Сборник всего, что трогает душу

— Стало быть… Уходишь?       Вздёрнутая бровь и надменный взгляд — в этом весь Сокджин. Он старательно делает вид, что нет… Его не беспокоят сумки около двери, его не беспокоит та несвойственная Юнги торопливость, с которой тот натягивает на себя куртку, будто находиться здесь — превыше его сил. Одна показуха, думает Сокджин, но почему-то всё равно встаёт у входной двери. Авось и… Передумает? Киму даже неловко от своего поведения, раньше он «любимых» менял как перчатки и самолично открывал перед ними дверь с красноречивым «на выход». А тут — нет. Тут Сокджин почему-то не торопится выгонять Юнги.       Мин на него не смотрит, но дёргает плечами так, словно желает избавиться от навязчивого взгляда Кима. — Никаких пощёчин? Истерик? — Сокджин не знает, чего он добивается и что именно хочет услышать. Одно точно — его пугает холодная решимость Мина, который вместо выяснения отношений и скандала, молча собирает свои вещи, чтобы покинуть квартиру и исчезнуть из жизни мужчины. Как будто он никогда здесь не жил, никогда не целовал эти преступно пухлые губы, никогда не готовил на его кухне и не встречал на пороге квартиры с распростёртыми объятиями.       Юнги уходит, негласно соглашаясь играть роль призрака, когда-то существовавшего в этом доме.       Почему-то это ощущается больнее. Почему-то Сокджину от этого отвратительно грустно. Он готовился обвинять Мина в несдержанности и в отказе принять тот факт, что их отношения подошли к критической точке невозврата… Но Юнги внимательно слушал Сокджина, не пытался возразить, когда тот сказал, что их история подходит к концу. — Ты изначально меня предупреждал, что наши отношения ненадолго. Ты так со всеми поступаешь, и я знал это… — говорит Юнги уже в коридоре, он завязывает шнурки на конверсах, а затем оборачивается, чтобы взглянуть на Сокджина в последний раз. В их последний раз.        — Зачем тогда согласился быть одним из всех? — на этот вопрос Сокджина Юнги не отвечает. Уходит молча, и топот конверсов эхом отдаётся в голове хозяина дома.       Есть такая штука… Любовь к садизму, к желанию медленно и безжалостно уничтожать другого. Почувствовать его слабость и использовать это.       Сокджин не умеет любить. Он встречается с другими, чтобы вдоволь насладиться их любовью к нему, а затем бросить, потоптавшись на остатках их чувств. Юнги ему такой роскоши не позволил. Он вместо ожидаемой реакции на расставание, закрылся в себе, мысленно прокручивая в голове всё хорошее, что у них было, и просто ушёл, оставив после себя пустоту. Ни одной его вещи нет в квартире Сокджина, нет ничего, что Ким мог бы использовать в качестве предлога, чтобы вернуть Юнги назад и попробовать разрушить его. — Ты же давно хотел его бросить? Чего так долго тянул? Сам же мне все уши прожужжал, какой он счастливый около тебя крутится, — Намджун курит, сидя на кухонном подоконнике. Он мельком оглядел квартиру, чтобы убедиться в масштабах проблемы… И да, Сокджин с его аномальным садизмом действительно в полном дерьме. Человек хотел увидеть, как Вселенная в глазах другого разбивается на осколки… А в ответ на свою привычную выходку с расставанием не получил ничего. Никакой подпитки в лице страданий и мольбы не бросать его. Кажется, это Сокджин был тем, кто с минуты на минуту готов был встать перед Юнги на колени, лишь бы Мин соизволил выдавить из себя хоть что-нибудь с намёком на боль, на нежелание разлучаться. — Я ничего не смог прочитать у него на лице. Ни боли. Вообще ни черта. Он умудрился провернуть всё так, будто эти отношения ничего не значали для него, а не для меня, — у Сокджина непонимания — вагон и маленькая тележка. Он чуть ли не за волосы на голове хватается. И как это могло произойти? Он был твёрдо уверен, что Юнги влюблён в него даже не по уши, а по самую макушку. Где он просчитался? И почему сам не хотел его отпускать? Стоял в тот день так долго в коридоре, подпирая дверь спиной, в неверии, что вот-вот это щуплое тельце исчезнет в лабиринте улиц Сеула. И что тогда? Почему это вообще что-то значило? — Плохо быть кинутым? Каково