Blood // Water

Магия традиционного макияжа, и лицо кисэн снова «оживает»: рисовая пудра скрывает усталость, овощной отвар с двух сторон на щеках прикрывает бледность, добавляя здоровый румянец, и подушечками пальцев он мягко наносит на губы миндальное масло. Внутреннее беспокойство никуда не делось с поздней ночи, как и тревожные мысли, захватившие сознание. И мысли эти были о том, о ком вообще думать не хочется, кого из головы выкинуть нужно, как и из глупого сердца. Чимин не помнит даже, как в нём впервые всё дрогнуло от близости с принцем. Кажется, это произошло в тот самый день, когда мальчик с сожалением и теплотой в глазах протягивал ему руку, когда сирота на улице, увидев надежду на жизнь, в ответ обхватил чистую ладонь своей грязной. Тогда эта искра внутри лишь зародилась, а после разжигалась, пока маленький господин действительно рядом всегда был, делился своими древесными игрушками, сделанными специально для принца, защищал от взрослых слуг, которые то и дело норовили ударить неотёсанного мальчугана, не до конца выполняющего свою тяжёлую работу. Неосознанно, омега всё искренней и безвозвратно проникался к Чонгуку. Потому-то и не заметил сразу, как тот начал меняться. Чувства делают человека слепым — вот так и Чимин увидел слишком поздно, что добрый ребёнок превратился в жестокого лицемера, избалованного принца, считающего, что весь мир уже у его ног. — Хэнсу, — твёрдый голос заставляет из мыслей вернуться в реальность и в пол оборота повернуться. Рядом стоит высокий альфа с серьёзными карими глазами в богатом одеянии, расшитым золотой росписью узоров. — Господин Чон Хосок, — кисэн учтиво кланяется ему, так и оставаясь в поклоне, ожидая, пока достопочтенная знать пройдёт, разрешая ему продолжить путь. — Выглядишь как всегда прелестно, хэнсу, — приподнимая уголки губ в каком-то подозрительном подобии улыбки. Он ближе подходит, прядь необычных волос берёт в пальцы у его уха и тянет вниз до самых кончиков, отчего по спине предупреждающий холодок пробегает. — Что даже удивительно, — второй принц делает голос тише, наклоняясь к его лицу, — ведь птички напели мне с утра, что поздней ночью ваш Дом кисэн покидал мой уважаемый брат, любитель забираться всем под платья. Чимин на краткое мгновение теряется, брови вверх вскидывает. Он взгляд потупляет, всё ещё не выпрямляясь, как вдруг его голову поднимают за подбородок, обращая на себя всё внимание. Хосок с подозрительным прищуром разглядывает лицо омеги, снова его волосы меж пальцев начиная прокручивать. — Я не хочу обидеть тебя, Чимин, потому что уважаю и восхищаюсь тобой и твоим талантом, — заверяет он. — В императорской семье лишь наследный принц бесчеловечен и нахален. Ты ведь тоже считаешь, что он не достоин носить этот титул? — совсем перейдя на шёпот, спрашивает Хосок с горящими глазами. — Так скажи: Чонгук нарушил правило дворца и прикасался к твоему телу ночью в благородном имперском Доме кисэн? Или у вас какие-то особые отношения, м? — Я ничего об этом не знаю, — сохраняя спокойствие, отвечает тот. — В нашем Доме много других кисэн — я ничего не знаю о ночных похождениях наследного принца… — Врёшь, — стискивая зубы, проговаривает Чон Хосок. И перехватывает его кисть, к себе потянув, между их лицами расстояние в сантиметры оставляя, а во взгляде его тёмная злоба сгущается. — Он всегда по-иному к тебе относился, не так, как к другим, даже когда ты был жалким грязным слугой: и тогда он позволял тебе дерзить в свою сторону. — Вам-то что с того, почтенный принц? — сужая лисьи глаза, сипит Чимин, а его догадки так и подтверждаются последующим ответом. — А то, что мы могли бы объединиться с