Сборник всего, что трогает душу

      Чимину хотелось бы сказать, что жизнь без Чонгука кажется ему гораздо лучше. Заявить друзьям, что он вовсе не пьёт вечерами, думая о своём бывшем и о том времени, что они так безбожно потеряли.       Тэхён советовал ему не вспоминать прошлое, не держаться за него мёртвой хваткой. Нужно стараться искать в этой жизни свой путь и предназначенного ему человека. Чонгук, к сожалению, таковым не являлся, или скорее это он не являлся таковым для Чонгука. И Пак с Тэхёном соглашался на все сто процентов, да, ему действительно нужно собраться с силами. Возможно даже бросить эту квартиру. В конце концов перестать доставать коробку с их совместными фотографиями, на которых у них застывшие счастливые лица и откровенно влюблённые взгляды, вперившиеся друг в друга.       Глядя на того молоденького Чонгука в красивом приталенном костюме, у Чимина всегда почему-то дрожат руки, а рядом обязательно появляется бокал вина. Он гладит подушечками пальцев эти щёки, эти губы. Улыбается, думая о чём-то далёком и до сих пор не забытом. О Чонгуке, у которого был выпускной, и он тогда слёзно просил Пака пойти с ним, потому что ему было очень неловко идти туда без пары.       Чимина это немного удивило, он, конечно, знал, что у младшего есть проблемы с общительностью; ровесники не принимали Чонгука в свои компании, называя его мальчишкой с «прибабахом», а всё из-за любви к мягким игрушкам, которых он вечно покупал в магазинах после школы и носил с собой на уроки. Говорил, что они его успокаивают.       Однако даже это невинное увлечение никоем образом не могло повлиять на очевидную привлекательность парня, на его богатый внутренний мир, пестрящий всеми оттенками доброты и душевности. Чимин как-то даже однажды назвал Чонгука плюшевым медведем, только вместо какого-нибудь холлофайбера наполнителем являлся хрусталь. Он же был внутри такой хрупкий, нежный, и каждое брошенное, даже в шутку, острое слово в его адрес воспринималось им близко к сердцу. Казалось, что внутри у младшего всё в трещинах и в вырезанных на поверхности оскорблениях. Чонгук чужие слова зачем-то запоминал, делился услышанным лишь с Чимином, и всегда смеялся, когда рассказывал об этом. А Пак слышал помимо этого напускного смеха отголоски боли и страданий, не дающих Чону спать по ночам.       Хотелось пойти в эту школу и оставить пару-тройку синяков на самодовольных лицах обидчиков, чтобы Чонгука больше не трогали. Естественно, Чон его остановил, схватил за руку и просто попросил не вмешиваться, а иначе проблем станет ещё больше. Вот вся школа у Чонгука так и прошла: его травили, унижали, смеялись над торчащим из сумки заячим ухом. Чимина трясло от гнева и желания отомстить, да только без толку. Пока его не попросят, он не имеет никакого права вмешиваться в жизнь Чонгука, таков был уговор. И Чимин честно соблюдал это условие до самого окончания старшей школы.       Но его всё равно поразило, что никто, абсолютно никто не согласился пойти с Чоном на выпускной. А Чонгук-то старался: предлагал, подходил чуть ли не к каждой однокласснице, но в ответ слышал только одно — равнодушное и ожидаемо пустое: — У меня уже есть пара, поищи кого-нибудь другого.       Получается, несчастный ребёнок обратился к своему хёну больше из безысходности, ему не хотелось быть белой вороной на празднике и отрешённо стоять где-то в углу. Чимин это понял и сразу же согласился, при этом Пак не руководствовался негласным кодексом «дружбы», не чувствовал себя обязанным помогать Чонгуку, а действительно хотел пойти с ним на выпускной. — Хён, ты, если не хочешь, не соглашайся. Я просто подумал… Выпускной — это же особенный день, а ты рассказывал, что не пошёл на него в своё время… Может, ты бы хотел посмотреть… Ну, в смысле тебе, наверное, было бы интересно как это всё происходит… — Чонгук в тот день страшно стеснялся реакции Чимина на свою просьбу: лицо покрылось пятнами, глаза лихорадочно метались из стороны в сторону, а Чимин… На мгновение он поймал себя на мысли, что ему хотелось бы учиться вместе с Чонгуком, быть с ним одного возраста, а не довольствоваться разницей в четыре года, пройти с ним все эти неловкие этапы жизни в роде обычного похода на праздник и держать младшего за руку, не боясь, что он прямо сейчас вырывает шанс у Чонгука познакомиться с нужным ему человеком. — Конечно, я пойду. Это даже не обсуждается. Ты же знаешь, что я всегда буду рядом, — Чимин не мог оторвать взгляда от широкой улыбки Чонгука, от блеска его тёмных глаз и благодарности, что плескалась на дне зрачков.       