это, а? Неприятно? — Намджун кривится. Он ещё год-два назад умолял Сокджина не творить такой херни с людьми, не играться с их чувствами. Говорил же, что в конечном итоге Сокджин окажется среди проигравших. А теперь уже поздно. — Заткнулся бы, а не продолжал трепать мне нервы, — Сокджину пить хочется неимоверно. Взять бутылку и осушить её залпом. У него в голове — раздражённое дёрганье чужих угловатых плеч и взгляд, в котором кроме простого принятия, ничего не имеется. Любая мысль — это Юнги, его мнимая покорность, посмевшая бросить вызов манипулятору со стажем. Парадоксальная ситуация. Принять правила игры Сокджина, и в итоге — победить, даже не хлопнув дверью напоследок. — Если бы я молчал, ты бы спился, — заключает мрачно Намджун и поворачивается к набитому до отвала шкафчику, чьи полки вот-вот сломаются от обилия алкоголя всех видов. — Я пью только в хорошем настроении. Знаешь же. А хорошее настроение у меня бывает когда? — этот вопрос он адресует Намджуну так, будто спрашивает о самой очевидной вещи на Свете.       Когда другим плохо — вот он ответ. Когда вокруг пожарища, а Сокджин — по пояс в воде. Ничего его не задевает и не планирует делать больно. Он, наверное, и страданий как таковых не чувствовал. Многие, вон, из-за одной любви к животным льют слёзы по несколько раз на дню, а его и это бы не затронуло. Он не знает, что такое «эмпатия» и «сочувствие». Таких, как он в обществе опасаются, избегают, да и понятно это. Кому захочется быть ужаленным и одновременно зависимым от источника этого самого яда? Но Сокджина хотят. У него красивые губы, мягкие пушистые волосы цвета воронова крыла и глаза, которые подобно Горгоне заставляют смотрящего застывать, но не от силы проклятия, а от желания смотреть на него не меньше вечности и столько же касаться его, желать.       Восхищение останавливается на внешности и почему-то не рискует заходить дальше. А дальше — пустота. Сокджину нравятся пожарища вокруг, потому что у него самого в душе нет ничего, кроме горстки пепла. Что могло гореть — давно сгорело… Нет ни одной искры поблизости, ни человека, способного на свой страх и риск спуститься в глубины его души и узнать его, как простого смертного.       Намджун — это единственный друг, который Сокджина поддерживает. Который в этом пепле всё ещё ищет намёк на сохранность человеческих качеств, когда-то вытравленных людской злобой и завистью. Сокджина в школе ненавидели. Из-за своего характера и излишнего желания подружиться, он тянул к ним руки и просил, чтобы его приняли, а в итоге — ему ломали пальцы и выворачивали суставы.       Когда-то Сокджин любил весь мир и доверял абсолютно каждому.        Намджун знал, что однажды Сокджина жестоко избили в школьном туалете. И никто, никто не попытался оказать ему помощь. Были ребята, которые снимали происходящее на камеру телефона и комментировали каждый его стон, каждый вскрик, то и дело слетавший с его губ. Намджун видел эти кадры. Они всё ещё есть на просторах сети, и если хорошенько покопаться, их можно спокойно найти. Но Намджун не искал. Сокджин сам показал ему запись и добавил, что несколько ребят оттуда уже в старшей школе оказались в его списке отвергнутых. Он не использовал кулаки, не ломал им кости, но разбивал сердца. И делал это с максимально равнодушным лицом. Будто смахивал с себя пыль.       Дети слишком жестоки, а взрослые эту жестокость недооценивают. Наверное, это сказалось на нём, на его поведении и на его слабости к унижениям других, потому что самого неоднократно подвергали буллингу.       Намджун понятия не имеет, что произошло с Сокджином потом. Почему он в один день решил играть роль рокового красавчика? Зачем он спал с людьми, которые когда-то вжимали его лицом в кафельный пол и глумились? Почему именно эта тактика? Намджун бы хотел, чтобы Сокджин в прошлом просто разбивал им носы. Но он этого не сделал. Потому что вопреки своей зарождавшейся любви к унижению других, он не хотел делать им больно физически (это ещё одно доказательство того, что среди его пепла всё ещё догорали мелкие угольки). Он разрывал с ними отношения, когда те были готовы бросить к его ногам мир, выкидывал в мусорки их бриллиантовые браслеты и дорогие часы. Делал всё, чтобы показать их ничтожность…       Единственным исключением стал Юнги, влюбившийся по ошибке. Его не было на записи среди обидчиков, и Сокджин даже растерялся, когда этот маленький нескладный парень, который слыл в компании друзей знатным интровертом, предложил ему попробовать… Тогда-то Ким честно ему и сказал, что скорее всего будущего у них нет. У других ведь не было.       