тобой, прекрасный кисэн, чтобы достичь одной цели и свергнуть моего брата со звания будущего Императора. Я могу припасть на коленях перед отцом и сказать, что его любимого и драгоценного хэнсу опорочил наследный принц — тебе нужно будет лишь подтвердить это в слезах и просить Императора о милости. Если старый правитель и на этот мерзкий проступок закроет глаза, то мы с тобой придумаем, как избавиться окончательно от Чонгука. У омеги в горле пересыхает и грудь в тревожности сдавливает, пока пульс учащается. Он понимает, что значит это «избавиться», видит эту решительность в глазах напротив, отчего не по себе становится. И противно. Человек перед ним столь сильно желает власти, что родного брата убить готов, пойдя на всё, даже на использование омеги в своих целях. Чимин пытается свою руку вырвать, но её уже до посинения стискивают, от себя не позволяя отодвинуться. — Как вы можете такое говорить, господин Чон Хосок? Это настоящий заговор. Вы предлагаете мне пойти на предательство против трона… кхм! — Молчать, хэнсу, — принц грубо закрывает его рот ладонью, стряхивая хрупкое тело за сжимающую кисть. — Не то я вырву тебе язык. Можно танцевать и играть без него, ведь так? А я уж способен заставить тебя услужить и посодействовать мне… Неожиданно, его руку, которая препятствовала юноше сказать что-либо, отшвыривают яростно в сторону. И в следующее мгновение Чимин чувствует прикосновение к своей талии, за которую оттягивают от вздрогнувшего принца, прижимают к широкой груди и чуть разворачивают, точно закрывая его от посторонних глаз. Омега сразу же расслабляется, почуяв сандаловые нотки, исходящие от внезапно появившегося мужчины. — Негоже затыкать столь приятный голосок, брат, — с вечно присущей ему усмешкой в голосе проговаривает Чонгук, растягивая губы в недобром оскале. — Ай-ай-ай, а ещё все говорят, что я ужасен. Что же ты такого хотел сделать, что моя бедная пташка вся дрожит, м? Его ладонь скользит выше от поясницы по позвоночнику, останавливаясь меж лопаток действительно продрогшего омеги, обнимая таким образом за плечи, демонстрируя, что готов защитить его. Хосок же вмиг напрягается, но глаз от суровых чёрных не отводит и кулаки сжимает незаметно под рукавами богатого одеяния. — Это лишь у тебя на уме один разврат и игры, Чонгук. Я с уважением отношусь к дворцовым кисэн, в отличие от зазнавшегося наследного принца, проводящего непристойные ночи сразу с несколькими омегами и бетами без разбору. — Ах, какой же он мерзавец, дурная слава об этом принце опережает даже его самого, — ухмыляясь, наигранно жалуется альфа, а после его лицо вдруг меняется, омрачаясь суровостью и нескрываемой угрозой в тоне и взгляде, пока пальцы сжимают ткань ханбока юноши: — Второй принц, не смей больше прикасаться к этому хэнсу. Я не потерплю, завидев, что ты хоть пальцем его тронешь, ты меня понял? Тот брови вскидывает от изумления, рот растерянно открывает и закрывает в попытках подобрать слова, что в горле застревают наравне с возмущением. А Чимин сглатывает нервно, чувствуя, как только-только приходящий в норму пульс подскакивает вновь. Он будто на перепутье двух огней, двух воинов, стреляющих друг в друга невидимыми стрелами. — Ты не Император, чтобы так заявлять — он не является твоей собственностью, — с резкостью бросает Хосок, расправляя плечи и гордо вздёргивая подбородок. — И, вообще, почему это наследный принц вновь слоняется без дела? Мало обязанностей, особенно, когда на носу столь важное событие? — Мне льстит, что тебя волнует моя занятость, «заботливый» братец, — с явной издевкой проговаривает, отворачиваясь от него, не отпуская от себя притихшего