Чимин улыбнулся ему в ответ, но более сдержанно. Как будто из страха разорвать связующую их нить. Чтобы там, на этом выпускном, Чонгук мог спокойно оставить Пака наедине с одиночеством и подойти к тому человеку, который привлечёт его внимание. И чтобы сам Чимин мог его отпустить, не держась за «отношения на грани между влюблённостью и дружбой».       В тот день было сделано много фотографий.       Чимин достал свой праздничный чёрный пиджак, того же цвета брюки и белую, как снег, рубашку с прозрачными пуговицами. Ничего лишнего, но вместе с тем — элегантно и сдержанно, особого желания привлекать внимания не было, а для того, чтобы Чон был доволен — этого было достаточно. А вот Чонгук… На него смотрели все, даже те, которые его на дух не переносили. Он был слишком красив и сиял, как алмаз, который долгое время держали в покрытой пылью коробке и наконец опустили на бархатную ткань, внутрь витрины.        Он впервые надел длинные серьги с кристаликами на концах, покрасил волосы в тёмно-синий цвет и надел не тот просто белый костюм, о котором говорил ранее Чимину по телефону, а самый обычный — чёрный. Как будто он бросил вызов самому себе — не слиться в толпе из-за похожего на все остальные наряда, а всё равно выделиться. И, честно… У него получилось. Чонгук приковывал к себе внимание, всем своим видом он порождал в других желание подойти к нему.       Чимин фотографировал Чонгука весь день, ловил его в моменты задумчивости и разговоров со своими уже бывшими одноклассниками. Все эти парни и девушки нахваливали его внешность, говорили, что сегодня он выглядит на «ура», а Чонгук только кивал: он предпочитал молча принимать комплименты, иногда косясь на Чимина, словно спрашивая — так ли это на самом деле? Чимин так же молча ему отвечал своим горящим взглядом, что все слетевшие с их губ слова — это чистая правда. Не выдержав, Чонгук покинул недоумевающую толпу и во всеуслышание пригласил Чимина на танец.       Пак до сих пор вспоминает, какой тёплой была ладонь младшего, с каким изяществом и тактом Чонгук сплетал свои пальцы с Чиминовыми, лишь скользя подушечками по коже и не рискуя сжать чужую ладонь крепче. В тот миг мир Чимина почему-то приобрёл черты парня, подстраивающегося под ритм медленной музыки, и вся Вселенная вдруг стала носительницей имени его лучшего друга.       А друга ли? — Хён, на нас все так смотрят… Чувствую себя странно, — тихо шептал Чонгук, наклонившись к Чимину и кладя тому руку на плечо. Они двигались по кругу, огибали другие танцующие пары, не сводя друг с друга взгляда, и при этом чувствовали, что что-то между ними неудержимо менялось. В душе обоих постепенно распускалось ощущение притяжения и эгоистичного желания больше не отпускать, потому что неожиданно стало страшно видеть Чонгука с другими, потому что Чимин мог вот так же восторженно смотреть на кого угодно.       Со стороны многим из присутствующих казалось, что рядом с ними кружатся двое влюблённых после долгой разлуки, даже несмотря на то, что большая половина гостей знала, что у Чонгука есть такой вот Чимин, его верный друг и человек, который регулярно провожал младшего со школы. Развернувшееся перед ними зрелище напрямую кричало, что никакой дружбой там и не пахло: слишком пристально смотрят глаза, следящие за каждой эмоцией, слишком близко тела прижимаются друг к другу, чуть ли не соприкасаясь лбами.       Пак ласково одёргивал рукав рубашки Чонгука, когда тот упрямо мотал головой и окидывал взглядом гостей. Чонгуку было неуютно. Сразу столько внимания обрушилось на его плечи, никогда такого не было, а тут вон… Все смотрят на него, чуть ли не облизываясь. — Если бы тебя здесь не было, вечер был бы безнадёжно испорчен. Они смотрят, потому что ты являешься объектом повышенного интереса. Все похожи друг на друга, а ты отличаешься, — Чимин сказал это, не подумав. Ему следовало бы произнести слова поддержки и просто успокоить Чонгука, однако отрицать очевидное превосходство Чона над своими бывшими одноклассниками было бессмысленно. Чон был лучше них. В сто раз лучше. — Все такие нарядные, хён. Но ты сегодня самый красивый, — проговорил восторженно Чонгук, вгоняя хёна в краску. Тогда они были страшно неловкие. Чимин наступил на ногу своему партнёру несколько раз подряд, за что тут же сконфуженно извинялся. Чонгук же кивал, мол, всё в порядке, когда на деле он уже был готов поклясться, что не чувствовал своих пальцев на ногах.       