it's not passing fascination now

Домик выглядит сомнительно. По факту это даже тяжело назвать домиком — лачуга, пожалуй, более подходящее слово. Небольшое пристанище, созданное из наспех сваленных бревен, с кривой крышей, выглядящей так, словно она может проломиться в любой момент под весом снежной шапки. Оно не кажется даже отдаленно обитаемым. И, да, все же через щель в шторах пробивается едва видимый свет, а из трубы валит дым. Очевидно, кто-то все-таки соорудил дом здесь, в сердце тивийской тундры. Тот, кто не хочет быть найденным. Тот, кто предпочитает оставаться в одиночестве. Тот, кто скрывается от чего-то. Бездна, Томас надеется, что это его кто-то. Он искал годами. Как только стало ясно, что Дауд покинул их и не собирается возвращаться, Китобои распались. Вероятно, это допустил и Томас. Он мог бы сплотить их, мог продолжить их дело без Дауда и его сверхъестественных подарков, но он не хотел этого. Он присоединился к Китобоям не из-за жажды крови, не из-за горстки монет или должности заместителя, он никогда не делил постель с их боссом из-за чего-то, кроме любви. Все, что он делал с момента их встречи, было для Дауда. Только для Дауда. А Дауд — Дауд покинул его. И Томас просто хочет знать почему. Он пересек всю Империю: от Серконоса до Морли и, вот, сейчас, наконец, Тивия. Томас провел много времени, прочесывая Серконос, ведь Дауд захотел бы вернуться в родные края. К моменту, как он выяснил, что Дауд отправился в Колкенни после Даунолла, он давно двинулся вперед, уставший от людей вокруг. Путь привел его в Тивию, на север, мимо Прадима, в деревню столь отдаленную, что жители давно позабыли ее название — а затем еще дальше, в саму тундру, где, по слухам, бородатый отшельник со шрамом на лице построил дом. И, вот, он здесь, на северном краю Империи. Уставший, голодный и, Бездна, очень, очень замерзший и продрогший до костей, даже будучи закутанным в шесть слоев одежды. Но, даже когда вокруг завывает ветер, даже когда садится солнце, даже когда он знает, что не может вернуться в деревню, не замерзнув насмерть, даже когда он так близко, Томас колеблется. Потому что так, как он бы хотел — так, как ему нужны эти ответы, точно так же он не может не бояться этих ответов. Ничто не может быть хуже, чем эта мерзкая неопределенность. Трясущимся кулаком — от холода, врет он себе — Томас стучит в дверь. Она отворяется моментально, и какие-либо сомнения Томаса в личности отшельника растворяются росой под солнцем, когда он видит цепкий взгляд серых глаз, известный ему так хорошо, и это не обращая внимание на знакомые шрам и манеру поведения. Из нового лишь густая борода и неброский шерстяной свитер, но они не могут помешать распознать Дауда. Не Томасу по крайней мере. Дауд держит пальцы на кинжале у бедра. — Кто ты? Лишь звука чужого голоса после стольких лет хватает, чтобы Томас задрожал — от холода, вновь врет он себе — и он стягивает подшлемник, скрывающий половину лица, затем — очки, защищающие глаза от ветра. — Мастер Дауд, — негромко говорит он, и это так же легко, как и десять лет назад. — Томас, — делает несколько вдохов он. — Что ты здесь делаешь? Он уже не чувствует собственного лица. — Ищу вас. Долгие моменты Дауд пристально смотрит на него. — Заходи, — приказывает он, когда Томас начинает стучать зубами. Он повинуется слишком охотно, проскальзывая внутрь небольшой лачуги, и тихо бормочет слова благодарности. Внутри восхитительно тепло: разожжен камин — Томас согревается, позволяя себе небольшую передышку, в течение которой не думает ни о чем, кроме того, как вновь нормально шевелить конечностями, и игнорируя мысли о человеке, в чье пространство он столь неожиданно вторгся. Но Томас знает, что не может избегать его вечно. Он отворачивается от огня, оглядывается на мужчину, которого искал столько лет: Дауд неловко стоит посреди комнаты — так, словно это его не должно здесь быть. И, кажется, он тоже заинтересован в окружающей обстановке больше, чем в человеке напротив. Томас облизывает губы, потрескавшиеся после холода. — Вас не так-то легко найти. — Так и задумывалось, — прилетает короткое в ответ, и Томас невольно вздрагивает. — Я могу уйти, — предлагает он, пожалуй, даже милосердно, — если хотите. Если Дауд отошлет его, Томас получит все ответы, которые искал. — Не смеши меня, ты замерзнешь до смерти еще до того, как вернешься в деревню, — огрызается Дауд. Он глубоко дышит, не сводя взгляда с танцующих языков пламени. — И… рад тебя видеть, Томас. Простая фраза греет лучше, чем целый камин. — Я тоже, сэр. Дауд выглядит так, словно хочет сказать множество других вещей, и не говорит. Вместо этого он тянется к маленькому медному котелку с полки над камином. — Чаю? Не будь он столь напряжен, Томас обязательно бы пошутил насчет обыденности вопроса. — Пожалуйста, — говорит он, потому что горячий напиток звучит как дар небес после нещадного однодневного похода по тивийской тундре. Дауд кивает, выходя за дверь и исчезая снаружи. Возвращается