юношу, через плечо уже кидая: — Я как раз и выполнял свои обязанности, направляясь к смотрителю Дома кисэн. И слышится только раздражённый шорох тканей, затем отдаляющиеся шаги сзади, пока оба продолжают идти вместе в странную обнимку, приближаясь к небольшим ступеням у пристройки. Тогда Чимин вздрагивает и спешит выбраться из-под сильной руки принца, отходя от него сразу на полтора метра, кланяясь в благодарности, тихо шепча её же и выпаливая, что позовёт придворного, старшего в Доме развлекательниц, к которому прибыл наследник для обсуждения дел. — Он приставал к тебе? — обрывает его альфа со сталью в голосе, меняя тему и пристальным взглядом прожигая в нём дыру. — Чимин, мой брат не просто мимо проходил, что он хотел от тебя? — Ничего такого, господин Чон: второй принц просто желал раньше увидеть мой танец на Хангави, — нагло лжёт тот, натягивая на лицо дежурную приторную улыбку, присущую кисэн, и тут же разворачивается, чтобы поспешить внутрь здания, всеми силами сопротивляясь быстро стучащему сердцу.

***

Празднование Хангави (Чусок) считалось самым значимым и радостным для всех слоёв населения. То был праздник урожая и поминовения предков. Во время него в столице жизнь ключом начинает бить и все пируют, отдыхают, проводят религиозные ритуалы. Одним из них важное место занимает чусугамсадже — особый обряд благодарения за урожай, сопровождаемый музыкой и танцами, по совместительству и прошения на хороший посев следующего. К нему тщательно велась подготовка задолго до, в частности, в Доме кисэн, что имеет ключевую роль в обряде. Среди чудесных шести девушек в бело-чёрных платьях с атласными лентами, была одна лишь прекрасная роза, чьи единственные ткани переливались кроваво-алым и смолой. Юноша в центре танцевального круга без маски: остальные танцовщицы кружатся в звериных деревянных, олицетворяющих духов. Они то надвигаются быстро-быстро на него, как после взмаха его специальных ножей с колокольчиками и верёвочками, звенящих в такт традиционных барабанов и флейт, разлетаются по сторонам, позволяя ему вести особый ритуальный танец. — На протяжении последних лет именно этому хэнсу поручалась эта роль, — расхваливает того сам Император с доброй старческой улыбкой на устах. — Тогда я очень жалею, что не видел в его исполнении чусугамсадже, будучи в приграничных провинциях, — вздыхает со смешком Чонгук, глаз не отрывая от талантливого танцора, что непроизвольно взгляд к себе приковывает, точно заманивая столь плавными, изящными движениями. — Наслаждайся же сейчас, наследный принц. — Наслаждаюсь, ваше высочество, — с совсем иной, уже коварной ухмылкой проговаривает альфа, отпивая рисовой водки, — несомненно наслаждаюсь. Чимин в красно-чёрном облачении, с собранными волосами в пучок и подведёнными тёмным глазами, что ещё больше вытягивает их, танцующий так, словно порхает над землёй, точно родился с невидимыми крыльями — просто услада для глаз Чона. Он смотрит внимательно, каждое движение изящного тела улавливая, каждый вздох будто ощущая и взмах ресниц. На душе так хорошо от этого, и всё вокруг просто сияет в красках жизни. У дворцовой площади собралась знать и обычные крестьяне, что глядят на чарующий танец всех кисэн, походящий даже на некий спектакль с добавившимися актёрами и сюжетом, как юноша отгоняет злых духов. Выступление близится к кульминации, и Чимин быстро крутится на месте, на манер восьмёрки прокручивая в руках специальные ножи для танца. Ему все хлопают и поддерживают возгласами, улыбаясь и смеясь тому, как к нему плохие духи подойти пытаются, но их раскидывает тут же «чистая сила» центрового хэнсу. Даже Чонгук сдержать не может усмешки