Но вопреки всем этим мелочам это был особенный момент для обоих. В воздухе витало ощущение молодости, начала нового пути, надежды на светлое будущее. В то время как Чонгук медленно собрал себя по кускам. Ему никогда не было так спокойно. Тёплые ладони Чимина на его талии обращали привычный мир прежде неуверенного и одинокого Чона в руины. Теперь там Паковская улыбка и блеск тёмных глаз, там его шёпот и нелепое покачивание головы в такт музыке.       Однако первым всё-таки признался Чимин. Он дождался окончания праздника, и на рассвете, когда лучи только-только проникали сквозь стекла окон спортзала, Чимин взял Чонгука за руку и сказал: — Я сделал столько фотографий, Чонгук. И на каждой только ты, лишь ты один. Мне страшно, что я выйду отсюда, а тебя не будет рядом. Останутся только они, только фото… — Пак не обращал внимания на притихших выпускников с ядовитыми ухмылками, с уже заготовленными в головах насмешками по типу «не прокатило. Чонгук у нас странный, ему кроме игрушек ничего в этой жизни не нужно, не трать своё время». Чимин смотрел только на Чонгука, искал в его глазах ответ и боялся наткнуться на недоумение вперемешку с сожалением. Чон мог его неправильно понять и принять сказанное за боязнь потери близкого друга, он мог попросту не уловить в словах Чимина скрытого подтекста.       «Рядом» значит не просто находится поблизости, а буквально дышать одним воздухом, жить в одних стенах и искать вместе счастье, пока наконец они не поймут, что оно заключено друг в друге. «Только фото» — это надежда на большее, на то, что Чимину достанутся душа и сердце Чонгука вместе с его любовью к игрушкам.       Чонгук умирал и рождался заново, дышал через раз и собирался с силами, чтобы ответить Чимину, сказать, что любит его каждой частицей своего существа. Каждым пикселем своих фотографий в телефоне Пака. Что его глаза, когда он смотрел в камеру, были направлены вовсе не на неё, а на фотогафа, на его пухлые пальчики и ободряющую улыбку. В конце концов, Чон произнёс только одно: — Давай сделаем ещё больше фотографий, но совместных. Давай делать их каждый день.       Тогда произошёл их первый далеко не идеальный поцелуй из-за привкуса выпитого алкоголя. На глазах у бывших одноклассников молодые люди вцепились друг в друга как утопающие, как будто то была их последняя возможность увидеться. Они выходили из здания, держась за руки, чтобы больше никогда не расставаться. Кто же знал, что пройдёт всего шесть лет, и от былой влюблённости останется лишь горечь, невозможность что-либо исправить и коробка с фотографиями, которую Чимин бережно хранит. Там их мир, там счастливый Чонгук, который ещё не успел разочароваться в возлюбленном и которого теперь Чимин всеми силами пытается уберечь в коробке, которая никогда… Никогда не покрывается пылью, слишком часто её достают.       И есть в ней одна фотография, на которую Чимину особенно больно смотреть, при виде которой он обязательно открывает ещё одну бутылку вина и не успокаивается, пока не осушит её до самого дна.       Это их самое последнее фото: Чонгук сидит за столом и всплескивает возбуждённо руками. В момент съёмки он что-то увлечённо рассказывал Паку, улыбаясь при этом, как ненормальный, словно та вещь, о которой он говорил в тот момент, имела для него просто колоссальное значение. Так и было. Он рассказывал Чимину подробности своей встречи с Сону, мальчиком, которого они планировали усыновить в скором времени. Пак, ввиду своей чрезмерной занятости и командировок, разрешил мужу выбрать любого малыша, он не будет иметь ничего против. Кому бы Чонгук ни отдал своё сердце, Чимин его примет и полюбит. Младший выбрал Сону, он увидел его сжавшимся на кроватке и с устремлённым незрячим взором в сторону предположительного опекуна. Сону был слеп от рождения, он был лишён радостей мира, его красоты и материнского тепла. А вот Чон… Он застыл напротив хрупкой фигуры мальчика, находящегося в кругу плюшевых игрушек, и не мог сделать лишнего шага куда-то ещё. Он хотел стать отцом этому крохе, окружить его заботой и теплом, услышать звонкое «папочка» и целовать малыша в ответ. Это была необъяснимая связь, притяжение подобное действию магнита. — Сону, да? Воспитательница сказала что тебя так зовут, верно? — Чонгук опустился на корточки перед кроватью и чуть поджал губы, когда увидел повороты головы мальчика, который всё пытался понять, откуда исходил такой приятный голос. Воспитательницы же всегда звучали грубо, с нажимом, а когда дело касалось мытья или переодевания мальчика, они и вовсе на него кричали. Может, это новый воспитатель? Добрый, наверное. С таким не страшно нащупывать футболку на кровати или просить его найти любимую игрушку, что вечно теряется, поэтому Сону немного расслабился и поспешил с ответом: — Да, меня так зовут. Вас не обманули.       