не более, чем через полминуты, с котелком, наполненным снегом, и вешает его над огнем. — Это займет время. Не то чтобы Томас спешил. — Хорошо. Повисшая тишина — некомфортная, почти гнетущая. Томас не уверен, что он ожидал — знал, что не так просто вернуть былые отношения, базирующиеся на правде и любви, к которым они столь привыкли, но это — это невыносимо. — Мастер Дауд, — начинает он, и одновременно с ним и Дауд: — Томас. Томас прячет улыбку, а Дауд глухо смеется. — Тебе нет нужды звать меня Мастером, ты же знаешь. — Извините, сэр. Привычки. Дауд наконец смотрит ему в глаза. — Почему ты здесь, Томас? — Я уже говорил, сэр. Я искал вас. — Почему? Томас шумно сглатывает. — Вы ушли, — говорит он, и голос звучит тяжелее, чем должен. — Вы растворились в воздухе. Если бы не забрали свои вещи, то мы вообще подумали бы, что вы мертвы. — Я обещал Аттано покинуть город, — бормочет Дауд. — И я покинул. — Вы могли сказать нам, — Томас старается не звучать обвинительно. — Вы могли сказать мне. Дауд отворачивается от него, сфокусировавшись вместо этого на рядах резных деревянных сов, сидящих на полке над кроватью. — Я не мог. — Я бы вашим заместителем. Я был… — намного больше, чем он, молчит Томас. — Вы могли сказать мне. Дауд качает головой. — Ты бы захотел пойти со мной. — Вы не хотели этого? — Нет. Это похоже на удар ножом прямо в грудь. — Понятно, — шепчет он. Слова едва слышны над потрескивающим камином, но его голос звучит неожиданно громко. — Тогда вы могли сказать мне это. У них могло бы не быть этого разговора. Он бы не потратил все последние годы, пытаясь отследить местоположение Дауда. Он мог бы уйти — ну, он не знает, куда бы он пошел, что бы он делал. Но по меньшей мере он был бы свободен. — Если бы я сказал тебе, — голос Дауда похож на скрежет, и он все еще смотрит на этих чертовых сов, — то не смог бы покинуть тебя. Томас не может понять, правильно ли он расслышал. — Что? Дауд делает долгий тяжелый вздох. — Я самый разыскиваемый человек в Империи, — произносит он с усталым сожалением, которое так и сквозит в его словах. — Оставаться со мной — значит, быть постоянно в бегах, никогда не задерживаться на одном месте надолго, никогда не иметь дом. Я не хотел этого для тебя. Не хотел, чтобы ты положил свою жизнь на алтарь ради меня. — У меня не было бы жизни, которую можно положить на алтарь, если бы не ты, — напоминает Томас. — Моя жизнь принадлежит тебе. — Твоя жизнь принадлежит тебе, Томас. Томас не осознает, что сжимает руки в кулаки. — Тогда почему ты забрал ее, когда ушел? — голос эхом отдается в собственных ушах. — Почему ты не дал мне выбор? — Я не хотел, чтобы ты сожалел о нем, — тихо говорит Дауд. — Все, что я хотел, — чтобы ты был счастлив. Смех непроизвольно срывается с губ — невеселый и иронический. — Нет, — шипит Томас. — Ты просто боялся. Ты боялся, что произойдет, если ты позволишь мне пойти с тобой, точно так же, как ты боялся осесть в Серконосе, а не в этой промерзлой нищете. Ты боялся, что ты будешь счастлив. Дауд отшатывается, словно от удара. — Это не так, — энергично начинает он, но заминается, уставившись на Томаса разрывающим сердце взглядом. — Я… я совершил много ошибок. Убил столь многих. Какое право я имею быть счастливым? Он кажется совершенно сломленным, и губы Томаса начинают дрожать. — Какое право ты имеешь быть несчастным? — протестует он. — Думаешь, Аттано сохранил твою жизнь только для того, чтобы ты ее бездумно потратил? Чтобы ты наказывал себя? — Это не наказание, — отрицает Дауд, но вяло, сам не веря своим словам. Томас фыркает. — Ради Бездны, Дауд, ты ненавидишь холод больше, чем Чужого. Это место — самая настоящая тюрьма. Тень улыбки касается губ Дауда. — Я действительно ненавижу, когда ты прав. — Должно быть, ты ненавидел меня все время, когда мы были в Дануолле, — тянет Томас. — Нет. Я любил тебя в Дануолле, — признается Дауд; его голос так же мягок, как и взгляд. — И все еще люблю. Томас быстро смаргивает, когда перед глазами мутнеет. — Проклятая Бездна, — ругается он. — Ты действительно думал, что я буду счастлив без тебя? Дауд открывает рот, закрывает, открывает вновь — и выпускает что-то едва похожее на рычание, а затем в два шага пересекает комнату, заключая Томаса в крепкие отчаянные объятия. И наконец-то Томас дома. Дауд отстраняется — так, чтобы видеть его. — Останься со мной. Томас улыбается. — Нет. — Нет? — переспрашивает Дауд, его глаза расширяются. — Нет, — подтверждает он. — Я собираюсь вернуться в Серконос по утру. Мы не в ладах с холодом. Выражение лица Дауда сложно прочитать. — Я вижу. Томас улыбается шире — почти в усмешке. — Хотя ты можешь ко мне присоединиться. Дауд рвано, с облегчением выдыхает. — Да, — еще один вдох. — Конечно. Его обещание не стирает эти несколько лет и не восстанавливает магическим образом рухнувшее доверие, спровоцированное его безмолвным уходом — но наполняет Томаса надеждой больше, чем все, что он чувствовал в последнее время. И, пожалуй, этого достаточно.