и принимается хлопать со всеми, когда мужчины в масках животных смешно падают, а изящный омега перепрыгивает их, перебирая ногами, будто по ним пробегается. Заворожённый красотой кисэн, он совершенно случайно локтем сбивает чашу с алкоголем, потому, ругнувшись, нагибается за ней. Чимин только и успевает заметить, как наследный принц почти полностью наклоняется за чем-то, и тут смертоносная стрела летит в то самое место, где была долю секунды назад его голова. Наконечник врезается в доски за пьедесталом императорской семьи, а Чон на ноги подскакивает с расширенными глазами, пока кисэн танцевать прекращает с прервавшейся музыкой. Вместо неё поднимается вмиг вопли и паника людей, что тут же в разные стороны рассыпаются при виде выбежавших из ниоткуда воинов с чёрными масками и мечами, вступившими в битву с имперской стражей. Оцепеневший омега судорожно носом тянет, абсолютно теряясь в такой суматохе, глазами бегая по толпе, сбиваясь с толку от громкого лязга мечей. Стража дворца и налётчики в одну кучу смешиваются, как и их кровь, алой пеленой перед глазами застилающаяся, а предсмертные стоны — с пугающими криками пытающихся скрыться людей. Когда прямо перед ногами юноши падает труп знакомой девушки кисэн из их Дома, то немой крик из открывающегося рта вырывается. Это точно пощёчину даёт и в чувство приводит, потому он подхватывает подол длинного наряда и начинает бежать сквозь весь этот хаос. Взгляд с завесой страха мечет по сторонам, ища путь спасения, как вдруг замечает движущееся на него острое лезвие и вовремя отскакивает в сторону: оно рассекает пустой воздух. Дрожащие ножки не выдерживают — он падает на землю, разодрав ладони и порвав дорогую ткань. Чимин смотрит перед собой на мужчину в чёрном, заносящего над ним меч, и ком ужаса к горлу противной тошнотой подходит. Он жмурится и весь скукоживается, издавая жалобный всхлип, но лезвие, мчащееся на омегу, отражают с характерным звоном металла. И в следующий же момент враг замертво валится с перерезанной грудной клеткой, а кровь брызгает на красно-чёрные ткани задрожавшего от ледяного страха, сжимающего горло своими щупальцами, хэнсу. Он глаза распахивает, поднимая их на альфу, отбивающего удары ещё двоих, так же умело справившегося с ними, перерезав глотки. — Чон…гук… — с придыханием произносит омега по имени принца, ведь от всего происходящего голова кругом идёт. Сильные руки обволакивают тельце, инстинктивно жмущееся к нему в поисках защиты. Тот напряжён весь, и челюсти сведены, в глазах пылает огонь сражения и крови, который юноша никогда прежде не видел там. От этого ещё больше не по себе становится — Чонгук сам на себя не похож: на того беззаботного разгильдяя, любящего отделаться шуткой или смешком. Сейчас же он предстаёт перед ним зрелым мужчиной, настоящим воином, тем самым свирепым тигром, коим его прозвали селяне после знаменательной битвы на границе. — Держись рядом, я выведу тебя отсюда, — голос твёрдый, как и взгляд, и одна рука сжимает рукоять оружия, а другая — талию кисэн. Чимин в пальчиках стискивает накидку принца, доверяя ему полностью, позволяя рядом себя вести, из стороны в сторону мотать, пока длинный, уже окровавленный меч защищает его. Точно ребёнка, его запросто подмышками поднимают и усаживают за углом дворца, где даже свет фонарных свечей не падает, не говоря уже о посторонних глазах, что могли бы их заметить. Чонгук сразу понял при виде омеги, что тот впервые услышал скрежет скрещённых мечей в настоящем бою, именно жестокие убийства, а не казнь, невинных людей, прямо перед собой, всю ту панику во время битвы и вопли ужасов. — Сейчас же беги в мои покои через