Чонгук улыбнулся и решил подойти ближе к ребёнку. Он бережно взял маленькие ладошки в свои руки и тихо проговорил, надеясь вложить в тон голоса как можно больше ласки и нежности. Чон хотел звучать так, чтобы ребёнок, находясь в его компании, чувствовал себя в безопасности: — Меня зовут Чонгук, и я бы хотел стать для тебя папой, Сону. Ты бы согласился жить с двумя папами? — Семья? — Сону всхлипнул, чем несколько удивил Чонгука. Мальчик выглядел измученным: его тёмные волосы были взъерошены и нелепо торчали, как будто их давно не касались зубчики гребня. Всё его лицо было бледным с еле заметными ссадинами, а уголок губ слегка кровоточил. По видимому, ему не так давно досталось от ребят. Воспитательница жаловалась на драчливый характер мальчика, что, честно говоря, наводило на определённого рода подозрения. Слепой ребёнок ведь не представляет особой угрозы, его легко уронить на землю, и он не сможет дать сдачи в ответ, хотя бы потому что понятия не имеет куда бить. В общем, словам женщины Чонгук сразу не поверил, а вот в предвзятое отношение — очень даже.       Чонгук следил за движениями ребёнка, как тот неуклюже слезал с кровати, боясь свалиться с неё на пол, и Чон поспешил оказал Сону помощь — вовремя протянул ему руку и подвёл к себе ближе. Прижимать его к себе или трогать больше положенного Чонгук не решался. Сону нельзя пугать внезапной тактильностью, тем более ребёнок, лишённый зрения, обладает повышенной восприимчивостью к прикосновениям, и любое подобное взаимодействие может случайно ранить его. Он встал на колени, чтобы в любой момент обнять ребёнка, когда почувствует, что ему это позволено. — И у меня будут папы? — спросил Сону с какой-то осторожностью, Чонгуку оставалось только молиться, чтобы эта настороженность не была связана с нежеланием жить в семье геев. В прошлом мальчика забирали к себе несколько пар, но все они были традиционного формата.        Причины, по которым малыша возвращали, Чонгуку известны. Сону нуждался в их заботе и поддержке, как никто другой, и не все родители были готовы к такой большой ответственности. Далеко не каждый человек пожертвует своим временем и привычками ради нового нового члена семьи с ограничениями по здоровью, который не может прожить и дня без помощи взрослого. Неудивительно, что все те самонадеянные люди возвращали мальчика сюда в мир постоянных ссадин и упреков воспитательниц. Но Чонгук не вернёт, он уже отдал ему своё сердце, он уже смотрит в эти неморгающие глаза и видит в них их с Чимином настоящее.        Это их малыш, их ребёнок. — Да, конечно, самая настоящая семья. Мой муж… Он тоже ждёт тебя. Я уверен, что вы понравитесь друг другу, — Чон вздрогнул, когда крохотные пальчики малыша оказались в нескольких сантиметрах от его лица. Подумать только, кроха хотел коснуться его, убедиться, что всё взаправду, и родитель на самом деле сидит сейчас перед ним. Чонгук торопливо подался вперёд и позволил ладошке исследовать его черты, провести ручкой по горбинке на носу и по губам, а стоило Чону опустить голову вниз и подставить её под перебирающие воздух пальчики, как ребёнок с предвкушающей улыбкой на губах зарылся ими в шёлковистые волосы. — Папа такой же красивый? — ребёнок спросил вовсе не то, что следовало спрашивать будучи слепым, однако Чонгук от сказанного малышом замер, не дыша. Сону не знал, что значит «красота». И разумеется, «прощупывание» внешности Чонгука не могло ему дать понять, как он выглядел. Сону уже искренне считал Чонгука красивым. Просто так. Просто потому что Сону своими незрячими глазами увидел душу Чонгука, его доброе сердце, готовое полюбить даже чужого. — Намного красивее, — ответил Чонгук улыбнулся при мысли о возлюбленном. Он представил знакомство Пака с Сону и не мог перестать светиться от всей той нежности, которую он испытывал к своему мужу. Когда Сону наконец-то окажется дома, они будут счастливы, они пройдут тернистый путь родителей рука об руку и подарят Сону хорошее детство. Это их задача на данный момент и на ближайшее будущее.       У Чона тепло растекалось по всему телу, стоило Сону обхватить ручонками крепкую шею и положить подбородок ему на плечо. Это особенное чувство, будто всё самое лучшее вдруг обрело форму маленького человечка с глазами цвета застывшего неба.             