Однако Юнги всё устраивало. Он побитой собакой смотрел на Сокджина, словно боялся услышать отказ и глядел как будто вовнутрь. Сканировал своими кошачьими глазами, и от этого взгляда Сокджину становилось неуютно. Мин не пытался залезть к нему в душу, но при этом показывал, что его очень интересует её содержимое. — Ты как дорогая конфета. У таких обычно обёртка красивая, а шоколад посредственный, — Юнги умудрился ляпнуть такое в их первую ночь. Его грудная клетка в учащенном ритме то поднималась, то опускалась, голова лежала на подушке, а тёмные пряди неприятно липли ко лбу. Сам же Сокджин курил, сидя на кровати. Он смотрел в окно, наблюдал за молчаливой луной и такими же звёздами. И не чувствовал абсолютно ничего, кроме пустоты. Мёртвой. Гнилой пустоты. — Тебя никто не заставляет есть эту конфету, — резонно говорит Сокджин. Юнги — странный, и темы для разговоров в постели у него странные. Но если уж тянет на «поболтать», он готов потерпеть немного. Всё равно он скоро бросит его. Всё равно Юнги станет ещё одним его трофеем. — Но я не «все». Я пробую сладости прежде чем говорить, что у них отвратительный вкус, — Юнги ловит на себе настороженный взгляд. Ловит дрогнувшую руку с тлеющей сигаретой и то, как Сокджин ехидно улыбается. Яд крупными каплями блестит на его губах, готовясь ранить, вновь сказать нечто колкое, отчего у Юнги, как и у всех остальных заболит между рёбер. — И как? Нравится? — Отдаёт горечью. Вязкий привкус сладкого сахара, которого чрезвычайно мало. Хотя изначально рецептура была другой, сахара в ней было много. Это была самая вкусная конфета, которой и обёртка не требовалась, чтобы быть лучшей, — Юнги бормочет это уже между сном и явью. Кажется, он не до конца осознаёт, где находится, и почему Сокджин вдруг горбится на кровати.       Каким-то образом странный разговор о конфетах перетекает в нечто серьёзное. Сокджин в тот день вместо того, чтобы спать, погружается в размышления, вспоминает школу и лица тех, кто каждый день навещал его в ночных кошмарах. Могли ли эти люди завидовать ему? Могли. Он хорошо учился. И был любимчиком у большинства учителей, благодаря тёплой улыбке и приятной внешности. Он знал, как можно легко понравиться и активно этим пользовался. Просто он был чист. Он и не думал затмевать своих одноклассников, а наоборот, хотел с ними дружить и помогать с учёбой.       Он тогда с любопытством всматривался в спящее лицо Юнги на своей кровати… И с удивлением обнаружил, что ему не плохо рядом с Мином. Он не чувствует себя неловко или некомфортно. И эти странные ассоциации были для него внезапным глотком свежего воздуха. Юнги сравнил его с конфетой. Бывшие расценивали Сокджина как дорогую вещь, которой они хвастались перед своими друзьями, но при этом никто из них не произносил ничего подобного вслух, продолжая отыгрывать свои роли в театре Сокджина.       Может, ещё из-за этого он сейчас сидит, понурив голову, на кухонном стуле и слушает причитания Намджуна. Юнги его обыграл. Мин, следуя уговору, ушёл из его жизни, а в памяти Сокджина он всё ещё лежит на той кровати и говорит ему о конфетах и обёртках. — Может, ты влюбился? — Намджун достаёт всё-таки одну из бутылок из злосчастного шкафчика и с грохотом ставит её на стол. Находит парочку стаканов с непонятными разводами на стенках. Ему так-то без разницы из чего пить. Сокджину, наверное, тоже. Намджун ловит себя на том, что не узнаёт друга перед собой. Он какой-то… Другой. На его красивом лице заламываются брови, и даже всегда подтянутая кожа вдруг собирается мелкими складочками в уголках губ и глаз. Это противоречит его