коридор для слуг — там ты будешь в безопасности, — строго проговаривает альфа, отстраняя было свою руку, как в неё с новой силой впиваются. — Не ходите туда, господин, — судорожно шепчет Чимин, сосредотачиваясь на серьёзном лице принца, а не на разгорающейся битве сзади. — Пойдёмте со мной: вашу семью стража увела во дворец, они уже в безопасности… — Но не мои люди, — обрывает его тот и оглаживает тыльную сторону мягкой ладони. — Лишь трусливый принц оставит своих людей сражаться одних. — Но ведь… — Ты так говоришь, будто переживаешь за меня, пташка, — на поджатые губы возвращается знакомая ухмылка и блеск в потемневших ещё больше глазах. — Да, — прежде, чем сообразить, выпаливает омега со скрипящим сердцем. — Да, я переживаю за вас. Пусть вы и неотёсанный, избалованный и распутный принц, но я с самого детства вас знаю лучше, чем кто-либо другой, потому и беспокоюсь… Чонгук совершенно не понимает, что на него находит: тело само тянется вперёд, а губы накрывают говорящие розовые с блеском и вкусом клубники. И пока кисэн глаза округляет, а в его груди всё переворачивается вверх дном, альфа с неким собственническим чувством сминает его губы, оттягивая то одну, то другую, языком в горячий ротик углубляясь, проходя кончиком по его дёснам. — Я польщён твоим беспокойством, Чимин, — Чон опаляет своим дыханием мраморную кожу, — а теперь живо убирайся отсюда и жди меня в моих покоях, ясно? Он в последний раз впивается рваным поцелуем в горящие губы, быстро разворачиваясь, на ходу перекладывая меч в две руки, оставляя Чимина с колотящимся сердцем под рёбрами, вот-вот готовым вырваться наружу. Ужасающие и пробирающие до дрожи звуки сражения стихли будто в один момент, обрываясь в нагнетающей ещё больше тишине. По спине холодок проходится, а в голову лезут всевозможные догадки вплоть до того, что дворец уже захватили. И кисэн в ободранном, а некогда прелестном, одеянии с места двинуться не может, так и застыв посередине покоев наследного принца, слушая отголоски битвы, а после удручающее молчание. Слишком неожиданно деревянные дверцы разъезжаются по сторонам с характерным грохотом, и Чимин с надеждой на облегчение резко оборачивается, но кровь в жилах застывает от увиденной им картины. Чонгук дышит тяжело и громко, точно раненый зверь с таким же диким, опасным взглядом чёрных-чёрных глаз. Его длинные волосы, как и он весь, в крови: в своей и чужой. Так же, как и уже красный меч, на котором и холода металла не видно. Резанные раны будто по всему телу из-за отсутствия доспехов пугают своим видом. — Г-господин Чон? — аккуратно подаёт голос заледеневший кисэн, не решаясь даже подойти к нему. А как только они глазами встречаются, то и вовсе сердце в пятки уходит — помимо боевого духа дикого зверя там ещё и кристальные слёзы стоят. — Я… я не смог его защитить…. — рвано хрипит альфа, а рука с оружием трястись начинает. Чимину не приходится даже спрашивать, ведь на весь дворец слишком быстро разлетается громкая и печальная весть криками придворных господ о том, что его величество, достопочтенный Император, покинул этот мир. — Не смог… — Чонгук шатается, еле-еле вглубь плетётся, пока израненное тело охватывает слабость. — Проклятье, отец… Он без сил падает на колени, но голову роняет на подоспевшее плечико юноши с расслабляющим цветочным запахом, и уже полностью в его объятиях обмякает, зубы стискивая и жмурясь, коря себя за собственную слабину. По затылку вдруг мягкая ладошка, чуть подрагивающая, начинает гладить, утихомиривая бурю внутри, а на ухо шепчут неразборчивые слова утешения самым приятным голосом, звучавшим точно пение ранних птиц в саду, коих услышать была