Малыш шептал Чонгуку на ухо, что он будет стараться и обязательно станет для них хорошим ребёнком, которым они будут гордиться. Сону не плакал. Только просил, чтобы его забрали отсюда как можно скорее. Чонгук понятия не имел, каким образом ему удалось сдержаться и самому не проронить слезу, он гладил дрожащее тельце, целовал бледные щёки, желая спасти ребёнка из этого Ада.       А потом Чонгук, получив согласие малыша на усыновление, направился в кабинет директора детского дома. Ему оставалось закрыть за собой дверь комнаты Сону и свернуть за угол, как вдруг он уловил позади себя тоненький голосок сына, который звучал особенно чудесно. По-родному. И Чонгук всё-таки не сдержался и всхлипнул, старательно вытирая глаза рукавом рубашки: — Жду тебя, пап.       Чимин вспоминает тот миг, когда Сону пересёк порог их дома. Он был таким хрупким в их огромной гостиной, и все предметы интерьера сразу же показались внушительными и опасными. Мало ли мальчик решит сделать лишний шаг в сторону, и вскоре поранится: ударится об угол тумбочки, стоящей около своей кровати или того хуже — не сможет покинуть пределы одной комнаты из страха, даже несмотря на то, что родители заранее убрали всё лишнее, что могло бы нанести малышу серьёзный вред.       Чимин чувствовал себя неуверенно, он не знал, как ему следует вести себя с ребёнком, и даже те многочисленные книги, в которых авторы раскрывают суть взаимодействия с «особенным» ребёнком, уже на стадии знакомства с Сону оказались бесполезными. Пак не мог вспомнить ничего оттуда, будто мозг перестал получать сигналы, и картотека памяти автоматически закрылась. Он просто стоял напротив недоумевающего Чонгука, держащего малыша за руку, и не мог вымолвить ни слова. Ему нужно было обнять сына, сказать, как он рад его видеть. Но Чимин находился в состоянии оцепенения. И возможно виной тому была работа, помешавшая мужчине встретиться с мальчиком заранее, ещё в детском доме. Однако тогда он наивно полагал, что в этом нет необходимости, он видел фотографии мальчика, узнавал его по рассказам Чонгука. Ему казалось, что он справится, когда он увидит его вживую, проявит себя в роли отличного родителя. Чимин поднял взгляд с малыша, облизывающего свои губы из раза в раз и мотающего головой из стороны в сторону, на мужа и увидел, что на лице младшего отразился весь спектр эмоций, начиная от непонимания и заканчивая тихой печалью. Чон наверняка тогда надеялся, что то было лишь испытанием, которое Паку просто нужно было преодолеть, а дальше всё будет лучше. — Добро пожаловать, малыш, — Чимин произнёс это, слегка заикаясь. Он сам удивлялся той реакции, вызванной видом мальчика, тому, как боязливо он себя вёл, зная, что второй родитель был рядом. — Где ты? — мальчик шлёпал босыми ногами по ленолиуму, всё также держа Чонгука за указательный палец. Сону искал Чимина, пытался уловить чужое дыхание дыхание и шёл на него. Шёл, чтобы в следующее мгновение обнять ноги папы, уткнуться в коленную чашечку лбом и наконец-то почувствовать, как тяжеленный камень ожидания медленно спадает с его шеи. Это действительно его папа.       Он пах чем-то цветочным вперемешку с запахом сигарет, от него исходил аромат Чонгука, который обожает цитрусы и корицу. И от этого ощущения Сону улыбался, тёрся личиком о ткань джинсов и не верил, что жизнь сжалилась над ним. Воспитательница читала им много сказок о зле, о том, что доброму герою всегда приходится бороться за что-либо. И когда Сону спросил её: — А если бы он был слеп? Смог бы он быть таким же крутым? Она тогда выдержала недолгую паузу, а затем, понизив голос, ответила ему, что слепых героев не бывает. А значит Сону никогда не стать тем, кто сможет противостоять злу и получить свою долю счастья.        Судьба же даровала ему победу просто так. Она привела к нему Чонгука тем вечером и познакомила с Чимином, чей запах в в мгновение ока стал для него «домом». Он почувствовал себя в безопасности, смог выбраться из зловещего места, и соответственно, стал героем. Он надеялся всей своей душой, всем своим хрупким телом, что родители видели в нём героя.       Чимин уже тогда заподозрил что-то неладное: он так и не прикоснулся к малышу, продолжая смотреть на погрустневшего Чонгука, пока ребёнок обнимал его за ноги и повторял оглушающее: — Папа. Папочка.       Начались бесконечные дни… Чонгук носился с Сону по больницам, провожал его в школу со специальными условиями, и конечно, полностью погряз во всём этом. Чимин тоже старался уделять внимание сыну, но при этом, как бы он ни пытался, ему никак не удавалось сблизиться с Сону. Он не мог пересилить себя и завести разговор о чём-либо, не касающимся планов на день, вопросов об его самочувствии. Чимин не мог вот так же как и Чонгук взять его на руки… Он чувствовал, что Сону — другой. К нему нужен другой подход, потому что Сону отличается от всех остальных детей. Это было дико. Противоестественно. Умом-то Чимин понимал, что малыш ни в чём не виноват, что он нуждается в ласке и любви обоих родителей. Но отрицать существование барьера было бессмысленно.       