эффективным. Даже больная нога стала беспокоить его настырной тупой болью гораздо меньше.       Мужчин знали под их старыми армейскими прозвищами — Скиталец и Козырь. Под началом бывалого киллера Корсара они воевали под знаменами тех, кто платит, до 1980 года. И осенью этого года один день вновь заставил Кэно задуматься о том, куда же ему стоит идти. Жизнь словно сама заставляла выбрать свою дорогу. Раз и навсегда.       Джарек заканчивал делать копию полотна какого-то известного импрессиониста, то ли Гогена, то ли Моне. Химический запах масляных красок уже не вызывал головной боли и тошноты. Маслом были перепачканы старые брюки, клетчатая рубашка и руки Джарека. Тюбики краски, грунтовка для холста, грязные тряпки и кисти различной формы и ширины валялись вдоль холста на мольберте, на полу, на запятнанном маслом старом деревянном стуле, несколько кистей Джарек держал в зубах. Облезлая входная дверь распахнулась, ударив о стену так, что ржавая ручка оставила вмятину на штукатурке. От неожиданности рука Джарека дернулась, и он положил жутко кривой мазок.       — Кэно, СВД тебе в зад! Предупреждать надо! — бранился живописец, убирая тряпкой неровно легшее масло.       — Заткнись, — недовольно буркнул Кэно себе под нос, снял кожаный плащ и кинул его на пыльный пол.       На полу стоял ящик пива, принесенный Корсаром в знак благодарности — Скиталец и Козырь помогли ему на днях «сбросить хвост».       — Сука, теплое! — прорычал Кэно, взяв одну бутылку.       Он открыл пиво зубами, и по черной бороде на шею и густую поросль на груди потекла с чуть слышным шипением обильная пена. Кэно начал пить крупными глотками, проливая часть пива — его капли оказались даже на кожаных брюках с бахромой вдоль боковых швов и на сверкающей пряжке ремня, украшенной изображением дракона. Джарек швырнул кисти и палитру на стул и с тревогой посмотрел в глаза товарищу:       — Боже! Да что случилось, брат?       — Меня едва не взяли, — неуверенно изрек Кэно, вытирая рукой мокрую бороду. — Не стоило брать тот гребаный заказ на убийство генерала!       — Ты имел дело с военными? — Джарек удивленно вскинул голову, у него нервно дернулась бровь.       Кэно мотнул головой:       — Хуже. Я Дес Барреса видел, — и, не замечая, как, открыв рот, замер в шоке Джарек, добавил: — И говорил с ним. Да, он, мягко говоря, охренел. Уставился на меня, как на змею орел-змееяд: «Скиталец? Тревор Гаррет?»!       — А ты что?       — А я на все это клал — так и сказал: «Зовите меня Кэно. Другого имени мне не надо».       — Как же ты ушел?       — Дес Баррес позволил мне уйти.       Зачем это было нужно бывалому вояке, полковнику, у которого вся грудь была в наградах, как в бронежилете? Что заставило его дать фору бывшему подчиненному, а ныне убийце, наемнику и грабителю? Дес Баррес ведь понимал, что он пришел убрать кого-то из его коллег на собрании офицеров! Кэно запомнил его последнюю фразу, брошенную вслед: «Только не загуби себя, Скиталец!». К чему он это сказал? Из-за того, что Кэно — все-таки герой? Вряд ли.       Наемнику вспомнился вопрос капитана пиратов Биннака: «Зачем тебе эта война?». Дьявол, неужели все вокруг полагали, что Кэно не смог обрести себя? Ему хотелось эффективности, хотелось свободы, хотелось быть с «Черными драконами». Так уж судьба сложила его взгляд на мир: клан — братья, союзники, которым он обязан жизнью, а что остальной мир? Клал он на весь этот гребаный мир! Мир объявит его врагом народа, станет бескомпромиссно ненавидеть его, страстно желать его уничтожения! Кэно не верил в то, что в таком мире возможна свобода, а именно она нужна была ему, как воздух. «Это Морихей тебя подбил», — говорил все тот же старина Биннак. Неужели? Морихей лишь приоткрыл дверь — Кэно вошел сам. И сколько раз ему давали шанс вернуться, как сейчас, — но он остался. Так велело сердце. Сердце бунтаря.       — Пора кончать с этим криминалом! — решил анархист для себя. — Не могу больше за деньги становиться под чужие знамена! Такова она — судьба наемника — не лучше участи солдата. Быть оружием в чужих руках. Лишь оружием. А мне нужна свобода. И зовите меня Кэно. Другого имени мне не надо. Это имя мне дали братья — «Черные драконы». Отныне другого у меня нет.       Денег тогда у него набралось достаточно, и Корсар посоветовал хорошего врача из Германии — Генриха Вайнера. «А ты уверен, что этот доктор будет хранить молчание?» — опасался Кэно, на что Корсар заверил его: «Да этот фриц самого Мефистофеля спасет, если только выдать ему нужную сумму». Вайнер не ударил в грязь лицом — после операции ноге вернулась полноценная подвижность. С грузом на сердце, Кэно наконец-то вернулся к «Черным драконам».       — Я никогда не прощу тебе того, что ты сделал, гребаный Мастер! — заявил он вместо приветствия лидеру клана.       — Ты получил элитную подготовку и бесценный опыт. Тебя что-то не устраивает? — Уехиба скривил губы.       — Ты изувечил мою душу! Даже раны на теле не проходят бесследно — а это… Это хуже смерти!       — Но это справедливо, — покачал головой Морихей. — Не сам ли ты выносил себе такой вердикт, «ублюдок»?       — Усеки раз и навсегда, — продиктовал ему Кэно, — я больше не верю в такие надуманные понятия, как справедливость, прощение, любовь, мать ее… Я не говорю о том, что это неприменимо ко мне. Я хочу сказать, что в гребаном мире вообще и близко не существует ничего такого!       Японец улыбнулся правым уголком рта:       — Мой преемник. Теперь ты готов.       Среди новобранцев клана была одна хорошенькая азиатская девчонка с утонченными чертами нежного лица с практически белой кожей. Она напоминала сдержанную юную ученицу гейши с несколько наивным взглядом, но это было обманчивое впечатление — эта воительница орудовала катанами, как заправский повар ножами. Неверное слово — и чья-то голова, брызжа кровью, катилась по полу. Мужчины предпочитали не шутить с красавицей, но Кэно был не из робкого десятка. «Детка, может, пропустим по стакану, послушаешь песни под гитару?» — предложил он ей после успешного боя с «Красными драконами», и девчонка выпала в осадок. «Тасия, — застенчиво представилась она. — С удовольствием, я сама играю на гитаре — меня отец научил…». После того вечера по округе с наступлением сумерек регулярно разносились аккорды и голос Тасии, призывавший:       Use your might! Kano, fight.       The world is at your feet.       Fight! Use your might.       I’m on your side.       You are wanted, and you’re haunted.       You’re the Bad Guy, but I feel for you.       You’re the danger, a fallen angel.       But I like you; you’re the strongest of the all!       Тасия была жестокой и воинственной только в драке. В жизни для всех она была роковой и загадочной, но Кэно знал ее истинное лицо. Она была весьма романтичной натурой, отказывалась иметь собственное мнение, а если оно все же было, редко отстаивала его. Кэно понимал, что с ним она не сможет быть долго, потому что он совершенно другой человек, жесткий и принципиальный, с окаменевшим сердцем и взглядом. Он знал, что невольно повелевает ею, а хотел видеть с собой рядом бойца, равного себе. Тасия идеализировала его, а он называл себя конченым человеком, пропащей, навеки проклятой, чуждой всему миру душой.       