редкость и особая радость. Чонгука резко начинает трясти от пробравшей вдруг злобы на тех, кто напал на дворец во время столь чудесного празднования, кто убил его людей и… его отца. Того, кто верил в него, несмотря на все его выходки и характер, кто гордился им и всегда говорил, каким великим правителем вырастет его первый сын. Тряска эта усиливается от горечи утраты, от осознания , что впереди его ждёт тяжкое правление, непосильное ему сейчас, которое он желал отложить на долгие годы вперёд, будучи сейчас столь беспечным юнцом ещё для монарха, пока плечи его будут готовы вынести весь груз государства. — Т-ш-ш, ваше высочество, тише, — шепчет на ухо Чимин, прижимая его к себе и не переставая водить по голове и спине. — Это не ваша вина. Вам сейчас нужно быть сильным, господин. Хоть у него самого слёзы в глазах, ведь Император был по-особенному добр к нему, а тоска за этого альфу, трясущегося в его же объятиях, грудную клетку сжимает, но он знает, что должен образумить. В ладошки берёт растерянное лицо с играющими на нём жилками и слегка встряхивает, на себя его глаза заплывшие обращая. — Прошу, соберитесь — вы должны предстать перед Советом, чтобы вас признали законным правителем, назначили коронацию, а людям объявили о новом Императоре. В народе не должны подниматься лишние волнения или сомнения, — он говорит быстро, чётко и по делу, желая вразумить это всё мужчине, через раз хватающего ртом воздух. — Господин Чон, вы меня слышите? Мой господин… Чонгук, пожалуйста! Того резко передёргивает, и во взгляде проблеск осознания появляется, слова кисэн в голове прокручиваются и оседают там же, заставляя взять себя в руки и сделать разумно. А именно: так, как омега и сказал. Чон не должен сейчас вот так исчезать в королевских покоях в объятиях юноши, из которых, если честно, и не хочется выбираться — однако он обязан исполнить свой долг наследного принца. Признаться, у Чимина мурашки по коже от сменившегося выражения лица альфы. Оно стало столь суровым и жёстким, что непроизвольно съёживаешься. Аура вокруг так же сменилась — теперь она сильная, властная и могущественная, а хэнсу голову в плечи вжимает, ощущая себя таким мизерным рядом с ним. Но он помогает раненому Чонгуку встать на ноги и дойти до коридора, опирая его о себя, придерживая за спину и живот. Омега только приглушённо ойкает, когда его внезапно в шею целуют, одновременно судорожно втягивая носом его запах роз, смешавшийся с кровью. А после шёпот прожигает тонкую кожу, ведя выше губы к его подбородку, щеке и скуле, заканчивая на виске, проговаривая с каким-то горестным отчаянием: — Теперь… у меня есть только ты, солнце моих омрачённых дней, моя прекрасная роза души, луна и звёзды в ночи… — он заглядывает в расширяющиеся дрожащие карие омуты, фиксируя пальцами его подбородок. — Только ты не покидай меня. Никогда. Чимину, на самом деле, страшно до ужаса, до не держащих его ножек, на которых он медленно сползает вниз по стене вместе с глубоким вздохом. Ему страшно, потому что в голосе и глазах альфы не было ни нежности, ни каких-либо чувств, помимо пугающего отчаяния — лишь безэмоциональность, жёсткость и просто факт сказанного. Хэнсу понимает, что это всё будет значить для него самого: беспрекословное подчинение, становление абсолютной собственностью того, кого запрещено любить с такой детской искренностью, вновь и вновь разбивая себе сердце после каждой с ним встречи, склеивая его по кусочками в сгущающейся темноте. Чимин хочет, но не может вырвать пустившие корни в скелет все чувства, постепенно убивающие его изнутри. И в один день новый Император, сам того не зная, убьёт свою завядшую розу.