Der Weg zuruck

В лицо бьет русский ветер, холодный и неприветливый. Он как будто говорит своим безмолвным гулом «вам здесь не рады, проваливайте отсюда». Лейтенант Газ полностью согласен с ветром, и потому немедля связывается с базой, сразу после аварии на мосту, запрашивая эвакуацию. Отряд загнали в ловушку, и теперь остается надеяться только на поддержку с воздуха. Укрывшись за перевернутым грузовиком, лейтенант судорожно вопит их координаты, перекрикивая собственный звон в ушах, будучи уверенным, что по ту сторону рации они все еще хоть кого-нибудь интересуют. Газ никогда не был оптимистом, наверное, тогда бы исчезли весь сарказм и ирония с его уст, а желчь и перчинка из шуток. Он бы не пошел в армию, свято веря, что все горячие точки в мире охладятся как-нибудь сами и не свесил бы тогда идиота Комарова с холма вниз головой, доверив ему, таким образом, жизнь Николая [которая, впрочем, могла бы и скоропостижно оборваться, не поспеши группа Браво к указанному дому]. Но в его душе всегда теплилась надежда на лучшее. Порой она угасала, становясь размером со спичечный огонек, а иногда вовсе разгоралась клубком синего пламени, но горела неизменно всегда. И сейчас он искренне верил в то, что их вызволят отсюда. Подальше от этого сраного моста. Подальше от Захаева, его приспешников-сепаратистов и подальше от России. Домой. В Лондон. Но монотонный американский говор в наушнике сухо докладывает, что отряд Браво, в принципе, сделал свое дело и никому уже не нужен. Их, отработанный материал, оставляют буквально на произвол судьбы [растерзание русским]. Газ слышит это очень четко, даже сквозь звон в ушах и бесшабашную пальбу вокруг. Конечно, диспетчер не сказал этого прямо, но лейтенант умел читать между строк [естественно, после всех-то проведенных с Прайсом допросов]. Он в отчаянии выкрикивает ругательства, прекрасно зная, что никакая штабная крыса в тылу все равно уже ничего не услышит. Его словно окатили холодной водой. Вода своей свежестью вернула стойкость ума, исключило головокружение и ослабило контузию, которую за собой оставил взрыв. И вместе с этим, она затушила последнюю оставшуюся в его душе тусклую искру надежды. Он, своим возрожденным разумом понимал - это билет в один конец. Газ не хотел лишать надежды всех. Но Прайс сам поневоле этого захотел. — Капитан Прайс, подкрепления не будет! Мы остались одни, сэр, — кричит лейтенант и буквально захлебывается этими словами. Он и не знает, кровь ли это стекает по щекам или слезы. К нему в какой-то момент приходит осознание, что уже нет никакого дела до гражданской войны, до ядерных боеголовок и даже до вражеских войск, нещадно превращающих бойцов вокруг в швейцарский сыр. Совершая выстрел за выстрелом, Газ вдруг вспоминает, что не успел поцеловать дочку перед отъездом. Нет, нет, нет. Пока еще рано себя хоронить. Еще рано жизни пролетать перед глазами. Пока... Комаров вдруг выходит на связь. Его голос был лучом света, пробившимся сквозь грозовые тучи, громогласной молнией, осветившей путь. Газ и не думал, что когда-нибудь будет счастлив снова связаться с этим ублюдком. Уже и забылось то сладкое ощущение активной пульсации сонной артерии под ладонями, крепко сомкнутыми вокруг толстенной лоялистской шеи. К черту прошлое. В настоящем – Комаров готов их спасти. За ними совсем скоро прибудет спасательный вертолет. Скоро они окажутся в безопасности, смогут спокойно зализать свои раны в каком-нибудь российском госпитале и преспокойно вернуться на родину. Газ пообещал ребятам отличную выпивку в Лондоне, его обещание все еще оставалось в силе. Все что угодно, лишь бы они выбрались отсюда. Оставалось всего ничего – только продержаться обещанные лоялистом десять минут. Десять минут...сейчас как целая вечность. Ценой, равной их жизням, которая висит на волоске. Точнее на хрупких, покосившихся от бесконечных снарядов и взрывов балках, удерживающих и без того изувеченный битвой мост. — Я чертовски рад тебя слышать, дружище! — ликует Газ. К сожалению, его счастье оказывается недолгим. Кто-то истошно кричит «ложись» а потом т е м н о т а Огонь. Свет. Где же он? Снова погас? Но он ведь только-только загорелся вновь. А как же Комаров? Он ведь должен прилететь с минуты на минуту. Где же он? Это не могло быть иллюзией, Газ был готов богом поклясться, что слышал его обращение к отряду. Он прилетит. Скоро. Уже невозможно терпеть. Очень больно, так пусто и одиноко. И холодно. Это могильный холод? Все тело содрогается в тихой агонии - боль проявляется постепенно. В шее, ногах, в охладевших ладонях, спине и груди. Везде. Внутри как будто каша, впрочем, как и в голове. И, господи, как же громко звенит в ушах! — Гарри, — зовет его откуда-то из темноты родной голосок. Жена всегда называла его так, ласково. Звон исчез. — Мэгги? Это ты? Где ты? — Газ оглядывается по сторонам, но