идеальности. Это противоречит привычному ходу вещей. — Нет, я не мог. Невозможно, я никогда не влюблялся, — Сокджин отказывается от протянутого стакана и выглядит таким измотанным. Таким уставшим. Может, от недостатка энергии? Или от недостатка… Общения с конкретным человеком? — Я не знаю, что это такое. Мне просто плохо. Я не могу снова привязаться. Не могу, слышишь меня! — Сокджина трясёт. Он почему-то снова в школьном туалете. Вокруг леденящий душу холод и безликие фигуры, которые тянут к нему свои руки. Эти пальцы касаются его одежды, и Сокджин слышит треск рвущейся ткани. Кто-то пинает его в живот, и Сокджин заваливается набок. Он плачет, не веря в происходящее. Снова здесь, в этом Аду. С этими же людьми, от которых он зависел когда-то, которых он считал своими друзьями. Может, ему всё это приснилось? Может, он на самом деле до сих пор учится в школе? И не было вовсе ни Намджуна. Ни Юнги. — Дыши. Дыши, Сокджин, — Сокджин не может сфокусироваться на говорящем. Он беспомощно мотает головой, но вокруг только кафель. И вспышки камер на телефонах. — Я с тобой.       Глаза Кима расширяются. Потому что перед ним на корточках — Юнги. Никаких вспышек. Никаких людей, кроме них, в этой кафельной комнате нет. И холода тоже больше нет. Мин не трогает его, только улыбается тепло. Сокджин сам пододвигается ближе к нему, пальцами очёрчивает черты лица, проверяет — настоящий ли? Действительно ли он не бросил его, как все другие? Сокджин слышит на фоне обеспокоенный голос Намджуна и вздрагивает: — Паническая атака. Раньше такого никогда не было. Я аж испугался, пришлось тебе звонить.       Кафель пропадает. Сокджин проваливается в темноту и также резко оказывается снова в своей квартире. Он сидит на диване с заплаканным лицом и выглядит наверняка ужасно. В последний раз он так плакал… Очень давно. Даже вспомнить — нереально. Всё его тело укатано в тёплый плед, а рядом сидит Юнги. В своей излюбленной куртке и в конверсах. Даже разуваться не стал. — Его в школе… — начинает Намджун в попытке объяснить всю ситуацию, но Юнги его прерывает: — Не надо. То, что было у него в школе, должно остаться в школе. — Я же выгнал тебя, — Сокджина всё ещё трясёт, но уже не так сильно. Он вдруг понимает, что хочет, чтобы воспоминаний с Юнги было больше. Чтобы странных разговоров было много. Чтобы они заменили собой вспышки на телефонах и безликие лица. — И я уйду, если ты этого захочешь. А пока надо убедиться, что прошлое больше не причинит тебе беспокойств, — Юнги не ждёт от него любви. Он пришёл, потому что волновался, потому что Намджун звонил ему, чуть ли не крича в трубку. Юнги даже отказался узнать причину столь отвратительного отношения Сокджина ко всем людям. Как будто изначально верил, что Ким на самом деле вовсе не плохой человек.       Юнги его любит. И этой любовью Сокджину почему-то страшно манипулировать. Пусть он не испытывает к Юнги того же в ответ, ему просто безопасно рядом с ним. Комфортно. А ещё есть что-то похожее на кипяток внутри Сокджина, обжигающее все внутренности и заставляющее его прямо сейчас так нелепо улыбаться. Он не знает, что это. И не хочет, честно говоря, знать.       Намджун только подозрительно быстро уходит, ссылаясь на занятость, на посторонние дела, требующие его немедленного вмешательства. А Юнги вдруг снова говорит всякую околесицу, под которую Сокджин мгновенно засыпает: — Видел по телевизору смешное шоу. Надо как-нибудь посмотреть, говорят, там шутки нормальные и музыка — тоже. Скорее всего японское, не знаю, нравится ли тебе такое. А если что, то выберем вместе. Только не романтику, пожалуйста…       И снится Сокджину школа. Снятся коридоры со скамейками вдоль стен и учителями, хватающими двоечников, проспавших их занятия, за шкирку. И почему-то снится юный Юнги с рюкзаком на спине, который держит его за руку и говорит что-то о японцах, юморе и немного о том, как он рад снова быть здесь. Рядом.       А Сокджину нестрашно. Он мужественно смотрит в лица своих одноклассников, чувствуя тепло юнгиевой ладони в своей и мысленно с ним соглашается. Он тоже рад быть здесь. С ним.