Пак не справлялся.       Он позорно сбегал из кухни, если видел, что ребёнок там сидит за столом и проводит пальчиками по точкам на бумаге, пытаясь прочитать текст. Пак всё чаще ловил себя на мысли, что будь Сону зрячим, проблем бы вообще не возникало. Чимин не ощущал бы этой неловкости в обращении. Это безусловно подчёркивало его несостоятельность в родительской сфере, Пак этого не отрицал, но он ничего не мог сделать. Даже поддержка Чонгука не помогала. Муж всё пытался убедить его пойти на специальные курсы молодых родителей, чтобы осознать, что он делает правильно в случае с Сону, а что нет. Однако Чимину было не до этого, проекты по работе перекрывали ему кислород и не давали возможности выкроить время.       В их семье ничего не менялось: один ужасный день, полный разочарований и чувства вины, сменялся другим точно таким же. И жизнь обоих супругов превратилась в сущий кошмар. Чонгук мог спокойно поцеловать Сону прилюдно, сказать, какой он у них замечательный, а Чимин — нет. Чимин закрывался в себе и в миг повышенной сентиментальности между Чонгуком и Сону тут же принимал вид незнакомца, случайно примкнувшего к семейной идиллии. Он знал, что своим отчуждением разбивает Чонугку сердце, но не мог заставить себя стать ближе к Сону.       Слепота мальчика стала причиной их разногласий и ссор по ночам, когда Сону мирно спал в своей постели. Чонгук чуть ли не умолял Чимина хотя бы попробовать узнать их ребёнка или по крайней мере обратиться к психологу. Разумеется, всё это были лишь разговоры… Чимину было стыдно за себя, он боялся смотреть в глаза психологу и при этом говорить, что ему сложно взаимодействовать с Сону.        Проблема крылась во взглядах Чимина на сына, в том, что он видел в нём не человека, а болезнь.       Иногда к ним заходили друзья Пака вместе со своими детьми, которые по большей части являлись ровесниками Сону. Их игривость и повышенное желание общаться пугали мальчика, отказывающегося наотрез слезать с колен Чонгука. Все эти попытки завязать разговор ребёнок пресекал сразу. Он постукивал своей маленькой тросточкой по полу несколько раз, демонстрируя родителям явное нежелание участвовать в этих показательных посиделках, где каждый родитель неустанно интересовался его здоровьем, узнавал — не тяжело ли его родителям с таким «особенным» ребёнком? И Чонгук, который из двух взрослых вообще-то считается примером уравновешенности и спокойствия, в такие моменты чуть ли не рычал на друзей мужа, чтобы его малыша никто не смел трогать. Воспитание — это сугубо их забота, и посторонних лиц она никоем образом не касается. Люди в ответ начинали морщить носы и поглядывали на малыша исподлобья, а потом ещё и клали руку на плечо Паку, мол, не повезло тебе, держись. А Чимину от такого очевидного контраста становилось только хуже, он видел снующих туда-сюда детей, их румяные лица и улыбки до ушей. Сону же был не такой: он — бледный и очень медленный ввиду своей особенности, ему постоянно нужны родители рядом, нужна любовь Чимина, вечно передвигавшегося по квартире на цыпочках, только бы не остаться с мальчиком наедине.        Сону тоже совсем отчаялся, цеплялся пальчиками за кофту Чонгука и говорил, что папа его не любит, что, разумеется, было неправдой. Пак просто не знал, как ему следовало эту любовь показывать. Сколько было вечеров, когда он вставал напротив детской с ладонью, опущенной на ручку двери, но всё не решался войти внутрь, а ему так хотелось приблизиться к нему и поцеловать в щёку.        Чимин считал себя недостойным своей семьи, и это выражалось не только в отсутствии любого контакта с Сону, так ещё и их отношения с Чонгуком изрядно пострадали. Исчезли ночи поцелуев и тёплых объятий, Паку было так неловко касаться Чонгука руками труса, руками человека, не заслуживающего такого чудесного мужа и ребёнка.       