it's not passing fascination now

Виноградник — это все, о чем они могли мечтать. За тысячи и тысячи кропотливо скопленных за эти годы монет Дауд смог приобрести неплохой кусок земли с плодородной почвой и особняком — и все это под жарким солнцем Серконоса. Еще дальше от Дануолла они быть не могли — как мысленно, так и физически — и потому этот вариант великолепен. Самое место для Китобоев. Но даже после почти года подобной жизни иногда Томас просыпается, дезориентированный от жары, мягкой постели и — что еще более странно — еще одного человека в ней. Пожалуй, думает он, это то, к чему нельзя привыкнуть. Ведь даже если через двадцать лет Томас будет просыпаться от взгляда Дауда на своих руках, это будет все так же поразительно. Остальным Китобоям нравится дразнить его, но Томас знает: они счастливы за них обоих. Это не состязание — каждый выполняет то, что ему подходит. Вдали от системы «новичков» и «мастеров» никто не возмущается тем, что он безнадежно влюблён в их лидера. И, в случае чего, они с удовольствием эксплуатируют их отношения, отправляя Томаса решать вопросы, если у Дауда плохое настроение. Как, например, сегодня. Дауд уже ушел к моменту пробуждения Томаса, что случается крайне редко, и те немногие китобои, что видели его утром, докладывали одно и то же: босс молчалив. Неудивительно, что Фергус попросил Томаса позвать Дауда на обед. Тот находит его в привычном месте — сидящего на вершине холма с потрясающим видом на просторы. Отсюда он может видеть город на западе и океан — на востоке. Тихое спокойное место, в уединении от всего и всех. Томас помнит, что Дауд предпочитает его для размышлений. — Дауд? Обычно он слышит его за милю, однако сейчас едва реагирует на голос. Быстрым движением утирает глаза, но Томас видит, как блестят его щеки. — Томас, — что звучит грубее положенного. — В чем дело? — Фергус попросил… — начинает он, но осекается — нехарактерное для Дауда проявление слабости напрягает его. — Дауд, почему ты плачешь? Тот собирается заспорить, но в уголках его глаз скапливаются слезы, и он делает тяжелый, мучительный вздох. — Прошел год, — бормочет он, уставившись на сверкающий океан, — с предательства Билли. Только сейчас Томас замечает, что Дауд крепко держит мини-арбалет — тот самый, небольшой и с быстрой перезарядкой. Оружие Билли, которое она оставила на его столе после изгнания из старой базы в Затопленном Квартале. Она забрала маску, меч, но арбалет был тем, что она получила от Дауда при назначении на должность правой руки — символ ее нового почетного статуса. То, что она его оставила, было жестом уважения, и, очевидно, Дауд держался за него все это время. Томас садится рядом, кладя руки на колени. — Думаешь, она где-то там? — спрашивает он, кивая в сторону моря. — Билли всегда хотела быть капитаном. — Я надеюсь на это, — вздыхает Дауд. — Надеюсь, она счастлива. — Как и все мы, — добавляет Томас, потому что это правда. Дауд дал Китобоям больше, чем они планировали, приходя в Дануолл. Дал крышу над головой, сытый живот каждый вечер, надежный источник дохода и набор бесценных навыков выживания — и это не говоря о чувстве принадлежности, чувстве семьи. И этот виноградник, здесь, в Серконосе, — самая безумная их мечта. Дауд хорошо постарался. Он смотрит на него с непроницаемым выражением лица. — Ты счастлив, Томас? — Да, — отвечает немедленно и твердо — ведь так оно и есть. Он все еще хорошо помнит свое детство, ограниченное громоздким богатым домом без пути наружу — до тех пор, пока Дауд не ворвался туда с целью его убить, но вместо этого предоставил возможность сбежать. Томас провел годы с китобоями и был доволен: безопасность, семья и Дауд сделали его нестабильную жизнь, полную убийств, более чем сносной. Но это — залитый солнцем дом, место для их отставки вдали от внимательных взглядов — все, чего он мог хотеть. Дауд — это все, чего он мог хотеть. — Я счастлив. Он берет руку Дауда, переплетая пальцы, и тот тянется к нему, кладет голову на чужое плечо. Так они и остаются, пока дыхание Дауда не становится ровным, а обед — не более, чем воспоминанием.