Тем не менее, они довольно долго были вместе. Тасия была счастлива, но Кэно было не по себе. Когда он после того, как они вместе вышли из смертельно опасной передряги, подарил ей новый мотоцикл в благодарность за то, что героически прикрывала спину, она набралась решительности и сделала намек, вроде: «Подаришь ли ты мне кольцо однажды?». Это был даже не намек — распахнутые глаза белокожей воительницы были наполнены слезами. Кэно даже несколько растерялся и не смог прямо озвучить ей то, что думал все это время. Его ответ был осторожным:       Oh, Angie, don't you weep, all your kisses still taste sweet!       I hate that sadness in your eyes.       But Angie, Angie, ain't it time we said good-bye?       With no loving in our souls and no money in our coats…       — Но почему же так? — решилась все же спросить Тасия, которая понимала все, кроме причины.       — Детка, я тебя предупреждал изначально, — признался он. — Я не верю в любовь, пойми. Я убежден, что ее не существует. Для тебя я не тот человек. Но…       There ain't a woman that comes close to you.       Come on, baby, dry your eyes!       But Angie, Angie, ain't it good to be alive?       Angie, Angie, they can't say we never tried.       Так он расстался с еще одной женщиной. И уже приобрел уверенность в том, что его душа обречена на одиночество на всю оставшуюся жизнь, но все же порой вновь надеялся отыскать для себя в вечных скитаниях спутницу — достойную, гордую, равную по духу.       После Тасии у него была тьма коротких — на одну ночь — отношений без какой-либо цели, только ради секса. Ему нужна была гордая спутница, с чувством собственного достоинства. Джола была гордой, но это давно перешло в наглость и откровенное нахальство, чего не допустит человек, у которого есть чувство собственного достоинства. Тасия держала себя в узде, но была лишена собственного мнения. Снова не то. Кэно нужна была та, которая кинется с ним в бой, но не впереди него и не за его спиной. Та, которая идет на сотрудничество, имеет собственные взгляды, не стремится отстаивать их с пеной у рта, но и не умалчивает о них. Ему нужен был человек свободный, независимый, но понимающий. Равный.       И дерзкое сердце бунтаря так и осталось бы, наверное, одиноким, если бы не роковой рейд в Афганистан. Теперь Кэно считал, что Кира во многом служит ему поддержкой, и сейчас эта отчаянная, бесстрашная женщина придавала смысл его темной и мрачной жизни.       Зимой 1982 года он стал одним из тех, кто во главе с Морихеем Уехибой захватил крупное здание в центре Нью-Йорка. Террористы держали осаду несколько дней, требуя деньги, и уже начинали расстреливать заложников, когда штурмовой отряд полиции перешел в наступление. «Черные драконы» находились в окружении, но кто-то смог вызвать подмогу. Много людей из клана было ранено и убито, но тем, кто выжил, удалось скрыться. В той перестрелке оборвалась жизнь основателя и лидера клана. Кэно был свидетелем смерти наставника, и в его сознании еще долго звучали последние слова Морихея:       — Кэно, прости меня, если сможешь. Я ломал тебя… потому что… — японец начал задыхаться и кашлять кровью, — потому что… я готовил преемника, пойми… Готовил с командой лучших людей, но Клык… Он повел себя так, что не оставил мне выбора… и я его убил. Убил человека, который многим здесь помогал, и мне тоже. Мы с ним по пьяни повздорили, он с ножом на меня пошел… И я выстрелил. А что мне оставалось делать? Я напомнил ему какое-то азиатское лицо, которое он видел на войне и он… Он едва не зарезал меня… Он уже не сможет, но ты… Прости меня!       «Повздорили по пьяни»? «Азиатское лицо»? Кифер потом поведал Кэно, что Уехиба врал. Эти двое сидели в баре «Valhalla» за выпивкой, как старые друзья, когда Морихей начал этот разговор:       — Я отправляю его в Форт-Кэмпбелл. Пусть посмотрит на реальную войну…       — А если не вернется с войны? — резко перебил его Клык, сверкая глазами.       — Ты же ручался, что научил его выживать.       Ковбой понуро покачал головой:       — Не пойму: чего ты добиваешься, Морихей?       — Я готовлю преемника, — шепотом ответил японец, склонившись над столом. — Это он должен стать лидером после меня, понимаешь. Он вернется с непререкаемым авторитетом.       — Ты считаешь, что и авторитет можно создать? — Клык иронично усмехнулся. — Да нет, япоша, его зарабатывают.       Морихей ударил кулаком по столу, демонстрируя, как твердо он верил в свои слова:       — Он заработает! Я об этом позабочусь. Я и так передал ему свой опыт, а это что-то да значит. Как там говаривали философы? «Алмаз точит алмаз». Так что он заработает.       — Заработает… — ухмыляясь, кивнул Клык. — Это так. Только поверь — не с твоей легкой руки. В нем я не сомневаюсь, — тут ковбой снова изменился в лице — его глаза кровожадно вспыхнули, взгляд пронзил собеседника, как стрела. — Я сомневаюсь в тебе.       — Не понял… — вздрогнув всем телом, проронил Уехиба.       — Опять сравниваешь людей с камнями, — укорил его Клык. — Люди для тебя — расходный материал. А это не так! У людей, в отличие от камня, душа есть. А ты плевал на эту душу, япоша! Ты знаешь, что наши войны сделали с нами! Как ты можешь после этого сам посылать кого-то на войну?! И не важно, каким мотивом ты при этом прикрываешься!       Морихей ехидно рассмеялся:       — Ты посмотри в глаза этого Кэно! Ужасные глаза, дьявольские, да? Ему доставляет наслаждение убивать. Неужели ты всерьез полагаешь, что у таких головорезов есть душа?       — Тогда ее нет ни у меня, ни у тебя, — заметил Клык. И тут он достал нож. Уехиба подпрыгнул на стуле от неожиданности.       — Анархизм — свобода и авторитет, — заговорил он, разглядывая наточенное лезвие, — а ты уже не в авторитете. Потому что люди для тебя — ресурс, расходный материал. Ты их ни во что не ставишь. Когда лидер перестает быть авторитетом, что делают анархисты? Они скидывают его, япоша. И такой лидер, как ты, нам не нужен.       Пальцы впились в рукоять ножа так, что побелели на суставах. У Морихея перехватило дыхание. Он сам не почувствовал, как выхватил пистолет и спустил курок. Разрывная пуля оставила маленькое отверстие во лбу Клыка, но когда ковбойская шляпа упала на пол, кровь в жилах японца застыла — затылка не было. Он, не моргнув глазом, жестоко убил своего друга! Уехиба метнулся в туалет, чувствуя, как накатывает приступ медвежьей болезни — его суррогат угрызений совести.       — Если веришь в какого-нибудь бога, молись ему: может быть, он тебя простит, а я не прощу! — крикнул Кэно. — Пусть это будет хоть одна капля справедливости в гребаном мире!       — Постой! — прохрипел умирающий Уехиба, захлебываясь собственной кровью. — Запомни раз и навсегда то, что я скажу! Где бы ты ни был, что бы ты ни делал, помни: падать с вершины будет очень больно…       И мгновение спустя Мастера не стало. Кэно протянул руку вперед, чтобы ладонью опустить ему веки. В этот момент раздался выстрел. Пуля, пущенная из Remington’а 870, пробила его бронежилет и застряла в правом легком. К счастью, «Черные драконы» успели доставить Кэно на базу. Ранение было серьезным, участок легкого пришлось удалить, и свое тридцатилетие ему пришлось отметить на операционном столе. Тем не менее, Кэно на удивление быстро оправился, и вскоре занял пост лидера «Черных драконов», как того и хотел покойный Морихей Уехиба.       