вокруг никого. — Спи, солнышко, — мурлычет голос. — Почему? Мэгги, я ведь не сплю, — Газ не понимает. — Не смей просыпаться, Гаррет! — строго возразил голос перед тем, как исчезнуть, вернув после себя оглушительный звон. У Мэгги всегда был такой тон, когда она раздражалась. Будто у матери, запрещающей ребенку брать конфеты из вазы. Строгий, но без злобы и крика. Обычно она переходила на него, когда Газ, подстать своему характеру, делал все по-своему, хотя лучше было бы послушать супругу. Как и сейчас. Он проснулся. С трудом открыл налитые свинцом веки, сощурился от яркого света после долгих потемок. В груди хрипело, по подбородку стекала кровь, борода от этого сделалась багрового цвета. Надо вставать, думал лейтенант воспаленным контузией мозгом, Комаров совсем скоро их эвакуирует. Аккуратно приподнявшись на локтях, Газ сплевывает сгусток крови на побитый асфальт и вдруг замечает повисшую над ним тень, которая была подозрительно похожа на дьявола. Газ медленно поворачивает голову на источник тени. Захаев. Дуло его заряженного Дезерт Игла. Солнце. Выстрел и т е м н о т а Снова Вдруг Газ снова оказался дома, на кухне своей квартиры в Лондоне. Пахло свежей выпечкой и шоколадом. Шумела вода. На фоне кто-то задорно и с энтузиазмом гулил, хлопая в ладоши. Атмосфера вокруг была такой теплой, родной и уютной, что клонило в сон. Кухня была буквально залита светом, как в раю – Мэгги недавно постирала шторы, те все еще сушились, и она пока не успела повесить их обратно. А, может быть, ждала помощи от мужа, ведь лезть на высоченную стремянку Мэгги всегда боялась. Гаррет стоял над раковиной и держал обожженную от чего-то руку под струей ледяной воды. Рука не болела, ничуть. Он вообще ничего не ощущал. Кроме чужого присутствия за спиной. — И снова я оказалась права, — хихикнула Мэгги и обвила талию мужа своими изящными ручками, прижавшись щекой к раскидистой спине. Да, она была права. Газ тихо всхлипнул, вдруг ощутив себя чужим в этой ситуации. Потому что она уже произошла. Это случилось около полугода назад – они праздновали первый день рождения их малютки-доченьки. Мэгги попыталась убедить Гаррета, в том, что будет плохой идеей вытаскивать праздничный пирог из духовки, не защитив руки. Гарри лишь отмахнулся тем, что сделает это быстро и ничего страшного с его руками не случится. Очевидно, быстро сделать у него не получилось. Неспособный ощутить прикосновения даже собственной возлюбленной, Газ заплакал. По-детски искренне и по-взрослому скорбно. Видимо, это его мозг, пребывающий в предсмертной агонии, решил побаловаться со своим обладателем и в последний раз истязаться ним перед вечным забвением. Гори сарай, гори и хата. А, надежда, ты затухай себе спокойно. Теперь тебе не о чем беспокоиться. И Газу тоже не о чем. Лейтенант совсем скоро перестанет мучиться, вся жизнь быстро вытечет из него сквозь мертвецки-синие полуоткрытые губы и шагнуть из тела будет даже легче, чем навстречу судьбе. Душа его должна преспокойно улететь в небо и загореться очередной звездой на ночном небе, которое совсем скоро расстелется над холодным Алтаем и скроет бренные тела всех почивших на этом проклятом мосту. Британцы, американцы, русские – неважно. И теперь они будут все равны: лейтенант Газ, штаб-сержант Григгз, капитан Прайс, сержант Соуп...но, его душа не взлетает. Что-то ее держит. Мысль. Газ не поцеловал свою малышку перед отъездом на базу, потому что боялся ее разбудить. Мэгги заверила его, что у него будет уйма времени расцеловать ее, когда вернется домой. Вернется домой. Домой. Вернется. Яркий свет пробивается сквозь веки. Газ хочет попросить Мэгги выключить его, но не может, ибо слова плотным крупным комом застревают в горле, набивая оскомину. Дышать становится тяжело. Кто-то трясет Газа за плечи, одно отдается самой адской болью, что он когда-либо чувствовал в жизни. Чувствовал. В жизни. Лейтенант жив. И у него очень-очень болит плечо и все тело. Хотелось кофе, и лечь в теплую мягкую постель, но вместо этого – полный рот собственной крови и носилки болотного цвета. Газ открыл глаза и увидел над собой Прайса, потряхивающего лейтенанта уже за одно плечо, ведь второе оказалось раздробленным крупным калибром Захаевского пистолета. И, что самое важное, он краем глаза заметил спасательный вертолет, шумящий своими лопастями на весь лес. Комаров все-таки прилетел. А Прайс и Соуп оказались живы - один так же лежал на носилках, менее раненный, чем Газ [и, слава богу, молокосос не выдержал бы таких ран!], а второй стоял между двумя оставшимися из всего отряда солдатами, и водил обеспокоенным, но стеклянным взглядом между обоими. Сержанта и лейтенанта, наконец, стали поднимать на борт. Взглянув на небо мутными зелеными глазами, Газ подумал о том, что его звезде на нем пока не время загораться.

Он все еще не поцеловал свою доченьку.