А потом… Потом Чонгук неожиданно предложил Чимину развод. Это было внезапно, настолько внезапно, что Чимин не смог выдавить из себя и слова. Даже Сону нервно постукивал палочкой по полу, сидя на диване, в гостиной. — Я не думал, что наступит такой день, когда мне придётся говорить такое, Чимин. Мне очень непросто сейчас. Я… — Чонгук не скрывал своих эмоций, не пытался говорить ровно. Он выглядел разбито в своих застиранных на сто рядов спортивных штанах, в заляпанной соусом футболке. Чонгук отдавал всего себя воспитанию Сону, в то время, как Чимин ходил на работу в отглаженных брючках с рубашечкой и вращался исключительно с бизнесменами. Их жизни, как бы это абсурдно ни звучало, разнились. И Сону, вопреки первоначальной идее счастливой семьи, вписывался только в одну, когда должен был стать связующим них элементом. — Мы не справляемся, Чимин. Посмотри, что с нами стало. Я так устал от той боли, что ты испытываешь каждый день, находясь с нами под одной крышей. Думаешь, я не замечаю твои мучения? Не вижу, как плохо тебе становится при очередном провальном разговоре с Сону? — Я просто… Просто не могу принять его, родной, — Чимин впервые за все года говорил с Чоном откровенно. Он ненавидел себя в эту минуту всей душой, зная, что суть разговора понятна и Сону, замершему на диване. Маленькие плечи напряглись, а спина сгорбилась. Ему было так горько от осознания, что это он стал причиной разногласия. — Я пытался… Но не могу. — Можешь. — Посмотри сколько лет прошло, а всё безрезультатно, Чонгук. Ничего не получается! Я вижу его и не могу пересилить себя. Это ненормально, — Чимин тогда сорвался на крик. Он гневно сверкал глазами, почувствовав как бессилие давит на виски и лишает возможности здраво мыслить. — Сону — обычный ребёнок, которому нужна хотя бы крупица твоего внимания. Он тоскует по тебе. Просит, чтобы ты провёл с ним немного времени. А я так устал давать ему надежду, что папа одумается, — Чонгук перешёл на шёпот и слегка закачался на месте от переизбытка чувств, от желания перемотать время назад и познакомить Чимина с малышом ещё в детдоме. Может если бы он заранее с ним познакомился, барьера бы не возникло? — Я не гожусь в родители для такого ребёнка. Он — другой. Он отличается от других. Он стран. — Чимин осёкся, но по слезящимся глазам Чонгука, запоздало понял, что ляпнул лишнего. — Неужели ты, который когда-то взял странного парня в мужья, не смог принять Сону. Ребёнка, Чимин. Вспомни меня и мою тягу к плюшевым игрушкам, как все вокруг кричали, что я не нормальный. Ты влюбился в меня, зная о моей странности. Так почему сейчас ты не можешь полюбить сына? И принять его особенность, как часть человека. Просто человека. А не больного с ограничениями возможностей здоровья?       Вот тогда Чимин и сломался. Он не мог поверить, что Чонгук, любовь всей его жизни, покинула его после оглашения идеи о разводе. Чонгук сказал, что это единственный выход, который позволит каждому из них начать свой путь с чистого листа. Сону больше не будет беспокоить Чимина своим присутствием, а Чонгуку… Ему придётся запечатать своё сердце за дверьми с кодовым замком, шифр которого знает лишь Пак. Потому что другого мужчину он никогда не выберет себе в качестве друга, любовника, мужа.       Чимин вспоминал тихими одинокими вечерами дрожание руки Чонгука, подписывающего заявление на развод. Помнил покусывание губ и глаза, которые тот прятал за отросшей чёлкой. Чонгуку было несладко, ему пришлось выбирать между двумя самыми дорогими людьми, и как бы это ни было грустно, он остался с Сону, увёз его к себе в крохотную однушку, несмотря на все уговоры бывшего мужа. Наверное, это было его призванием — стать папой и любить своё дитя больше всего на Свете… И в отличие от мужа, он понимал степень своей ответственности за жизнь мальчика. Чон не хотел отказываться от малыша, только потому что его мужу было сложно…       По этой причине Чимин на него не злился. Даже в момент его ухода из квартиры с хныкающим мальчиком под руку Чимин любил его, любил даже сильнее, чем это было до этого. До выпускного и его головокружительного образа в чёрном костюме, до поцелуя посреди спортивного зала и до того первого знакомства, когда Чонгук только подошёл к нему с нелепом плюшевым зайцем в руке и спросил дорогу. Да, Чимин скорее всего влюбился в него уже тогда…       Он помнил ребёнка… У которого… Слепота… Одинаковые штаны и кофты… И больше ничего? Стеклянный бокал падает на пол, тут же разбиваясь вдребезги. Парочка осколков попадает в несчастную коробку, пока Чимин оседает вниз, торопливо роется в коробке, отбрасывая в сторону все остальные карточки и, к своему ужасу, не может найти не одной фотографии маленького мальчика с застывшим взглядом. От воспоминаний о нём становится невыносимо больно внутри. Как же страшно… Он прожил с ним столько времени под одной крышей, но не сохранил в памяти ничего, кроме его недуга. Слепота, да и только…       Странное чувство будоражит кровь в его теле, перед глазами мелькает невзрачный силуэт мальчика рядом с его возлюбленным, но он такой тусклый, непонятный. Появляется ярое желание сфокусироваться именно на нём, окунуться в его краски и мысли.       