Only you are left

Мокрые папоротники, на половину утопая в грязи бьют по щекам, размазывая небесную влагу. Нет, точно небесную, она не принадлежит Глифулу. Неприветливая земля громко чавкает, когда чёрный ботинок отталкивается от неё, но и этих нехитрых манипуляций хватает не на долго. Шаги шаркают, становятся мельче, замедляя судорожный бег в никуда, и Ламаник ловит краем сознания мысль, что тело перестало слушаться. Предательски подскальзывается. Нет, на самом деле, это его ноги, он тут не при чём. Он уже давно не тут, а тело продолжает глупо, жалко трепыхаться. Падает, сбивая коленки о корни вековых деревьев, поражённых мхом, лишайником… Больной лес, тут всё скоро умрёт – думает юноша, и, вроде как, не так обидно становится лежать на холодной промозглой траве, которую штормовой ветер взъерошивает, словно шёрстку нерадивой собаки. Весь мир для урагана – просто легко сгибаемый материал, который можно потеребить, потрогать, и бросить в руинах, отходить от шторма. Кстати, собачка Ламаника осталась дома, наверное он и не заметил. Юноша равнодушно закрывает глаза, но прерывается приступом сухого кашля, раздирающего горло. Немного печально, что возможно придётся умереть так, медленно сгнить в лесу, а может, ранее - выплюнуть застуженные лёгкие. Ламаник к сожалению не может позволить своей фантазии вольность это вообразить. Его фантазия, и до этого способная лишь на извращённые понятия эстетики, умерла в тот роковой день, и Уильям, как чёртово искусственное дыхание, пытался отдать задыхающемуся в горе подростку свою, ну хотя бы глоток. Но сейчас его тут нету. Глифул избавил себя от его жалких попыток. Может быть Ламаник считает, что он прав. Может быть он победил, а может быть просто бредит. Да, он точно бредит. Рука непроизвольно дёргается, когда на нос приземляется мокрый тяжёлый листок. Мозг хватается за эту деталь, что то пищит на ухо, надоедливо, и Ламаник утопает в бреду, слушая свои же теории о том, откуда мог прилететь этот маленький листок, и что он хотел сказать - как сквозь пелену, и наверное даже стыдясь того, что успел надумать, но успокаивая себя, что это всё скоро кончится: и жар, и тяжёлые, никакие на ощупь мысли, густые и абсурдные…и свет.

***

Ветер треплет волосы - больно, щипая у корня. Пытаясь искать своего глупого человека в лесу, Уилл понимал, что человек не такой уж и глупый. Ситуация предстала перед химерой с двух, являющихся абсолютными негативами друг друга, сторон. Демон хватается за тонкое дерево, круто разворачиваясь, и утопает в оставленном нашкодившим ливнем мокром перегное, судорожно выдёргивает ногу, и конечно же в который раз пытается думать сразу обо всём. С одной стороны, даже если он найдёт Ламаника, если его хозяин, уже никогда Уилл не забудет этого слова, останется жив – то будет ли он благодарен? Ёкнет ли у него в сердце хотя бы отголосок той, пусть не яркой благодарности, что он испытал подняв в тот раз глаза, и смотря на размалёванный свободным художником потолок? Демон спотыкается, шипит совсем смешные ругательства себе под нос. Этим же веснушчатым носом впечатывается на следующем непроизвольном повороте в дерево. Больно. Обидно. Суетное создание чувствует, как глаза наполняются слезами, он безошибочно может отличить бурный дождь, шипящий ему в лицо, от своего собственного, послушного дождя, капающего с подбородка. Ручной дождь Сайфера опять заставляет его ненавидеть самого себя. Он хочет думать о телепортации, хочет думать об умном, о том, что бы помогло ему действительно найти Глифула, но мысль перескакивает слишком быстро. Уильям не знает как помочь, но точно знает, что хочет. Да, с другой стороны, найти Ламаника сейчас, в такой ужасный шторм – счастье. И как ни будь уже, наверное, демон сможет убедить его. Уильям Сайфер – существо странное, живущее только по своим давно устоявшимся правилам, он потерялся, определённо потерялся где то, где – вспомнить сложно, "много плачет и мало думает", но может похвастаться, с гордостью в усталых голубых глазах, что пожалуй умеет убеждать. Мысль греет промёрзшее, хлюпающее в такт грязи под ногами сердце, и Уилл думает, что лес не такой уж и большой, пока Ламаник думает, что лес достаточного размера, что бы его там больше никто, никогда не нашёл.