Его мысли об анархии были единственным видимым отражением того, что творилось в его искалеченной душе. Этот человек не привык говорить с кем-либо о сокровенном, он не выдавал всех своих эмоций и переживаний даже самым близким друзьям. «Show them no fear, show them no pain!» — как пела группа «Iron Maiden». Кэно всецело отдал себя клану, принес в жертву свою жизнь и душу, зная, что не сможет жить иначе, потому что это был его отдельный от всего, свободный мир, его судьба, в этом был он сам.       Кэно никогда не пытался выставить себя героем или спасителем, он не тешил ни себя, ни других иллюзиями, будто убивая людей — даже таких мразей, какой был его отец — он делает мир чище и лучше. Террорист был убежден, что этот херовый мир уже ничто не спасет, и сам он хотя и подталкивал его к пропасти, но не считал, что его удар станет решающим. Нет, этот мир упадет сам, без помощи анархистов. И это будет та участь, которую он давно заслужил.       Солдат приходит с войны, но война никогда не уходит из солдата. В этом Кэно, по сути, был одним из тысяч, несчастным солдатом, навсегда потерявшим свободу — свободу выбирать, каким видеть мир, свободу закрывать глаза на цинизм, насилие, ложь и отсутствие справедливости, свободу мирно спать ночами. И поскольку это уже нельзя было никак вернуть, ему оставалось только всеми силами пытаться отвоевать другую свободу.       Таких людей, как он — прямолинейных, жестких и непокорных, — либо уважают, либо ненавидят. Но даже тем, кто уважал Кэно и сам смог заслужить его уважение, общение с ним никогда не давалось легко. Он был из тех людей, что имеют непомерную гордость, подпускают к себе только себе подобных, максимально близких по духу, и в глубине души всегда остаются одинокими. Даже ведя за собой толпы единомышленников, такие люди не могут почувствовать настоящего счастья.       И при всей своей озлобленности на весь мир и неукротимой жестокости Кэно смог остаться честным человеком. «Честный бой — один на один, мужик на мужика, кулак на кулак!» — таким было его единственное кредо. Кэно не стремился к какому-то благородству, но он никогда не бросал своих, никогда не отступал, никогда не стрелял в спину. Самым тяжелым пороком он называл предательство. В глубине души он хорошо осознавал, что эта честность и верность своим принципам однажды погубит его.       Какие сны снятся отцу террора? Кэно часто снится, что он сидит на спине огромного черного дракона, парящего над облаками в ночной тишине. Анархист жадно дышит ночной прохладой, проводит рукой по холодным кожистым крыльям дракона. Чешуя рептилии захватывающе сверкает в лунном свете. Дракон летит то медленно и неспешно, ровно парит над густыми хвойными лесами и вересковыми пустошами, то набирает высоту, демонстрируя всю свою энергию и мощь — и сердце террориста замирает в груди, то камнем падает вниз, заставляя Кэно затаить дыхание и ждать падения, но у самой земли расправляет размашистые острые крылья.       Свежий ветер пронизывает все тело анархиста, развевает его расстегнутую черную рубашку и черный шнурок, на котором он носит серебряный крест покойного наставника.       — Свобода! — во весь голос выкрикивает он, и крик его, идущий из самой глубины измученной души, будто отражается от серебристой луны и эхом возвращается к нему.       Кэно осторожно отпускает руки и встает на спине дракона. Он разводит руки в стороны, пока не выбирает такую стойку, чтобы риск упасть был наименьшим. Тогда он запрокидывает голову назад, расправляет плечи, желая вздохнуть полной грудью, ощутить всю мощь свободы… Внезапно дракон делает резкий разворот. Кэно оступается на скользкой чешуе и срывается вниз. Лунный свет озаряет ожидающую его темную непроглядную пропасть…       …И он просыпается. Злой, нервный, весь в холодном поту. И боль от безнадеги вновь и вновь приходится топить в стакане жгучего виски.