Пухлые губы внезапно изгибаются в улыбке. Вот оно. Чимин скучает, скучает по нему точно так же, как и по Чонгуку. Хочет узнать его, понять, что это за мальчик, как он выглядит и что из себя представляет.       Понадобилось два года. Целых два года, прежде чем до него наконец дошёл смысл слов, сказанных Чоном в тот роковый день. Он всё это время пытался понять, как вести себя с больным человеком, не пытаясь стать лучшим отцом для мальчика. Для сына.       Чимин срывается с места, надевая на ходу пуховик, шапку, и толком незашнурованные ботинки. Мужчина устремляется вниз по лестнице, задевая прохожих и слыша громкие матерные окрики. Ему всё равно. Ему нужно добраться до квартиры Чонгука и исправить свои ошибки. Пока не стало совсем поздно.       Тэхён звонит ему на протяжении всего пути, звонит в метро, уверяя, что ничего не получится. Он не может вот так вот сразу поменять своё мировоззрение и принять Сону, это так не делается. И Чимин кричит на него, орёт прямо в трубку: — Я уже на дне, Тэ! Я уже разрушил всё, что только можно! Не мешай мне, пожалуйста!       Пока на том конце провода не наступает оглушающая тишина. Чимин ругается на него, на себя, но бежит. Мужчина отчаянно напрягает память в надежде вспомнить адрес квартиры Чонгука. Он мог бы дозвониться до бывшего, если бы только вовремя вспомнил о телефоне. Естественно, он его благополучно оставил дома…             А потом… Потом Чимин видит Чонгука, отпирающего дверь подъезда того самого дома, адрес которого Пак так долго отыскивал в груде воспоминаний. Оказывается, интуитивно он двигался в верном направлении, ему оставалось лишь свернуть налево и пройти несколько метров вперёд.        В руках Чона — по два увесистых пакета с продуктами, он, стиснув зубы заходит внутрь, а за ним — и Чимин. Чимин, который подбегает к нему со спины и обнимает поперёк живота. Чимин, который выхватывает тяжеленные пакеты и без лишних размышлений говорит, как он скучал.       Чонгук… Его несчастный осунувшийся муж с посеревшей кожей, с пропавшим блеском в глазах смотрит на Пака и не верит, не верит, что вот он здесь. Он правда пришёл к ним. — Так похудел… Тэхён говорил, что ты пил… Это правда? — Чонгук не кричит от счастья, и, разумеется, не выглядит так, будто увидел чудо. Это немного напугало Чимина, в поведении мужа явно есть какая-то загадка, словно он чего-то не знает. Однако ему всё равно было невероятно приятно слышать ту самую заботу, которой ему чертовски не хватало. — Пил. — Сону наверху, поэтому если ты… Хочешь поздороваться с ним или может…- заикаяясь, произносит Чонгук, а в душе боится реакции Пака. Ему страшно снова увидеть маску отчуждения на лице мужа. — Хочу. Очень хочу, Чонгук. Проводи меня к нему, я очень хочу увидеться с сыном, — тараторит Чимин в нетерпении. Он напряжён, его руки дрожат, только не от веса тяжеленных продуктов, а от острого желания поскорее зайти в гости и для начала хотя бы просто увидеть своего ребёнка.       Чонгук только кивнул, боясь проронить лишнего слова и спугнуть Чимина. А на деле в душе у него была буря, сопровождаемая фейерверками и вспышками комет. Неужели, всё наконец придёт в норму? Неужели, Чимин и Сону…       Но когда Чон вышел из плена своих мыслей, он наткнулся на уже открытую дверь, на Чимина, бегущего к своему ребёнку, который скромно опирался на палку посреди коридора. И Чонгук не мог понять, почему слёзы бегут по его щекам, почему хочется смеяться, а самое главное вытащить кольцо из кармана куртки и снова надеть его на палец. Он всегда носил украшение с собой, до отчаяния надеясь, что муж вернётся к ним. То же самое касалось и сына, откладывающего папе все эти два года самые вкусные сладости, пока у них не выходил срок годности.       После. Когда Чимин ещё долго будет сидеть на кровати с Сону на коленях и целовать его в бледные щёки, он так же долго будет удивляться наличию третьей тарелки, которую Сону с Чонгуком всё это время держали на столе, третьей зубной щётке в ванной, и отдельной пустой полке в шкафу.       Его самая лучшая семья давно приняла Чимина с его барьером, с его невозможностью общаться с родным ребёнком. Пока он страдал. Они его уже приняли. И также преданно ждали после разлуки.       Развод всего лишь был его терапией, временем на обдумывание и реабилитацию. Сколько бы времени ни прошло. Они его всегда ждали. И всегда будут ждать.